Библиотека :)

Остров Робинзонов [litres] 2477K - Говард Хайнс - Пьер Маэль (скачать epub) (скачать mobi) (скачать fb2)

Пьер Маэль, Г. Хайнс Остров Робинзонов

Pierre Maёl. «Robinson et Robinsonne», 1895

© ООО «Издательский дом «Вече», 2014

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018

Сайт издательства www.veche.ru

Пьер Маэль. Остров Робинзонов

I. Под экватором

– Где мы? – спросила женщина голосом, полным отчаяния.

– В Божьей власти, – спокойно ответил мужчина.

Баркас затерялся в безбрежном океане. Волны кидали его из стороны в сторону, то поднимая, то захлестывая в пучине. В нем находилось пятнадцать человек, которые тесно жались друг к другу. Матросы пали духом и бросили бесполезные весла, болтающиеся теперь в медных уключинах. На скамейках сидели две женщины, юноша лет шестнадцати-семнадцати и девушка, немного моложе его. Морской офицер в форменной фуражке с галуном стоял, скрестив руки, готовый с гордостью встретить смерть. Вероятно, он был капитаном корабля, с которого отчалил баркас. Именно он был тем, кто твердо ответил на жалобный возглас пассажирки.

Лодкой больше не управляли. Ударившей в нее волной снесло руль вместе с рулевым, и теперь этих несчастных, потерпевших крушение, кидало туда и сюда по воле волн.

Вдруг среди оглушительного рева расходившейся стихии послышался другой, характерный шум, сухие удары, заглушавшие все остальное, – яростный вой буранов, разбивавшихся об утесы на берегу. Один из матросов машинально проговорил:

– Земля!

Но он не успел произнести следующее слово. Целая гора водяной хляби опрокинулась на баркас, и он исчез в кипящей пене. Драма пришла к роковой развязке: море поглотило свою жертву. Поверхность страшного водоворота была пуста. Люди без крика пошли ко дну.

Но нет. Море уничтожило не всех.

Одно человеческое существо еще оставалось в живых, продолжая бороться. Чья-то голова поднялась над черной водой и белой пеной. Две мужественные руки судорожно работали, поддерживая молодое, сильное тело. Земля была совсем близко, в исполинские волны врезалась мрачная скала. Руки пловца отчаянно уцепились за нее, он пополз по скользким, липким уступам и с нечеловеческими усилиями добрался до вершины. Тут силы оставили его, и он упал ничком на землю.

Но обморок длился недолго. Море не могло уже добраться до пловца. Под палящим солнцем, лучи которого временами пронизывали последние тучи стихавшей бури и сушили камни, где он нашел спасение, несчастный очнулся. Он добрел до конца усыпанного каменными глыбами перешейка, соединявшего этот мыс со скалистой массой, и увидел перед собой крутой берег, изрытый пещерами и опоясанный местами низменной полосой мелкого песка.

Дальше песчаный берег доходил до зеленой полосы, где легко было различить деревья. У подножия леса блестели лагуны стоячей воды, странно отливавшей и подернутой мелкой рябью; над ними поднимался белый туман от постоянного испарения миазмов. Вот все, что можно было окинуть взором с высоты мыса, по которому с трудом передвигался потерпевший крушение.

Это был не кто иной, как юноша, сидевший в баркасе.

Страшное потрясение, вызванное недавней катастрофой, до такой степени ошеломило его, что в нем заявлял о себе пока лишь один неукротимый инстинкт самосохранения. Благодаря этому инстинкту юноша употребил нечеловеческие усилия, чтобы добраться до берега. Избежав ярости моря, он не избавился от последствий произошедшего. Оказавшись на пустынном берегу, в незнакомой стране, не рисковал ли он погибнуть от голода и жажды, от нападения диких зверей, скрывавшихся в лесах, которые виднелись вдалеке, а пожалуй, и от руки человека больше, чем от зубов лютого зверя? Судьба хотела, может быть, только продлить его агонию.

Выбившись из сил, он опустился на песок, но палящее солнце не дало ему отдохнуть. Земля, высыхая на его теле, исцарапанном об острые камни, невыносимо жгла кожу. Молодой человек встал, тяжело дыша; его мучила сильная жажда, он окинул взглядом печальную местность вокруг. Вода в лужицах в некотором отдалении показалась ему свежей, ключевой. Юноша рванулся туда, охваченный лихорадкой, безумием неутомимого желания. Вдруг к нему вернулась память вместе с сознанием случившегося.

Буря стихала в открытом море, и отлив увлекал громадные волны, которые только что бились о скалу, куда они выбросили несчастного. Теперь они бушевали метров на сто ниже. Продержись баркас еще несколько минут, и он мог бы невредимо пристать к берегу и высадиться в этой уединенной бухточке со всем своим экипажем.

Увы! судьба решила иначе. Из пятнадцати несчастных, бывших в лодке, четырнадцать утонули; только один спасся от гибели по какой-то особенной милости Провидения.

Молодой человек вспоминал то, что произошло. Его веки горели от морской воды и нестерпимого солнечного блеска. Он сложил руки, и слезы ручьями хлынули из его глаз.

– О, мой бедный, дорогой отец! – с громким рыданием говорил он. – Жив ли ты? Не разбилась ли и твоя лодка, как наша? О, моя малютка Жанна, моя дорогая сестра! Ты только что была возле меня, в моих объятиях. Где же ты теперь? Почему Господь не спас нас обоих или не дал нам погибнуть вместе? Тогда мы не были бы разлучены.

Но юноша не двигался с места, продолжая рыдать, сломленный горем, хотя незадолго перед тем он боролся с бурей.

Но вдруг несчастный стряхнул с себя это оцепенение. Обезумевший, потерявший голову, он опять побежал по берегу, к морю, снова погружаясь в жестокую стихию, которая отняла у него все; подвигаясь вперед по мере того, как она отступала, с горькими жалобами и громкими воплями он требовал вернуть ему дорогих существ, похищенных ею.

– Отдай мне моего отца! – кричал он. – Отдай мне мою сестру! Где они?

Море не слушало его, оно, напротив, как будто смеялось над ним, выбрасывая на песчаный берег бесчисленные предметы. То были ящики, куски дерева, обломки снастей, весел, исковерканного железа и меди – доказательства катаклизма, уничтожившего большой корабль, на котором недавно находился молодой путешественник. В каких-нибудь ста или двухстах метрах влево он увидел тела утопленников.

Мальчик остановился, не смея двинуться дальше. Большие птицы, белые и черные: чайки, фрегаты, альбатросы, – с пронзительными криками кружились над трупами, готовые поделить между собой страшную добычу.

Тогда юноша сказал себе, что среди мертвых может оказаться его сестра. А он не мог допустить, чтобы хищные птицы растерзали ее тело, и направился в ту сторону.

При виде человека хищники разлетелись. Тогда он подошел к ближайшему утопленнику и решился взглянуть на него.

Это был капитан. Странное совпадение, рядом лежала женщина, которая последней разговаривала ним!

Жалость и благоговейное чувство наполнили душу мальчика.

Он не мог предать земле останки, но, по крайней мере, хотел защитить их от нападения прожорливых хищников. Вокруг него были только скалы. Он поочередно перетащил оба тела во впадину утеса, которая показалась ему более надежной, затем положил их рядом и, опустившись на колени у ног покойников, сотворил молитву, после чего завалил отверстие огромными камнями. То была, правда, могила на открытом воздухе, но туда уже не могло проникнуть ни одно животное.

После совершения печального обряда им овладело страшное изнеможение. Невыносимый зной, жгучее действие соленой воды, смертельная жажда изнуряли его силы и отнимали энергию. Он чувствовал, что близок к смерти.

Но еще раз его оживила мысль о сестре.

Он подумал о той, чье кроткое личико будет разбито об эту проклятую землю, чьи прекрасные, открытые навек глаза с остановившимся взглядом не увидят больше ни неба, ни нападения отвратительных пернатых. Он не мог выдержать представлявшейся ему ужасной картины. Что было сделано им сейчас для чужих, то он хотел сделать и для сестры.

– О, моя Жанна! Моя Жанна! – плакал юноша. – Я хочу, чтоб и ты покоилась, защищенная от всякого осквернения. Господь, может быть, соединит нас. Пожалуй, и я в свою очередь умру возле тебя.

Он вскочил с лихорадочной поспешностью и заметался, как безумный, по берегу.

Вдруг оглушительный гам привлек его внимание. Он доносился с мыса, где молодой человек сам ступил на твердую землю. Сотни птиц, с ожесточением борясь за что-то, чего нельзя было рассмотреть, затеяли яростную битву. Он видел, как они поднимались и опускались густой тучей по ту сторону скалистого выступа, вдавшегося в море.

Должно быть, там происходило нечто отвратительное, и хищники, может быть, терзали несчастный человеческий труп. Молодой человек почувствовал жестокую муку при мысли, что это тело, оскверненное таким образом, могло оказаться останками Жанны.

Бросившись туда бегом и перепрыгивая по скользким камням, он достиг оконечности мыса.

Тут юноша остановился еще раз. Его сердце дрогнуло, и он едва перевел дыхание.

Крик… Да, ему послышался как будто человеческий крик. Он насторожил слух. Раздался жалобный вопль, отчаянный зов, громкий и раздирающий. То был женский, почти детский голос, и молодому человеку почудилось, будто бы он узнает его. Увлеченный безумной надеждой, юноша побежал еще быстрее.

– Жанна! – кричал он сам, прыгая и падая между скал. – Жанна! Это я! Подожди, я сейчас!..

Действительно, храбрый мальчик мчался во весь дух, поднимая порою с земли валуны, чтобы швырять ими в зловещих птиц, но ему не удавалось попасть в них; юноша старался, по крайней мере, спугнуть хищников. Те разлетелись во все стороны.

Он влез на скалу. Крик боли и радости сорвался с его губ при виде неожиданного зрелища, которое представилось ему. Застряв между двумя каменными глыбами, бледная как смерть, но еще живая, с распущенными волосами, с бессильно повисшей правой рукой, молодая девушка лет пятнадцати защищалась, как могла, левой рукой от покушений крылатых врагов. Два альбатроса, с особенным остервенением наступавших на нее и успевших изранить в кровь нежное белое тело своими могучими клювами, грузно поднялись в воздух в ту минуту, когда мальчик показался вблизи, но не раньше того, как пущенный им камень переломил одному из них крыло.

Страшная птица упала на землю, но была все еще опасной. Молодому человеку было не до того, чтоб довершать свою победу над ней.

Он бросился к сестре и торопливо поднял ее с ужасного ложа из острых камней.

– Как милосерд Господь! – вырвалось у него. – И ты спасена! И ты жива!

Но когда он схватил ее, может быть довольно неосторожно, молодая девушка пронзительно вскрикнула.

Тут он понял всю беспомощность бедного ребенка. Море с такой силой выбросило ее на скалы, что она сломала себе правую руку; потому-то Жанна и не могла отбиться от птиц.

С бесконечными предосторожностями брат освободил ее и тихонько повел к песчаной отмели, не переставая повторять в экстазе:

– Жива! Ты жива! О, Боже мой! Боже мой!

Когда они вышли на ровное место, Жанна понемногу пришла в себя. Она как будто пробуждалась от долгого сна.

Ее глаза печально устремились на брата, бледная улыбка заиграла на губах.

– Жан, – прошептала она.

В ее чертах можно было прочесть, что она делает усилия, чтобы собраться с мыслями; в ней происходила мучительная борьба между мрачными тенями кошмара и проблесками сознания; она находилась пока только на рубеже ужасного пробуждения. Ее душевная деятельность еще не совсем восстановилась.

Между тем Жан хлопотал возле нее. Надо было во что бы то ни стало перевязать девушке сломанную руку, причинявшую ей сильную боль, и как-нибудь наложить лубки вокруг сгиба у кисти.

Оба они насквозь промокли, однако палящее солнце осушило их одежду, но бедные дети страдали от его жгучих лучей, оставаясь с непокрытой головой. Подняв глаза, Жан увидел, что оно недалеко от зенита. Должно быть, наступал полдень.

Молодой человек повел сестру к скалистому берегу, изрытому пещерами. Там, по крайней мере, они могли укрыться в тени. Он уложил ее на кучу сухих морских водорослей, которые собрал, чтобы устроить нечто вроде постели. Сам же он, быстро сплетя две толстых веревки из морского растения фукуса, сделал себе род незатейливого головного убора и побежал на низменный берег, откуда притащил два ящика из некрашеного дерева и длинный, герметически закрытый футляр из толстой кожи. Все эти предметы недолго оставались в морской воде и не успели пропитаться ею. Жан громко произнес:

– Кто знает, что находится в этих ящиках? Дай Бог, чтобы там оказались сухари.

Он вспомнил, что в кармане его фланелевой матроской блузы должен быть здоровый нож, купленный на Канарских островах, когда их корабль «Сен-Жак» заходил в Лас-Пальмас. Жан торопливо обыскал себя; нож, настоящее оружие, с клинком в восемнадцать сантиметров длиной, шириной в три сантиметра у основания, оказался в кармане. Жан обнажил клинок и смело принялся отдирать крышку первого ящика.

Бог видимо покровительствовал бедным детям. В ящике оказались не корабельные сухари, но целый запас лакомств, какой способна сделать только англичанка, и, несмотря на боль в руке, Жанна не могла не вымолвить с грустью:

– Бедная миссис Эллиот, она не успела всего доесть.

Миссис Эллиот была именно та из двух женщин, тело которой, выброшенное на отмель, было наскоро похоронено Жаном. Бедные дети, с невинной веселостью их возраста, чуть не расхохотались при воспоминании об угловатом существе, которое целый день жевало что-нибудь, никогда не думая предложить самого маленького кусочка своим спутникам.

– Нет, – серьезно сказал Жан, – не надо смеяться! Бог спас нас обоих, а эта бедная женщина умерла. Она здесь, вблизи нас, – прибавил он, указывая рукой на углубление в скале, куда положил тела англичанки и капитана парохода.

– Ах! – вскрикнула молодая девушка. В порыве набожности она подняла правую руку, чтобы перекреститься, но рука бессильно упала, и крик боли сорвался с ее судорожно искривленных губ.

– Постой, постой, моя малютка Жанна, – с живостью подхватил брат. – Я сейчас сделаю тебе перевязку.

С удивительной аккуратностью, прежде чем исследовать ящик, Жан вырезал из деревянной крышки пять узких дощечек, равных длине руки от локтя до кисти, и оскоблил их для гладкости. Потом, подняв крышку внутреннего ящика из жести, юноша вытащил оттуда великолепный черносливный кекс в тройной полотняной обертке. Молодой человек взял одну из этих оберток, разорвал ее на ровные полоски и ловко, точно искусный фельдшер, забинтовал руку сестры до кисти. Затем он с той же ловкостью наложил на переломленную кость пять деревянных дощечек, чтобы забинтованная рука оставалась совершенно неподвижной.

– Как бы то ни было, – говорил он во время перевязки, – для нас большое счастье, что мы дети доктора. Не будь этого, как бы я мог помочь тебе, Жанна?

– Бедный папа, – вздохнула Жанна со слезами на глазах.

Жан кончил свое дело. Он нежно обнял сестру и поцеловал ее в лоб.

– Не плачь, Жаннета, милосердый Господь, спасший нас, мог также спасти и нашего отца. Видишь ли, я уверен, что он выпутался из беды еще лучше нашего. Вспомни, что папа отплыл в большой лодке с помощником капитана, по крайней мере, двадцатью минутами раньше нас, а ведь «Сен-Жак» обменивался сигналами с одним пароходом, шедшим с юга.

– Да, это правда, – прошептала девушка, перестав плакать. – Может быть, их взяли на борт.

Бедняга Жан не очень верил тому, что говорил, но ему хотелось успокоить сестру.

– Готово, – сказал он, продев забинтованную руку в петлю из полотняного бинта, завязанного на шее девушки. – Теперь ты не будешь страдать, и через три недели все заживет.

– Через три недели? – опять вздохнула Жанна. – Если мы не умрем до тех пор.

– Зачем умирать? – попробовал пошутить молодой человек. – Может быть, тебе этого хочется, а мне – совсем нет!

– Мой бедный Жан! Что же с нами будет на этом берегу? Чем мы будем питаться?

– Да вот… хоть этим для начала, – отвечал он, развертывая черносливный кекс, что снова заставило улыбнуться Жанну.

Тем же самым ножом мальчик отрезал два порядочных ломтя и подал сестре тот из них, который был больше.

Она принялась за него с отличным аппетитом своего пятнадцатилетнего возраста, разгулявшимся от свежего морского воздуха и вынужденного купанья.

Утолив голод, они стали рассуждать более здраво, что не помешало, однако, Жанне повторять с тоской:

– Что с нами будет? Что с нами будет? Мы остались ни с чем в неизвестной стране, пожалуй, даже на пустынном острове.

Жан принужденно рассмеялся.

– Пустынных островов больше нет, моя милочка. Последний из них Жюль Верн подарил своим американцам, упавшим с воздушного шара. Ты сама напомнила мне о том несколько дней назад.

– Да, – продолжала молодая девушка, – но под именем пустынного острова я подразумеваю какой-нибудь далекий край, населенный только ужасными дикарями, которые станут нас обижать, а пожалуй, даже убьют и съедят.

– Ну, вот еще выдумала! – подхватил юноша тем же беззаботным тоном. – Тебе известно, что теперь нет больше дикарей в настоящем смысле слова, кроме нескольких кочующих племен на берегах Африки или Южной Америки.

– А если мы попали как раз на один из этих берегов?

– Но уж во всяком случае не на африканский.

– Откуда ты это заключаешь?

– Выслушай хорошенько. Последнее вычисление, сделанное капитаном, обнаружило, что мы находимся под пятьдесят первым градусом западной долготы и под вторым градусом северной широты. Значит, этот берег лежит на запад от парижского меридиана и, следовательно, принадлежит к американскому материку.

– Ты думаешь? Буря продолжалась три дня, и наш несчастный корабль трепало во все стороны. Кто может поручиться, что мы не очутились теперь на каком-нибудь пункте Гвинеи или Конго?

Молодой человек рассмеялся на этот раз совершенно искренно и поцеловал сестру.

– Ха, ха, вот как ты рассчитываешь! Ай да непогрешимый географ! Знаменитая исследовательница неведомых стран! Значит, ты не ориентировалась? Не смотрела на солнце?

– Зачем? – несколько вяло спросила Жанна. – Какую пользу принесло бы мне это?

– Ах, моя милая, это показало бы тебе, что солнце у нас на восточной стороне, а берег, где мы находимся, простирается от севера к югу. Куда мы ехали? В Буэнос-Айрес, не правда ли? Ну так если солнце зайдет со стороны материка, в чем мы убедимся через два часа, это послужит доказательством, что мы находимся в Америке; с берегов Африки мы увидали бы, что солнце садится в море.

– Если только мы, – упрямо возразила Жанна, – не попали на обратную сторону какого-нибудь полуострова.

– На африканском берегу нет полуостровов.

– Или если мы не находимся на западе какого-нибудь острова в Атлантическом океане. Например, на острове Святой Елены.

Приведенное доказательство было довольно основательно, тем не менее Жан отрицательно тряхнул головой.

– Это невозможно. Тогда надо допустить, что торнадо унес «Сен-Жака» больше чем на тысячу миль к юго-западу. Кроме того, такое предположение было бы самое благоприятное для нас.

Они замолчали, немного опечаленные безотрадной перспективой.

Жанна принялась потихоньку плакать. Чтобы не дать заметить сестре собственной тревоги, молодой человек вышел из пещеры и снова направился к берегу, где море обнажило песчаную отмель, шириной по крайней мере в два километра.

Когда он вернулся, то нашел Жанну успокоившейся и даже спящей. Томительная жара оказала свое действие на бедную девушку, измученную усталостью. Благодетельный сон смежил веки Жанны. Она спокойно спала на своей постели из сухих водорослей.

Жан не стал тревожить ее, хотя его беспокоило, что сестра спит в мокрой одежде. Увы! Этому горю нечем было пособить. Сам он испытывал то же неудобство, поэтому, когда несколько минут спустя молодая девушка проснулась после короткого отдыха, брат сказал с оттенком грусти, под видом напускной веселости:

– Что меня тревожит, Жанна, так это мысль, что мы не можем возобновить нашего гардероба.

Она встала, и они прогулялись по берегу. Это немного восстановило ее силы. Молодые люди миновали ряд скал, заграждавших берег слева, но едва они прошли какую-нибудь сотню метров по расстилавшемуся дальше болотистому грунту, окаймленному озерками стоячей воды, как Жан схватил за руку сестру, не пуская ее дальше.

– Зачем нам останавливаться? – спросила она. – Что такое ты увидел?

Вместо всякого ответа юноша протянул руку, указывая на стоячие воды лагуны, где необозримая живая изгородь корнепусков омывала свои древовидные корни.

Тут Жанна заметила, что под этими странными деревьями что-то копошилось, между тем как ее обоняние поразил сильный запах мускуса.

– Мы попали бы здесь в очень неприятную компанию, – прошептал Жан. – Эта лагуна кишит кайманами.

Они вернулись обратно в очень унылом настроении, Жанна робко заметила:

– Время близится к ночи, как же мы проведем ее?

Брат указал ей на подобие тропинки, поднимавшейся на крутой берег, огибая его и доходя до пещеры, метров на десять выше первой, как будто она представляла верхний этаж.

– Вот здесь, – сказал он, – мы будем в безопасности. Я перенесу туда наши запасы и устрою постель из сухих водорослей. Господь поможет нам. Завтра с зарей мы попытаемся осмотреть наши владения.

Он помог сестре подняться по довольно крутой и неровной дорожке и ввел ее в превосходную пещеру. Высотой она оказалась примерно пять метров, шириной – около восьми, а глубиной вдвое больше этого. Вход в пещеру был наполовину загражден глыбами, и при небольшом старании легко было загородить его совершенно, соорудив из других камней стену в человеческий рост, тем более что вход был довольно узким.

Оставив в пещере сестру, Жан спустился снова и принес оба деревянных ящика, а также кожаный футляр. С неистощимым терпением он сделал шесть таких переходов, что позволило ему притащить в пещеру четыре или пять охапок сухих водорослей.

Солнце скрывалось теперь за высоким берегом. Начался морской прилив. Бедные дети, затерянные в пустыне, обратились с горячей молитвой к Богу. Потом Жан положил у себя под рукой нож, обнял сестру и стал засыпать не раньше, как почувствовал, что голова Жанны отяжелела на его плече. Они молились с полной верой в Бога, и Господь оберегал детей.

II. Случайная квартира

Утренняя заря застала их в том же самом положении. Они были так молоды, а в этом возрасте так сладко спится!

Благодаря искусной перевязке, наложенной братом, Жанна почти не чувствовала боли в руке. Похвалив его умение, она сказала ему:

– Только бы мне, в качестве дочери врача, не понадобилось оказать тебе той же услуги. В настоящее время я не была бы на это способна и не знаю, милый Жан, что было бы с нами, если бы и ты пострадал.

– Но, слава Богу, милая сестра, мы не дошли до этого, – с улыбкой отвечал тот.

Жан тотчас поспешил отрезать еще ломоть от английского пирога. Затем, порывшись в ящике, он последовательно вынул оттуда сверток бисквитов, десять фунтов шоколаду, маленькую железную трубочку с чаем, бутылку рому, бутылку чистого двойного спирту и спиртовую лампочку.

– Ого, миссис Эллиот была запасливая женщина! – воскликнул он. – Мне хотелось бы засвидетельствовать свою признательность, устроив ей более приличное место погребения, чем то, где она покоится теперь.

Он подошел к краю пещеры и наклонился над отверстием. Море, гладкое и спокойное, ударяло в скалу менее чем на два метра под ними.

– Взгляни-ка, Жанна, – произнес он с легким содроганием, – мы с тобой хорошо сделали, что перебрались в верхний этаж; внизу море не оставило бы нас в покое.

Они обменялись несколькими грустными замечаниями насчет своего печального положения. Затем Жан продолжал:

– Вот, теперь мы должны дожидаться, пока океан соблаговолит выпустить нас отсюда.

И, рассчитав по пальцам, он пришел к такому точному выводу:

– Жаннета, мы пересекли экватор 12 сентября, а 19-го покинули «Сен-Жак», три дня назад. Буря шла с юга, и мы должны были находиться на высоте Бахии. Значит, тут нет никаких сомнений. И этот морской прилив – один из самых сильных, прилив экваториальный. Нас, должно быть, отбросило к северу; пункт, на котором мы теперь находимся, должен лежать под самым экватором – на американском берегу.

Жанна покачала головой.

– Тут нет ничего особенно успокоительного, потому что в этом случае мы попали на берег Бразилии или Гвианы.

– На все Божья воля! – смело возразил молодой человек. – Бог нам поможет. Как только море выпустит нас из временного заточения, мы приступим к исследованию наших владений, а до тех пор давай посмотрим, что спрятано во втором ящике.

Мальчик открыл его тем же способом, как и первый, причем нож послужил ему рычагом, чтобы поднять крышку. Увы, на этот раз находка отчасти обманула их ожидания! В ящике оказалось только дамское белье для перемены: кисейный пеньюар с красными крапинками, обшитый кружевом, несколько ночных кофточек, три рубашки, двойной фланелевый пояс, две дюжины носовых платков и шесть тонких полотенец. Девушка не могла удержать возгласа изумления.

– Еще наследство от этой бедняжки Эллиот! Только англичанка способна таскать с собой такую кучу вещей.

– Которые, к сожалению, не пригодились ей, но пригодятся нам. Она настояла, чтобы ее багаж взяли с собой на баркас.

И, не находя ответа на мучивший его вопрос, Жан прибавил:

– Но куда же девалась наша лодка? Ведь она опрокинулась вместе с нами.

Пока он рассуждал, Жанна здоровой левой рукой шарила в глубине ящика.

– Постой! – воскликнула она. – Там еще что-то есть.

И девушка вытащила небольшой сверток, также завернутый в холст. То был изящный кожаный несессер, где лежали ножницы, нитки, иголки, наперсток, затем гребенка, головная щетка, зубная щеточка, зубной порошок, полоскание для зубов и, наконец, карманная аптечка с запасами хинина, антипирина, ипекакуаны-рвотного, ревеня и т. д., причем не было забыто даже льняное семя для припарок и горчица для горчичников.

– Бедная женщина! – прошептали брат с сестрой. – Все это не помешало ей, однако, умереть.

И на глазах у них навернулись слезы искренней жалости.

Затем Жан открыл кожаный футляр и с восхищением вынул то, что в нем находилось.

Это была великолепная двустволка. Один из ее стволов заряжался пулей и обладал страшной меткостью боевого ружья. Кроме того, это оружие было с репетицией: в никелевой вращающейся коробке под прикладом Жан нашел двенадцать патронов, семь – со свинцовой дробью и пять – с коническими пулями, снабженными стальным концом.

– Чудесно! – воскликнул Жан. – Вот славное угощение для дикарей, которые вздумали бы нас побеспокоить!

И брат с сестрой испытывали детскую радость, перебирая свои богатства.

Да разве и не были они детьми, этот семнадцатилетний мальчик и пятнадцатилетняя девочка? Правда, они были высоки и сильны не по летам. Кроме того, их отец, господин Риво, чрезвычайно сведущий медик, посвятил всю свою жизнь сыну и дочери, потерявшим мать очень рано. Оба они получили самое тщательное образование и далеко опередили в этом отношении своих сверстников. В семнадцать лет Жан имел уже два диплома: бакалавра словесности и бакалавра наук. Жанна со своей стороны не пренебрегала ничем, что требуется от образованной женщины, что украшает ум и обогащает сердце, прибавив к этому и практические сведения, без которых женщина неспособна играть полезной роли в обществе. Искусные во всевозможных телесных упражнениях, дети Риво были обязаны своей физической силе, как и умению плавать, спасением от ужасной смерти, которой не могли избегнуть их товарищи по несчастью. И в настоящее время, вместо того чтобы оплакивать свою горькую участь, они хладнокровно и решительно смотрели в глаза действительности. Жан, спокойно обсуждавший с сестрой их положение, закончил беседу мужественными словами, достойными геройской души:

– Милая сестра, Господь испытывает нас. Но пословица гласит: «На Бога надейся, а сам не плошай». Сколько раз наш отец повторял нам ее! Не будем предаваться унынию. Мы восторжествуем над препятствиями, действуя дружно в борьбе, поддерживая наши усилия ласковым словом и общей надеждой.

– И любя друг друга крепко, не так ли, милый брат? – сказала Жанна, подставляя Жану для поцелуя свой прекрасный лоб.

Прошло два часа со времени их пробуждения. Море теперь убывало, позволяя им сойти на низкий берег. Жанна попросила брата разорвать ей рукав, чтобы она могла переменить свою еще сырую одежду, в которой оставалась до сих пор по необходимости.

– Если Провидение сделало нас наследниками миссис Эллиот, то я воспользуюсь этим, чтобы немного заняться своим туалетом.

– Ты права, – сказал Жан, – а я последую твоему примеру, искупавшись сперва в море.

Полчаса спустя молодые люди кое-как переоделись. Это не обошлось без восклицаний и даже без смеха, который вызвало странное одеяние Жана, облекшегося поневоле в одну из ночных кофт бедной покойницы. Молодость всегда заявляет свои права, и Жанна не могла воздержаться от припадков веселости.

– Теперь, – сказал ее брат, – мы должны предпринять экскурсию, чтобы расширить границы наших владений. Какое несчастье, что при недостатке инструментов у нас нет даже карманных часов!

– Ошибаешься, – отвечала Жанна, – мои часы никогда не расставались со мной. Поищи в моем кармане, ты найдешь их там в кожаном футляре. Может быть, они еще идут, я их завожу только через три дня.

О, счастье! Часы оказались в кармане и продолжали идти. Жан взял их и осторожно открыл. Ничто не было в них повреждено. То был превосходный золотой хронометр. Не будучи кокеткой, Жанна предпочла этот точный инструмент бесполезным, но очаровательным игрушкам, которыми любит украшать себя милая женская суетность.

– Ровно семь часов, – сказал молодой человек и, взглянув на солнце, прибавил: – Солнце описывает угол приблизительно в двадцать пять градусов. Мы в его оси. В полдень оно будет как раз над нашими головами. Знаешь ли ты, что это значит, Жаннета?

– Кажется, знаю, – отвечала та, – это значит, что мы находимся под самым экватором или близко к нему.

– Да, и сегодня вечером, если небо будет ясно, мы окончательно убедимся в этом, так как одновременно увидим созвездия обоих полушарий. А теперь постараемся осмотреться.

Они повернули вправо, то есть к югу, так как север сторожила бесчисленная армия кайманов, авангард которых дети видели вчера.

Вскоре жалобный писк заставил их повернуть голову, и Жан увидал, что эти звуки издавала раненая морская птица. Подойдя ближе, он узнал альбатроса, которому накануне подшиб камнем крыло.

– Товарищ, – сказал юноша, – таковы законы войны. У моей сестрицы была также переломлена рука; это не помешало тебе, однако, очень недобросовестно напасть на нее, за компанию с твоими товарищами. С тобой не случилось бы беды, если бы ты действовал более рыцарски.

И видя, что Жанна смеется, ее брат прибавил:

– Впрочем, мне жаль тебя. Альбатрос, который не летает, уже не альбатрос, он может пойти только на похлебку больным. Ты внушаешь нам сожаление, а мы те же больные. Услуга за услугу. Я прекращу твои страдания, а ты доставишь нам один или несколько обедов. Быть посему.

Двумя ударами приклада он прикончил птицу и стащил ее в пещеру.

– Теперь остается ее ощипать и сварить, – с улыбкой заметила Жанна.

– Конечно, сестрица, но мне всегда говорили, что мясо этих животных грубо и жестко. Мне кажется, что вкус альбатроса напоминает бекаса, его надо есть, когда он начнет слегка портиться.

Они спрятали свою дичь с остатками другой провизии под свежим слоем сухих водорослей, на который навалили три или четыре больших камня, и продолжили свою прогулку вдоль берега.

Им пришлось идти недалеко, чтобы измерить свои владения к югу. Скалистый мыс заканчивался под чрезвычайно острым углом, длиной не более трехсот метров, а по другую сторону этого мыса тянулась область лагун и зловонных болот.

– Право, – воскликнул Жан, – пока мы не узнаем его настоящее имя, можно окрестить наше местопребывание Островом Кайманов.

– Да, – отвечала Жанна тоном глубокой признательности, – и мы должны благодарить Бога, что море выбросило нас на этот клочок земли не шире километра. Немного более вправо, немного более влево – и мы наверно были бы съедены этими ужасными животными.

Тут молодая девушка не могла сдержать крика ужаса. Ее конвульсивно вытянутая рука указала Жану на небольшое болотце, в котором, как бы в подтверждение ее слов, отвратительные земноводные отбивали друг у друга части человеческого тела, еще одетого в лохмотья матросского костюма.

– Фуй! – сказал молодой человек, хватая свое ружье. – Мне ужасно хочется пустить пулю в самого крупного из этой шайки.

Жанна поспешно удержала его и обратилась к нему с такими благоразумными словами:

– Не забывай, что у тебя только двенадцать зарядов. Побереги их для более полезного дела.

– Ты права, сестра, – согласился Жан. – Если мы разбогатеем… относительно боевых припасов, я позволю себе удовольствие убивать каждый день пред обедом по десятку этих гадких животных.

– По этому расчету, – пошутила Жанна, – если мы проживем здесь год, ты уничтожишь десять тысяч девятьсот пятьдесят крокодилов. Это очень недурная цифра. Я уверена, что на всем земном шаре не найдется столько жертв для истребления.

– Жестоко заблуждаешься. Пробовали было составить приблизительную статистику пресмыкающихся и крокодилов, но были принуждены отказаться от этой мысли. В одной Америке, в реках Флориды, Мексики и Гватемалы, две тысячи охотников, с ожесточением занимавшихся их истреблением, не могли очистить от них край. Пришлось удивляться, чем питаются эти неприятные животные, и пришли к заключению, что они пожирают трупы своих издохших собратьев.

Обмениваясь такими мыслями, молодые люди дошли до оконечности мыса; оттуда, обернувшись назад, они могли окинуть взглядом порядочную часть берега, и это обозрение местности доставило им одно драгоценное сведение.

По береговой линии, километров в двенадцать длиной, море омывало низменные земли и доходило до лагун; здесь почва была перерезана местами острыми утесами, подобными тем, на которых теперь стояли брат с сестрой. Наверху лес раскидывал свой громадный непроницаемый зеленый шатер. В каких-нибудь пяти километрах к югу берег внезапно поворачивал на запад крутым изгибом; белая линия кипящих волн и пены против этой извилины указывала на присутствие здесь гряды подводных камней.

– Жанна, – громко заметил брат, – должно быть, там сильное течение.

– Да, – отвечала молодая девушка, – а еще дальше к югу опять начинается земля.

Она указала ему лиловую полосу, неясно выступавшую из тумана.

– Вот что изменяет немного мои предположения, – продолжал Жан. – Вероятно, мы находимся не на острове, а на каком-нибудь полуострове, соединенном с материком. Это жаль, остров больше нравился бы мне.

У Жанны внезапно вырвался крик радости.

– О, посмотри, Жано! Если мы вздумаем подняться к лесу с того места, где стоим, перед нами готовая дорога. Обрушившиеся скалы представляют настоящую лестницу.

И, опершись левой рукой на сильное плечо брата, молодая девушка стала карабкаться с ним по этой лестнице гигантов, которая привела их, наконец, на гребень утесистого берега у самой лесной опушки.

– Девственный лес! – воскликнули они в один голос и с одинаковым чувством страха и восхищения.

Да, то был действительно девственный лес, лес экваториальный, со своей пышной растительностью, порождавшей нездоровые испарения. Только одно море, прорезав в этом месте почву, помешало его распространению дальше к востоку. К западу лес, должно быть, простирался беспрепятственно со своей страшной и таинственной чащей, где древесные стволы баснословной величины и допотопные лианы душили друг друга в объятиях, где солнце не могло пронизать своими лучами густого сумрака, но откуда также не было выхода убийственным миазмам, где росли ядовитые травы, кишели пресмыкающиеся со смертоносными жалами, громадные удавы и дикие звери со страшными когтями.

Там росли деревья всевозможных пород, незнакомых до сих пор молодым людям, пестрели цветы с яркими чашечками, откуда пили росу дивные птицы и бабочки с пурпуровыми и золотыми крылышками.

Брат с сестрой с минуту не могли вымолвить ни слова, пораженные великолепным зрелищем. Жан первый очнулся от своего оцепенения и вскричал:

– Ну-ка, ботаник, рассмотри эту великолепную флору. Что ты видишь в ней?

Покачав головой, Жанна ответила без ложного стыда:

– Милый брат, ты, кажется, забываешь, что я изучала ботанику во Франции. Как же ты хочешь, чтобы я могла назвать деревья и растения, не умея различить их особенностей?

Однако она узнала многие из них по описаниям в книгах и по образцам, виденным в Париже в Ботаническом саду и в саду Акклиматизации. Тут ей бросились в глаза уакапу, квассия-симаруба, черный кедр, григон, лангусси, тука, каучуковое и какаовое деревья.

Между опушкой леса и хребтом утесистого берега шла полоса земли от двадцати до двадцати пяти метров в ширину, оконечности которой круто сбегали к лагунам, где породы деревьев, растущих на твердой земле, смешивались с корнепусками. Следовательно, нельзя было и думать спуститься туда, чтобы пройти к берегу.

– Ну, право, – заметила Жанна, немного упавшая духом, – мы обречены умереть на этом жалком клочке земли, где растительность с одной стороны и болота с другой отделяют нас от остального мира.

– Если только нам не удастся объехать остров на лодке.

– Но откуда же она возьмется?

– Мы ее сделаем, сестрица. Не падай духом. С помощью Божьей человеческая воля побеждает все препятствия. А до тех пор попробуем все-таки проникнуть в лес. Может быть, он не так негостеприимен, как кажется, и даст нам убежище. Впрочем, солнце начинает немилосердно палить, и деревья доставят нам, по крайней мере, прохладу в тени, вместо более существенной помощи.

Жан подал пример, решительно двинувшись под сень леса. Первые шаги не представляли затруднения. Влияние морских ветров обнаруживалось на большом пространстве, отодвигая назад слишком густые травы, лианы, заграждающие путь и опасные для путешественника, а также и вредных животных.

Двое детей, таким образом, могли углубиться метров на двести под навес зеленых ветвей, где почву устилал мягкий мох, среди которого попадались папоротники с кружевными листьями, колючие кустарники и разновидности редких орхидей, распустившихся по капризу природы между самыми скромными дикими злаками.

– До сих пор, – сказала Жанна, – этот берег не представляет существенного различия с берегами Франции.

– Разве только относительно здешних цветов, – отвечал Жан, показывая на роскошные экземпляры, красовавшиеся у него перед глазами.

Они продолжали свою прогулку и прошли еще сотню шагов. Но трава уже становилась выше, чаща непроходимее. Нечего было и думать подвигаться дальше.

Вдруг Жанна остановилась и, удерживая брата за руку, показала ему великолепное дерево в десяти или пятнадцати метрах от того места, где они стояли.

– Взгляни, как странно: секвойя под этой широтой!

Они подошли ближе. То был действительно один из тех чудных кедров, которые любят климат Калифорнии, где они достигают невероятных размеров и поднимаются на сто метров от земли. Дерево, стоявшее перед молодыми людьми, было достойно своих собратьев в Северной Америке. Оно выходило из земли одним стволом метров около шести в диаметре, опираясь на могучие корни, окружность которых превосходила по крайней мере вчетверо окружность ствола. Нижние искривленные отростки средней толщины, громадные узлы, шли от главного ствола подобно ступеням, по которым было легко взобраться на этого колосса.

– Это дерево настоящий укрепленный замок! – воскликнула в восторге Жанна.

– Влезем на него, – продолжал Жан.

Поддерживая сестру, которая могла действовать только левой рукой, он в несколько секунд взобрался на громадный ствол приблизительно на четыре метра над землей; в центре ствол разветвлялся на пять суков. От этой центральной площадки, достаточно широкой, чтобы сделать по ней шесть шагов во все стороны, отделялись пять главных ветвей, до того толстых, что трое человек, взявшись за руки, не могли бы охватить самую тонкую из них.

– Ты права: это укрепленный замок! Самое важное для нас – это овладеть им.

– А кто нам помешает в том? – весело спросила молодая девушка. – По-моему, нет ничего легче. Стоит нам взобраться на дерево и расположиться там.

– Вот и ошибаешься, – возразил Жан. – Я, напротив, уверен, что у этого мирного кедра есть уже обитатели, и, пожалуй, очень неприятные, которые имеют перед нами то преимущество, что они раньше поселились здесь.

Он не успел договорить, как поблизости послышался странный звук, заставивший детей примолкнуть. Они насторожили уши. Звуки выходили как будто из самого дерева, на котором стояли брат с сестрой.

– Постой, – прошептал молодой человек, – это неспроста.

Вдруг Жанна слегка вскрикнула и сделала два шага назад, под защиту брата.

Из круглого отверстия, не замеченного ими раньше и находившегося в самом центре разветвления, показалось что-то – плоская треугольная голова с громадными челюстями, с красноватыми глазами. Из разинутой пасти высовывался раздвоенный язык, брызгавший слюной и издававший род шипения, которое испугало детей.

То была мапана, одна из треугольноголовых змей крупного размера, так часто встречающихся в экваториальной и тропической Америке и не уступающих длиной удаву. Ее ядовитый укус приносит смерть менее чем через час.

Жан с сестрой попятились назад. Чтобы слезть с дерева, им нужно было перешагнуть через отверстие и пройти по телу отвратительного пресмыкающегося, вблизи его смертоносных зубов. Об этом нечего было и думать.

Молодой человек потихоньку помог сестре влезть на ближайший сук, который представлял как бы второй этаж этого оригинального, но опасного лесного жилища. Жану было известно, что змеи этой породы поднимаются с трудом по вертикальной линии; прежде всего, значит, следовало оградить себя от нападения.

Устроив Жанну в гигантских разветвлениях сука, мальчик сам отступил в сторону. Между тем мапана медленно выползла из дупла и развертывала кольца своего черного, глянцевитого тела, усеянного зелеными пятнами. Было очевидно, что животное готовится к наступательным действиям и ищет битвы. Шипение змеи раздавалось чаще и громче. Она вытягивала язык и брызгала пеной во все стороны. В то же время ее зрачки загорались, а грозная пасть открывалась и закрывалась с сухим щелканьем челюстей, обнаруживая ужасные кривые зубы в кровавой глубине глотки.

– Она бросится на нас, – в ужасе проговорила Жанна. – Что с нами будет?

– Подожди, сестрица, и не отчаивайся раньше времени, – отвечал мужественный юноша.

Отступая перед отвратительным гадом, он взял в руки ружье, висевшее у него на перевязи. Из предосторожности Жан зарядил его двумя зарядами, прежде чем углубиться в чащу леса. В одном из стволов был, таким образом, патрон с пулей, а в другом – со свинцовой дробью, причем юноша не знал калибра и силы последней. Однако он был принужден стрелять дробью в противника, тело которого из-за незначительного объема представляло сомнительную мишень для пули. Тем не менее Жан дал пресмыкающемуся время выставить наружу верхнюю часть туловища, чтобы прицелиться вернее.

То была действительно громадная змея, и если бы не зубы, налитые ядом, он подумал бы, измерив глазами четыре метра ее извилистых колец, что имеет дело с Пифоном.

– Стреляй, Жан, стреляй! – крикнула запыхавшаяся Жанна, видя, что чудовище свивается спиралью, готовясь развиться дугой. Мапана лишена способности влезать на гладкие стволы, зато она обладает страшным преимуществом делать скачки на расстояние, равное длине своего тела.

Но Жан смотрел в оба. Прицелившись из ружья и держа палец на курке, он следил за всеми движениями врага. Вдруг пресмыкающееся вытащило конец хвоста из дупла и бросилось вперед двумя или тремя сильными порывами. Но его скачок был разом остановлен. Заряд, стоивший пули, раздробил отвратительную челюсть и пронзил спинной хребет чудовища в двух или трех местах. Кольца змеи распустились и повисли, как тряпица.

– Слава Богу! – воскликнула девушка. – Змея издохла. Только бы там не оказалось других.

Жан снова спустился к центру дерева и толкнул ногой ужасный лоскут, все еще наводивший содрогание. Потом он вернулся на помощь к сестре. Однако Жанна, усевшись в верхних ветвях, находила, что там очень хорошо.

– А что, если бы нам поселиться совсем в нашем новом жилище? – весело спросила она. – Я нахожу его удобнее пещеры и с некоторыми приспособлениями, разумеется…

– Ты права, сестрица, и я согласен с тобой, – перебил со смехом Жан. – Но в своем теперешнем состоянии эта квартира может быть только временной.

Они оба слезли с дерева, которое чуть было не сделалось причиной их гибели, и спустились к морю.

III. Остов «Сен-Жака»

Вторую ночь потерпевшие крушение провели, как и первую, в своей пещере. Их спокойствие не нарушалось ничем, и при восходе солнца, как и накануне, они начали осмотр берега. Это не обошлось без неожиданностей. Во-первых, море убыло меньше, чем вчера, – доказательство, что день самого сильного морского прилива миновал. Зато море усыпало низменный берег обломками всякого рода, оторванными, очевидно, от остова несчастного судна, на котором ехал доктор Риво со своими детьми: тут были реи и снасти, обломки марсов, даже куски мачт, доски обшивки, доказывавшие, что корабль наткнулся на какую-нибудь из соседних скал.

– Все это, – заметил Жан, – убеждает меня, что вокруг нашего острова существует сильное течение, которое приносит сюда постепенно то, что морские волны отрывают у кораблей, погибших поблизости.

Эти слова молодого человека обнаруживали в нем большую наблюдательность. Действительно, прибывающая вода подтвердила его предположение, подвигая с юга к северу, вдоль берега, обломок доски, который в конце концов остановился на песчаной отмели.

– Как жаль, – со вздохом сказала Жанна, – что у нас нет никаких орудий, чтобы рыть землю или рубить дерево.

Брат тотчас угадал благочестивую мысль сестры.

– Да, – отвечал он, – я сам горюю о том. У наших бедных покойников очень жалкая могила.

Однако с этим приходилось смириться, хотя соседство двух разлагавшихся мертвых тел было не особенно здорово. Жан решил пока переселиться из пещеры, слишком близкой к первобытной усыпальнице капитана и миссис Эллиот, чтобы устроиться как-нибудь на дереве, отвоеванном у мапаны.

– Если только там нет других змей, – заметила Жанна, которую беспокоила мысль о таком соседстве.

– Ну что ж, тогда мы перебьем и других, – храбро отвечал брат.

Они тотчас устроили это переселение, которое не потребовало много времени, потому что запасы детей стали истощаться. Что касается альбатроса, чрезвычайно аккуратно ощипанного Жаном под руководством сестры, то его оставалось только испечь. Правда, это была самая трудная операция.

– Топлива-то у нас много, да нет огня. Откуда мы его добудем? – спросила Жанна.

– О, у меня много способов добыть огонь! – весело отвечал Жан. – Кораблекрушение оставило мне кое-какие ресурсы.

И он последовательно вынул из своего кармана довольно сильное зажигательное стекло, огниво с пружинкой, при котором сохранился еще довольно длинный фитиль из трута, и коробку зажигательных спичек. Но последние никуда не годились, потому что морская вода обратила их в бесформенное месиво, где нитки смешались с растворившимся воском и фосфором. Но трут успел просохнуть и мог отлично пойти в дело. Он воспламенился при первом ударе огнива. Опыт удался. Оставалось только отправиться к дереву и расположиться на нем. Но молодой человек предварительно стал собирать обломки, принесенные течением. Он сложил их в довольно большую кучу и при виде их невольно вздохнул.

– Ах, будь у нас пила или, по крайней мере, простой топор, мы могли бы извлечь пользу из всего этого дерева!

Однако Жанна напомнила ему о неотложных нуждах. В данную минуту самое важное было приготовить обед. Убитого альбатроса притащили к подножию дерева, а потом сложили костер из хвороста, на котором должно было жариться мясо морской птицы, разрезанное на куски. Затем Жан, раздувая зажженный трут, ухитрился развести огонь для этой стряпни под открытым небом.

Жаркое вышло не особенно вкусным: мало того, что мясо альбатроса оказалось грубым и пахло очень неаппетитно, самый способ приготовления был плох, а приправа почти совсем отсутствовала, хотя Жанна вздумала добыть соль, зачерпнув морской воды в широкие листья пальмы и оставив ее испаряться на солнце.

Однако брат с сестрой сочли настоящим пиром эту скудную трапезу и запили ее несколькими каплями рома. Пресной воды у них не было вовсе, так что горло детей пересохло от жажды.

– Погоди, – говорил Жан сестре, чтоб утешить ее немного, – через несколько дней, когда мы здесь обживемся, наша кухня будет лучше, потому что мы заведем нужную посуду. Если море по-прежнему будет так любезно, оно скоро доставит нам все, в чем у нас ощущается пока заметный недостаток. Ведь море обязано позаботиться о своих жертвах после такого жестокого насилия; выбросив нас на этот пустынный берег, оно должно искупить свою вину.

Бедняжка Жанна пыталась улыбнуться, но это было очень трудно; тоска терзала ей сердце, а рыдания подступали к горлу.

В самом деле, положение этих бедных детей, заброшенных на пустынную скалу Атлантического океана, являлось ужасным, и они были лишены всякой физической и моральной поддержки в борьбе за существование.

Теперь, когда они пришли в себя и вернулись к жизни, то хорошо поняли, что их силы слишком ничтожны, и яснее представляли себе страшную будущность, которая все более пугала их.

Но вместе с заботой к ним пришло и серьезное размышление; горькие лишения заставили их оглянуться на прошлое. Дети вспоминали своего отца, благородного и доброго человека, для которого они были единственной отрадой, единственной привязанностью, к которому сами они питали такую горячую любовь, встречая в нем полную взаимность. Брат и сестра были еще малютками, когда лишились матери, и потому эта незаменимая утрата не была так тяжела для детей, как для их отца. Впрочем, доктор Риво старался всеми силами заменить им несравненную материнскую любовь, которая, однако, увы, ничем нельзя заменить.

И он отчасти достиг своей цели. С материальной стороны дети не страдали от этой потери, но относительно сердечных чувств они, пожалуй, выиграли бы, если бы Провидение сохранило дольше ту, которой они были обязаны жизнью. Это несколько отразилось на их воспитании, которое вышло немного небрежным, со значительными пробелами, и в нем чересчур преобладало мужское влияние. Этот недостаток, конечно, более всего давал себя чувствовать в характере Жанны.

Однако молодая девушка была так кротка, так добра и великодушна от природы, что нечего было особенно пугаться ее мальчишеских манер. Время обещало сгладить эти шероховатости и придать ее поступкам и обращению ту мягкость, которая составляет неотъемлемую, почти исключительную прелесть женщины.

В настоящее же время это мужское воспитание не только не могло ей вредить, но даже оказывалось очень полезным. Привычная к телесным упражнениям, к выносливости, решительная и смелая, она служила брату драгоценной помощницей, и оставалось только пожалеть, что роковая случайность кораблекрушения осложнилась для нее переломом руки. Поэтому она грустно говорила, не жалуясь на судьбу ни в чем остальном:

– Мой бедный Жан, вот я осталась безрукой на целый месяц, и ты должен еще заботиться обо мне!

– Ну что ж такое! – говорил славный малый. – Два и один составляют три; там, где хватает на двоих, хватит и на троих, говорит пословица, значит, у нас три руки, чтоб прокормить двух человек. Это еще лучше, чем гласит поговорка.

Они снова забрались на секвойю, но на этот раз внимательно присматриваясь к тому, что происходило вокруг. Жанна, наклонившаяся над дуплом у разветвления, чтоб заглянуть внутрь дерева, тотчас выпрямилась в испуге.

– Ведь я говорила тебе, что там есть другие змеи! – воскликнула она.

Жан наклонился в свою очередь. Беспрерывный шорох, вперемешку с шипением, вырывался из отверстия. Было ясно, что дупло служило жилищем для других змей. Молодой человек заглянул в него ближе, принимая, впрочем, необходимые предосторожности. Потом он поднялся, успокоенный.

– Ты была права, но это не так страшно, как тебе кажется. В этом дупле находится гнездо, и пресмыкающееся, убитое нами вчера, по-видимому, оставило там многочисленное потомство. Надо думать, что треугольноголовые производят на свет живых детенышей подобно нашим ехиднам. Кроме того, это отверстие не настолько глубоко, чтобы в нем могли поместиться две змеи таких размеров, как вчерашняя. Убьем противных гадов, оспаривающих у нас наше жилище, и останемся единственными его обитателями.

Он схватил свое ружье и направил дуло на зияющее отверстие.

– К чему терять понапрасну заряд? – возразила осторожная Жанна. – У нас есть более действенное средство.

– Какое? – спросил немного удивленный юноша.

Вместо ответа Жанна взяла левой рукой бутылку с ромом и откупорила ее зубами.

– Браво, сестрица! – воскликнул Жан. – Если тебе не хватает руки, зато голова у тебя изобретательная. Смелей! Сожжем это отвратительное отродье.

Однако из предосторожности он помог сестре сойти на землю. Потом, зажегши фитиль из трута, предварительно намочив в спирту его конец, чтобы пламя вспыхнуло скорее, он обильно полил ромом внутренность дупла.

Шипение змеенышей сделалось яростным. Жан осторожно поместился на краю дупла, чтоб размозжить ударом приклада первую показавшуюся голову. Тогда быстрым ударом своего ножа он отделил воспламенившуюся часть фитиля, которая и упала в отверстие.

Там поднялся страшный шум. Длинные языки голубого пламени вырвались из дупла, как из трубы, и при его ярком свете Жан увидел, как в дупле прыгали и извивались штук тридцать длинных, нитеобразных тел, которые быстро пожирал неумолимый огонь этого внутреннего очага.

– Прекрасный пунш, – пошутил молодой человек, помогая сестре влезть на дерево, чтобы присутствовать при этом зрелище. – Положим, мы потеряли полбутылки превосходного рома, но я не жалею о нем.

И действительно, не стоило жалеть. Огонь пылал не более трех-четырех минут, поддерживаемый сухим мхом и хворостом, выстилавшим это гнездо мапан, но результат вышел чудесный. Противные гады совершенно изжарились, так что не только не могли вредить больше своим присутствием, но не могли и заражать воздух, предаваясь разложению.

– А теперь, – сказал Жан, – заткнем отверстие и приготовим себе ночлег.

Он набрал большое количество мха, который тотчас зажег в дупле и продолжал эту операцию до тех пор, пока хорошо осевшая зола не наполнила отверстие до краев.

Затем, при помощи Жанны, он внес до «второго этажа», т. е. до второго разветвления дерева, более легкие доски, найденные ими на берегу.

Таким образом, дети устроили помост около метра шириной и в полтора метра длиной, довольно неровный, но достаточный для того, чтобы на нем можно было растянуться, как на походной кровати. Но этого оказывалось мало. Надо было по возможности закрыть свою воздушную спальню.

Жан пустил в дело обломки рей и шестов, которые связал как можно крепче с помощью тросов и веревок разных размеров, которые ему удалось собрать. Исполнив эту работу, дети очутились как бы на ажурном балконе, поперечные перекладины которого предохраняли их от падения, всегда возможного во сне.

– Жаль, что нет крыши, – заметила молодая девушка. – А это большой недостаток.

– Правда, – согласился ее брат, – и мы лучше сделаем, если проведем эту ночь в нашем первом убежище. А до тех пор я осмотрю все этажи нашего дома. Мы вычистили погреб, но не знаем пока, что у нас на чердаке.

И он полез наверх с сука на сук. Эта секвойя хотя и не равнялась высотой со своими калифорнийскими собратьями, однако была не ниже метров шестидесяти, и Жан добрался до ее вершины не без царапин, но зато с этой высоты мог окинуть взглядом панораму, расстилавшуюся на несколько лье в окружности.

К востоку раскидывалось безбрежное пространство океана, к западу другой океан – девственный лес расстилался волнистой скатертью зелени, терявшейся в отдалении.

Но к северу и югу зрелище изменялось. По северной стороне тянулось плоское, унылое, болотистое побережье; оно развертывалось перед глазами с безотрадным однообразием до синеватой линии возвышенностей, исчезавших в тумане, так что нельзя было определять их высоты.

На юге виднелся гигантский лиман, шириной в несколько миль, но быстрое течение показывало, что тут находится устье или, по крайней мере, один из рукавов громадной реки.

Молодой человек спустился с дерева с сияющим лицом.

Он запыхался и едва мог говорить.

– Что там такое? Что ты видел? – засыпала его вопросами Жанна, которая истолковала по-другому волнение, отражавшееся в чертах брата.

– Я видел… я видел, – проговорил он, переводя дух, – наш «Сен-Жак», вон там, в какой-нибудь миле расстояния к югу.

– «Сен-Жак!»

Имя корабля, произнесенное таким образом, равнялось восторженному гимну благодарности. И в самом деле, разве бедные дети, покинутые на этом пустынном берегу, не должны были горячо благодарить Провидение? Найденный корабль был для них громадным ресурсом, обеспечением их жизни на много дней, пожалуй, на целые месяцы, до того времени, когда какое-нибудь другое судно пройдет мимо острова.

Дети прекрасно помнили, что «Сен-Жак» был одним из пароходов гаврского порта, которые доставляют в Бразилию, Аргентинскую республику и Уругвай громадные грузы зернового хлеба, вин и различных продуктов Европы, а из Америки привозят мясные консервы. Доктор Риво с детьми и немногие пассажиры, ехавшие на этом корабле, попали туда только благодаря знакомству с главой обширного торгового дома, производившего снаряжение кораблей, который мог распоряжаться этим большим коммерческим судном. Брату с сестрой было хорошо известно, что когда у парохода сломался винт, он не мог более бороться с яростью урагана, и команда не успела, ввиду громадной опасности и близости берега, спасти товары. Следовательно, они остались на судне, хотя, может быть, и сильно подмоченные; во всяком случае из них должно было уцелеть достаточное количество, чтобы спасти от голода с его мучениями двоих пассажиров, оставшихся в живых.

Поэтому неудивительно, что Жан и его сестра с несколько лихорадочной поспешностью спустились с дерева, чтоб отправиться на поиски искалеченного судна. С высоты своей обсерватории молодой человек, к счастью, ухитрился рассчитать расстояние и угадал кратчайший путь, по которому можно было достичь того пункта, где разбился корабль.

Для этого приходилось пересечь лесную чащу. Таким образом, устранялась необходимость идти по болотистому берегу, занятому кайманами, но в лесу грозили опасности другого рода, пожалуй, не менее ужасные. К несчастью, у детей не было выбора, и обе крайности этой географической дилеммы могли оказаться одинаково пагубными.

– Погоди, – сказал Жан своей сестре, когда они остановились у подножия дерева, – самое главное – это предохранить наши ноги.

Он проворно разорвал спереди и сзади платье и юбки Жанны. Потом, разорвав на узкие полоски одно из полотенец, мальчик устроил Жанне настоящие панталоны, плотно прилегавшие к ногам. Затем точно так же он сделал ей пару ботинок из парусины, и, видя, что девушка не может удержаться от смеха при таком маскараде, сожалея в то же время о потере своих юбок, молодой человек сказал:

– Экая важность, море и солнце и без того порядком измяли их! Но если ты ими дорожишь, то можешь на досуге починить свой костюм с помощью иглы и ниток.

То же самое Жан сделал и для себя, завязав низ своих брюк вокруг щиколотки. Затем он осмотрел стволы своего ружья и убедился, что один из них заряжен пулей, а другой – дробью.

– Ну, теперь вперед, сестрица. Мы пройдем не больше часу. Господь поможет нам.

Они смело пустились в чащу леса. Им не понадобилось даже и часу времени на это путешествие. Первая борьба с лианами, конечно, была очень упорна. Но, к счастью, брат с сестрой вскоре заметили, что лес поворачивал вместе с берегом, что удлиняло по всем направлениям пояс, доступный влиянию ветров, насыщенных морской солью, который поэтому не мог слишком зарасти высокими травами.

Молодые люди приветствовали криками радости, настоящего детского восторга громадный корпус судна, стоявший почти прямо перед их глазами на конце мыса, подобного тому, на который они были выброшены сами. Море очень хорошо распорядилось, и покровительство неба было очевидно. Только громадная до невероятия, сверхъестественная волна встречного течения могла унести подобную массу на такое расстояние от моря, то есть на двести метров от берега, и пригвоздить ее таким образом одним ударом на острой вершине скалы, которая вонзилась в киль и до сих пор держала судно наподобие гигантской оси.

Бедный корабль был тут, неподвижный и жалкий, выставлявший на вид свои зияющие раны.

На палубе все было поставлено вверх дном. Рубка на шканцах была на три четверти оторвана, бизань-мачта почти снесена, ее-то обломки и были собраны детьми на берегу. Фок-мачту буря пощадила больше. Ее сломило ветром на высоте марса, и весь рангоут висел кое-как. Ванты и рей перепутывались между собой, скрипя под напором морского ветра, а бессильно повисшие канаты корабельных снастей напоминали распущенные волосы неутешно плачущей женщины. Утесистый мыс, на котором скалы громоздились одна на другую, соединял как будто перешейком злополучный пароход с твердой землей.

Жан в сопровождении своей сестры полез по скалам и добрался наконец до борта судна. Оно так крепко сидело на пробившей его скале, что в нем ничто не дрогнуло, когда дети бросились бегом по трапу.

Осмотр палубы убедил их, прежде всего, что вопреки предположению, которое заставило команду покинуть пароход, он вовсе не опрокидывался. В самом деле, каким-то чудом уцелело три клетки с курами, и все птицы в них остались живы, кроме старого петуха. На баке жалобно блеяли два барана, причем один из них, наполовину задавленный веревкой, которая обмоталась вокруг его шеи, употреблял напрасные усилия освободиться.

Жан поспешил ему на помощь и выпустил на волю также и его товарища. Он вытащил из клетки мертвого петуха и бросил его через борт в песок, пропитанный какой-то влагой, состоявшей только наполовину из морской воды. Затем, откинув дверцу одного из люков, молодые люди спустились в среднюю палубу.

Она совсем не пострадала. Все там осталось на месте. То же самое было и в каютах, где прежде помещались капитан, его помощники и пассажиры. В кают-компании, служившей общей столовой, еще покачивалась лампа, которую можно было хоть сейчас зажечь, и, не считая почти незаметного наклона, судно выглядело как обычно.

Молодому человеку понадобилось некоторое время, чтоб проникнуть в помещение трюма. Однако это ему удалось, и он мог спуститься в самую глубь корабельного корпуса. Только тут он имел возможность рассмотреть существенные повреждения, которым подверглось несчастное судно. Капитан слишком поторопился покинуть свой корабль. Не считая поломки винта и связанных с нею внутренних повреждений, не было никакой иной аварии, которая угрожала бы гибелью корабельному корпусу, и даже недавняя пробоина, причиненная ударом о скалу, не помешала бы пароходу держаться на воде. Действительно, «Сен-Жак» пострадал только снаружи. Непроницаемые переборки препятствовали образованию внутренней течи.

Осмотр трюма окончательно обрадовал Жана. На судне находился целый арсенал: три бочки с порохом, содержащие в себе около ста фунтов; тюк патронов с пулями для шести карабинов системы Винчестера и другой – для шести превосходных ружей французской работы; все это оружие находилось в отличном состоянии; тут же лежала дюжина револьверов крупного калибра с патронами для них; одна митральеза Максима и одна пушка Гочкиса с достаточным количеством снарядов, чтобы дать отпор целому батальону, дополняли этот богатый склад. Кроме того, тут был запас топоров, пил, шпаг, сабель, пик и всего, что требуется для обработки дерева и для рытья земли. Теперь молодому человеку не оставалось больше ничего желать относительно необходимых инструментов и средств обороны.

В жестяном ящике, крепко принайтовленном к полу, хранилось даже несколько динамитных патронов, тщательно обернутых паклей и ватой.

Пока брат рылся в складе оружия, Жанна отыскивала съестные припасы. По этой части также были сделаны весьма утешительные открытия. На корабле ни в чем не было недостатка. Вся кухонная посуда уцелела, а в камере для топки нашлась даже целая бочка пресной воды. Правда, вода приняла несколько неприятный вкус, будучи поставлена в такое жаркое место, но прокипятив ее, можно было устранить этот недостаток. Впрочем, большой кухонный фильтр мог еще лучше помочь беде.

Спустившись вторично в подводную часть корабля, молодые люди окончательно убедились в его стойкости, увидев, что вода, которая омывала пароходный киль, приносилась громадным речным течением и опресняла морскую воду на большом пространстве. Следовательно, нечего было бояться, что море снова подхватит остов судна, отброшенного им далеко от себя.

– Знаешь ли ты, – улыбаясь, спросила Жанна, – какая странная мысль пришла мне в голову?

– Кажется, я ее угадываю, – также с улыбкой ответил Жан. – Но все равно скажи. Мне будет приятно, если мы напали на одну и ту же идею.

– Вот видишь, мне кажется, что если мы нашли себе здесь кров и пропитание, то с нашей стороны было бы очень глупо, если б мы рисковали схватить где-нибудь в другом месте воспаление легких или болотную лихорадку.

– Вот именно, моя дорогая сестрица. Я отгадал и вполне согласен с тобой. Но отсюда еще не следует, чтобы я пренебрегал нашими прежними помещениями. Болотные лихорадки также или еще в большей степени угрожают нам здесь, чем на нашей вышке, в ветвях секвойи, по причине более близкого соседства с болотами. Но так как мы можем пользоваться переменой воздуха, то нам ничто не помешает временно поселиться в нашем железном доме. Я признаю, что на пароходе мы расположимся со всеми удобствами и комфортом, а главное – на просторе. Итак, водворимся тут поскорее.

Разговаривая таким образом, они разделили между собой каюты и другие помещения.

Жан выбрал себе каюту помощника капитана, предоставив сестре более обширную капитанскую комнату, с лучшей вентиляцией. Затем молодой человек нашел нужным вытащить из трюма и поместить на шканцах взрывчатые вещества, которые он прикрыл просмоленным брезентом; вместе с тем юноша перенес поближе к себе оружие и патроны, намереваясь, как только Жанна будет владеть своей сломанной рукой, установить на баке и на шканцах пушку Гочкиса и митральезу Максима.

Так как в шкафах оказался большой запас белья, то Жанна поспешила переменить простыни на койках и навести самую безукоризненную чистоту в этой импровизированной квартире. Она перенесла в свое помещение необходимую посуду и тотчас сварила на ужин шоколаду на сгущенном и стерилизованном молоке, которое нашла в количестве около двадцати бутылок в кладовой погибшего старшего повара.

День закончился мирно, горячей благодарственной молитвой к Богу.

При наступлении вечера бедные дети, измученные усталостью в эти три дня борьбы и лишений, с истинным наслаждением улеглись на чистую мягкую постель, чтобы заснуть сладким сном. Но перед этим Жанна сообщила брату свое последнее опасение:

– Только бы, Жан, нашему кораблю не пришла фантазия сорваться с утеса и унести нас в море, не предупредив о таком коварстве.

– Ну, это радикально невозможно, – отвечал молодой человек. – Именно радикально, потому что наш добрый «Сен-Жак» крепко укрепился на этой скале. Только он мог совершить такое чудо и прилипнуть там, где не растет даже мох. Впрочем, море и не думает о нас; разве землетрясение могло бы сдвинуть наше судно с места, а без этого оно будет торчать во веки веков на этом клочке земного шара.

Брат с сестрой не долго продолжали разговор. Усталость и мягкая чистая постель вскоре убаюкали их, и детям всю ночь снились самые приятные сны.

IV. МАЛЕНЬКИЕ ПРИЕМЫШИ

На четвертый день солнце стояло уже высоко, когда обитатели разбитого корабля наконец проснулись. Они заспались очень крепко, и Жанна почти в испуге крикнула брату:

– Посмотри, Жан, скоро восемь часов! О чем мы думали?

– Да ни о чем, конечно, потому что мы спали. Какая ты смешная! – отвечал Жан Риво, переворачиваясь под простыней с громким зевком. – Вот какая польза вышла из того, что мы завели на судне стенные часы! Из-за этого мы только упрекаем друг друга в нашей лености.

Однако, продолжая шутить, он быстро вскочил на ноги и занялся одеванием.

Когда они сошлись вместе перед кухонной плитой, где милая калека вторично занялась приготовлением шоколада, Жан сделал такое замечание, звучавшее почти грустно:

– А все-таки, Жаннета, мы нисколько не подвинулись дальше и стоим на той же точке, как и в первый день. Нам даже неизвестно, находимся ли мы на острове или на материке, и вообще наша местная география сильно хромает.

– Как это хромает? – с жаром возразила молодая девушка. – И что могли бы мы сделать большего? В три дня мы прошли добрых пятнадцать километров берегом, убили огромную змею, сожгли ее потомство, устроили бельведер на ветвях секвойи, зажарили альбатроса, нашли «Сен-Жака», вычистили его и поселились в нем. Чего же тебе еще надо?

– Ты, право, рассудительнее меня, – сказал Жан, обнимая сестру, – и с этой минуты я предоставляю тебе вести счета, инвентарь и домашний журнал. Я прибью тебе кнопками бумагу на письменный стол, и тогда ты будешь в состоянии писать.

После завтрака дети поднялись на палубу, чтоб насладиться превосходным видом морского берега при утреннем солнце. Бараны бегали взад и вперед с жалобным блеянием, доказывавшим пустоту их желудков. Весь корм у них был съеден. Жаннета вздохнула при виде бедных животных.

– Милый брат, нам надо принести им немножко зелени, если мы не хотим, чтобы они околели с голоду.

– Да, – согласился Жан, – мы сейчас пойдем нарежем несколько ветвей в лесу. Для них это будет самой лучшей пищей.

А до тех пор Жанна размочила в кипятке несколько сухарей, круто посолила их, как это делывал иногда у нее на глазах старший повар парохода, и принесла это не совсем аппетитное кушанье несчастным представителям овечьей породы.

«За неимением хорошего рад и плохому», говорит пословица. Бараны, должно быть, знали ее, потому что с философским спокойствием принялись за этот корм, мало соответствовавший их вкусам.

Что же касается кур и петухов, то они распорядились лучше.

Действительно, эти милые пернатые куриной породы, снабженные не только лапами, но и крыльями, не удовольствовались благами относительной свободы. Они без церемонии перелетели через борт корабля и стали собирать себе пищу на скалах, а со скал перебрались на низменный берег. Там, как настоящие хищники, они принялись охотиться на мелких крабов, которые целыми тысячами бегали по лагунам, шлепая в грязи. И угощение, должно быть, оказалось очень сытным, потому что обитатели заднего двора отдыхали теперь в тени, которую отбрасывал корпус корабля на каменистую почву.

Жанна приманила их, бросая им зерна, и очень обрадовалась, когда они вернулись на палубу, а потом и в свои клетки. Это было началом их воспитания, потому что три курицы несли превосходные яйца, и Жанна могла надеяться развести многочисленный птичник.

Наконец пришла пора приступить к новым разведкам. Брат с сестрой начали держать совет. Теперь, когда у них был богато снабженный арсенал и такой же гардероб, они могли спокойно пользоваться тем и другим. Так, Жанна, по совету брата, переоделась в мужской костюм. Она нашла много матросских мешков, откуда можно было выбрать полное одеяние матроса, и вскоре явилась перед Жаном в широких панталонах из синего полотна, в тиковой блузе того же цвета и в широкополой соломенной шляпе, под которую она подоткнула свои длинные волосы, скрутив их в один узел.

– Так как одна рука у тебя здорова, – сказал молодой человек, – то тебя можно вооружить.

И он опоясал ей талию широким красным кушаком, какие носят южане, преимущественно испанцы. За этот кушак молодая девушка заткнула револьвер с шестью зарядами и абордажный кинжал.

Переодетая таким образом, Жанна была прямо восхитительна. Ее прекрасное лицо сияло под широкими полями шляпы, точно окруженное ореолом.

– О, какая ты хорошенькая разбойница, – с восхищением воскликнул брат, целуя ее в обе щеки.

После того они вместе отправились в лес.

Кроме вчерашнего оружия, Жан захватил с собой еще топор, пилу, две доски, оторванных от перегородки, и широкий кусок просмоленной парусины, служившей в прежнее время навесом для защиты палубы от жгучих лучей солнца.

– Что ты станешь делать со всем этим, Жан? – спросила его сестра.

– Устрою крышу и более крепкие стены на нашей даче, – весело отвечал он.

По совету брата Жанна захватила в свою очередь пук веревок, мешок крупных гвоздей и молоток.

Хотя молодой Риво был еще новичком в плотничьем и столярном ремесле, тем не менее он сотворил чудеса. Жан скорехонько приколотил гвоздями к разветвлению дерева деревянный помост, причем получилась довольно просторная площадка шириной в два метра, длиной в три, настоящая комнатка, которую он прикрыл пока полотняным навесом. Три раза сходив на пароход и натаскав оттуда достаточное, количество дерева, молодые люди устроили на первом разветвлении древесного ствола другую комнату, от двенадцати до пятнадцати квадратных метров поверхности, и при наступлении вечера могли порадоваться на дело рук своих… Обе комнаты, совершенно закрытые, представляли две воздушных будки, затерявшиеся в зелени. Они сообщались между собой подобием лестницы, вырубленной топором в толщине ствола или шедшей по остаткам узловатых сучьев и по ветвям.

Однако Жан покачал головой после тяжелого дневного труда.

– Что с тобой? – спросила девушка. – Ты как будто недоволен своей работой.

– Конечно, так, – отвечал он. – Я буду доволен, только когда мне удастся сделать обшивку стен нашей квартиры.

– Обшивку? Разве ты боишься какого-нибудь нападения? Кто может на нас напасть?

– Не знаю. Но мне кажется невозможным, чтобы эта местность была совершенно необитаема. Две защиты лучше одной.

– Чем же ты обошьешь стены?

– О, за этим дело не станет. На остове «Сен-Жака» мы можем найти так много листового железа, что им легко, пожалуй, обшить все это дерево.

– Решительно мы рождены для такой жизни, – подхватила молодая девушка, громко смеясь. – Да здравствует Робинзон!

– А с ним и Робинзонша! – воскликнул Жан, хлопая в ладоши.

Тут они вспомнили о христианском долге, который обещали исполнить, как только представится возможность.

Дети спустились к низменному берегу, близ которого опрокинулся их баркас и который они назвали бухтой Мертвых. Им хотелось предать погребению два несчастных трупа, положенных в пещере. Морская вода, мочившая их утром и вечером, предохранила тела от совершенного разложения. Жан велел сестре уйти и занялся один этим печальным обрядом. Он вырыл у самого подножия утеса в песке, куда не достигали морские волны, двойную могилу в метр глубиной и благоговейно опустил туда прах обоих утопленников, старательно засыпал их землей, навалил на нее самых тяжелых камней, какие мог найти, и поставил над этой незатейливой могилой крест из двух обструганных сучьев.

Этот обряд был совершен в одну из суббот ноября месяца. Жанна, которая вела календарь острова, объявила брату, что завтра воскресенье и что этот день следует посвятить отдыху.

Однако дети придумали воспользоваться своим отдыхом для того, чтоб предпринять прогулку вдоль берега и по лесу. Таким образом они могли не спеша осмотреть окружающую местность и определить границы своего обиталища. Жанна нанесла их на временную карту, дав названия всем пунктам, которые должны были служить им заметками. Так, на дуге приблизительно в двадцать километров юные топографы отметили кроме бухты Мертвых – мыс Альбатроса, мыс остова «Сен-Жака», залив Кайманов, лагуну Аллигаторов и виллу Мапана. Последняя была не что иное, как секвойя, на которой они устроили свое жилище.

Прошло две недели, не принеся никаких перемен в положении молодых отшельников поневоле. Ни одного паруса, ни одной лодки не показывалось на горизонте. Никакого тревожного или успокоительного звука не долетало со стороны леса, если не считать оглушительного концерта населявших его бесчисленных птиц, который ежедневно поднимался вместе с зарей.

Благодаря этому Жан много раз имел случай упражняться в стрельбе и приносил своей прелестной хозяйке то дикого индюка, то дрофу, а за недостатком этой изысканной дичи – и разноцветного попугая, так как тропические леса кишат этими птицами и здесь можно насчитать до тысячи их разновидностей.

Жану было необходимо охотиться, чтоб несколько разнообразить слишком незатейливое меню их стола. Вместе с тем молодые люди позволяли себе и другую роскошь – разнообразие в удовольствиях. Они ночевали то на корабле, то в своем лесном жилище. Жанна называла это «поездкой на дачу». В сильную жару им было приятно ютиться в зеленых ветвях секвойи.

В одну ночь Жанна погрузилась уже в сладкий сон, когда ее брату послышался шорох в траве у подножия дерева. Минуту спустя раздалось как будто царапанье когтей о толстую кору секвойи.

Молодой человек быстро вскочил и, схватив свое ружье, высунул голову в маленькое окошечко, которое он нарочно проделал в одной из деревянных стен второго этажа. Поднятый им шум, должно быть, смутил ночного посетителя, потому что молодой человек уловил звук быстрого прыжка и увидел, как в потемках сверкнули два зеленоватых огонька. Но тем все и ограничилось; животное не смело больше приблизиться к таинственному дереву.

С наступлением дня Жан сообщил сестре о своем неприятном открытии. Она пришла в некоторое волнение, но, будучи девушкой храброй, не слишком испугалась и смело ответила брату:

– Во всяком случае это был хищный зверь, и, будь он из самых кровожадных, мы можем против него защищаться. Ведь он не опаснее змеи и далеко не так отвратителен. Мне только жаль, что я не владею одной рукой, хотя и чувствую, что она уже заживает.

Они тотчас стали советоваться между собой и решили пока держаться своего морского жилища. После того дети покинули дерево, предварительно с большим старанием загородив двери, и устроились снова в каютах «Сен-Жака».

Однако неизвестное животное, пытавшееся напасть на секвойю, по-видимому, не отказалось от своих намерений. На следующую ночь дети были разбужены блеянием баранов и кудахтаньем кур, доносившимися с палубы. В то же время над их головами раздавался страшный грохот катавшихся ящиков и тяжелые прыжки. Можно было подумать, что какое-то довольно тяжеловесное животное яростно металось посреди обломков.

– Ого! – воскликнул Жан. – Неприятный гость добрался до нас и здесь.

Он схватил один из карабинов, положенных у него под рукой, и, быстро поднявшись по лестнице, откинул спускную дверь люка.

Но Жан опоздал еще раз.

Луна обдавала берег и море серебристым сиянием. Перед глазами юноши мелькнуло длинное гибкое тело зверя, перепрыгнувшего через груду ящиков и обломков всякого рода и бросившегося опрометью за корабельный борт, чтоб исчезнуть между нагроможденными скалами перешейка с громким ревом.

– Тигр! – гневно воскликнул Жан и выстрелил наудачу вдогонку зверю, который успел уже скрыться между утесами.

Жанна прибежала и принялась разбирать подробности этого ночного нападения.

– Наши барашки, наши бедные барашки! – вскричала она вдруг, охваченная состраданием, и повернулась к баку, откуда доносилось жалобное блеяние.

Действительно, тигр направил свою атаку на эту сторону. Он отчасти взломал одну из клеток, обитатель которой лежал полумертвый на полу, с окровавленным черепом, с животом, распоротым когтями чудовища.

– Ах, злодей! – воскликнул Жан, грозя кулаками в ту сторону, где исчез кровожадный зверь.

Он должен был прикончить несчастного барана, мучения которого были способны тронуть самое черствое сердце. Затем при помощи Жанны молодой человек перевел его оставшегося в живых товарища и домашних птиц в более безопасное место в средней палубе. После того, поместившись на лестнице под полуоткинутой дверью люка, он принялся сторожить, положив ружье на палубу, чтоб не промахнуться на этот раз, выстрелив по зловредному негодяю, если б тому пришла фантазия произвести новое вторжение.

Но его труды пропали даром. Бродяга, надо полагать, был так же труслив, как и прожорлив, потому что не показывался больше.

– Ничего, – сказал Жан, возвращаясь к себе, чтобы снова лечь в постель, – я ему не спущу, мошенник мне поплатится!

Он принялся обдумывать планы мести, которые не давали ему покоя, пока он сторожил зверя. Наконец юноша остановился на одной остроумной и практичной идее, которую Жанна постаралась дополнить.

Они решили провести следующую ночь на вилле Мапана. Туда следовало отвести уцелевшего барана, чтоб его блеяние приманило вора, после чего молодым людям было бы легко поразить врага под прикрытием своих стен.

Не без серьезной боязни направились они к лесу.

Действительно, они были предупреждены и знали, что животному так же хорошо известна эта дорога, как и им самим. Хотя американский тигр или, точнее говоря, громадная пантера, называемая ягуаром, не славится особенной храбростью средь бела дня, но все-таки можно было опасаться, что он неожиданно выскочит из чащи кустарника на лесной опушке. Это предположение было тем вероятнее, что они вели на веревочке несчастного барана, не перестававшего блеять.

Маленькое шествие подвигалось вперед. Жан держал наготове свой карабин, а Жанна не выпускала из своей маленькой слабой ручки револьвера. Дорогой не случилось ничего неприятного, они без помехи достигли подножия секвойи. Жан сначала помог подняться сестре, а потом стал поднимать барана, причем густая, спутанная шерсть животного не раз зацеплялась за разные препятствия.

Ночь, по обыкновению, наступила без сумерек. Брат с сестрой, запершись в своей верхней хижине, приготовили себе чай на спиртовой лампочке, чтобы как-нибудь провести время томительного ожидания. К счастью, оно было непродолжительно.

Среди глубокой тишины, наступившей после солнечного заката, Жанна первая услыхала неясный шорох в высокой траве. Она подала знак брату, и они без шума приподняли деревянный ставень, закрывавший узкий прорез, который позволял им наблюдать за тем, что происходит вокруг.

В ту же минуту слабое мяуканье донеслось до их слуха. Жанна, следившая за всем из своей обсерватории, устремила пристальный взгляд в лесную чащу и на прогалину, расстилавшуюся у подножия секвойи.

– Вот он, вот он, – сказала она, вся дрожа и дотрагиваясь до плеча брата.

На открытой лужайке, вокруг гигантского дерева, стояло большое красивое животное, силуэт которого, с гибкими и мощными формами, ярко выступал при свете месяца. Его ярко горящие зеленые глаза были жадно устремлены на хижинку первого этажа, куда заперли барана.

Вокруг тигра резвилось три маленьких грациозных создания, ростом с молодую кошку. Мяуканье этих детенышей, которым было не более нескольких месяцев, заставило насторожиться Жанну. Тигр оказался самкой, водившей свое потомство на охоту в светлые ясные ночи. В этом не было никакого сомнения.

Впрочем, недобрые намерения зверя вскоре обнаружились. Ягуар, не долго мешкая, сделал прыжок и, вонзив свои когти в кору секвойи, взобрался на первую площадку дерева. Опешивший Жан захлопнул дверь, которую только что отворил. На него напал ужас.

Обе хижины не имели другой кровли, кроме навеса из просмоленной парусины. Нет сомнения, что животное было способно продавить ее тяжестью своего тела. А что будет с ними, если произойдет свалка с тигром в узком пространстве этого дощатого шалаша? Хорошо еще, если ужасный хищник предпочтет напасть на временный приют барана.

Однако это было одно предположение. Очень могло случиться, что ягуар захочет сначала вступить в бой с людьми, чтобы прежде всего избавиться от опасности, висевшей над его головой. А вслед за одержанной победой он полакомится на досуге своей добычей или разделит ее со своими детенышами.

Все эти соображения промелькнули в голове Жана с быстротой молнии.

Под ним тигрица обнюхивала скрепы дощатой кельи. Оледеневший от ужаса баран притих, но голодное животное чуяло его запах и искало средства разрушить или сдвинуть с места преграду, налегая порой на тонкую переборку, которая трещала и гнулась под этим грозным натиском. Очевидно, чудовище не догадалось испробовать нападения с крыши.

Жан счел этот момент очень удобным. Он быстро распахнул дверь и приложился из ружья.

Однако тигр оказался проворнее его. Встревоженный стуком, он обернулся и увидел отворявшуюся дверь. Прежде чем Жан успел прицелиться, зверь присел на задние лапы и как стрела, пущенная тетивой лука, кинулся через голову юноши, которого задело ветром от этого эластичного прыжка.

Теперь он вцепился когтями в самый толстый из трех суков разветвления секвойи, очутившись над шалашом, где стояла бедная Жанна, полумертвая от страха. Ягуар яростно скрежетал зубами, размахивал хвостом, издавал хриплый рев, готовясь сделать второй прыжок. Ничто не могло помешать ему вскочить на парусинную кровлю.

– Не шевелись! – отрывисто приказал Жан своей сестре.

Он вышел из деревянной будки с ружьем на плече. Между ним и ягуаром не было и трех метров расстояния. Страшная опасность, которой подвергалась его сестра, пугала юношу еще более, чем собственное рискованное положение. Сердце Жана билось сильно, но рука не дрожала. В это ужасное мгновение его ум сохранил ту же ясность, как и его взгляд.

Ружейный выстрел грянул, раскатившись гулким эхом в заснувшей чаще леса. Пуля ударила тигра прямо в грудь, пробив ему бок и дойдя до сердца. Смертельно раненный зверь пытался кинуться на своего врага. Его когти выпустили твердую кору секвойи, и он рухнул на парусинный навес, который прорвал своею тяжестью.

– Выходи скорей, Жанна, выходи! – крикнул обезумевший молодой человек.

Второй выстрел грянул внутри шалаша, и при его вспышке Жан мог разглядеть драматическую сцену: ягуар, зацепившийся в своем падении за обрывок парусины, бился в предсмертных судорогах. Его страшные когти мелькали в воздухе в каких-нибудь нескольких дюймах расстояния от молодой девушки. Кровавая пасть открывалась и закрывалась, готовая исковеркать все, что ей попадется. Однако Жанна не потеряла храбрости. К ней вернулось все ее хладнокровие. Она поднесла свой револьвер к этой отвратительной пасти и размозжила голову чудовища. Все было кончено. Каким-то чудом дети спаслись от неминуемой гибели.

Жан вытащил еще теплое тело ягуара и кинул в валежник. Тут брату и сестре представилось успокоительное и вместе с тем тяжелое зрелище, когда трое детенышей приблизились к трупу своей матери, стараясь вернуть ее к жизни всевозможными ласками и жалобным воем.

Молодые люди тревожно провели остаток этой страшной ночи. Они были не в силах успокоиться. Недавнее нападение показало им недостаточную безопасность их жилища, и нельзя было ручаться, что в лесу не скрываются другие дикие звери, настолько же готовые напасть на них, как и тот, от которого они только что избавились. Две причины усиливали их страх. Во-первых, присутствие барана – запах животного мог привлечь новых плотоядных хищников, а во-вторых, и то обстоятельство, что убитый ими ягуар оказался самкой, тогда как вчерашний, виденный ими на пароходе, без сомнения был самец, потому что он охотился в одиночку.

О починке парусинной кровли нечего было и думать в настоящее время, так же, как и о возвращении на корабль с бараном на веревочке. Брат с сестрой поневоле решились провести ночь под открытым небом.

Им было суждено испытать сегодня всевозможные тревоги и всякие неприятности. Экваториальные страны отличаются не только изобилием растительности, но также изобилием самых отвратительных животных.

Дикие крики вскоре огласили воздух. Исполинские лягушки, которых индейцы сравнивают с быками по причине их громкого неистового кваканья, похожего на рев, оглушали детей до утра. Не смея заснуть, чтобы какое-нибудь новое вражеское нашествие не застало их врасплох, они должны были переносить прикосновение зловонных вампиров, задевавших их своими крыльями, отвратительных волосатых птицеедов, гигантских пауков, которые не боятся нападать даже на гнезда мелких птиц. Эта черная порода тарантул страшно пугала их в данную минуту, в особенности Жанну. Ее переутомленные нервы и восприимчивая впечатлительность внушали ей отвращение к летучим мышам и насекомым.

Но это было еще не все. Великое множество бесконечно малых существ принялись терзать несчастных молодых людей с настоящим ожесточением: москиты со свирепым жалом, клопы с вонючими выделениями, нигвы и корабельные тараканы, не говоря уже о тяжеловесных и неуклюжих ночных бабочках, бархатистые крылья которых беспрерывно шелестели вокруг головы и над ушами злополучных гостей секвойи.

Они горько упрекали себя за то, что покинули «Сен-Жак», и Жанна даже расплакалась.

Их мучения кончились с ночной темнотой, которая была тому причиной. Лишь только заря забрезжила над морем, подернув его белизной, и опоясала пурпурной полоской восточный край горизонта, как брат с сестрой слезли с дерева и, отвязав барана, пустились обратно к своему кораблю.

Их тела были изжалены, и жгучая боль от укусов становилась порой невыносимой. Выведенный из себя Жан воскликнул наконец:

– Нет, это решено: мы не вернемся больше на виллу до твоего полного выздоровления. Как только ты будешь владеть обеими руками, мы перестроим наши хижины прочнее, покроем их крышей и сделаем обшивку для стен.

Но прежде чем уйти от секвойи, Жанна почувствовала жалость. Трое маленьких ягуаров, совершенно безобидных, жалобно плакали над телом своей матери.

– Бедные маленькие животные! – произнесла со вздохом молодая девушка. – Неужели мы бросим их на произвол судьбы?

Жан широко раскрыл глаза и, посмотрев на сестру с немного тревожным любопытством, воскликнул:

– Ну вот еще! Неужели тебе жаль этих гадких тварей? Пускай себе околевают с голоду! Мы не обязаны о них заботиться.

– Да, но они такие хорошенькие! Мне рассказывали, что ягуар легко делается ручным и тогда заменяет хозяину верную охотничью собаку.

Жан дал себя уговорить. Он взял под мышку левой руки двоих маленьких зверьков, а Жанна занялась третьим.

– Я вернусь сейчас сюда обратно, – сказал он, – чтобы снять шкуру с убитой самки. Она так великолепна, что ее стоит сохранить.

Таким образом, Жанна Риво приняла на свое попечение троих сирот тигрицы, убитой ее братом.

V. Тревоги

Уже месяц молодые люди жили на острове или, по крайней мере, на клочке земли, который они считали островом. Два дня назад Жанна стала владеть сломанной рукой, но пока еще несколько неловко управлялась ею.

Оба жилища были теперь совершенно приспособлены к обитанию. Жан спилил бизань-мачту у самой палубы, а марс на фок-мачте обратил в некоторое подобие обсерватории. Мало того: чтобы упрочить положение корабельного корпуса на гряде скал, он умудрился спустить якоря и подкатить под кормовую часть левого борта громадные каменные глыбы, которые сами по себе могли поддержать корабль на его оси.

Так как котлы и машина были совершенно бесполезны, молодые люди использовали их для обустройства. Листовое железо, вместе с тем, которым был обшит форштевень «Сен-Жака», послужило для обивки трех комнат, выстроенных Жаном на секвойе.

В настоящее время дача отвечала всем требованиям комфорта. В ней были три комнаты, помещавшиеся одна над другой и соединенные внутренней лестницей, как и наружной, которая была снабжена веревочными перилами. Жан был творцом всех этих чудес, искусным столяром, он даже сделал самую необходимую, но достаточно удобную мебель для своей виллы.

Жанна каждый день добросовестно исполняла свою обязанность хозяйки дома, расчетливой и осторожной.

Каждое утро, вставая, она спрашивала брата:

– Что ты принесешь мне сегодня с рынка, милый Жан?

Рынком для них служил то лес, то морской берег. Из своих экскурсий молодой человек возвращался, неся в своем ягдташе: сегодня – птицу, завтра – дикого кролика, а при особенно счастливой охоте – вкусного агути или одного из тех маленьких оленей с пятнистой шерстью, которые походят издали на козлят.

Само собой разумеется, что такие дни считались праздником, и провизии хватало по крайней мере на два обеда.

Таким образом, дети не подвергались опасности у себя дома и не боялись умереть с голоду. В кладовой «Сен-Жака» было обилие съестных припасов, и Жан охотился только для того, чтобы разнообразить свой стол, принося то свежего мяса животных, то дичи.

Как только Жанна совсем поправилась, она стала сопровождать брата.

Девушка сделалась отличной матерью для троих сирот, принятых ею на воспитание. Ее «дети» скоро свыклись с новым образом жизни. Сначала им было немного противно питаться сгущенным молоком, которым Жанна делилась с ними скрепя сердце. Но вскоре они привыкли к нему и отлично росли. Миловидность этих маленьких зверьков равнялась их кротости. Они знали свои клички и шли на зов. Один из них был прозван Бархатом, другой – Золотой Шубкой, а третий – Изумрудом, по причине разного цвета их шерсти и оттенка глаз. Детеныши ягуара бегали за своими хозяевами, как щенки, играя и резвясь вокруг них, живя в дружбе даже с бараном и курами.

Но более всего молодые ягуары ласкались к Жанне, которая была их кормилицей, и хотя ласки этих животных иногда оставляли по себе царапины, молодая девушка с восторгом любовалась, как они катаются у ее ног, грациозно свертываются клубочком, стараются грызть предметы, которые им дают, ловят веревочку, мелькающую перед ними, точь-в-точь как молодые котята.

– Теперь ты видишь, – говорила Жану сестра, – что наши воспитанники самые милые сотоварищи, каких можно пожелать.

– Да, – отвечал Жан с оттенком прежнего недоверия, – но только бы они не изменили своим добрым наклонностям.

Итак, жизнь молодых людей, хотя и довольно однообразная, не была, однако, невыносимой. Корабельная, или, скорее, капитанская библиотека, впрочем, не особенно богатая, также доставляла им некоторое развлечение. Они перелистывали найденные там книжки с картинками и ради полезного упражнения вели журнал, описывая день за днем свое времяпрепровождение и украшая свои записки иллюстрациями. Жанна имела талант к рисованию и прилежно воспроизводила окрестные виды и различные сцены.

– Ах, – с сожалением говорил иногда ее брат, – какое несчастие, что у нас нет фотографического аппарата!

– Нельзя же все иметь, – отвечала кроткая Жанна. – Не станем роптать на судьбу, Господь поставил нас в условия, которым многие несчастные позавидовали бы на нашем месте. Впрочем, разве мы не художники? Разве мои кисти и карандаши не лучше всяких чувствительных пластинок фотографов?

Действительно, молодая девушка очень обрадовалась, когда в хаосе своей прежней каюты нашла невредимыми свои альбомы и ящик с красками. Мольберт был сломан однако искусный Жан снова починил его.

Таково было существование Робинзона и Робинзонши. По вечерам, когда с моря дул ветерок, они пили кофе на кубрике, любуясь величественным зрелищем океана. Дети привязали белый флаг к фок-мачте, однако в течение месяца, проведенного ими здесь, только один парус показался на восточной стороне горизонта. К несчастью, он плыл слишком далеко, и бедные путники, заброшенные на необитаемый берег, не были замечены мореплавателями.

– Днем еще можно увидеть наш флаг, – говорил Жан, – а вот ночью…

Он стал печалиться, и однажды Жанна сказала ему:

– А можем мы по ночам разводить огонь на берегу или выставлять фонарь на марсе?

Молодой человек уныло покачал головой.

– Нет, моя дорогая, это не годится. Такая мера была бы, во-первых, опасна для нас самих по причине возможного соседства людей, нравы и характер которых нам совсем неизвестны, а во-вторых, это плохо, потому что здешний берег изобилует мелями, усеянными подводными камнями. И судно, которое неосторожно приблизилось бы к ним, могло бы разбиться об утесы нашего острова.

И Жан прибавил в порыве досады:

– По крайней мере хоть бы мы знали название того места, где находимся!

– Ну, уж это наша вина, – весело возразила Жанна. – Здесь нет недостатка ни в компасах, ни в географических картах.

Жан вскочил при этом замечании, которое сопровождалось веселым смехом.

В тот же день он принялся за дело, измерил высоту солнца, отметил в точности свое положение по сторонам света и мог с безошибочной верностью определить то место, куда забросила их судьба и где Провидение поддерживало их жизнь.

Они находились под 1° 8’ 6’’ северной широты и под 52° 17’ 35’’ восточной долготы.

Взгляд на корабельную морскую карту показал им, в какой стране они находятся.

– Я был прав, – воскликнул Жан, – утверждая, что мы в Америке!

И он указал пальцем сестре пустынную местность, обозначенную на карте.

То был южный берег спорной территории между Бразилией и Французской Гвианой, так называемый мыс Гросса, лежащий между устьем Арагвари и одним из рукавов Амазонской реки.

Брат с сестрой поднялись на марс фок-мачты и там, с картой в руке, Жан стал объяснять молодой девушке местоположение.

– Теперь ты можешь ориентироваться. Вот тот рукав моря, который мы видим к югу, не что иное, как лиман Мараньона, этой царицы рек, названной португальскими мореплавателями рекой Амазонок. Лесистые пространства, выступающие за этим лиманом, представляют архипелаг из островов Маринхейрос, Виадос, Франка; самый крупный из них есть остров Байлика. Если бы мы могли пересечь мыс, идя кратчайшей дорогой через лес и держа на север, то достигли бы устья Арагвари. Но и тогда мы не много бы выиграли. Кто приедет за нами в эту безлюдную глушь?

И бедный Жан, совершенно упавший духом, спустился обратно в каюту, где упал на стул и, опустив голову на руки, горько заплакал, повторяя сквозь слезы:

– О, моя бедная сестра! Моя добрая Жанна! Я плачу больше о тебе. Мужчина всегда сумеет как-нибудь устроиться. Но женщина?.. Как вырвать тебя из этого страшного одиночества, тем более ужасного, что мы здесь настоящие пленники, заключенные между лесом и океаном? Боже мой, кто освободит нас отсюда?

На Жанну сильно подействовала эта вспышка отчаяния. Она всегда привыкла видеть своего брата бодрым и решительным.

Молодая девушка бросилась ему на шею и, обвив его руками, осыпая поцелуями, нашептывала нежные слова утешения, напоминала о необходимости мужественно переносить превратности судьбы.

– Не горюй, милый Жан, – говорила она. – Неужели ты, такой храбрый, такой предприимчивый, готов впасть в отчаяние? Наше положение сегодня не хуже, чем оно было вчера. Разве я не примиряюсь с ним? Разве жалуюсь?

И она улыбнулась, нежно гладя лоб и волосы Жана.

– Перестань, милый братец, ободрись, не падай духом! Если хочешь, пройдем лес насквозь. Или построим лодку и проникнем в лиман Амазонской реки. Ведь это невозможно, чтобы поблизости не оказалось какого-нибудь города или, по крайней мере, деревни! Вот ты увидишь! Увидишь! Мы скоро выберемся на свободу.

Теперь настала очередь Жанны успокаивать брата и поддерживать в нем надежду, которой не было у нее самой. Она сочувственно улыбалась ему, храбро выдерживая свою роль благодетельной феи, ангела-утешителя.

И молодая девушка достигла цели. Жан поднял голову, горячо поцеловал сестру и прижал ее к сердцу.

– Да, ты права, Жаннета. Мужчине стыдно малодушествовать, предаваться унынию. Мужчина не должен плакать.

Он выпрямился. Его глаза блеснули смелым огнем.

– Хорошо, мы осуществим твою мысль и начнем с постройки лодки. Вправо от нашего корабля я как раз заметил группу деревьев, необыкновенно похожих на тик, индейский дуб. Ты, наш знаменитый ботаник, должна хорошенько осмотреть их завтра, и тогда мы, не мешкая, примемся за дело.

Чтобы не поддаваться мрачным мыслям, Жанна предложила брату, не откладывая до завтра, немедленно отправиться к тому месту, где он видел драгоценные деревья.

Жан исполнил желание сестры.

С тех пор как они охотились вместе, он уступил ей свое ружье, которое было значительно легче других, найденных на корабле. Хотя рука молодой девушки все еще оставалась несколько негибкой, однако она стреляла довольно метко, и ей случалось иногда быть счастливее брата в этих охотничьих экскурсиях.

– Захвати-ка с собой топор, – посоветовала сестра. – Мы можем срубить одно из этих деревьев, чтоб лучше судить о его строении.

– Я сам думал о том, – отвечал юноша и с этими словами заткнул за пояс крепкий топор.

Жанна подумала с минуту, а потом рискнула произнести с улыбкой такую фразу:

– Не взять ли нам с собой «ребятишек»?

– Ну что ж! Возьмем! – с не меньшей веселостью согласился Жан.

«Ребятишки» были, конечно, не кто иные, как приемыши Жаннеты, осиротевшие молодые ягуары: Изумруд, Золотая Шубка и Бархат.

Они, по-видимому, очень радовались этой прогулке под сенью деревьев, вернувшись к свободе и удовольствию, которых были лишены на протяжении двух недель. Милые зверьки изъявляли при этом свою благодарность хозяевам радостными криками и забавными прыжками. Восхищенная Жанна воскликнула, залюбовавшись ими:

– Право, было бы жаль держать бедных малюток взаперти!

– Гм! Только бы они не заблудились в лесу и не избаловались через меру, очутившись на воле, – скептически подхватил Жан.

– Но пока этого не случилось, – возразила девушка, – мои воспитанники играют роль наших телохранителей и почетной стражи, придающей нам большой вес. Заметил ли ты, как все стихает в лесу при нашем приближении с тех пор, как мы обзавелись такими провожатыми?

– Действительно, я заметил это. Жаль, что мы не можем воспользоваться охраной наших молодых ягуаров, чтобы невредимо пройти мимо лагун с кайманами. Это сильно сократило бы нам путь.

Разговаривая таким образом, брат с сестрой достигли места, указанного Жаном.

Купа деревьев замечательной породы возвышалась на краю лесной опушки. То был черный кедр девственных лесов, который Жан спутал с азиатским тиком. К счастью, Жанна сумела разъяснить эту ошибку, подтвердив, однако, что хотя американский кедр и не обладает всеми достоинствами тика, но тем не менее дает превосходный строевой лес для судов. Но молодой человек, однако, с невольной грустью покачал головой.

– Все это прекрасно, милая сестрица, да вот беда: ведь нам придется срубить немало этих деревьев и напилить из них досок, чтобы сделать порядочную лодку, а я никогда не учился этому ремеслу.

– Мастером никто не родится, а дело мастера боится, – смело отвечала сестра.

– Будь по-твоему. Давай попробуем. Во всяком случае, первый, кто смастерил какое-нибудь суденышко, был не искуснее нас с тобой.

После таких дельных слов молодые люди повернули обратно к мысу остова «Сен-Жака», решив приняться за новую работу на следующее утро.

Пройдя немного, Жанна остановилась, прислушиваясь к необыкновенным звукам, привлекшим ее внимание. Они доносились из чащи леса примерно в двухстах шагах от дороги, по которой шли дети, и походили на журчание и бульканье ручья.

– Слышишь? – спросила девушка. – Вот еще небесная благодать. Должно быть, тут вблизи находится источник.

Жан вскрикнул от радости.

– Именно благодать, да еще какая! Мы должны особенно благодарить за нее Бога. До сих пор я не встречал ни одного ручья в здешних местах и сильно побаивался, не смея сказать тебе, что в бочках на корабле наберется всего каких-нибудь десять бутылок пресной воды, годной для питья. Палящее тропическое солнце сушит все.

И они, совершенно счастливые, направились к источнику. Молодые ягуары опередили их; животные с наслаждением пили влагу, вытекавшую прозрачной струей из недр известкового утеса, очутившегося по какому-то капризу природы среди лабиринта растительности.

Чувствуя сильную жажду после ходьбы, брат с сестрой бросились к источнику и принялись пить большими глотками чистую, как хрусталь, ключевую воду, почти опьяненные этим благодетельным, освежающим напитком.

– Ах, – воскликнул Жан в пылу восторга, – ну какое вино, хотя бы самое лучшее, может сравниться с этой водой!

Источник тек изобильно в бассейн, образовавшийся в плоской рыхлой почве у подножия скалы; площадь бассейна не превышала восьми-десяти квадратных метров, а глубина – одного фута. Казалось, почва бесконечно поглощала эту влагу.

– Странно, – заметил Жан, – почему вода не разливается на большом пространстве? Земля должна быть здесь чрезвычайно пористой, и надо думать, что она снова всасывает эту воду слоями; в противном случае ключ образовал бы ручьи и каскады. Но куда же тогда он впадает?

Жанна указала ему рукой на лагуны, опоясывавшие лес.

– Вот куда стекает вся вода, милый Жан. Таким образом объясняется присутствие болот под здешним жгучим солнцем.

Девушка хотела продолжать свою лекцию, но удивление, смешанное с испугом, отразившееся на лице брата, заставило ее умолкнуть.

– Что с тобой, Жан? Что такое ты там рассматриваешь? – воскликнула она.

Он схватил ее за руку и с лихорадочной поспешностью указал на один из берегов ручья.

– Вон там! Вон там! Погляди!

На влажной земле ясно виднелись парные следы, отпечаток подошв босых человеческих ног, сохранившийся на песке. Судя по размерам, то были следы женщины или ребенка. Мало того, они не могли принадлежать белому. Ступня была широка, пятка точно раздавлена. Чересчур развитой большой палец указывал на свою принадлежность лицу, привычному к продолжительной ходьбе, и даже служил характерным признаком целой расы, известной своею неутомимостью. Короче – то был след индейца.

С минуту молодые люди молчали, подавленные волнением.

То же самое должен был чувствовать Робинзон на своем уединенном острове, когда увидел отпечаток человеческой ноги на песке. Такая аналогия, конечно, припомнилась впоследствии Жану и его сестре, но в данную минуту им было не до сравнений. Они даже не могли сразу опомниться после сделанного ими открытия.

Действительно, эти следы босых ног наводили на всевозможные предположения. Прожив целый месяц на пустынном берегу, дети не встречали здесь ничего, намекавшего на присутствие человека. Это давало им повод думать, что они совершенно отделены от остального мира и покинуты на произвол судьбы. И это полное уединение, приводившее их в отчаяние несколько часов назад, было для них, тем не менее, спасительным, служило им порукой безопасности.

И вот им пришлось внезапно лишиться этой успокоительной иллюзии, отказаться от уверенности, что они одни.

Кроме докучливых насекомых, летучих мышей, змей, кайманов и тигров отшельники поневоле встречали теперь на своем пути человека, самое вредное и лютое из всех живых существ, когда оно следует только своим инстинктам, когда никакое религиозное или нравственное влияние не обуздывает его страстей.

Молодые люди вернулись на корабль, сильно встревоженные такой неожиданностью. Чего следовало им ожидать от своего открытия? Хорошего или дурного? Хорошее представляла встреча с каким-нибудь европейцем или даже с индейцем, которого уже коснулась цивилизация и заставила его утратить свою природную жестокость; дурное же заключалось в возможном столкновении со свирепыми дикарями, хуже первобытных караибов, которых встретили Кабраль или Бартоломео Диас и которые по ненависти к просвещению заимствуют у него только средства больше навредить белым.

Надо было принимать в соображение все: дурное еще больше, чем хорошее. Недаром сложилась пословица: «На Бога надейся, а сам не плошай». Поэтому Жан с сестрой держали совет. Им было известно из книг, что дикари славятся чрезвычайной хитростью, что благодаря своему необыкновенному лукавству, стойкой и постоянной энергии они нередко торжествуют над знанием и усовершенствованными орудиями обороны, которые дают такое громадное преимущество белым. Следовательно, молодым людям предстояло оградить себя именно от этой хитрости, от этой терпеливой энергии и от этого неутомимого лукавства.

За несколько часов дети организовали правильную оборону. Они начали с того, что заколотили все бесполезные выходы, закрыли все отдушины, служившие для вентиляции корабля, заперли все полупортики, законопатили даже пробоины в наружной обшивке корабельного корпуса.

Затем с помощью сестры Жан втащил на палубу орудие Гочкиса и митральезу Максима. Первое он поставил на баке, а второе на уцелевшем мостике «Сен-Жака». С лихорадочной деятельностью, занявшей у них две трети ночи, брат с сестрой изготовили двести патронов с пулями для восьми карабинов разных калибров, найденных в корабельном арсенале.

Вместе с готовыми боевыми запасами это обеспечивало за ними по шестидесяти выстрелов на каждого человека и на каждое оружие, не считая почти равной цифры револьверных патронов.

– Прежде чем дойти до схватки с холодным оружием в руках, – заметил Жан, – мы можем уничтожить шестьсот негодяев, целую армию по здешним местам.

Эти слова доказывали, что мысли молодых людей были заняты не одними мирными планами.

Целых три ночи напролет бодрствовали они, всматриваясь в окружающее, напрягая слух, чтобы уловить малейший шум извне. Однако ничто не подтвердило их подозрений и не оправдало их тревог.

– Если неприятель прячется, – говорила Жанна, – то он делает это очень искусно, так как ничто не выдает его присутствия поблизости.

А Жан прибавлял со вздохом:

– Какое несчастье, что у нас нет собаки, хотя бы простой дворняжки!

На эту мысль его навело одно вполне логическое заключение. Действительно, если дикари доходили до источника, недавно открытого детьми, то они не могли не заметить разбитого корабля. Значит, если враги не показывались, здесь, несомненно, скрывался коварный умысел. С невероятным терпением, характеризующим их расу, индейцы прятались, выжидая удобного момента или для внезапного нападения, или для атаки корабля многочисленным скопищем.

Принимая это во внимание, брат с сестрой удвоили бдительность. Они сидели взаперти настороже, не делая ни шагу с корабля из боязни попасть в засаду, подготовленную для них дикарями в высокой траве под прикрытием леса.

Никакой подозрительный шум не доносился к ним с берега, что могло бы усилить их опасения.

Так прошла почти неделя. Ни единой тени не промелькнуло перед глазами детей, ничто не угрожало им явно. Устав от неопределенности своего положения, они решили несколько ослабить надзор и дать себе настолько же необходимый, насколько заслуженный отдых. То было вечером шестого дня.

Впрочем, Жан и его сестра спали, так сказать, вполглаза, бросившись на койки в одежде и положив возле себя по карабину и револьверу. Из предосторожности и несмотря на их еще незначительный возраст, дети оставили Бархата, Золотую Шубку и Изумруда возиться всю ночь на палубе в полной свободе. То были бдительные сторожа, которые могли исполнять обязанность отсутствующих собак, – по крайней мере, таково было мнение Жанны.

Однако и на этот раз принятые меры оказались излишними. В окрестностях ничто не шелохнулось.

Мало-помалу страх детей рассеялся. Они даже стыдились его и смеялись над своей излишней боязливостью.

– Ба! – сказал Жан, впадая в беззаботность. – Нельзя же нам обречь себя на вечное заточение! Есть ли индейцы в этих местах или их нет, я все равно пойду завтра проветриться.

– И я пойду с тобой, милый Жан, – отвечала сестра, – вдвоем нам будет безопаснее.

Молодой человек встревожился при этих кротких словах, в нем проснулись прежние опасения.

– Что ты, Жаннета! Уж не думаешь ли ты, что я стану подвергать тебя опасности попасться в засаду, которая, может быть, приготовлена для нас?

– Не посмотрю я ни на какие засады; если тебе суждено быть убитым, то и я хочу погибнуть с тобой. Куда я денусь без тебя, мой бедный брат? Неужели ты воображаешь, что я могла бы пережить твою гибель и остаться одна-одинешенька?

Жан обнял и нежно поцеловал сестру.

– Я не хочу подвергать тебя риску быть убитой или даже пострадать, моя Жаннета, и вот почему не решаюсь брать тебя с собой. Но если ты считаешь более благоразумным, чтоб мы не разлучались, то пусть будет по-твоему: мы возобновим вдвоем наши экскурсии. Пожалуй, ты права и подтвердишь пословицу: «Союз рождает силу».

В тот вечер, почти успокоенные при виде трех ягуаров, мирно заснувших под боком у барана, брат с сестрой без колебаний улеглись пораньше, чтобы рано встать на следующее утро.

То была ночь полного покоя, не прерываемого никакой тревогой.

Писк тигрят, блеяние барана, сопровождавшие переменное пение двух петухов, доказало детям поутру, что сон их недавних товарищей тоже не был ничем нарушен.

Жанна встала первая и разбудила брата, принеся ему чашку великолепного шоколада.

– Жан, – сказала она, – ведь уже белый день, а мы собрались сегодня осмотреть окрестности.

VI. Неприятель становится союзником

Обходя палубу с целью подробного осмотра, чтобы ничто не укрылось от хозяйского глаза, дети прошлись по баку до носа бушприта, с карабинами на перевязи.

Вдруг резкий крик, донесшийся с низменного берега в стороне от их утеса, снова встревожил брата с сестрой.

То был крик горести, вопль о помощи к Богу и людям на незнакомом языке. Этот внезапно раздавшийся человеческий голос был тонок и слаб, как у обезумевшей женщины или до смерти перепуганного ребенка.

В непонятных словах звучало такое отчаяние, что молодые люди переменились в лице.

– Что это значит? – спросила Жанна, у которой замерло сердце.

– Это, – отвечал Жан, растерявшийся меньше сестры, – подтверждает наши опасения: по соседству находятся люди.

Они легли плашмя на палубу, держа перед собой ружье и поднимая над бортом только голову, чтоб обозревать окрестности.

Пункт, на котором они находились, возвышался над берегом и над юго-западной лагуной. У них перед глазами расстилалось пространство в два квадратных километра. В пятистах шагах от корабля начинался болотистый берег, хорошо им известный и населенный крокодилами всех размеров. Человеческий крик донесся оттуда.

Не шевелясь, затаив дыхание, Жан с сестрой пристально всматривались в то место, кишевшее отвратительными земноводными.

Новый крик ужаса заставил их похолодеть.

Тут они увидали всю сцену и поняли, в чем дело.

На берегу кричал испуганный ребенок.

Лагуна была перерезана островками твердой земли, разделенными между собой узкими каналами или скорее мелкими ручейками, которыми изливались в море воды маленького источника и других подобных ему, после того как они предварительно были поглощены пластами земли, лежащими выше.

По одному из этих островков метался, со всеми признаками ужаса, мальчик лет семи-восьми, совершенно голый, с медно-красной кожей и черными гладкими волосами. Это он звал на помощь на языке индейцев.

Вокруг него широкие морды с ужасной пастью сдвигались все ближе, образуя роковое кольцо.

Кайманы завидели свою жертву и готовились ее схватить.

Они наступали сомкнутыми рядами, толкаясь и влезая на спину друг другу, щелкая громадными челюстями и пыхтя, как будто эти чудовища предвкушали предстоящее угощенье. Запах мускуса распространялся в воздухе, слышались позвякивание их вставшей дыбом чешуи и удары тяжелых хвостов, которыми они шлепали по болотному илу.

Они настигали ребенка, загоняя его на оконечность островка.

Вдруг маленький индеец решился на отчаянный шаг. Ловким скачком, с гибкостью и легкостью, которым позавидовала бы любая обезьяна, он перемахнул через ручеек, отделявший его от ближайшего островка, и шлепнулся на мокрую, мягкую землю, откуда поднялся весь в грязи.

В мгновение ока крокодилы переменили фронт. Покинув прежний пост, откуда велась атака, они бросились ко второму островку.

Тот был гораздо больше и позволял ребенку скрываться от непосредственного нападения. Но на другом его конце проходил канал шириной метров в десять, а голодные чудовища высовывали уже оттуда свои зеленоватые головы, щелкая челюстями, точно кастаньетами.

Очевидно, ребенок не мог бежать дальше.

На утесе, у края лагуны, стояла индианка, должно быть, мать несчастного мальчика; она пронзительно кричала, напрасно протягивая руки к своему неосторожному детищу, ее громкие вопли не могли внушить отвратительным животным боязни, могущей обуздать их прожорливость.

– Ах, бедный мальчик! Он погиб! – с плачем воскликнула Жанна, потрясенная таким ужасным зрелищем.

В эту минуту кайман исполинского размера вскарабкался на островок, опередив своих товарищей, и кинулся к добыче, опровергая вошедшую в пословицу осторожность крокодилов.

Ребенок пустился бежать от него со всех ног.

Видя это, другие кайманы поплыли вдоль берега, чтобы отрезать отступление беглецу.

– Он погиб, погиб! – продолжала Жанна, ломая руки.

– Постой, – сказал тогда Жан.

Он встал, бледный, но решительный, и приложился из карабина.

Но тут у молодой девушки мелькнуло новое подозрение.

– А что, – заметила она, – если все это один обман? Ловушка, приготовленная нам, чтобы выманить нас из нашего убежища? Не говорил ли ты мне, что индейцы самые хитрые из людей?

– О, – поспешно отвечал Жан, – хитрость их не дойдет до того, чтобы пожертвовать одним из своих. Если я не поспешу ему на помощь, ребенок погиб.

– Ты прав, – отвечала Жанна. – Спаси его сначала, а там пусть поможет нам Господь!

Действительно, колебаться было некогда. Маленький индеец в испуге мчался к центру островка. Громадный кайман с разинутой пастью, готовый поглотить добычу, нагонял его, быстро перебирая своими лапами ящерицы. Он был уже в четырех метрах от ребенка.

В эту минуту чудовище повернулось боком к Жану, прицелившемуся в него.

Выстрел грянул до того оглушительно, что маленький беглец упал ничком на землю, его мать спряталась в траву на утесе, а крокодилы исчезли в мутной тинистой воде.

Один оставшийся на острове большой кайман, раненный насмерть, корчился в предсмертных судорогах.

Пуля со стальным концом проникла ему под мышку и пробила сердце.

– Пойдем! – воскликнул Жан. – Захватим женщину и ребенка. Пусть они будут нашими заложниками.

Он бросился к трапу, сопровождаемый Жанной, но прежде чем спуститься, приостановился и крикнул сестре:

– Возьми-ка с собой, Жаннета, один динамитный патрон.

– Что ты хочешь с ним делать?

– Тебе говорят, бери! Уж я знаю, на что он мне нужен.

То, что придумал Жан, было очень просто. Жанна должна была скоро в этом убедиться.

Молодые люди бегом спустились с лестницы, поднялись на скалистый перешеек и достигли глыбы утеса, где индианка, перепуганная их приближением, снова присела от страха, с мольбой простирая к ним руки.

Мальчик на островке поднялся на ноги, продолжая кричать, потому что кайманы, опешившие на одну минуту, опять показались на поверхности лагуны смелее прежнего.

Нельзя было терять ни минуты.

– Стереги женщину! – крикнул Жан сестре.

И пока та старалась успокоить несчастную, растолковывая ей знаками и жестами, что никто не покушается на ее жизнь, а, напротив, ей хотят только вернуть ребенка, Жан измерял глазами пространство и, перескочив в самом узком месте канал между берегом и островком, с громкими криками стал прокладывать себе дорогу посреди крокодилов, чтобы добраться до маленького индейца.

Однако отвратительные животные не так-то легко согласились отказаться от своей добычи.

Вмешательство защитника, по-видимому, только обрадовало их, обещая им новое прибавление к лакомой поживе. Они снова построились в ряды и подвигались вперед, вытянув шеи, щелкая челюстями и пыхтя.

Жан не стал понапрасну терять время.

Схватить мальчугана, несмотря на его крики, перепрыгнуть на ближайший островок, перескочить со своей ношей несколько ручейков, преграждавших ему дорогу, было для него делом нескольких секунд. И однако с каждым шагом вперед он видел, как вся кровожадная ватага бросалась за ним по пятам, стараясь к нему приблизиться.

Наконец Жану удалось добраться до некоторого подобия более возвышенного полуостровка, где он оказался в безопасности от угрожавших ему прожорливых чудовищ.

Только тогда он поставил ребенка на ноги и кликнул свою сестру.

– Отведи его к матери, – сказал Жан, – а я хочу свести счеты с этими погаными тварями.

Прервав свою речь, юноша вернулся обратно. С громкими криками отразил он первый натиск своих разъяренных противников и заставил их отступить, после чего вскочил на скалистый островок, на котором только что находился вместе с ребенком, отбитым у кайманов.

Осмотревшись вокруг себя, Жан отказался пересчитать наступавших врагов.

Их было, по крайней мере, штук шестьдесят-семьдесят, и сильный запах мускуса, распространяемый ими, невыносимо раздражал обоняние.

– Ну, любезные, – шутливо заговорил Жан, – прошу покорнейше пожаловать, кому есть охота! Меня это нисколько не стеснит. Напротив, чем больше вас будет, тем мне приятнее. Вы не можете себе представить, с каким удовольствием примусь я уничтожать вас гуртом.

С этими словами он вложил динамитный патрон в расщелину громадной глыбы слюдяного сланца.

Потом Жан высек огня и тут же зажег фитиль грозной мины, после чего поспешил удалиться из сферы ее разрушительного действия.

С высоты берега брат с сестрой могли видеть ужасную картину взрыва. Он грянул с невероятной силой. Вода в болоте закипела, поднявшись столбом в виде смерча, увлекая с собой ил и комья земли, тогда как оглушительный грохот, производимый колебанием воздушных слоев, походил на раскаты грома. Земля тряслась вокруг лагуны, и когда водяной столб рухнул, до тридцати трупов кайманов всплыло животом кверху, точно белые мехи, надутые воздухом.

Сначала индианка с сыном страшно перепугались при виде грозного феномена.

Когда же все кончилось и последние отголоски взрыва замерли вдали, слившись с шумом океана, мать и ребенок осмелились наконец открыть испуганные глаза.

Тут Жану с сестрой представилось уморительное зрелище, заставившее их хохотать до упаду.

Двое индейцев, убедившись в своей полной безопасности, предались необузданной радости.

Взявшись за руки и повторяя нараспев гортанные звуки, точно слова непонятной песни с однообразным мотивом, мать и ребенок принялись отхватывать какой-то дикий танец, сопровождая его неистовым кривляньем и сумасшедшим хохотом.

Время от времени они прерывали пляску, чтобы швырять камни в мертвых кайманов с громкими ругательствами на своем языке.

Жан первый заставил сестру возвратиться к действительности.

– Нам пора домой. Но, чтобы обезопаситься, возьмем с собой наших заложников.

Они стали объясняться знаками со своими новыми сотоварищами. Кроткое лицо Жанны внушило женщине доверие. Она без всякого принуждения последовала за молодой девушкой, а мальчик побежал за матерью с видом веселого любопытства. Это беспрекословное послушание с первого раза говорило в их пользу и обнаруживало в них покорность.

Вступив во внутренность корабля, двое дикарей не могли скрыть своего восторженного изумления.

Они бегали взад и вперед, заглядывая во все закоулки. Их наивное восхищение развлекало и смешило детей. Лицо Жана, все еще сомневавшегося в искренности индианки и ее мальчика, внезапно прояснилось.

Когда Жанна спросила его о причине такой перемены, он указал ей пальцем на ноги женщины.

– Взгляни, – сказал юноша, – они точь-в-точь соответствуют следам, виденным нами у ручья.

– Правда, – отвечала Жанна. – Должно быть, это она приходила туда за водой.

Однако их сомнения все еще не совсем улеглись.

– Нам предстоит разрешить еще одну задачу, рассеять еще одно подозрение, – продолжал молодой человек. – Каким образом эти двое людей, которых мы не встретили ни разу, прожив в этих местах целый месяц, очутились вдруг по соседству с нами? Едва ли вероятно, чтоб они пришли сюда одни.

Этот вопрос был подсказан Жану осторожностью. Сестра ответила на него со свойственным ей здравым смыслом:

– Самое лучшее средство, милый Жан, чтобы удержаться настороже и разузнать загадочное обстоятельство, это не пускать наших гостей с корабля. Тогда мы сразу заметим, можно ли им доверять и не поддерживают ли они тайных сношений со своими единомышленниками.

Жан согласился с этим крайне простым аргументом.

Он тотчас дал понять индейцам знаками, что они должны пока отказаться от свободы.

К немалому удивлению молодых Риво, ни тот ни другая не смутились таким распоряжением. Зато когда Жанна принесла им супу и кушанья, приготовленного из консервов, мать и сын обнаружили такое же наивное, непритворное удовольствие, какова была и радость этих детей природы при виде трупов убитых кайманов.

Они ели с большим аппетитом, но пили только воду. Вино, незнакомое им до сих пор, внушало дикарям сильнейшее и неодолимое отвращение.

– Без сомнения, – заметил Жан свой сестре, – у этих диких племен есть свои напитки, приготовляемые путем брожения и охмеляющие не хуже наших европейских вин; по крайней мере, мне рассказывали, что порок пьянства страшно развит и у них.

Тем не менее надзор за новыми гостями не представлял никакой трудности. Индианка с сыном были очень послушны. Они повиновались малейшей интонации голоса и, по-видимому, искали случая доказать свою признательность.

Каждый раз при встрече с Жанной мать бросалась перед ней на колени, обнимала и целовала ноги молодой девушки с видом смиренной покорности.

Жанна, которую стесняли эти знаки обожания, старалась растолковать бедной женщине, что для нее был бы гораздо приятнее менее восторженный и более практический вид благодарности, что вместо того, чтобы поклоняться ей, как идолу, индианка сделает лучше, если станет помогать ей по хозяйству.

И девушке удалось достичь своей цели. Вообще индейцы обнаруживали большую понятливость.

В два дня они освоились с привычками «дома», как весело выражалась Жанна. С тех пор ей оставалось только приказывать знаками. Молодая женщина исполняла полученные приказания с изумительным проворством и ловкостью.

Маленький мальчик со своей стороны также обнаруживал полное подчинение, и Жан, обучавший его, говорил, смеясь, сестре, что надеется сделать из этого малого драгоценного помощника.

Впрочем, мать и сын сами старались перенимать все полезное.

Они освоились даже с языком своих покровителей, причем французские названия предметов обыденного обихода и имена молодых людей, беспрестанно повторяемые в их присутствии, были скоро заучены ими. Это значительно облегчало мимические разговоры между господами и подчиненными.

Дети Риво, со своей стороны, узнали имена матери и сына.

Женщину звали Ильпа, а ребенка Сари.

Жанна с неистощимым терпением и кротостью посвящала Ильпу в хозяйство; Жан обучал маленького Сари гимнастике, что было совсем нетрудно, так как мальчик с младенческих лет привык к телесным упражнениям всякого рода и приобрел гибкость и ловкость обезьяны.

Мало-помалу память дикарей обогатилась большим запасом французских слов, а молодые французы, в свою очередь, усвоили немало выражений из так называемого «общего языка», коренного наречия, знакомого всем индейским племенам, живущим на американской территории от Колумбии до реки Ла-Платы. Столкновение их с португальцами послужило к тому, что к этому языку без толку примешалось еще нечто вроде диалекта сабир, употребляемого также и в Алжире.

Это дало брату с сестрой возможность вести со своими новыми товарищами более продолжительные разговоры и узнать больше подробностей об их происхождении, национальности, нравах и обычаях.

Первое, что поразило молодых Риво в индейских дикарях, было то, что они творили крестное знамение.

Дети стали расспрашивать их и узнали, что Ильпа и Сари христиане.

Это казалось тем более удивительным, что к своей новой религии, усвоенной крайне поверхностно, оба дикаря, нимало не смущаясь, примешивали множество суеверных обрядов, заимствованных у отвратительного культа Журупари, самого грубого и наименее облагороженного из всех человеческих верований.

Затем, по мере сближения со своими подчиненными, Жанна первая узнала их историю. Переводя при помощи брата слова ужасного жаргона, на котором они говорили, она мало-помалу разобрала, что Ильпа принадлежала к племени рукуйенов, многочисленному индейскому народу, стоящему на более высокой степени развития сравнительно с другими. Но так как в прежние времена племя это подчинило своей власти остальных краснокожих, а впоследствии утратило свои права и преимущества победителей, то оно живет в вечной распре с прочими индейскими народностями, населяющими область Амазонской реки.

Рукуйены, получившие это название от европейцев по причине их обычая красить свое тело соком растения руку, или орлеана, действительно составляют довольно многочисленный народ, кочующий преимущественно в великой саванне у истоков четырех рек: Тапанагони и Итани, притоков реки Марони, и Пару и Йари, притоков Амазонки. Рукуйены занимают область между 1-м и 3-м градусами северной широты и между 56-м и 58-м градусами западной долготы.

Они во всех отношениях стоят выше своих соседей: калайуа, эмерильонов и ойампи.

Довольно высокие ростом, люди этого племени отличаются красивым сложением и почти изящными формами, менее массивными, чем у других индейских племен. Среди их женщин нередко встречаются красавицы.

К несчастью, постоянная враждебность со стороны прочих индейцев мешает им сблизиться с европейцами, как это случилось бы при более благоприятных условиях мирных отношений. Кроме того, надо сознаться, что те стороны европейской цивилизации, с которыми они имели случай ознакомиться, представляют мало привлекательного.

Сведения, сообщенные Ильпой, только возбудили вновь прежние опасения Жана.

Каким образом эта женщина со своим ребенком очутились на берегу моря, на таком громадном расстоянии от центра кочевьев своего племени?

То была настоящая проблема, которую следовало как можно скорее разрешить.

Поэтому Жанна старалась хорошенько вникнуть в особенности языка тупи, на котором говорили ее гости. В то же время она употребляла все усилия, чтобы основательнее ознакомить их с французским языком.

Между тем время шло. Уже два месяца дети жили на разбитом корабле. Заглянув в календарь, они убедились, что близки к наступлению Нового года. До настоящего дня погода благоприятствовала им. Они не могли пожаловаться на резкость температуры. Осень в этих тропических странах у самого экватора отличалась несравненной мягкостью. К несчастью, они не знали, какова здесь зима, а сильные жары, томившие их недавно, служили только предвкушением нестерпимого летнего зноя под экватором. Дожди, изредка перепадавшие в ноябре и декабре, хотя и охлаждали атмосферу, но не приносили вреда. Соленые ветры и жизнь на корабле предохраняли молодых людей от перемежающихся лихорадок, убийственных в этом климате.

При таких-то обстоятельствах индианка Ильпа выказала свою признательность.

Жанна застала ее однажды в хлопотах. Она тщательно выстилала пол в каютах подобием циновок, собственноручно сплетенных ею при помощи сына. Дней десять перед тем бедная женщина, не разгибая спины, занималась своим рукоделием, а Жанна еще вдобавок не раз отрывала ее от дела, находя для Ильпы другие занятия совсем иного сорта.

Теперь же молодая девушка была поражена художественным вкусом, который выказала искусная работница в своем плетении.

На расспросы госпожи, зачем нужны эти циновки, Ильпа объяснила жестами и нескладной речью, представлявшей дикую смесь французского языка с жаргоном тупи, что они предохраняют от сырости в период зимних дождей.

В то же время бедная дикарка уступила, наконец, настояниям Жанны и согласилась несколько больше прикрыть свое тело одеждой, не из женской стыдливости, а потому, что холод сильнее давал себя чувствовать с каждым днем. Так незаметно подкрался и Новый год. С возможной торжественностью и благочестием отпраздновали молодые люди Рождество Христово. Жан устроил на шканцах алтарь, который Жанна убрала гирляндами зелени и букетами последних цветов. Тут набожная молодая девушка прочитала положенные молитвы; Ильпа и Сари слушали их с большим благоговением. Затем при наступлении ночи маленькая компания принялась справлять праздник сообща и веселилась, как могла. Все принимали участие в праздничном ужине – как люди, так и животные.

Поутру Жанна выпустила на свободу своих пансионеров на целый день. Три ягуара, теперь уже ростом с молодых собак, радостно бросились к лесу, баран пощипал травы на лесной опушке, а петухи и куры бродили по берегу, отыскивая себе корм.

Вечером весь этот зверинец послушно вернулся в современный Ноев ковчег.

Изумруд, Золотая Шубка и Бархат вели себя примерно. Они поспешили восвояси, едва только на небе показались первые вечерние тени, и Жанна могла видеть в этой пунктуальности инстинкт кошки, привязывающий ее к дому.

Дольше всех замешкались баран и попугаи, хотя последние давно знали свой насест на марсе. Что же касается кур и петухов, то они приобрели прекрасную привычку забираться в свои клетки при наступлении темноты.

Таким образом, вся колония наслаждалась спокойствием, не опасаясь за завтрашний день. Однако смутная тревога сжимала сердца молодых людей под этим все более и более омрачавшимся небосклоном.

Жанна замечала со своей стороны, что Ильпа, сначала необыкновенно разговорчивая, становилась теперь молчаливой.

Тяжелое горе, очевидно, угнетало молодую индианку, и много раз мадемуазель Риво подмечала слезы, тихо катившиеся из-под ее опущенных век.

Какая скрытая печаль могла быть тому причиной?

VII. Выход из ковчега

Хотя зима началась с октября месяца, однако она долго не обнаруживала никаких признаков своего присутствия. Перемена погоды наступила внезапно, в ночь с 1 на 2 января.

В тот вечер обитатели «Сен-Жака» улеглись рано после тоскливого дня под серым небом, обложенным тучами. Мельчайший дождь, похожий на осадок тумана, зарядил с самого утра, прерываясь лишь по временам, причем горизонт прояснялся ненадолго. Воздух был тяжел, как в удушливые жары, и легкие испытывали неприятное давление.

Вдруг около полуночи Жан был разбужен страшным треском.

Ему представилось, что киль парохода расселся. Все внутренние части издавали скрип, похожий на глухие жалобные стоны, и молодой человек с перепугу подумал, что разбитое судно, чего доброго, загорелось внутри.

Он вскочил с койки и, чтобы не тревожить напрасно крепко спавшую Жанну, один обошел трюм и палубы.

Но юноша тотчас успокоился. Никакого пожара не было.

Страшный треск, разбудивший его, очевидно, происходил от сильнейшего напора ветра на бока судна, так как вокруг бушевала жестокая буря.

Но странное дело! Ветер дул не беспрерывно. Он налетал яростными шквалами, крутясь вокруг корабля, угрожая оборвать якорные цепи и нарушить равновесие «Сен-Жака», сорвав его со скалистого ложа. Происходившие от этого скрип и треск и напугали Жана, заставив проснуться.

Страшные толчки не на шутку встревожили юношу. Он поспешно спустился к утесам, желая убедиться в том, что «Сен-Жак» по-прежнему незыблемо торчит на своем каменном стержне. Эта ночная прогулка при ужасном ветре, несмотря на сопряженные с ней опасности, по крайней мере, успокоила молодого Риво, который убедился своими глазами, что судно сидит крепко, точно пригвожденное к громадной глыбе камня.

Однако из предосторожности он захватил из трюма добавочные кабели, с помощью которых удвоил швартовы, натянутые им раньше.

Несмотря на старания избегать всякого шума, остальные также проснулись, разбуженные скрипом и возней на палубе. Жанна пришла в ужас от ярости бури. Но Ильпа только улыбнулась, желая успокоить молодых людей, и сказала на своем ломаном наречии:

– Это зимний ветер.

Свирепствовавшая непогода нимало не тревожила ее.

Действительно, ветер вскоре как будто ослабел. Но его сменил настоящий тропический ливень с градом величиной в кокосовый орех.

Сила этих ледяных снарядов была такова, что они перерезали много винтов и даже во многих местах вышибли доски пола верхней палубы.

Таким образом, Жан с сестрой и с индейцами были принуждены искать убежища внутри судна и плотно запереться там, чтобы спастись от шквалов, потрясавших корпус парохода.

Это внезапное наступление экваториальной зимы было ужасно. Оно расстроило бедных детей, и они невольно упали духом.

– Если таково начало, – воскликнула Жанна, – то что же будет дальше? Чего нам ожидать, как быть?

Индианка снова успокоила своих юных покровителей.

Она объяснила им, что если не считать дождей, продолжающихся в среднем шесть недель, то зима под экватором не представляет ничего особенно опасного. Самое важное – это предохранить себя от простуды при внезапных понижениях температуры.

Между тем на маленькую колонию надвигалась опасность иного рода, которой индианка не могла предвидеть.

Поутру Жан с сестрой воспользовались тем, что погода несколько переменилась, чтобы выйти из ковчега, как они прозвали свой пароход, и прогуляться в лесу.

Но какое печальное зрелище представилось им тут!

Во-первых, вдоль берега жестокий ветер и потоки дождя обратили лагуны в настоящее озеро. Куда девались кайманы, застигнутые бурей? Это было трудно сказать, так как ни одна зеленоватая голова или хребет не показывались на поверхности красноватой мутной воды.

– Внизу они, на дне! – объяснила Ильпа, наглядно подтверждая жестами свои слова.

Все четверо направились к источнику. Он по-прежнему сочился из скалы, но бассейн в глинистой почве, куда недавно стекала его прозрачная струя, превратился в подобие воронки с клокотавшей в ней жидкой грязью. Отсюда вода низвергалась бешеным каскадом на скалистый берег, чтобы разлиться потоком шириной в два метра по лесистому низменному побережью, изрезанному рытвинами.

По наружной линии на большое расстояние и не меньше километра в глубину лес подвергся жестокому опустошению во время вчерашней бури. Исполинские деревья валялись по земле, придавив целыми сотнями своих более мелких соседей, и с первого взгляда можно было видеть, что вода наподобие настоящего потопа хлынула с северных высот полуострова через чащу девственного леса, снесла все на своем пути, вырвала с корнем лианы, кустарники и произвела здесь радикальную очистку с энергией Геркулеса, очистившего некогда Авгиевы конюшни. Послужит ли это в пользу или во вред? Дети пока не могли решить такого замысловатого вопроса. Тем не менее Жан, в качестве сына врача, выразил на этот счет весьма основательное опасение, которое разделяла и Жанна.

Не следовало ли опасаться, что внезапное наводнение глубоко взрыло верхний слой земли и таким образом дало выход заразительным миазмам из этой девственной почвы? Ведь болотные лихорадки и развиваются именно от такого перемещения почвенных слоев.

Едва вступив в лесную чащу, Жан был вынужден податься назад.

Земля была до того взрыта и разрыхлена, что он завяз по колено в жидкой грязи, как будто развороченной чудовищным плугом урагана. Видя это, Жанна не могла удержаться от жалобного восклицания:

– Ах, наша летняя вилла, наша бедная вилла Мапана!

Действительно, она имела полное право так выразиться.

Когда они подошли к подножию секвойи, у Жанны вырвался крик сожаления, а у ее брата возглас гнева. Их досада была совершенно основательна.

В этом месте буря, очевидно, свирепствовала с особым ожесточением и оставила самые ужасные следы. От трех будочек, выстроенных так искусно, с таким трудолюбием и терпением, остались только сломанные, вырванные доски, печально повисшие на уцелевших кое-где гвоздях. Но большая часть их валялась, разбросанная вокруг дерева. Две или три воткнулись в землю и торчали стоймя, точно шесты, на три четверти увязнув в море ила, наводнившего лес.

– Однако буря, должно быть, разгулялась здесь не на шутку! – сказал Жан. – Вероятно, тут происходило что-нибудь ужасное, вроде катастрофы в Сен-Жерве, унесшей столько жертв.

– Да, – с благоговением отвечала Жанна, – и нам следует благодарить Бога за свое спасение. Помнишь, мы еще недавно собирались провести одну или две ночи на нашем дереве?

Они вернулись на пароход опечаленные, но с глубокой благодарностью Провидению, которое заботилось о них.

Только бы еще какая-нибудь новая беда не лишила их этого последнего приюта, – увы! – такого же ненадежного, как и тот, который они устроили себе на секвойе!

Чтобы подойти к кораблю, они прошли мимо бухты Мертвых и заметили, что почва здесь значительно повысилась. Могила миссис Эллиот и капитана, пещера, послужившая им первым местом погребения, исчезли под настоящим потопом ила. Целый водопад грязи обрушился на низменный берег, увлекая за собой вырванные с корнями деревья, через громадные промоины в известковой стене скал. Только крест из сучьев, поставленный Жаном над убогой могилой, уцелел каким-то чудом, как будто для того, чтобы показать высоту чудовищного наводнения.

– Почему эта волна, пришедшая с северо-запада, не могла точно так же обрушиться на наш перешеек и затопить «Сен-Жак»?

Однако вид самих окрестностей давал ответ на этот вопрос, предложенный Жаном.

Поток, достигнув высокой точки мыса, внезапно разделился. Но река ила тем не менее стекала по обеим сторонам перешейка, вокруг него и по бокам судна, которому она устроила более плотное, более прочное ложе, окружив кузов подводной части у старнпоста и укрепив пароход на его стержне из скал.

– О, – воскликнула Жанна, – вот что достаточно наглядно объясняет мне образование новых земель и намывных островов под тропиками! Десяток таких бурь, как вчерашняя, и море поневоле станет отодвигаться на один метр каждые десять лет.

И молодая девушка почти тотчас прибавила с улыбкой:

– Решительно нет худа без добра! Тысячи кубических метров, прибавленных нам ураганом, только укрепили наше положение.

– Ну, в этом мало проку! – пробормотал, нахмурившись, Жан. – Не много понадобилось бы таких толчков, чтобы сорвать наше судно с места.

Увы! Опасность, которую они уже предвидели, была еще грознее разрушения корабля. Действительно, сильно запоздавший период дождей продолжался теперь беспрерывно.

Но не буря с ее ужасами пугала в настоящее время молодых людей, выкинутых кораблекрушением на пустынный берег, не перспектива смертоносных миазмов, разгулявшихся на просторе со своим кортежем перемежающихся и скрытых лихорадок. Нет, им грозил враг еще более опасный, близкий, домашний – бич, заключенный вместе с ними в самых недрах корабля. И у этого врага было ужасное имя, знакомое всему человечеству: голод.

Да, в настоящий час он угрожал злополучным затворникам на «Сен-Жаке».

Не раз настойчивый Жан направлялся к лесу под проливным дождем. Напрасный труд! Поиски не приводили ни к чему. Ни одно четвероногое, ни одна птица не показывались там. Деревья теряли свою листву, обнажались, и их пернатые гости поспешили укрыться в чащу громадного экваториального леса на южном берегу Амазонки, протекавшей поблизости, в каких-нибудь ста километрах ниже, почти обозначая своим течением воображаемую равноденственную линию.

Смелый юноша, не падавший духом от своих неудач, двадцать раз возвращался в лес, рискуя схватить опасную лихорадку. Но каждый раз ему приходилось возвращаться ни с чем.

В таких случаях он страдал не от одного уязвленного самолюбия, как бывает с неудачными охотниками. Нет, тщеславие было ни при чем в этих нравственных страданиях. Мальчика-героя удручала горькая мысль, что бедной Жанне предстоит испытать ужасные муки голода.

И в то время, как любящий брат с отчаянием думал об участи сестры, добрая сестра, неизменно кроткая и бдительная, во все вникавшая, тревожилась по тому же самому поводу за своего брата.

Дело в том, что страшная сырость, которой был насыщен воздух, еще скорее истощала запасы четырех живых существ, чем делали это они сами.

Каждый день требовалось осматривать консервы, отделять испортившуюся муку или крупу.

Доходило уже до того, что надо было рассчитывать дни и часы, так сказать – осязать рукой роковой срок, когда будет съеден последний каравай хлеба.

Маленькая компания была накануне строгого дележа пищевых продуктов на скудные порции.

И вот Жан ни за что не хотел с этим примириться. Он не допускал мысли, чтобы его сестра могла испытывать лишения.

Юноша старался незаметно урезывать другие порции, чтобы ей доставалось побольше, не замечая того, что Жанна со своей стороны делает то же самое из любви к нему, чтобы избавить его как от физических, так и от нравственных страданий.

Оба они, по молчаливому взаимному соглашению, не поверяли друг другу своих горьких дум.

По вечерам все старались поддержать бодрость духа веселыми, оживленными беседами, но это не всегда удавалось. А между тем каждый старался сделать со своей стороны что мог, потому что двое индейцев жили одной жизнью со своими хозяевами, делили их досуг и принимали участие в общих разговорах.

Маленький мальчик в особенности быстро освоился с французским языком. С невероятной понятливостью, которой одарены от природы американские расы, он запомнил достаточно слов, чтоб говорить бегло, и служил переводчиком в беседах между матерью и молодыми Риво.

Благодаря ему Жанна узнала причину горя Ильпы. Вместе с тем был разрешен вопрос, все еще тревоживший Жана: каким образом двое индейцев попали на узкий полуостров, отделяющий Амазонку от Уругвая.

Вот что Ильпа рассказала при посредстве Сари своей юной покровительнице.

Три месяца назад она с мужем и сыном приняли участие в экспедиции своего племени, отправлявшейся на берега реки Йари и в окрестности Уопеса для ловли рыбы пираруку и охоты на кабана. Небольшой отряд внезапно подвергся нападению оиакулетов, исконных врагов рукуйенов, но стал храбро защищаться. И, вероятно, одержал бы над ними победу, если б те не обратились за помощью к регатоэс – метисам-промыслителями, которые плавают по рекам, захватывая всякую добычу, какая им попадется.

При поддержке этих людей без чести и совести, которых терпит бразильское правительство потому, что оно не в силах положить предел их бесчинствам, оиакулеты одолели рукуйенов. Большая часть отряда последних была перебита. Человек двенадцать мужчин, женщин и детей попало в плен, и в числе их молодой тюйо – предводитель, по имени Серафим, с женой Ильпой и сыном Сари.

Неприятель пощадил их жизнь вовсе не из великодушного побуждения. Оиакулеты знали, что молодой рукуйенский предводитель владеет важной тайной. Ему было известно место богатейших золотых россыпей, находившихся где-то между слиянием Йари и Пару с Амазонкой. Враги надеялись, частью обещаниями награды, частью пытками, вырвать у бедного индейца этот секрет, чтобы воспользоваться им к собственной выгоде.

На первый раз Серафим их обманул. С целью завлечь своих притеснителей в соседство саванн, где охотились и занимались рыбной ловлей его соплеменники, хитрый тюйо указал пункт, гораздо более удаленный от великой реки. Воспользовавшись ночной темнотой и крепким сном своих измученных сторожей, индеец освободил связанных жену и сына и бежал с ними в саванну.

Однако эта геройская попытка оказалась бесполезной. Он ошибся в расчете и, воображая себя на свободе, попал вместо прерий рукуйенов в прерии, занятые племенем ойомпи. Преследуемые, как дикие звери, своими неумолимыми врагами, трое беглецов были скоро настигнуты свирепыми промыслителями человеческим мясом и загнаны в непроходимую чащу дремучего леса на берегах Амазонки.

Тут Серафим решился пожертвовать собой. Пустив в ход хитрую изобретательность индейского ума, он сумел прикрыть бегство Ильпы и Сари, а сам добровольно сдался своим преследователям. Доблестный предводитель, по крайней мере, мог утешаться мыслью, что его жена и сын спаслись от своих палачей.

Таким образом, мать с ребенком после ужасных двадцатидневных скитаний по лесам достигли, наконец, морского берега. Вот по какой причине апатичная и проникнутая фатализмом своей расы индианка плакала порой втихомолку, вспоминая мужа, который не задумался пожертвовать своей головой для спасения ее и ребенка.

Выслушав этот трагический рассказ, Жан, все еще не совсем доверявший женщине, спросил:

– А как ты думаешь, что сделали с твоим мужем эти низкие торгаши, которые охотятся за людьми, как за диким зверем? Ведь они, пожалуй, его убили?

На это индианка отвечала ему с той странной флегматичностью, которая характеризует коренное население Южной Америки.

– А может быть, и нет. Им выгоднее оставить Серафима в живых, чтобы выведать у него тайну. Но мой муж человек честный: он скорее откусит зубами себе язык, чем проговорится.

Таков был ответ индианки, рассеявший последние сомнения Жана.

После этого он ласковее заговорил с молодой женщиной. Юноша поделился с ней собственными опасениями и высказал свое намерение удалиться с «Сен-Жака», где скоро истощатся все съестные припасы. Его целью было отыскать какой-нибудь цивилизованный город в Гвиане или Бразилии.

Индианка покачала головой с унылым видом.

Теперь было не время покидать безопасный приют на пароходе. Она советовала выждать до марта или хотя бы до 15 февраля, по приблизительному вычислению Жана, сделанному на основании ее слов. Действительно, Ильпа говорила, что период самых упорных зимних дождей продолжается шесть недель, когда нельзя и думать пускаться в лес. Подобная попытка была бы величайшим риском даже сейчас, после прекращения жестоких ливней, когда земля еще остается под водой и во многих местах не просыхает в продолжение нескольких месяцев, представляя невылазные болота.

Прошел январь и начался февраль, а дождливому времени года пока не предвиделось конца. Жан по-прежнему ходил, однако, в лес, чтобы хотя бы изредка раздобыть немного дичи.

Несмотря на все принятые предосторожности, мука портилась с необыкновенной быстротой. Пшеница прорастала под влиянием сырости, также как и картофель, вывезенный из Европы. Оставалось всего несколько ящиков сухарей и несколько коробок со страсбургскими пирогами и мясом в консервах. Даже соблюдая величайшую экономию и разделив все припасы на самые скудные порции, нельзя было надеяться, что продовольствия хватит более чем на три недели февраля месяца. Голод приближался быстрыми шагами, и ничто не могло предотвратить его.

С тех пор, как Жан высказал Ильпе свои опасения на этот счет, она также очень тревожилась. Между ней и сыном происходили совещания, и мальчик ежедневно скрывался куда-то, не объясняя настоящей цели своих отлучек с «Сен-Жака». Жану с сестрой так и не удалось проследить за ним, что показалось молодым людям даже немного подозрительным.

– Кто знает, – сказал однажды вечером Жан своей сестре, – пожалуй, рассказ этой женщины – чистая выдумка. Она, может быть, старалась только усыпить наши подозрения, чтобы дать возможность своим соплеменникам напасть на наше убежище как раз в ту критическую минуту, когда вся провизия у нас иссякнет.

Однако Жанна очень основательно ответила ему на это:

– Говорю тебе по чистой совести, Жан, что мои опасения давно рассеялись. Эта бедная женщина не внушает мне больше никакого недоверия. Мало того, надо сознаться, что в эти два месяца, пока она живет с нами, платя услугами и преданностью за оказанное ей гостеприимство, Ильпа могла бы двадцать раз изменить нам и выдать нас с головой, если б у нее было такое намерение. Какая причина удержала бы индейцев от нападения, имей они союзников в нашей среде, иначе говоря, готовых отворить им ворота и впустить их в нашу цитадель? Поэтому я полагаю, – прибавила девушка, – что мы можем положиться вполне на наших гостей, и уверена, что они изыскивают средства изъявить свою признательность, оказав нам какую-нибудь важную услугу в настоящем критическом положении, когда мы так нуждаемся в дружеской помощи.

И Жанна не ошиблась. Она ясно видела непоколебимую преданность бедных простодушных дикарей. В самом деле, маленький Сари ежедневно отлучался с корабля, чтобы отыскивать плоды и корни, пригодные в пищу. Оставаясь подолгу в отсутствии, то один, то с матерью, он, однако, никогда не пропускал времени ужина и отхода ко сну.

Ужасная развязка приближалась, и надо было непременно найти если не средство отсрочить истощение съестных припасов, то по крайней мере что-нибудь съедобное, растущее в изобилии в тех местах и не представляющее затруднения при сборе, какую-нибудь замену пшеницы или картофеля.

Уже целую неделю маленький Сари бродил по окрестностям со своей матерью и возвращался каждый раз с сумрачным и унылым видом.

В одно утро дождь внезапно прекратился. Небо, точно висевшее на марсе фок-мачты, – до того оно было низко и пасмурно, – как будто поднялось, и бледный луч солнца пронизал серые тучи.

– Пойдемте, – сказал Жан, – воспользуемтесь благоприятной погодой, чтобы поискать чего-нибудь съестного. Иначе нам придется кинуть жребий между бараном и курами, кого заколоть прежде. Этим мы избавим их от голодной смерти и отдалим от себя ту же горькую участь.

Действительно, обитателям «Сен-Жака» было слишком больно прибегнуть к такому крайнему средству, и они решились на отчаянную попытку, только бы как-нибудь обойтись без него. Жанна в особенности возмущалась необходимостью убивать для своего пропитания бедных животных, служивших ей развлечением целых четыре месяца.

Небо, по-видимому, сжалилось над их страданиями и над искренним горем юных сердец. На этот раз Жану повезло.

Проходя по опушке леса, он наткнулся на великолепного агути, которого тотчас застрелил и с триумфом принес на корабль. Таким образом, один удачный ружейный выстрел доставил маленькой колонии запас свежего мяса на два дня.

Жанна, вне себя от радости, поздравила брата со счастливой охотой и принялась делить убитую дичь с тем, чтобы ее хватило на сегодняшний и завтрашний обеды. Она вздумала даже посолить лучшие куски, хотя их было немного.

– Ну вот еще! – возразил Жан, повеселевший после первой удачи. – Господь, пославший нам эту добычу, не оставит нас и на будущее время. Держу пари, что Ильпа со своим мальчиком вернутся сегодня также не с пустыми руками.

Не успел он договорить этих слов, как с перешейка до них донеслись крики радости. Сари подпрыгивал на бегу, размахивая чем-то над головой, чего молодые люди не могли рассмотреть издали. То были коренья и клубни.

– Господин! – крикнула Ильпа, бежавшая вслед за сыном. – Мы не умереть с голоду. Мы можем покинуть корабль через восемь дней.

VIII. Пагеты и их собаки

Женщины поспешно принялись за чистку зелени, принесенной индианкой в подоле своего платья. То был ямс и бермудский картофель. Жанна очень вкусно приготовила то и другое. Прекрасные овощи доставили затворникам первый сытный обед за целый последний месяц.

Но это было еще не все. Сари со своей стороны сделал полезную находку. На следующее утро он взял Жана за руку и повел его на прогалину, где, порывшись в иле, вытащил из земли какие-то корни. Один из них, тщательно оскобленный, давал нечто вроде муки, что вызвало нескончаемые крики радости между обитателями «Сен-Жака».

– Это тапиока! Это тапиока! – восклицала Жанна.

Вся компания отправилась в лес и принесла оттуда порядочное количество драгоценного корня.

Весь запас сложили в бывшем машинном отделении, и так как в топливе не ощущалось недостатка, то, поддерживая в топке умеренный огонь, можно было подсушить тапиоку, чтобы сделать ее рассыпчатой и готовой к употреблению.

– Теперь нам нечего бояться голода, – сказала Жанна своему брату. – Мы знаем, откуда взять хлеба.

Но Жан запомнил обещание Ильпы: «Мы можем отправиться отсюда через восемь дней».

Он заметил сестре, что перспектива остаться дольше на разбитом корабле, с единственным ресурсом для пропитания в виде тапиоки, не представляла ничего соблазнительного. Впрочем, индианка поддержала его, объяснив, что, если путешествие необходимо, лучше предпринять его немедленно, когда жара была еще сносной и пока солнце быстро высушивало возвышенности, пропитавшиеся дождевой водой.

Еще месяц, и растительное снова закроет все бреши, заградит высокими травами и лианами все выходы из леса.

Итак, маленькая компания тотчас принялась готовиться в путь. Жанна, прежде желавшая бегства, относилась теперь к нему с боязнью. Молодым людям предстояло броситься навстречу всевозможным случайностям, оставить настоящее, хотя и не особенно завидное, но сравнительно сносное существование, чтобы слепо ринуться в область приключений и опасностей. Знали ли, по крайней мере, те, кто решался на эту рискованную попытку, найдется ли для них самое необходимое?

Сразу возникал вопрос: где устроить ночлег, что есть.

И каждый вечер та же задача должна была волновать умы путешественников.

Но этим еще не исчерпывались все тревоги. К основательным опасениям за будущее в сердце Жанны примешивалось горе разлуки со своим жилищем, с гостеприимным кровом, который четыре месяца давал им верный и даже комфортабельный приют. Тут предстояло бросить друзей, а не то, пожалуй, отнять у них жизнь, чтобы не оставить беззащитных животных на произвол судьбы.

Действительно, нельзя было и думать увести с собой барана, захватить обоих петухов и трех кур. Куда деваться с ними в дремучем лесу? Вдобавок из трех кур одна в скором времени ожидала потомства. Жанна, рассчитывая остаться дольше на корабле, положила в гнездо бедной птицы двенадцать яиц, и уже двадцать два дня прилежная наседка сидела взаперти, в тесной каюте у штурвала на палубе, тщательно изолированная от всех, из боязни, чтоб ее не отвлекли от важного дела или чтоб резвые товарищи: Бархат, Золотая Шубка и Изумруд – не вздумали затеять с ней какой-нибудь опасной игры.

Сердце девушки мучила мысль, что цыплята вылупятся из яиц как раз перед уходом своих хозяев.

Жан впервые не соглашался с сестрой. Она то и дело повторяла ему пословицу: «Кто сидит у себя дома, тот ничего не выигрывает и ничего не теряет». Он горячо спорил с ней и добродушно подшучивал над тем, что называл малодушием Жанны.

Наконец Жану надоело убеждать ее. Кроме того, тяжелое предчувствие, не дававшее покоя Жанне, пожалуй, отчасти поколебало его; по крайней мере, молодой человек сделал ей некоторую уступку; он решил, что прежде, чем окончательно покинуть гостеприимный мыс, они предварительно предпримут серьезную рекогносцировку местности. Если им не представится никакого непреодолимого препятствия, то можно будет смело двинуться вперед через полуостров.

Остановившись на этом решении, стали обсуждать дальнейший план действий.

Морская карта, доставившая молодым людям на первый раз полезные сведения, к несчастью, не могла более основательно познакомить их с целым краем. Для этого им пришлось обратиться за указаниями к довольно посредственному атласу, найденному в капитанской каюте.

Этот атлас подал повод к бесконечным пререканиям.

– Ты видишь, – говорил Жан, водя пальцем по карте, – здесь помечено, что лес занимает только часть нашего полуострова. За ним между Арагвари и Мараньоном простирается одна саванна.

И он настаивал на необходимости пройти ускоренным шагом вкось, к северу, то есть к Арагвари. Жанна доказывала, напротив, что выгоднее следовать по берегам Амазонки.

– Река там, перед нами, – говорила она. – Это готовый путь, который представляет то преимущество, что тут мы имеем больше шансов столкнуться с цивилизованными людьми. Пароходы ходят вверх и вниз по реке два раза в месяц; значит, мы непременно встретим какой-нибудь из них.

На это Жан возражал довольно рассудительно, что во время долгого четырехмесячного промежутка ни один пароход не показывался на горизонте, что Амазонка усеяна бесчисленными островами и островками, а потому весьма возможно, что бразильские пароходы, плавая по водам царицы рек, остаются незамеченными людьми, находящимися на берегу одного из рукавов, не имеющего оживленного судоходства.

Все это служило причиной неприятных недоразумений для брата и сестры.

Однако им был положен конец, когда молодые люди решили сообща отправиться в путь на другой день. Но и это решение не обошлось без новых волнений, вызванных сборами в дорогу.

Надо было оставить на корабле оружие и почти все боевые запасы. Жан нашел нужным взять только три карабина, шесть револьверов, четыре кинжала, двести пятьдесят патронов и большую часть провизии в возможно меньшем объеме.

Жанна совершила настоящие чудеса ловкости в восемь дней. Из парусины, служившей навесом на палубе, она искусно выкроила и сшила мешки, которым недоставало теперь одних ремней для подвешивания. Сверх того, девушка сплела четыре гамака, легких и вместе с тем очень прочных. Наконец, она сшила для всех гамаши, мягкие и в то же время плотные, а к ним эспадрильи, к которым изобретательная Ильпа взялась сплести подошвы из волокон кокосовой пальмы.

Когда наступила минута отправления в дорогу, девушка почувствовала слезы у себя на глазах.

– Прощай, бедный «Сен-Жак», – прошептала она, невольно заплакав.

Рассыпав на палубе весь остаток зерен, предназначенный для кур, Жанна побежала отворить двери их клеток, чтобы они могли сами позаботиться о своем пропитании. Когда очередь дошла до наседки, молодая хозяйка прослезилась вторично при виде этой заботливой матери, спешившей на ее зов в сопровождении своего юного потомства в полном комплекте. Все оказались в сборе; ни один не замешкался на призыв, а даже явился один лишний.

Жанна положила двенадцать яиц под теплые перья курицы. А между тем за наседкой бежало тринадцать цыплят, бойких и одаренных отличным аппетитом. Девушка наивно удивилась этому и попросила Жана разрешить такую странную загадку.

– Должно быть, – заметила она, – одно яйцо было о двух желтках. Это один из удивительных случаев рождения близнецов.

– Вот вздор какой! – со смехом подхватил Жан. – Курица просто-напросто снесла тринадцатое яйцо в тот день, когда ты заставила ее сесть на чужие яйца, чтобы сделаться матерью двенадцати приемышей.

Жанна с минуту засмотрелась на эту неосторожную в своей невинности пернатую семью, разбежавшуюся по корабельной палубе на глазах молодых ягуаров и поднявшую пронзительный писк при виде обилия испорченного проса, конопляного семени и испанской пшеницы, которые молодая девушка рассыпала щедрой рукой, не жалея ничего в минуту горькой разлуки.

– Ну что же, – прошептала она, – если мы вернемся, то по крайней мере найдем их выросшими.

И озабоченная их благополучием, Жанна больно ударила Бархата, вздумавшего было последовать примеру прожорливой ватаги цыплят, к видимому ущербу птичника.

В то же время Жан принялся наряжать барана довольно необыкновенным образом.

Он обмотал его узкими полосками парусины и укрепил у него на спине самый громоздкий из тюков с вещами, где не были забыты и запас рома, и спиртовая лампочка, и теплые одеяла, необходимые для жизни на открытом воздухе, а в особенности для ночлегов под открытым небом.

– Что же делать! – сказал сестре молодой Риво. – Робину предстояло или пойти нам в пищу, или обратиться во вьючное животное. Ведь тибетские пастухи поступают же так со своими овцами. По крайней мере, теперь бедняга останется в живых.

Жанна развеселилась перед этой живописной картиной и перестала плакать.

Было шесть часов утра 26 февраля. Солнце уже взошло, так как в тропических странах, близких к экватору, рассвет и сумерки совершенно неизвестны. Море раскидывалось безбрежной молочной равниной, а небесное светило сохраняло еще красноватый оттенок, придающий ему сходство с исполинским шаром раскаленного железа.

– День будет превосходный, – сказала Ильпа, подавая сигнал к выступлению и первая трогаясь в путь.

Она была храбрая женщина, и Сари было с кого брать хороший пример. Будучи еще слишком мал, чтобы выдержать тяжесть карабина, он получил от Жана шестизарядный револьвер, с которым управлялся очень ловко, поддерживая только при стрельбе правую руку левой. Кроме того, мальчик попросил у своего покровителя позволения взять себе каталонский нож, оказавший такие драгоценные услуги молодому человеку в первые дни после кораблекрушения.

Жан не только исполнил просьбу маленького дикаря, но даже подарил ему это оружие. Сари обещал выказать себя достойным такого подарка.

Ильпа со своей стороны вооружилась карабином. Брат с сестрой давали ей уроки стрельбы, и индианка сделалась довольно скоро замечательным стрелком.

Она дала своим друзьям самое убедительное доказательство собственной преданности.

Для диких племен нет ничего труднее, как уступить требованиям цивилизации относительно костюма. Негры и индейцы очень похожи друг на друга в этом отношении, но последние несравненно более тяготятся необходимостью носить платье, что составляет для них настоящую пытку. Тем не менее Ильпа поняла, что скорее скроется от недоброжелательства своих соотечественников и подвергнет меньшему риску своих благодетелей, если наденет платье белых или хотя бы ограничится главными частями европейского костюма. Поэтому она надела панталоны из белого холста, обулась в эспадрильи и натянула гамаши на свои крепкие ноги. Матросская рубашка прикрывала ее бюст, но бедная индианка не могла привыкнуть к рукавам, так что Жанна волей-неволей обрезала их ей почти у самых плеч. Сари, как более молодой, скорее свыкся с неудобством носить одежду.

Первые часы путешествия не ознаменовались никакими приключениями.

План, предложенный молодым Риво, был принят остальными. Поэтому путники двинулись к северу, то есть к Арагвари, пересекая полуостров в самой узкой его части, там, где лес был менее густым.

Жан открывал шествие, сопровождаемый сестрой и Сари. Ильпа составляла арьергард, ведя на веревочке барана, что не было особенно легкой задачей, так как почтенный Робин не пропускал ни малейшего случая полакомиться и останавливался у каждого кустика травки, у самых тощих побегов кустарника.

Изумруд, Золотая Шубка и Бархат, привыкнув к ежедневным прогулкам, по обыкновению прыгали и резвились, как молодые собаки, вокруг своих хозяев. Порядком подросшие, ягуары могли теперь постоять за себя и служили порукой сравнительной безопасности людей.

Ходьба представляла страшные затруднения. Правда, пешеходам не надо было прокладывать себе дороги, разрывая цепкие лианы и травы, режущие тело. Но зато им приходилось подвигаться по совершенно размякшей почве, буквально распустившейся от двухмесячных дождей и подсохшей только на поверхности, так что, поставив ногу на твердую с виду землю, человек неожиданно проваливался в густую, липкую грязь, откуда было очень трудно вытащить ступню. Таким образом, каждый шаг требовал больших усилий, и движение ежеминутно замедлялось.

Потребовался целый день, чтобы пройти восемь миль. Это было убийственно.

– Если мы будем так тащиться, – в отчаянии воскликнул Жан, – то нам понадобится целый год, чтобы дойти до города Мапы!

Но как ни труден выдался день, ночь оказалась еще хуже. Пришлось долго отыскивать каменистую площадку, достаточно твердую, а главное сухую, где можно было бы расположиться на ночлег. Однако около десяти часов вечера путники разбили свою палатку на холме, первой возвышенности незначительной цепи, отделяющей бассейн Амазонской реки от бассейна Арагвари.

Усталость маленького каравана была так велика, что, несмотря на свежесть воздуха и неудобство положения, все заснули крепким сном, надеясь спокойно проспать до утра.

Увы! Этой надежде не суждено было осуществиться. Около трех часов ночи возня ягуаров, которые спали возле Жанны и грели ее теплотой своих мягких шкурок, разбудила девушку. Она поспешила окликнуть брата.

В лесу раздавался странный гул, дикие возгласы и лай собак. Ильпа, спавшая всегда крайне чутко, быстро вскочила и с ужасом выговорила одно слово:

– Индейцы!

Дикарка угадала присутствие своих братьев, но братьев враждебного племени, по соседству с ними.

Тотчас все были на ногах и приготовились к обороне. Приходилось именно ограничиваться одной защитой. Всякий иной образ действий был бы опасен. Индеец Южной Америки, собственно, не имеет в характере никакой злобы. Некогда ласковый и радушный к белым даже в отдаленную эпоху, когда он предавался самому отвратительному людоедству, дикарь потерял к ним доверие и был принужден отказаться от своих симпатий лишь вследствие возмутительного поведения с ним европейцев… Путешественники, посещавшие эти страны, такие богатые в смысле щедрых даров природы, но населенные самыми жалкими образчиками человеческого рода, единогласно утверждают, что завоеватели края – испанцы и португальцы буквально погубили индейские племена, населяющие саванны, обращаясь с ними с бесчеловечной жестокостью, привив им всевозможные пороки, постоянно подавая пример мошенничества и предательства во всех видах. Геройским усилиям миссионеров капуцинов едва удалось склонить эти жалкие народы хотя бы к внешнему подчинению бразильскому правительству посредством принятия христианства, что нисколько не мешает дикарям исполнять обряды языческого культа Журупари.

Между тем лес гудел от человеческих голосов, к которым примешивался собачий лай, становившийся все громче. Очевидно, поблизости находилось какое-нибудь индейское племя, предпринявшее дальнее путешествие.

Действительно, наступила пора рыбной ловли в реках, практикуемой индейцами в обширных размерах. Можно было почти с уверенностью сказать, что какой-нибудь их отряд, следуя с юга на север, направлялся к Арагвари, замечательной рыбной реке, особенно славящейся у диких жителей саванны, и что эти кочующие рыболовы совершали в данную минуту одну из своих религиозных церемоний.

Вскоре у путешественников не осталось больше ни малейшего сомнения на этот счет. Дикие вопли становились громче и все приближались. Завывания собачьей стаи не менее сотни голов, судя по их голосам, отзывались на хриплый людской рев и крикливые причитания, на звуки барабанов и паксиуба, странного инструмента, фагота первобытной формы, вырезанного из сучьев или ствола дерева того же названия.

Этот паксиуба – инструмент священный; он отличается сиплым звуком и издает только одну зловещую ноту, крайне неприятную для уха. Следовательно, обманываться дольше было невозможно. Многочисленный отряд индейцев находился в здешних местах, и встревоженная Ильпа, очень сведущая по этой части, проговорила вместо всякого объяснения только одно слово:

– Дабукури!

Так называются на языке краснокожих их гнусные празднества, бесстыдные сатурналии, где дается разгул всем порокам и особенно выступает на сцену пьянство в самых его отвратительных проявлениях.

– Послушай, – сказал Жан, обращаясь к индианке, – отчего бы нам не воспользоваться случаем, чтобы присоединиться к этим людям и дойти с ними до берегов Арагвари?

Однако такое предложение не понравилось Ильпе. Она действительно имела полное основание избегать встречи со своими собратьями. Ведь эта женщина принадлежала к ненавистному племени, которое ожесточенно преследовали другие народы той же расы, некогда бывшие в подчинении у рукуйенов!

Между тем, судя по всему, индейцы, предававшиеся здесь дикому беснованию в честь своего культа, не принадлежали к многочисленному роду ее более порядочных соплеменников. В этом следовало убедиться заблаговременно, чтобы знать, с кем имеешь дело и чего нужно опасаться. Сари вызвался пойти на разведку.

Он проворно вылез из палатки, держа в зубах клинок своего ножа, и пополз по направлению к неприятельскому становищу. Жан последовал за ним, прячась за деревья, с карабином наперевес, готовый стрелять при первой тревоге.

В то же время женщины, оставшиеся позади, тщательно складывали палатку и привязывали ее на спину послушного барана, обращенного во вьючное животное.

Сари быстро подполз к месту стоянки дикарей. Вдруг он остановился и, растянувшись плашмя в кустах, подал знак Жану не двигаться дальше.

Тут молодой человек сделался очевидцем одного из самых отталкивающих зрелищ, какое только можно себе представить.

Около сотни мужчин, голых, но разрисованных разноцветными красками, плясали до упаду в диком экстазе, уморительно кривляясь и оглашая воздух пронзительными криками. Посредине круга плясунов четверо людей, одетых в плащи без рукавов из звериной шкуры, доходящие до пояса и составляющие одно целое с коническими головными уборами, утыканными перьями ара – долгохвостого американского попугая, – делали отчаянные прыжки, наделяя участников церемонии жестокими ударами палки. Они дрались не шутя, потому что удары по бронзовой коже дикарей отдавались очень громко и многие из них разом валились с ног, получив такую внушительную взбучку.

Эта картина представляла для постороннего зрителя столько потешного, что Жан не мог удержаться от хохота и готов был позвать сюда сестру, чтобы посмеяться с ней вместе, как вдруг случилось то, чего никто не ожидал. Собаки, окружавшие беснующуюся толпу, внезапно подняли головы и вытянули шеи. Они почуяли присутствие непосвященных и с громким лаем бросились в ту сторону, где притаились Жан и Сари, что произвело немедленный переполох между индейцами.

Но к счастью, уставы культа Журупари крайне строги. Его поклонникам вменяется в ужаснейший грех и запрещается под угрозой жестокого наказания прерывать под каким бы то ни было предлогом совершение религиозного обряда, раз только церемония уже началась.

Поэтому фанатическая шайка продолжала свои гримасы и кривлянья, тогда как двое индейцев, сопровождаемые одним из своих жрецов в его диком одеянии, двинулись вслед за собаками.

Сари поднялся с земли и побежал под защиту Жана.

Ребенок поспешно объяснил ему, что виденная ими сцена представляла не что иное, как дабукури, религиозный праздник весны, который справляется в феврале или марте, при наступлении сбора плодов укукви и при начале ловли рыбы пираруку, а также охоты на дикого кабана. Наряженные люди были пагеты, индейские колдуны и их провожатые, а странные плащи у них на плечах назывались макакарана – священная одежда, на которую женщина не смеет взглянуть под страхом смертной казни.

Рассуждая об этих вещах, молодой человек и мальчик отступали шаг за шагом.

Собаки заметили их и подвигались вперед с рычанием, не предвещавшим ничего доброго.

Вид этих собак из южноамериканских саванн был страшен. Несколько похожие сложением на наших европейских борзых, они отличались широкими мордами, ужасной пастью, грозными клыками. Их было тут по крайней мере штук тридцать, и злые животные как будто подстрекали друг друга.

Несколько раз молодой Риво прицеливался из карабина, готовый выстрелить по первой собаке, которая бросилась бы на них. Однако Сари, осторожный не по летам, останавливал своего господина. Они находились еще слишком близко к становищу индейцев. В ночной тишине выстрел грянул бы, как громовой удар, и при всем уважении дикарей к обрядам своей религии боязнь нападения, пожалуй, заставила бы их забыть заботу о душе и думать только о личной безопасности.

Вдруг пагет со своими двумя провожатыми очутился шагах в десяти от мальчика. В то же время с десяток собак бросилось на Сари, точно они только и ожидали условного сигнала.

Жан уложил троих псов ударами приклада, после чего крикнул пагету на своем родном языке:

– Эй ты, обезьянье рыло! Отзови-ка своих собак, если не хочешь, чтоб тебе переломали кости.

С этими словами он так сильно хватил прикладом по шлему из перьев на голове колдуна, что тот зашатался.

Вдруг людьми и животными овладела неожиданная паника, заставившая их обратиться в поспешное бегство.

IX. Осада

Жану пришлось недолго ожидать разъяснения такой быстрой перемены фронта.

Трое ягуаров, отыскав его и Сари, прыгали и кувыркались вокруг них с ребяческой беззаботностью. Появление этих грозных спутников обратило в поспешное бегство и людей, и четвероногих неприятелей. Бархат, Изумруд и Золотая Шубка недаром прожили в довольстве четыре месяца на борту «Сен-Жака». Они достигли достаточной величины, чтобы внушать почтение своим врагам. Но не столько их вид, сколько запах напугали стаю собак и индейцев. Охотники, собирающиеся сотней, чтобы преследовать одного тигра, естественно, струсили, встретив разом троих зверей.

Впрочем, темнота помешала дикарям заметить их величину. Уже один блеск трех пар отливающих фосфорическим светом зрачков внушил им благодетельный страх.

Жан и Сари тотчас поспешили вернуться к месту своего ночлега, где Ильпа, выслушав рассказ ребенка, сообщила молодым Риво более точные, но и более тревожные сведения о непрошеных соседях.

По описанию сына она узнала в них индейцев племени тукано, младших братьев ойампи, которые каждый год покидают свои отдаленные земли по берегам рек: Тромбетас, Негро и Уонес, чтобы охотиться и производить рыбную ловлю на территории старшего племени. Ударив одного из их пагетов, Жан настроил против себя всю шайку.

Поэтому нельзя было терять ни минуты. Праздник укукви только еще начался. Он должен был продлиться весь завтрашний день. Следовало воспользоваться этой отсрочкой по поводу религиозного торжества, чтобы подвинуться значительно дальше к северу или же вернуться под верную защиту «Сен-Жака», где путники были в большей безопасности, чем в лесу или саванне.

Обсуждение этого важного вопроса заняло не много времени. Иначе не могло и быть. Жан первый высказался за отступление назад к кораблю. Там по крайней мере их ожидало временное убежище.

Жанна, однако, не радовалась новой перемене маршрута. Таким образом, они опять возвращались к необитаемому морскому берегу, в безлюдную глушь, откуда не было безопасного выхода.

Маленький караван немедленно тронулся в путь, измученный усталостью, истомленный еще больше бессонной ночью с ее тревогами. Ходьба, конечно, затруднялась теперь даже сильнее, чем днем, темнота не позволяла различать дорогу; однако беглецы не смели желать наступления утра, которое могло навести на их след беспощадных врагов, если б те вздумали пуститься за ними в погоню.

Однако небо, сквозившее между деревьями, стало светлеть, и Жан со своими спутниками вскоре увидел багровый диск солнца, поднявшийся на горизонте безбрежного моря. Оно освещало их отступление, и его свет показался юноше унылым.

Караван плелся с мучительными остановками, едва вытаскивая ноги из липкой грязи.

Тем не менее обратный путь совершился быстрее. Беглецы употребили только шесть часов, чтобы пройти от становища индейцев до мыса остова «Сен-Жака».

Как ни спешил Жан привести судно в готовность к обороне, усталость сломила его. Вся компания с чувством немалого удовольствия растянулась на своих койках, которые они не надеялись больше увидать.

Брат с сестрой проспали до трех часов пополудни.

Когда они проснулись, первой их заботой было запастись провизией.

Куры, цыплята и петухи с утренней зари копошились на низменном берегу и на скалах поблизости судна, чтобы вернуться к ночи восвояси. Пересчитывая своих птиц, домовитая хозяйка Жанна недосчиталась одного цыпленка. Она тотчас открыла, куда он девался, увидев несчастное творение растерзанным в когтях Золотой Шубки, который, как настоящий эгоист, не мог устоять против соблазна и даже не поделился лакомой добычей со своими более совестливыми братьями.

За это молодой разбойник поплатился довольно чувствительно, получив порядочную взбучку от Жана, и был лишен на некоторое время свободы вместе с остальными маленькими ягуарами.

Между тем обитатели «Сен-Жака» деятельно принялись за работу. Зная, что индейцы оставят их в покое на целые сутки, они успели собрать большое количество бермудского картофеля и корней тапиоки. Остаток дня был посвящен вооружению парохода.

Пушка Гочкиса и митральеза снова заняли свой пост на шканцах и баке. Остальные карабины были вычищены и смазаны, боевые запасы вынуты и положены под рукой в надежных местах.

Затем Жан употребил часть ночного времени на то, чтобы выпилить в полу палубы два отверстия, в носовой и кормовой части судна, для внутреннего сообщения через так называемый «курсив», или узкий проход и батарею.

Распорядившись таким образом, молодой человек приступил к осуществлению проекта, занимавшего его уже давно.

Острый утес, на который наткнулся корпус «Сен-Жака», соединялся с землей перешейком из обрушившихся обломков скал, причем некоторые из них легко было сдвинуть с места. Посредством рычагов и гандшпугов четверо товарищей столкнули на песчаную отмель самые крупные из этих камней, благодаря чему между высоким утесистым берегом и мысом образовался настоящий ров.

– Мы сами отрезываем себе отступление, – заметила Жанна.

– Пустяки! – возразил Жан. – Это нисколько не послужит нам помехой. Впрочем, мы устроили теперь еще новый выход.

И он указал сестре на подобие крытого прохода между сброшенными глыбами, доходившего до края береговых утесов, которые нависли сводом над низменным берегом и соединяли мыс остова «Сен-Жака» с бухтой Мертвых на расстоянии полукилометра.

– Вот путь, более чем достаточный для нашего бегства, в случае надобности.

После того труженики с более спокойным сердцем отправились вторично отдохнуть, чтобы подкрепиться сном.

Впрочем, ожидаемое нападение индейцев могло и не состояться.

По крайней мере, Жан принялся уверять себя в том, и приводимые им доводы были весьма основательны.

С какой стати тукано придут воевать с ними на это побережье, куда их не привлекал никакой материальный расчет? Им было гораздо выгоднее, не делая бесполезного крюка, продолжать свой путь на север, чтобы, по возможности, поспеть раньше других на берега Арагвари. Время года как раз благоприятствовало и рыбной ловле, и охоте. Река изобиловала в эту пору их любимой рыбой пираруку, а пекари – американские свиньи, бродя немногочисленными семьями, легче попадались охотнику.

Но как ни правдоподобно было такое предположение, на деле вышло совсем иное.

Поднявшись наутро с зарей и выглянув на палубу, Жан увидел, что весь берег усеян индейцами. Собравшись в числе двухсот или трехсот человек, они оглашали воздух нестройными криками и хохотом.

Однако в их позах и жестах не было ничего, обличавшего враждебные намерения.

Они ограничивались тем, что плясали и пели, извлекая порой дикие звуки из своих волынок, приделанных к меху из козьей кожи, и длинных бесформенных паксиуба. Предосторожность, принятая накануне Жаном, отрезавшим сообщение между кораблем и береговыми утесами, оказалась как нельзя более уместной. Забравшись сюда ночью без всякого шума, дикари непременно влезли бы на корабль и овладели им.

Теперь же их остановил ров, образовавшийся вследствие падения каменных глыб.

Они бегали по всем направлениям по скалистому карнизу, не решаясь спуститься с крутой стены обрыва и не догадываясь даже пройти дальше до бухты Мертвых, чтобы поискать прохода и, приблизившись к судну с другой стороны, напасть на него сзади.

Жан терпеливо ждал, что будет дальше, и не выказывал ни малейших признаков испуга при виде такого множества осаждающих. Заложив руки в карманы, он принялся, по своей привычке, спокойно расхаживать вдоль палубы, и чтоб индейцы не заподозрили в нем никакого смущения, молодой Риво набил свою трубочку и закурил ее с самым беззаботным видом. Затем, достаточно доказав им, что он не думает трусить, юноша присел на пустой бочонок у подножия фок-мачты, незаметно прикрывшись таким образом от враждебных посягательств дикарей, если б им вздумалось коварным образом пустить в него стрелу.

Около семи часов наступила очередь женщин подняться на палубу. Жан дал им выспаться вволю, не считая нужным лишить их отдыха, пока не было никакой непосредственной опасности. Однако, увидев ревущую толпу на береговых утесах, Жанна невольно содрогнулась.

– Все-таки они явились, – прошептала она.

– Да, моя милочка! – подхватил Жан. – Им пришла такая нелепая фантазия. И с какой стати, подумаешь! Но если уж они нагрянули, то делать нечего, хоть мы и не рады непрошеным гостям. Однако я не вижу, чтоб эти люди были так свирепы, как утверждала Ильпа. Может быть, нам удастся вступить с ними в мирные переговоры. Ведь поладили же мы с Ильпой и Сари, почему же эти люди ни с того ни с сего отнесутся к нам враждебно?

– Мне кажется, Жан, ты прав, – согласилась молодая девушка.

– Беда в том, – продолжал юноша, – что я не могу с ними заговорить, и хотя ты лучше моего познакомилась с языком тупи, однако едва ли сумеешь как следует предложить им мирные условия.

– Разумеется, но я полагаю, что Ильпа может служить посредницей между нами.

Они позвали индианку. Та была ни жива ни мертва. Она дрожала всем телом в твердой уверенности, что свирепые тукано изменили свой маршрут с единственной целью захватить в плен ее с сыном.

Напрасно Жан с сестрой успокаивали бедную женщину. Все оказалось бесполезным.

– Какая, однако, необыкновенная и относительная вещь – храбрость! – воскликнул наконец молодой Риво, невольно улыбнувшись, несмотря на критические обстоятельства. – Все эти дни и даже не дальше, как сегодня ночью, Ильпа вела себя настоящей героиней, и вдруг лицом к лицу с сомнительной пока опасностью она теряет разом и энергию, и присутствие духа.

Он не подозревал того, что причина необъяснимой боязливости индианки крылась гораздо глубже. Между тем она, хотя и получившая христианское крещение, по-прежнему принадлежала к религиозной секте тупанов, которая гнушается последователей непристойного и грубого культа Журупари. Последний существует не более трех столетий и считается у поклонников Тупана, последователей древнего благопочитания, омерзительным расколом и ересью.

Волей-неволей пришлось отказаться от посредничества Ильпы.

Но если мать не могла побороть своей религиозной нетерпимости и суеверного ужаса, зато сын, более вышколенный своими белыми друзьями, мог заменить ее в настоящем случае.

Поэтому Жан прочитал наставление Сари, как он должен вступить в переговоры с дикарями с высоты марса. Впрочем, ребенок, одетый почти совершенно по-европейски, не мог быть признан своими соотечественниками за индейца на этом расстоянии. Следовательно, тут нечего было бояться.

Маленький рукуйен проворно влез на мачту и с этой трибуны нового образца стал держать речь к непрошеным посетителям.

В их рядах прежде всего водворилось глубокое молчание. Они явно напрягали слух и старались вникнуть в смысл того, что говорил мальчуган. К несчастью, легко было также заметить, что его слова долетали до них только урывками и дикари не могли хорошенько понять их значения.

Когда Сари умолк, шайка разразилась криками и возгласами на всякие лады. И в этом гаме преобладали выражения, непонятные ни мальчику, ни его матери.

Молодые Риво скоро разъяснили себе такую странность. Рукуйены говорили на всеобщем языке индейцев-тупи, «lingua geral», как его называют бразильцы, тогда как тукано понимали только одно свое собственное наречие.

– Нечего сказать, далеко мы подвинулись! – уныло произнес Жан.

– Не беда! – с притворной беспечностью подхватила Жанна. – Существует язык, общий для всех людей, язык знаков.

Не объясняя ничего дальше, молодая девушка сама поднялась на марс. Но прежде она нашла нужным запастись кое-чем для начала. В правой руке у нее была бутылка рому, в левой – длинная нитка стеклянных бус и медных блях, то и другое – самые соблазнительные вещи для взрослых детей, какими вечно остаются все дикари. Жанна размахивала бутылкой и ожерельем перед глазами индейцев.

Тотчас на утесах поднялся настоящий рев. Но было нетрудно заметить, как переменились интонация и характер этих возгласов. Теперь в них не стало слышно ничего враждебного. То были клики радости, безумного восторга. Тукано – мужчины, женщины, дети – протягивали жадные руки, плясали, выкидывая самые нелепые коленца, сопровождая их каким-то ритмическим выкрикиванием.

– Я боюсь, что ты поступила неосторожно, милая Жаннета, – сказал Жан, когда сестра спустилась с фок-мачты.

– Отчего неосторожно? – удивилась она.

– Ведь эти молодцы, чего доброго, вообразят, что у нас здесь целый винный погреб и галантерейный магазин к их услугам. Они разлакомятся и станут требовательнее.

– Ну тогда мы увидим, как с ними справиться!

– А до тех пор нам надо сдержать свое обещание, хотя я не вижу возможности послать им наши подарки через ров, который мы же сами устроили вчера.

– О! – возразила девушка. – Ров вовсе не так широк, чтоб нельзя было перебросить через него пару легких предметов.

– Ну, с ожерельем еще туда-сюда, что же касается бутылки, то, извини, я не могу признать твое средство исполнимым.

– Ее можно хорошенько завернуть, обмотав паклей и соломой.

– Даже и эта предосторожность едва ли предохранит бутылку, когда она ударится о скалистую почву. Надо придумать что-нибудь получше: например, протянуть с корабля на берег канат.

Этот способ передачи был одобрен, и Жан, захватив с собой трос метров в десять длиной, взобрался на перешеек и дошел до самого плотного гребня траншеи. Тут он перебросил дикарям один конец веревки, а другой удержал в руках, объясняя жестами своим противникам, что они должны делать.

Тукано прекрасно поняли, чего от них хотят. Они ловко поймали конец веревки и натянули ее.

Тогда молодой Риво смастерил из парусины подобие мешка, куда были завязаны бутылка и бусы. Мешок повесили на трос с помощью подвижной петли, которая двигалась взад и вперед, когда ее тащили посредством тонкой веревочки.

Дикари тотчас сообразили, как надо действовать, и ром вместе с бусами был благополучно переправлен по ту сторону рва, перейдя из рук Жанны в руки лукавых туземцев.

Тут перед молодыми людьми разыгралась самая живописная и забавная сцена, какую только можно себе вообразить, – сцена, напоминавшая отдаленные века.

Пагеты, народ, дети и женщины обступили подарки. И пока слабый пол, присутствовавший на церемонии, делил между собой поддельные камни и дешевые украшения, мужчины отнимали друг у друга бутылку алкоголя с громкой бранью.

Индейцы проворно откупорили ром, и угощение стало переходить из рук в руки, чтобы каждый получил свою долю «огневой воды», хлебнул этого крепкого напитка, гораздо более приятного для притупленного вкуса бедных номадов, чем все другие знакомые им продукты собственного изделия, каковы каапи или кашава, жгучие настойки, потребляемые ими в таком громадном количестве.

Некоторые индейцы, непривычные к рому, тотчас охмелели и повалились без чувств на землю. Другие, опьянев слегка, почувствовали прилив необузданной веселости или внезапного умиления. Первые хохотали до упаду, вторые без причины разливались слезами.

К несчастью, недоброе предсказание Жана скоро оправдалось на деле.

Разлакомившиеся дикари, в надежде получить еще больше, стали требовать прибавки угощения. Одной бутылки едва хватило всего человек на сорок. Те, кому не досталось рому, еще настойчивее домогались своей доли.

Пришлось переправить им и вторую, и третью, и четвертую бутылку. Ни Жан, ни его сестра не жалели потраченного таким образом рому. Его оставался еще целый бочонок, но запас стеклянных бус и побрякушек был незначителен, и молодые люди должны были ограничиться второй и последней раздачей женских украшений. Благоразумие подсказывало им, что надо быть бережливее на всякий случай, когда не останется иного средства склонить к миру этих скотоподобных пьяниц.

Тут общее недовольство сменило веселость, вызванную посылкой первых даров. Тукано, по крайней мере те, которые держались еще на ногах, заметались с ревом по скалистому выступу, останавливаясь по временам, чтобы погрозить кулаком обитателям «Сен-Жака», осыпая их горькими упреками и злобной бранью.

Однако Жан с сестрой сделали вид, что не обращают на это ни малейшего внимания, хотя следили исподтишка за действиями беспокойных соседей. Тем не менее день окончился благополучно и дикари не обнаружили пока никаких враждебных намерений.

– Ступай спать, сестрица, – сказал Жан при наступлении ночи. – Я останусь сторожить и не пропущу ни одного движения этих мошенников.

Но Жанна не приняла такой жертвы. Она принесла из каюты одеяла и улеглась рядом с Ильпой и маленьким Сари.

То была очень благоразумная предосторожность, потому что среди ночи Жан, истомленный усталостью и одолеваемый сном, был принужден разбудить сестру, чтобы она сменила его.

Так протекли четыре дня и четыре ночи, в продолжение которых индейцы вели себя так же смирно, как и в первый момент, правда, благодаря отчасти ежедневной дани из трех бутылок рому, платимой осажденными на «Сен-Жаке».

– Друзья мои, – кричал им Жан на французском языке, отлично зная, что его не поймут, – хорошо бы вы сделали, если б убрались отсюда подобру-поздорову и сняли осаду с нашего судна!

Тукано хохотали при этих воззваниях, не разумея в них ни бельмеса.

Тогда Жан удваивал свои насмешки над ними, но… бесполезно.

– Хохочите, хохочите, безмозглые мерзавцы! Эк их разбирает! Не знаете вы того, что у меня так и чешутся руки разнести вас в прах выстрелом из митральезы.

Но какой был прок в этих пламенных филиппиках, где самые жестокие угрозы перемешивались с остроумными выходками, заставлявшими Жанну смеяться в критических обстоятельствах! Молодого Риво бесило неодолимое упорство дикарей, продолжавших осаду очевидно без всякой цели и основания. Да, эти проклятые тукано отличались большой настойчивостью.

Прошла целая неделя со времени их прихода и даже еще два дня сверх этого срока. Расположившись на берегу и сидя там в каком-то флегматическом отупении, индейцы не думали удаляться прочь.

– Должно быть, они собираются торчать перед нами до следующей зимы! – сказал однажды вечером Жан, которого положительно выводило из терпения их упрямство. – Противные шуты, кажется, имеют способность обходиться без пищи, точно, рассматривая нас, как диковинных зверей, они сыты одним этим.

Но, вероятно, тукано знали какой-нибудь секретный способ добывать себе пропитание, не прилагая к тому никакого труда.

Между тем на десятый день осажденные стали замечать в их таборе какое-то беспокойство. Индейцы бродили туда и сюда, то удаляясь от берега, то подходя к нему, образуя группы и снова рассыпаясь маленькими отрядами. Жанне показалось даже, будто бы вдали грянул выстрел.

– Должно быть, сюда подходят белые, – сказала она. – Это добрый знак.

– Ну, – возразил ее брат, – такое указание слишком сомнительно. Туземцам хорошо известно употребление огнестрельного оружия, и у многих индейцев есть ружья. Впрочем, и присутствие европейцев не должно безусловно радовать нас, потому что в здешних странах белое население зачастую состоит из отъявленных негодяев, подонков цивилизованного общества. Вспомни рассказ Ильпы об этих регатоэс, кровожадных злодеях, которые грабят, убивают и уводят в рабство несчастных индейцев.

Пока Жан и его сестра разговаривали таким образом, тревога в рядах тукано все возрастала.

С каждой минутой становилось очевиднее, что охотничье племя сильно взволновано чем-то. Группы мужчин, женщин и детей соскочили вдруг с обрыва, где они сидели, и, снимая свои незатейливые походные палатки, углубились в лес, откуда больше не показывались.

В то же время лесное эхо повторяло пока отдаленные звуки выстрелов, которые, однако, слышались теперь яснее, чем незадолго перед тем. И по мере их приближения армия индейцев таяла еще быстрее, рассеивалась как дым.

Тукано, несомненно, снимали осаду.

– Вероятно, они бегут от какого-нибудь грозного врага, – заметил Жан. – Эти бедные люди были для нас скорее надоедливыми, чем стеснительными соседями. Конечно, со временем они, пожалуй, стали бы несноснее. Теперь их точно вымело. Но дай Бог, чтоб им на смену не явились неприятели похуже.

При этих словах Жанна указала брату на Ильпу, которая дрожала и волновалась еще сильнее прежнего. У бедной женщины даже стучали зубы.

– Что с тобой? Успокойся, – сказал ей Жан. – Ты видишь, тукано удалились.

Вместо ответа индианка с плачем обняла его колени и указала отчаянным жестом на лес со стороны Мараньона.

X. Блокада снята

Ужас Ильпы вскоре объяснился, когда около полудня с южной стороны из лесу высыпала большая шайка метисов, индейцев, негров и белых около шестидесяти человек, которым предшествовала стая собак от восьмидесяти до ста штук.

Трудно было представить себе что-нибудь более жалкое и вместе с тем более отталкивающее, как вид, одежда и ухватки этих людей – подонков всех народов, всех рас и всякого происхождения. В лохмотьях, с головами, повязанными когда-то белыми фулярами или прикрытыми широкополыми соломенными шляпами, они были вооружены ружьями, револьверами, ножами или громадными саблями, заткнутыми за яркие красные кушаки, некоторые в мягких мокасинах, но большинство обутые в простые кожаные эспадрильи, привязанные к ногам ремешками или веревочками; то был самый разношерстный и в то же время отталкивающий сброд современных искателей приключений, которые систематически занимаются грабежом, представляя настоящий бич для испанских и португальских республик в Южной Америке. Конечно, не в виде таких жалких головорезов любим мы представлять себе первых героев-завоевателей: храбрых Кортесов, Писарро, Альмагро и Кабралей. Однако надо полагать, эти исторические личности мало чем отличались от них. И то, что история сообщает о подвигах этих воителей в Новом Свете, рисует нам их не иначе как жестокосердыми разбойниками, лишь безумно храбрыми и удачливыми.

Но оборванцы, готовые напасть на обитателей «Сен-Жака», менее всего походили на победителей или апостолов наивно-жестокой цивилизации. Нет, ими руководил один инстинкт жадности, и они преследовали только свои интересы. Большинство из них были теми ужасными промышленниками по бразильским рекам, название которых «регатоэс» тесно связано для честных купцов из Пары или Рио-де-Жанейро с мыслью о кровавых экспедициях, насилиях, убийствах, грабежах и пожарах.

В этой шайке находились люди всевозможного происхождения. Метисы были по большей части замба – замечательно красивые молодцы, происшедшие от смешения трех рас: белой, краснокожей и черной, – дезертиры бразильской армии, не могущие подчиниться даже той чисто показной дисциплине, которой требуют от этих солдат, вечно готовых к революциям и военным бунтам. Другие же сохранили в своей крови и в своей душе след их происхождения. Сыновья регатоэс, они унаследовали традиции предков – бесшабашно-веселых и зверских. Остальные, наконец, были не кто иные, как преступники, бежавшие из всевозможных каторжных тюрем на морском берегу, или беглые негры, зараженные непримиримой ненавистью к фазендейросам – землевладельцам-скотоводам в саванне. В их числе находился один француз, один ссыльный из Марони, вырвавшийся на свободу и из Куру бежавший в Кунани, из Кунани в Мапу, из Мапы в пустыни по берегам Амазонки.

Эта разбойничья армия жила в полной распущенности, скорее как могла, чем как хотела, не имея выбора в средствах, чтобы обеспечить свое существование, и, кроме того, не отличаясь особенной разборчивостью.

Бродяги приросли к месту от изумления, смешанного с радостью, когда увидели разбитый корабль, обещавший богатую добычу.

Их неожиданное нашествие заставило побледнеть Жанну, которая не могла скрыть от брата своей тревоги.

– Я думаю, что Ильпа была права, – сказала она. – Недаром бедная женщина пришла в такой ужас. При всей своей надоедливости тукано были гораздо лучше этих людей.

– Конечно, – отвечал Жан несколько нерешительным тоном, – но все-таки нам нечего слишком пугаться. Во всяком случае, у этих пришельцев нет повода напасть на нас ни с того ни с сего, вдобавок мы можем по крайней мере вступить с ними в переговоры.

В продолжение нескольких минут обитатели «Сен-Жака» и шайка бандитов посматривали друг на друга скорее с любопытством, чем с угрозой.

Затем один из разбойников, как будто их предводитель, высокий, худой, в небрежной одежде, сделал несколько шагов по гребню скалистого берега и обратился к молодому Риво с чем-то вроде вступительной речи на португальском языке.

Стоя на лесенке, Жан отвечал выразительными жестами, что он не понимает ни слова.

Разбойники стали переговариваться между собой, прерывая свои слова взрывами хохота, что придало Жану смелости.

– Товарищи! – воскликнул он. – Мы гораздо лучше поняли бы друг друга, если бы кто-нибудь из вас заговорил по-французски!

Сверх всякого ожидания эта фраза была почти понята. По рядам шайки пронесся говор.

– Так! Так! – раздалось одновременно со всех сторон. Группы бродяг расступились, чтобы пропустить человека маленького роста, хорошо сложенного, с бородой на американский манер. Этот мужчина занял место предводителя на краю обрывистого берега.

– Вы хорошо понимаете по-французски? – спросил Жан Риво.

– Да, я сам француз, – отвечал тот с сильным гасконским акцентом, что служило еще лучшим подтверждением его слов.

После того они разговорились без стеснения и даже откровенно.

Жан ничего не скрыл от своего соотечественника. Он рассказал ему, как был выброшен бурей со своей сестрой на пустынный берег, где они перебивались с трудом несколько дней, пока не нашли остова парохода; как прожили они тут пять месяцев и приютили у себя индианку с сыном. Юноша прибавил, что съестные припасы у них истощались и даже подходили к концу, и это обстоятельство принуждало их покинуть разбитое судно. Они были не прочь пуститься в дорогу вместе с добрыми людьми, которые могли бы проводить их до какого-нибудь безопасного места – города или порта, откуда им было бы легко переправиться во Францию.

Переводчик передал эти слова начальнику шайки и, потолковав с ним четверть часа, вернулся к утесу.

Разговор возобновился теперь в форме вопросов и ответов. Бандит спросил:

– Остались ли у вас боевые припасы на судне?

– Да, три бочонка пороху, большой запас патронов и снарядов, восемь карабинов с репетицией, митральеза, пушка и несколько револьверов.

– Хорошо. Ну а есть у вас деньги?

– Нет; разве самая малость. Капитан взял с собой судовую кассу на вельбот, который пошел ко дну у самых берегов.

– Вот как! А провизия? Вы меня уверяли, что она у вас вышла вся.

– Ну нет, – возразил Жан. – У нас есть баран, два петуха, три курицы, одиннадцать штук цыплят, бермудский картофель и корни тапиоки, полбочки рому и две бочки вина, так что нам можно просуществовать целый месяц без особенных лишений.

Последовал новый перерыв, так как француз был принужден передавать содержание их разговора своему начальнику. Он вернулся опять, предлагая следующие условия:

– Вот что сеньор Магалиао поручает мне вам сказать: вы и ваши сотоварищи должны убираться с корабля и очистить нам место. Мы дадим вам съестных припасов на три дня, по ружью и по пятидесяти зарядов на человека и предоставим свободу идти куда угодно.

– Не особенно-таки щедр ваш сеньор Магалиао, – заметил Жан, которому ударила краска в лицо. – А если я откажусь принять предложенные мне условия?

– Тем хуже будет для тебя и твоих. Мы овладеем вашим пароходишком, а вас вышвырнем за борт, не дав вам ни пороха, ни корки хлеба. Да и за это вы должны благодарить нас. Тогда ступайте себе на все четыре стороны, если вы не захотите лучше разом покончить с собой ударом навахо в живот. Вот ультиматум моего славного и благородного начальника, сеньора Магалиао. Ну что же? Готов ты отвечать?

Жак вопросительно взглянул на сестру. Храбрая молодая девушка также вспыхнула от стыда при таких унизительных условиях.

– Лучше умереть, чем исполнить требования этих разбойников! – пылко воскликнула она.

Тогда Жан дрожащим от гнева голосом отвечал человеку, передавшему такое бессовестное предложение:

– Вот мой ответ, товарищ. Ступай и скажи своему сеньору Магалиао, что мы были готовы уступить вам корабль как друзьям, но если он заговорил с нами таким тоном и позволил себе подобное нахальство, то мы предпочитаем защищаться до последней крайности. Мы в состоянии выдержать осаду и не испугаемся целого войска. Мы встретим вас ружейными и пушечными выстрелами, а последний из нас, оставшийся в живых, взорвет корабль на воздух. Вот вам и весь сказ.

Тут – странное дело! – вместо того чтоб рассердиться, гасконец принялся хохотать и хлопать в ладоши.

– Браво, мальчуган! Вот это называется постоять за себя, не говоря уже о том, что ты совершенно прав, а мой долговязый капитан может испугать своими угрозами разве воробьев. Если он увидит, что ты не поддаешься, будь покоен: твоя возьмет. Это ведь все трусы и мерзавцы. Итак, смелее и рассчитывай на меня. Смерть люблю выручить земляка!

– Однако же странный соотечественник выискался у нас, – сказал Жан сестре.

– Уж искренен ли он? – спросила та, покачивая головой с сомнением и тревогой.

– Право, я не вижу причины, с чего бы ему с нами лукавить. Ничто не заставляло его говорить таким образом.

Брату с сестрой было некогда углубляться долее в эту психологическую проблему. Стоило ли делать оценку совести бандита, будь он француз или принадлежи к другой национальности!

В ту самую минуту сеньор капитан Магалиао, «долговязая дылда», как назвал его веселый гасконец, засвистал, собирая своих людей, и начал отдавать приказы, готовясь к открытому нападению.

– Черт возьми! – воскликнул Жан, рассмеявшись наконец сам. – Этот малый кажется мне плохим стратегом. Он хочет задать нам салют по всей линии. Слушайте все! Ложиться плашмя вдоль борта и целить вернее.

Ильпа мало-помалу ободрилась. Жан поместил ее за амбразурой, оставленной заранее для свободного действия пушки. Он заставил Жанну лечь вкось перед рубкой, чтобы, защитив себя от неприятельских выстрелов, она могла спокойно отвечать на них, внимательно прицеливаясь.

– Сестрица, – тихонько сказал юноша. – Я понимаю, что тебе неприятно браться за ремесло солдата и стрелять по своему ближнему. Но увы! Ведь нас принуждает к тому необходимость законной обороны. Впрочем, ты будешь стрелять только в случае крайней необходимости. Предоставь мне обменяться с ними первыми пулями. Надеюсь, что я буду в силах позабавить их довольно долгое время.

Не успел он договорить, как началась перестрелка.

Десять выстрелов грянули разом. Но большая часть пуль сплющилась о борт. Три из них пролетели над судном и упали гораздо дальше на берег, не причинив вреда.

– Экие увальни! – воскликнул Жан. – Да и то сказать: как им попасть в нас, когда мы спрятались?

Пока он говорил, выстрел, грянувший с палубы, заставил его вздрогнуть.

Это Ильпа, не дождавшись команды, выстрелила из своего ружья.

И молодая женщина отличилась на славу.

Негр гигантского роста, полуголый и один из самых свирепых в шайке, рухнул наземь, сраженный прямо в грудь свинцом из карабина индианки.

Жан не упустил благоприятного момента. Он быстро выпрямился и, пользуясь замешательством и суматохой, вызванными в рядах нападающих поражением негра-исполина, выстрелил два раза подряд прямо туда, где толпа была гуще. В то же время юноша крикнул Ильпе:

– Смелей! Стреляй еще! Стреляй скорее!

Индианка успела схватить другое оружие, нарочно положенное поблизости, и пустила вторую пулю.

Все три выстрела были удачны: трое разбойников свалились, более или менее серьезно раненные.

Тут произошла страшная паника, и бродяги бросились врассыпную. Не ожидая такого энергичного отпора, негодяи были слишком неприятно поражены и с доблестным Магалиао во главе пустились бежать со всех ног.

Стоя на палубе, Жан хохотал во все горло. Ильпа и Жанна вторили ему, тогда как маленький Сари отплясывал безумную сарабанду, ходил колесом и орал победную песню.

Однако нельзя было доверяться такому внезапному торжеству: триумф победителей мог перейти в поражение.

Нужно было ожидать, что обращенный в бегство неприятель вернется назад.

Пока обитатели «Сен-Жака» предавались порывам радости, неожиданное зрелище на кормовой части судна привлекло внимание Жана.

Голос с южным акцентом звал на помощь с проклятиями, которые не оставляли никакого сомнения в их искренности.

Жан быстро обернулся: сцена, которую он увидел, заставила бы его расхохотаться при других обстоятельствах.

Он схватил револьвер и в три прыжка бросился к театру драмы.

Тут, прислонившись к борту спиной, защищаясь кое-как ногами и руками, гасконец, только что говоривший с Жаном, отбивался от трех ягуаров. Он был порядочно поцарапан ими, и одежда его сильно пострадала от их зубов.

Корчась как бес, он пронзительно кричал:

– Помогите, помогите! Придержи своих кошек, мальчуган, убери их, братец, иначе, пожалуй, я наделаю беды.

Жан подскочил уже к нему. Он направил дуло своего пистолета в грудь гасконца.

– Зачем вы сюда забрались? – сурово спросил он. – Ведь вы сами из шайки тех негодяев.

– Не сердись, землячок, – отвечал бедняга, – да убери ради Бога твоих зверей. Они какие-то бешеные; эта забава, по-видимому, очень им по вкусу, только мне-то приходится несладко.

Тем временем прибежала Жанна, а за нею Ильпа и Сари. Она уняла ягуаров, рычавших от ярости. Жан, по-прежнему в угрожающей позе, мог продолжать допрос непрошеного гостя.

– Отвечайте еще раз: не с вами ли говорил я сию минуту? Ведь вы из той шайки негодяев?

– Да… то есть нет, – запинаясь отвечал незнакомец. – Точно, я принадлежал к их числу, а теперь более не принадлежу. Поэтому-то я к вам и пришел.

– Как… поэтому? Что привело вас сюда? Какая у вас цель?

– Какая цель? Э, мой мальчик! Во-первых, лучше есть и лучше пить. Вы, конечно, понимаете, что я и не думал передавать того, что вы мне сказали относительно вина в вашем погребе, тем несчастным лохмотникам. Между тем, клянусь честью, я недаром родился в своей стране – я, Дезире Каванту из Кадильяка на Гаронне, люблю, грешным делом, полизать добрую бутылочку, в особенности из вест-индских сортов.

Он был до того комичен, говоря таким образом, что Жанна не могла удержаться от смеха. Услыхав смех сестры, Жан последовал ее примеру.

– Ах, он еще смеется, этот мальчик! – продолжал Каванту из Кадильяка. – И ты тоже смеешься, братец. Это хороший знак. Мы сойдемся. Ты понимаешь, конечно, что мне надоело возиться с этими чертями, коверкающими испанский и португальский язык или жующими свой сабир; ведь ни один из них, проклятых, не говорил на нашем прекрасном французском языке. Увидав вас, я сейчас сказал сам себе: «Каванту, старина, вот удобный момент загладить твои грехи молодости хорошим поступком. Пора тебе наплевать на эти хари из вареной кожи; ступай-ка ты лучше на выручку своим двум маленьким соотечественникам. У тебя добрые ноги, верный глаз. Две руки да карабин не будут для них лишними». И я сделал, как решил, слез со скалы и вскарабкался на корму, рискуя быть растерзанным вашими кошками.

– А чем вы докажете, что это не ловушка, расставленная нам вашими товарищами из хитрости? – спросил Жан, все еще не доверяя.

Каванту принялся хохотать.

– То, что ты сказал, не очень-то умно, мой молодец. Если ты хочешь испытать мою дружбу, то дай мне ружье и вели стрелять по упомянутым товарищам, которых я с радостью бросил под угрозой твоего собственного револьвера. Вот ты и увидишь, увильну ли я, черт побери!

Аргумент был убедителен. Тем не менее Жан сделал еще одно замечание:

– И вам не было бы стыдно стрелять по вашим вчерашним товарищам, с которыми вы только что были вместе, с которыми вы делили…

– Удары кулака и удары ножа, – прибавил гасконец. – Уж, конечно, нисколько не стыдно. Между нами большие счеты, и я должен поквитаться с ними за многое.

Жан опустил револьвер и честно протянул руку перебежчику.

– Господин Каванту, если таковы ваши чувства, то благодарю вас от души и принимаю вашу помощь.

– В добрый час, молодец! – воскликнул тот. – Итак, решено. На жизнь и смерть!

Он обернулся и бросил взгляд на крутой берег.

– Ах, черт побери! Довольно смеяться. Надо глядеть в оба. Ложитесь все скорей. Берегись!

Жан с быстротой молнии заставил Жанну, Ильпу и Сари растянуться на палубе. Только что они успели это сделать, как град ружейных пуль пронесся у них над головами, причем один или два железных листа наружной обшивки борта разлетелись в куски.

– Го, го! – крикнул гасконец, поглядывавший сквозь щели загородки борта. – Они выстрелили все зараз. Я должен тебе сказать, малыш, что у этих скотов всего двадцать ружей на шестьдесят человек, а теперь их осталось и того меньше: четырех вы убили, а я удрал к вам.

Заряжая карабин, поданный ему Жаном, он рассказывал далее:

– Это еще не все. У них есть пятеро пленных бедных индейцев, которых они таскают с собой и немилосердно колотят с целью выведать у них местонахождение золотых россыпей, о которых дикари, по-видимому, знают больше всякого другого. Между этими пленниками находится один по имени Серафим…

– Серафим? – с живостью прервал Жан. – Но ведь это, должно быть, муж той бедной женщины, которая находится у нас, – отец вон того ребенка. Не знаете ли вы: принадлежит он к индейскому племени рукуйенов?

– Ну, кто их там разберет! Я знаю только одно, что эти индейцы – язычники и все происходят от караибов, презренных тварей! Однако не надо зевать – неприятель приближается. Мы потолкуем об этом предмете потом. В настоящую минуту постараемся поддержать разговор вон с теми бродягами, и так как вы требовали у меня доказательств, то я приведу вам самые убедительные, какие только можно себе представить. Раз, два!

И он пустил пулю в череп какого-то гаучо, которому пришла несчастная мысль приподнять голову над окраиной скал. Бедняга остался тут же на месте, даже не успев произнести «уф».

В то же время Жанна и Ильпа отвечали в свою очередь выстрелами не меньшей меткости.

– Черт побери! – пошутил Каванту. – Если мы будем продолжать таким образом хотя бы в течение трех дней, то волей-неволей заставим их замолчать. Ведь вы помните стих великого Корнеля, не правда ли?

Вероятно, нападающие разделяли мнение гасконца. Несмотря на свою численность, они действительно очутились в очень невыгодном положении, тогда как осаждаемые находили достаточную защиту на корабле и не боялись обращенных против них попыток неприятеля. Кроме того, бандиты заметили превосходство вооружения своих противников. Меткие карабины последних били гораздо дальше и вернее их жалких охотничьих ружей. Кроме того, снаряды были ужасны, а пули со стальным наконечником, творившие чудеса даже против кайманов, производили ужасное опустошение.

Поэтому бродяги сочли более благоразумным сделать перерыв, чтобы обдумать успешный план атаки, и день окончился безо всяких дальнейших посягательств со стороны регатоэс.

Однако ночь была полна опасностей. Несмотря на усердие, выказанное бывшим каторжником, который таким чудесным образом обратился в их друга и желал доказать свою преданность новым союзникам, оставаясь настороже до рассвета, Жан потребовал, чтобы он лег спать. С трогательной заботливостью Жанна, к счастью, избавленная от обязанностей солдата, снова взяла на себя роль хозяйки. Она согрела для бедного Каванту ванну, в которой тот имел величайшую надобность и которой воспользовался с наслаждением, в особенности после драки с тремя тигрятами. Благодаря заботливости девушки он мог перевязать свои раны и обмыл их свинцовой примочкой. Затем, подкрепившись сытным ужином, гасконец уснул на палубе, завернувшись в два одеяла. Такой прекрасной ночи ему не приходилось проводить в течение пяти лет.

Жан и Ильпа поочередно стояли на часах. К утру Жанна и Каванту сменили их.

Такая предосторожность, хотя ее и требовали обстоятельства, оказалась, к счастью, бесполезной. На берегу не было никого видно, и при наступлении дня обитатели «Сен-Жака» могли думать, что осаждающие, упавшие духом после их вчерашней неудачи, окончательно отказались продолжать борьбу. Жан спросил мнения своего союзника на этот счет.

– Гм! – отвечал гасконец. – Бросить добычу после того, как считал ее уже своей, – это невероятно! Не надо им доверяться.

Между тем день прошел безо всяких приключений, а затем несколько других дней, одинаково спокойных, так что Жан вздумал возобновить свои экскурсии в лес, желая пополнить свежим мясом порядочно опустевшую кладовую. Но едва он заикнулся об этом, как гасконец перебил его:

– Что ты, что ты, как это можно, малютка! – воскликнул он. – Значит, ты не понимаешь их хитростей. Негодяи прячутся именно для того, чтобы выманить тебя из убежища. Мы не должны делать ни шагу отсюда. Еще дня четыре, и ты увидишь, что разбойники обнаружат свое присутствие. Голод заставляет волка выходить из лесу.

Он говорил правду. Знание людей, в особенности тех, чьим сообщником он был, давали ему возможность в точности предсказывать их действия. В то же время он оказывал услугу своим хозяевам, говоря с ними этим странным языком, где была забавная смесь фамильярности и почтения, веселости и практического смысла, – пересыпая церемонное «вы» с дружеским «ты». Одним словом, он выказывал себя вполне веселым товарищем, верным другом и благодарным гостем.

XI. Новые несчастья

Гасконец слишком верно угадал тактику разбойников.

На протяжении пяти дней эти люди не обнаруживали никаких признаков своего присутствия, желая убедить осажденных в том, что они сняли осаду по примеру своих предшественников, тукано. Много раз молодой Риво, выведенный из терпения скучным бездействием, был готов поддаться на эту грубую хитрость. Но каждый раз Каванту удерживал его неизменной фразой: «Будем осторожны!»

Кончилось тем, что бандитам первым надоело выжидание. На шестой день они появились снова всей ордой, уже не скрывая своих враждебных намерений, и приветствовали обитателей «Сен-Жака» общим залпом, который не достиг цели, как и предшествующие.

На этот раз убийственный свинец, впрочем, нашел себе жертву. Одна из пуль, по странному капризу случая, ударила в медную скобу люка и, отскочив от нее рикошетом, убила наповал одного из петухов, весело бродивших на палубе.

Внезапная смерть благородной птицы, конечно, вызвала искреннее сожаление хозяев. Впрочем, у них были другие заботы поважнее, и потому все сочли вполне достаточным надгробное слово, произнесенное по этому случаю Каванту.

– Однако негодяи приносят нам пользу! – воскликнул гасконец. – Они избавляют нас от необходимости убивать собственноручно домашних птиц. Вот и этого славного петушка мы ощиплем и скушаем за их здоровье!

И в благодарность бродягам за дружескую услугу он тут же прострелил обе ноги одному метису замба.

Такое положение дел не могло, однако, долго продолжаться. Если люди на остове судна имели за собой преимущество удобной позиции, шайка разбойников имела зато в своем распоряжении лес. Они могли свободно охотиться в нем, запасаясь вдоволь съестными припасами, тем более что теперь наступил март и в эту весеннюю пору лесные трущобы изобиловали дичью всякого рода – четвероногой и пернатой. На разбитом судне, напротив, провизия истощалась в значительных размерах, а так как обе осады тянулись уже в общей сложности три недели, то можно было предвидеть тот час, когда придется произвести отчаянную вылазку, чтобы достать пищи, если осажденные не хотели дойти до самого худшего – голодной смерти.

Несчастные составили перепись боевых и съестных припасов. Первых могло хватить еще надолго, но количество вторых не позволяло оставаться на корабле более одной недели. Да и этот срок был еще под сомнением. Действительно, маленькой колонии не довелось дотянуть до конца недели.

Осаждающие еще раз первые потеряли терпение. Утром на девятый день Каванту, поднявшийся раньше всех на заре, громким голосом призвал товарищей к оружию.

Регатоэс не было видно на скалистом берегу.

Человек тридцать из них успело с помощью веревок спуститься на низменную отмель и перешеек, пользуясь ночной темнотой. И вот, вооруженные кто ружьем, кто топором, кто револьвером, держа нож в зубах, они окружили корабль, выстраиваясь в колонны, чтобы напасть всем скопищем на твердыню «Сен-Жака», защищаемую сорокалетним беглецом, подростком восемнадцати лет, девушкой годом моложе, индианкой и ее мальчиком. Таким образом, на каждого из осажденных приходилось почти по десять противников, нечто аналогичное с битвой Леонида против персов в Фермопилах.

Однако численное превосходство врага не заставило храбрецов упасть духом. Сеньор регатоэс Магалиао, выступив вперед, с высокомерной наглостью произнес на ломаном французском языке, обращаясь к Жану:

– Господин человек, отдайте твое оружие.

Сын доктора Риво, чувствуя, что в нем заговорила благородная кровь, отвечал, подобно спартанскому герою:

– Приди и возьми его!

Разбойники только и ожидали этого вызова. Он послужил им сигналом.

С криками ярости бросились они на приступ. Но Жан, предварительно приняв свои меры предосторожности, вскочил на мостик, громко отдавая краткое приказание:

– Жанна, Ильпа, Сари, к люку! Каванту, к Гочкису!

Сам он принялся поворачивать митральезу Максима, тогда как его товарищ бросился наводить пушку-револьвер.

Смертоносный, страшный, грянул двойной залп, как гром, осыпав снарядами перешеек и низменную отмель. Пятнадцать человек из числа осаждающих упали как подкошенные. Остальные кинулись бежать сломя голову, прочь, за исключением четырех, которые, уцепившись за канаты бушприта, влезли на палубу и выстрелили на удачу по защитникам разбитого судна.

Однако их дальнейшим подвигам скоро был положен конец. Выстрелом в упор Жан размозжил голову первому вступившему на борт «Сен-Жака», второго, как цыпленка, загрыз Золотая Шубка, который загладил этим совершенное им некогда бесчинство. Третий получил ловкий удар ножа от руки гасконца. Но никто не успел остановить четвертого; толкнув Ильпу и Жанну, он бросился вниз по лестнице, которая вела в каюты.

Осажденные поднялись на лесенку. Две пули из карабина, пущенные вдогонку, уложили еще двоих беглецов. Остальные находились уже вне выстрелов. Кроме того, доблестным защитникам «Сен-Жака» было не до преследования побежденных.

Их героизм не обошелся без печальных последствий. Четверо из пятерых оказались ранеными.

Револьверная пуля оцарапала Жану левую руку от локтя до плеча, и он истекал кровью. У Каванту было прострелено правое бедро. Человек, проникший во внутренность парохода, прикладом своего ружья оцарапал кожу на лбу Жанны у самых волос и сделал ссадину на шее мужественной Ильпы.

– Ах, разбойник! – вскричал Жан, вне себя от ярости. – Я захвачу его живым, чтобы расстрелять, как злодея.

И он бросился по внутренней лестнице, чтобы захватить бандита в коридоре возле трюма.

Однако надо думать, что этот человек вовсе не желал подобной встречи, потому что не стал дожидаться нападения своего молодого противника. Напрасно Жан разыскивал его по всем отделениям судна – он как в воду канул. Тогда юноша возвратился на палубу, где его сестра, несмотря на собственные страдания, перевязывала раны товарищам. Ее особенно тревожила серьезная рана Каванту, которая была очень глубока.

Наложив ему компрессы и повязки, она занялась братом; рука молодого Риво опухла и причиняла ему сильнейшую боль.

Пострадавшим было необходимо отдохнуть по крайней мере один день, потому что первым последствием значительных ран непременно является большой упадок сил. Если б разбойники воспользовались этим моментом, чтобы возобновить приступ, очень вероятно, что они преодолели бы сопротивление, оказанное им защитниками «Сен-Жака».

К счастью, они не догадывались о том, насколько пострадали их противники, а канонада с борта корабля привела их в такой ужас, что они не смели показаться из лесу и даже не решались подойти к краю берегового утеса, бросив своих несчастных раненых, тяжело стонавших между убитыми на низменной отмели и на скалистом перешейке.

Они до того струсили, что даже не подобрали семи ружей, которыми была вооружена колонна, ходившая на приступ, и при наступлении ночи Жан, выспавшийся днем, когда все успокоилось после жаркой схватки, отважился спуститься на скалы и захватить брошенное оружие, чтобы сделать его негодным к употреблению, испортив замок.

Следующий день прошел так же благополучно. Регатоэс не показывались.

Это позволило пострадавшим предаться благодетельному отдыху и, не переставая наблюдать за тем, что происходило вокруг, лечить свои раны. Жан с радостью видел, что опухоль на руке быстро опадает. Новой перевязки, сделанной Каванту, было достаточно, чтобы убедиться в сравнительной легкости полученного им повреждения. У него были пробиты только мускулы, а кости остались целы.

Кроме того, гасконец принадлежал к разряду весельчаков, счастливая натура которых торжествует над всеми болезнями, если только поражение не было смертельным. За какую же вину этот человек, такой услужливый, бескорыстный и в то же время честный, мог попасть на каторгу?

Бедняга захотел объясниться на этот счет со своими товарищами, несмотря на их отговорки. По его словам, он желал, чтобы между ними не осталось ни малейшей тайны. Несчастный Дезире Каванту был просто странствующим приказчиком одного торгового дома и развозил вина по городам Центральной Америки и Колумбии. Получив однажды грубое оскорбление в Парамарибо от одного проходимца с физиономией цвета темного пряника, он закатил ему славную затрещину; когда же его противник вытащил из подмышки мачете внушительных размеров, уроженец Кадильяка, пожалуй, несколько поспешно отправил испанского метиса к его вспыльчивым предкам.

Вынужденный бежать из Голландской Гвианы, Каванту был схвачен на французской территории в Куру, к востоку от Кайенны. Глупый начальник военного поста не захотел даже выслушать арестованного и немедленно приговорил его к десятидневному тюремному заключению. Взбешенный Каванту выбранил глупца, который послал жалобу к начальству и потребовал, чтобы гасконца приговорили к каторге.

Тот не выдержал и сбежал, пробрался в саванну, а затем, претерпев всевозможные мучения, достиг берега, где нашел средство переправиться на галиоте в Кунани. Из Кунани беглец, сделавшийся настоящим авантюристом, отправился в Мапу, переплыл Арагвари и наконец встретил в Макапе, куда еле дотащился, умирая с голоду, шайку бродяг, с которыми и скитался три месяца.

Такова была история Дезире Каванту из Кадильяка на Гаронне, и вот что подразумевал он под «грехами молодости», которые стремился загладить. Все, что с ним произошло, нисколько не запятнало строгой честности бедного малого и доказывало, самое большее, только его горячность – недостаток, свойственный многим порядочным людям, которые не обидят мухи, если их не трогать, но, выведенные из терпения, способны причинить величайшее зло своему ближнему.

Эти интересные похождения Каванту рассказывал Жану и его сестре во время долгих часов отдыха, которому предавался по необходимости, чтобы дать зажить своей ране.

Однако же на третий день он настолько поправился, что стал поговаривать о том, что нельзя оставаться в бездействии и воображать, что всякая опасность миновала. Такая беспечность легко могла погубить их.

– Ведь вы, конечно, понимаете, мои дети, – сказал он, – что эти канальи не оставят нас в покое.

– Я так и думал, – отвечал Жан. – Необходимо принять меры против их дальнейших посягательств.

– Ну тогда, юноша, я скажу тебе, как надо поступить.

И он сообщил Жану, что бандиты, добравшись в лодках до полуострова, оставили их в маленькой бухте лимана в каких-нибудь двух километрах ближе к югу.

В числе этих мелких судов находилось одно с хорошим парусом, которое легко могло уместить всех пассажиров «Сен-Жака». Если бы Каванту с Жаном удалось овладеть этой баркой, то беглецы без труда ушли бы от шайки регатоэс. Тогда им оставалось бы подняться по реке Амазонок до Макапы, чтобы обратиться за помощью к бразильским властям и ходатайствовать о доставке их на одну из пароходных станций. Пароходное сообщение поддерживается в этой местности беспрерывно от Санта-Мария де-Белем-де-Гран-Пара до устья великой реки.

Всем понравился совет смелого гасконца. Но тут же они поняли, что есть одно важное затруднение, и не знали, на что решиться. Было немыслимо приблизиться к опушке леса из опасения попасть в засаду, и, следовательно, оставалось идти болотистой полосой берега, которая кишела кайманами; остов «Сен-Жака», брошенный на произвол судьбы, неминуемо должен был сделаться добычей бандитов, прятавшихся в лесу. Оставить же индианку с сыном сторожить корабль и защищаться от нападения было все равно, что обречь их обоих на верную гибель. Второе препятствие, не менее важное, как и первое, заставляло беглецов колебаться еще сильнее. Унести с судна всю провизию и боевые припасы было решительно невозможно. Между тем бросить их значило бы предоставить неприятелю свободно воспользоваться ими. Это уж выходило совершенно по пословице: «Заменить свою кривую лошадь слепой».

Но хотя снабдить врагов всем необходимым было и нежелательно, и прямо опасно, однако бегство представлялось таким необходимым, что его следовало зрело обдумать. Осажденные хорошо понимали, какая перспектива угрожает им в недалеком будущем: ни больше ни меньше, как смерть от голода.

Несчастные посвятили целый день серьезному размышлению, и когда вечером снова собрались на совет, их решение было единодушно принято. Они одобрили план, предложенный раньше гасконцем. С каким бы риском ни было сопряжено его осуществление, смелая попытка все-таки пугала менее, чем предстоящие муки голодной смерти.

Желая положить конец дальнейшим колебаниям, Жан решил действовать безотлагательно и бежать в ту же ночь.

– Конечно, – сказал он, – переход по лагунам представляет множество препятствий, но их нельзя назвать неодолимыми. Достаточно достичь морского берега по прямой линии, а там идти по самому краю, шагая по мелкой воде, пока мы дойдем до того пункта, где регатоэс оставили свои лодки. Очень возможно, что таким образом с помощью прилива мы избегнем встречи с кайманами, которые прежде всего водятся в пресной воде.

Это суждение было вполне правильным. Рассчитав момент равного стояния воды, пришли к тому заключению, что отлив кончится около десяти часов. Луна, видневшаяся на три четверти, достаточно освещала местность, так что факелы оказывались совершенно лишними. При ее свете можно было подвигаться по краю берега, хотя это вдвое удлиняло путь до бухты, где стояли лодки неприятелей.

– А вот что, – сказала вдруг Жанна, – как нам быть, если бандиты спят в своих лодках?

Ее простое замечание снова поставило всех в тупик, заставляя отказаться от проекта уйти с парохода. Действительно, этот вопрос следовало решить прежде всего. Пуститься на такой риск значило бы, по примеру древних искателей приключений, сжечь свои корабли. Кроме того, было бы смешно попасть по собственной беспечности в ловушку, которой неприятель даже не думал им расставлять.

Жан примолк. Весь его недавний пыл погас, и даже Каванту, при всей своей предприимчивости, как будто упал духом. Только тишина и спокойствие ночи могли возвратить им необходимую трезвость ума и присутствие духа, чтобы хорошенько обдумать свое положение.

Жан на этот раз раньше обыкновенного занял свой сторожевой пост. Он сел на дверцу люка, который нарочно закрыл, чтобы одновременно наблюдать как за тем, что происходит вокруг, так и за тем, что делается внутри судна.

Спустя каких-нибудь двадцать минут неясный звук, донесшийся из глубины корабельного корпуса, заставил его чутко насторожиться. В узком проходе раздавались шаги. Юноша ясно различал их в безмолвии ночи, как и то, что ходивший человек старался ступать неслышно, крадучись. Первой мыслью Жана было, что его сестра, или Сари, а пожалуй, и Каванту спустились зачем-нибудь в каюты, чтобы сейчас же вернуться наверх.

Однако, окинув взглядом палубу, он убедился, что гасконец лежал под своими одеялами; возле него спала индианка рядом с мальчиком, а немного дальше и Жанна в своем костюме из грубого серого бархата, сшитом ею самой на досуге и придававшем девушке особенную прелесть. Следовательно, никто из этих четверых не мог производить подозрительного шума.

Только тут молодой Риво вспомнил об уцелевшем разбойнике, который, оставшись незамеченным и ранив обеих женщин, успел скрыться внутри корабельного корпуса.

Юноша лег на палубу, приникнув ухом к скважине в крышке люка. Шаги раздались снова и очень явственно. Очевидно, человек, запертый во внутренности судна, осторожно производил там осмотр. Пленник не смел попытаться убежать, предвидя неминуемую гибель. Четыре долгих дня и столько же ночей скрывал он свое присутствие со стойкостью и терпением, достойными краснокожего или караиба, заставляя обитателей «Сен-Жака» предполагать, что ему давно удалось уйти и присоединиться к своим.

Сначала Жан хотел быстро откинуть дверцу люка, сбежать вниз и убить непрошеного гостя, не дав ему опомниться. Разве не было величайшей неосторожностью оставлять так близко возле себя, в самых недрах судна, врага, который мог прямо из мести поджечь пороховой склад, чтобы погубить вместе с собой своих тюремщиков?

Однако в ту минуту, когда молодой человек уже собирался поднять трап, что-то остановило его. Ему пришла в голову другая, гораздо более практичная мысль, которую он и поспешил привести в исполнение.

Риво потихоньку разбудил Каванту, рассказал товарищу в коротких словах о своем открытии и сообщил ему свою идею. Этот человек, этот пленник на борту парохода должен был послужить им для осуществления их плана бегства.

Немного спустя Жан и гасконец, с фонарем в одной руке, с револьвером в другой, открыли люк и, нисколько не стесняясь, разговаривая между собой вполголоса, как люди, которые не боятся, что их подслушают, стали спускаться с лестницы, нарочно замедляя шаги, чтобы дать время разбойнику спрятаться в какой-нибудь закоулок, откуда он мог бы все слышать.

Затем совершенно спокойно, точно купцы, обсуждающие и взвешивающие все шансы успеха какого-нибудь предприятия, товарищи заговорили о предстоящем бегстве, о намерении покинуть на время судно, но, конечно, назначая маршрут, совершенно противоположный тому, который был ими выбран на самом деле. Каванту настаивал на этом пункте.

– Видишь ли, мой мальчик, – говорил он, – самое важное для нас – это достичь Арагвари. Мы, вероятно, найдем там баржу или пироги дикарей, чтобы доехать до Мапы, в стране, примыкающей к Северному мысу. Впрочем, это единственный открытый нам путь. С другой стороны, мошенники отрезали бы нам дорогу, если бы мы и ухитрились пробраться через болото, где лагуны кишат кайманами, что совершенно немыслимо.

– А надо будет поджечь наш корабль?

– Ну, вот выдумал! – воскликнул уроженец Кадильяка. – Эта старая развалина еще пригодится нам и послужит верным убежищем на тот случай, если что-нибудь заставит нас вернуться назад. Уж лучше ночевать здесь, чем под открытым небом.

Все эти рассуждения, само собой разумеется, достигали до ушей бандита. Он не пропускал из них ничего, ловя на лету каждое сказанное слово. Западня была поставлена ловко, и мошенник должен был неминуемо попасть в нее.

Между тем, беседуя с товарищем, Жан не терял понапрасну времени. Он собирал лишние карабины, патроны и снаряды, которые нельзя было захватить с собой, и складывал их в кучу, чтобы сделать негодными к употреблению, предвидя, что осаждающие овладеют покинутым судном. В то же время Каванту наливал бутылки ромом, наполнял свои карманы сахаром и кофе, запасаясь на дорогу всем необходимым; он захватил даже кое-какую посуду: миску, кастрюлю и спиртовую лампочку. Затем, довольный своим искусством, с которым он упаковал все эти предметы, гасконец, потехи ради, приготовил большое количество пуншу, чтобы осушить, по старинному обычаю, «прощальную чашу», расставаясь с «Сен-Жаком».

Только тут разбудили Жанну, Ильпу и Сари. Они вооружились на скорую руку и под предводительством Каванту спустились поочередно с корабля по длинной веревочной лестнице, висевшей на боку штирборта, что давало возможность беглецам как можно дольше скрываться в тени, отбрасываемой корпусом парохода, со стороны, противоположной выступу скалистого берега.

Но чтобы окончательно убедиться в успехе своей стратегии, Жак повис под выгибом ахтерштевня, во впадине одного из клюзов, откуда мог видеть палубу и наблюдать за действиями пленника.

Как только маленькая компания спустилась на песок низменного берега, она прямо направилась к морю. То был час прилива. Море поднималось уже в течение сорока минут. Жану пришлось немного подождать, пока бандит выглянет из своего убежища.

Но вот шаги внутри судна убедили его, что этот человек решился, наконец, воспользоваться своей свободой. Дверца люка была нарочно поднята. Оттуда высунулась голова разбойника, бросавшего вокруг боязливые взгляды. Потом из люка показался его корпус, и наконец на палубе выросла вся его фигура.

Он не стал долго раздумывать. Уверенный, что на корабле нет ни души, бродяга поспешил известить о том своих товарищей.

Жан видел, как он перешагнул через борт и спустился по наружной лесенке на скалистый перешеек. Тогда сам Риво соскользнул по кабелю, привязанному к боку судна, и побежал к своим, которые успели дойти до края берега, куда уже набегали первые струи прилива.

– Мы все поставили на карту, – сказал он с оттенком грусти. – Нам надо во что бы то ни стало достичь своей цели.

И маленький отряд, живо изменив направление, повернул к югу, чтобы скорее дойти до стоянки бандитов (которые должны были непременно броситься грабить покинутый корабль) и овладеть их лодками, оставленными на берегу.

К несчастью, быстрая ходьба была невозможна; она замедлялась необходимостью идти в морской воде, оттеснявшей назад приток воды из лагун, удаляя таким образом от берега крокодилов. Тем не менее на протяжении около мили путешественники могли подвигаться вперед без особенных затруднений. Из всех животных, бывших с ними на пароходе, они взяли с собой только троих ягуаров, драгоценных помощников на случай нападения. Но молодые представители кошачьей породы, такие же враги сырости, как и обыкновенные кошки, обнаружили положительное отвращение к этой прогулке по тинистым лужам побережья. Чтобы они не отставали, Жану пришлось взять одного из них себе на спину, Ильпа понесла другого, а Каванту, помирившийся с тиграми после своей первой встречи с ними, был принужден тащить третьего, хотя и не совсем доверял его кротости.

Эта прибавка к прежней ноше не могла облегчить трудного перехода. На каждом шагу маленький отряд встречал какое-нибудь препятствие: тут скользкое возвышение, поросшее болотной травой, там впадину, глубину которой было трудно определить под наполнявшей ее водой. Отсюда падения и чувствительные ушибы, неожиданные холодные ванны, откуда беглецы выходили, стуча зубами от озноба. Нельзя было слишком близко подходить к берегу, потому что луна, облегчавшая ходьбу, освещая дорогу, могла также выдать неприятелю соседство маленького отряда. Впрочем, кайманы были тут, чтобы напоминать при случае об опасности приближаться к лагунам. Слышно было, как они плескались и терлись своими чешуйчатыми телами в стоячей воде болота, превращенного при блеске лунных лучей как бы в расплавленное серебро.

Через час утомительной ходьбы беглецы почувствовали, что почва становится выше. Лагуна кончалась. Скалистый мыс наподобие того, на котором стоял «Сен-Жак», замыкал ряд песчаных береговых отмелей и подобно дамбе охватывал бухту совершенно спокойную с виду. Пять барок дремали здесь на якоре. То было становище бандитов.

Там не оказалось ни души. Все послушались совета их товарища, бежавшего с парохода, и бросились кратчайшим путем по высокому скалистому берегу, спеша овладеть покинутым судном. Хитрость осажденных удалась вполне.

– Не станем терять ни минуты, – скомандовал Каванту. – Отплывем поскорее.

Он побежал к самой крупной барке. В одну минуту обе женщины, ребенок и три ягуара заняли на ней места. Жан с гасконцем столкнули судно в воду и подняли якорь. Обратным течением прилива барка была унесена в русло реки. Ветер дул с моря, и поднятый парус быстро раздувался. Пятеро спасенных долго молчали, благодаря Бога в глубине души за свое неожиданное избавление, глядя на удалявшийся берег моря и открывавшийся перед ними берег реки, куда неудержимо уносило их могучим напором прилива.

Вдруг Жанна, повернувшись к северу со слезами на ресницах, чтобы взглянуть в последний раз в ту сторону, где остался «Сен-Жак», так долго служивший им надежным убежищем, громко вскрикнула, произнося такую странную фразу:

– Какой удивительный свет! Неужели уже восход солнца?

– Восход! – в один голос воскликнули Жан и Каванту. – Что с тобой?! Ведь всего два часа утра!

Все оглянулись в ту сторону, куда указывала рукой молодая девушка. Красноватое зарево подымалось на небе, выделяясь яркой широкой полосой среди окружающего мрака.

– О, Боже мой! – воскликнул Жан. – Я понимаю, что это значит. Эти животные, должно быть, напились вина, оставшегося в трех бочках, и подожгли…

Он не успел договорить. Страшный грохот, хотя и ослабленный расстоянием, потряс слои воздуха, и по темному небосклону рассыпались мириады искр, напоминая гигантский сноп ракет при фейерверке.

Предположение Жана было совершенно основательно. Остов «Сен-Жака» взлетел на воздух.

XII. Индеец-герой

В тот момент, когда маленькая колония покинула разбитый пароход, разбойник, бежавший благодаря уходу своих тюремщиков, поспешил прежде всего известить о случившемся своих товарищей.

Для них это было настоящим событием, неожиданной богатой поживой. В продолжение пятнадцати дней, пока бандиты с таким упорством осаждали пострадавшее судно, они достигли только того, что потеряли человек двенадцать, причем приблизительно столько же было раненых, и лишились понапрасну части своего оружия, растратив попусту массу зарядов. Вдобавок на этом пустынном берегу Атлантического океана, между лиманом величайшей из рек на всем земном шаре и устьем Арагвари, трудно было найти себе пропитание. Если они не хотели умереть с голоду или кидать между собой жребий, кому быть съеденным товарищами, как это случилось с уцелевшими людьми экипажа «Медузы», им оставалось или броситься преследовать тукано, вытесненных ими с полуострова, или вернуться в саванну и девственный лес к юго-востоку.

Очень вероятно, что если бы Каванту и Жан знали о безвыходном положении неприятеля, они не решились бы на отчаянный шаг, пустившись наудачу в утлой барке по водам грозного Мараньона. Но они не догадывались о том. Да и как было им что-нибудь знать, если осаждаемые переговаривались с шайкой регатоэс только посредством своих карабинов? Ведь перестрелка – довольно неприятный способ вести беседу и плохо истолковывает добрые чувства обеих враждующих сторон.

Между тем бандиты находились в таком унынии, что новость, принесенная товарищем, привела их в какое-то исступление. Они так торопились овладеть разбитым судном, ожидая найти на нем несметные сокровища, что эта поспешность заставила их пренебречь самыми элементарными мерами предосторожности. Никто не согласился остаться стеречь лодки, все бросились, подстрекаемые жадностью, к «Сен-Жаку», который наконец-то стал их добычей.

Они явились туда всем скопищем, без малейшего порядка, не заботясь о какой-либо дисциплине, безо всякого уважения к иерархии. Усилия сеньора Магалиао внушить им хоть тень повиновения вызвали только насмешки со стороны этих непокорных солдат.

Кроме того, шайка понесла значительные потери. Из числа шестидесяти человек, пришедших к мысу Сен-Жак, осталось всего тридцать пять. Меткие выстрелы Каванту, Жана и Ильпы, а затем убийственный залп митральез истребили почти половину бродяг. Кто был убит наповал, кто получил смертельные раны, так что ряды их сильно поредели. Да и среди этих тридцати пяти уцелевших, которые с яростью кинулись теперь на лакомый кусок, добрая треть, изнуренная болотными лихорадками, голодом и дурной пищей, походила на выходцев с того света, ходячих мертвецов, неспособных оказать сопротивление малейшему приступу серьезной болезни.

Когда они увидели покинутое судно, они сначала остановились в нерешительности, как будто онемели от невольного чувства почтения. Может быть, их пугала мысль о засаде или на них нашел необъяснимый страх, который наводят на суеверных людей развалины.

Действительно – при ярком фосфорическом свете месяца этот опустевший и безмолвный остов был так же величав, как руины какого-нибудь аббатства или укрепленного замка, где носятся воспоминания и призраки минувших времен.

Однако это колебание длилось недолго. Жадность, корыстолюбие, усиливаемые действительной нуждой в съестных припасах, тотчас взяли верх над всем остальным.

Вместо того чтобы подвигаться вперед осмотрительно, без шума, чтобы в случае опасности вовремя заметить ее, разбойники начали прыгать со скалистых утесов перешейка в траншею с дикими, громкими криками. Многие не захватили даже с собой оружия, до того они были уверены в успехе. Многие при падении ломали ногу, вывихивали руку или сильно ушибались. Тем не менее все, очутившись на палубе судна его единственными хозяевами, предались необузданному веселью: прыгали, скакали, орали, плясали до упаду. Наиболее отчаянные набросились на кур и цыплят, тут же резали их и ощипывали, собираясь стряпать ужин. Двое из них закололи барана и обдирали с него шкуру.

Напрасно Магалиао старался их образумить, упрекая подчиненных за отсутствие всякой бережливости. Они ничего не хотели слушать. Более благоразумные спустились внутрь корабля на поиски денег. Но несгораемый денежный сундук был пуст, и разбойники со злости разразились богохульствами и проклятиями. Между ними тотчас завязалась перебранка, перешедшая в драку, а затем и кровопролитие. Навахи и мачете замелькали в воздухе, и свалка вскоре кончилась трагически: двое убитых и пятеро раненых.

Тут доведенные до пароксизма ярости бандиты принялись за дело разрушения. Они отыскали в кладовой бочки с вином и утопили в нем горечь своего разочарования. Последовала отвратительная оргия, достойная кахири – самого скверного племени индейцев. Столы, стулья, посуда были переломаны, разбиты, исковерканы. Человек двенадцать из шайки с Магалиао во главе, вспомнив о пленных краснокожих, оставленных в лесу привязанными к древесным стволам, сошли с корабля, спотыкаясь и икая, чтобы проспаться на свежем воздухе. На берегу их тотчас одолел непробудный сон под влиянием винных паров. Каждый свалился как сноп где стоял и громко захрапел. Но большинство продолжало безобразную сцену пьянства в каютах несчастного парохода, оставленных Жанной в безукоризненной чистоте и опрятности.

Бесчинства охмелевших бродяг продолжались до двух часов утра, когда один из пьяниц, дошедший до скотского состояния, предложил с глупым смехом поджечь остов «Сен-Жака». Его предложение вызвало взрывы дикого хохота и было всеми одобрено.

Некоторые, кто мог еще держаться на ногах, встали и принялись разбрасывать направо и налево зажженные лампы. Огонь сообщился сначала обивке мебели, затем лакированному дереву. Пламя начало лизать стены и, быстро распространяясь с одного конца судна до другого, охватило его багровым отблеском.

Это зарево, поднявшееся на горизонте, и было замечено Жанной с барки, уносившей беглецов.

Даже близость грозной опасности не могла вывести перепившихся бандитов из их отупения. Они не подозревали о приближении ужасного конца, который, однако, не застал их внезапно.

Пожар «Сен-Жака» начался с носовой части; ему понадобился час времени, чтобы дойти до центра судна и наконец до кормы. Только тут произошла неизбежная катастрофа, поразившая виновников бедствия, хотя они легко могли ее предвидеть и спастись.

В пороховом складе хранилось двести фунтов пороху, не считая снарядов для митральез и динамитных патронов, из числа которых Жан мог захватить с собой в дорогу на всякий случай только штук двенадцать. Последовал страшный взрыв. Исковерканный, взломанный, смятый бок корабля разверзся, подобно плавильной печи, извергая во все стороны осколки прекрасно сохранившихся машин, паровых котлов, ящиков. Ни один из забравшихся внутрь парохода не избегнул гибели. Двое пьяниц, свалившихся на скалы перешейка и заснувших здесь мертвецким сном, были раздавлены градом осколков.

Так окончил свое существование «Сен-Жак». Но и в момент гибели доблестное судно оказало услугу своим бывшим обитателям, погубив с собой их низких преследователей.

И грохот взрыва, разбудив эхо лесов, рек и моря, принес опечаленным беглецам весть об этом ужасном конце, об этом последнем акте мрачной драмы, в которой они в течение целых недель были действующими лицами.

Сидя в своей лодке, Жанна, Жан и даже Каванту невольно заплакали. Стоическая Ильпа не выронила ни слезинки, тогда как маленький Сари, тронутый горем своих друзей, присоединился к ним, хотя и не понимая хорошенько, что именно их опечалило.

Был уже белый день, когда оставшиеся в живых разбойники проснулись и опомнились от своего одурения. Увидав следы ночной катастрофы, они сначала оцепенели, а потом пришли в гнев и бешенство.

– Карамба! – заревел Магалиао. – Стоило труда завоевывать этот корабль, чтобы привести его в такое состояние!

Однако же у него не хватило ни времени, ни охоты долго предаваться неистовству. Сильное отчаяние овладело им и его подчиненными, когда они стали находить между обломками всякого рода оторванные члены, головы, страшно изуродованные трупы.

– Это проклятое место! – воскликнул суеверный негодяй. – Уедемте отсюда как можно скорее!

Он начал собирать вокруг себя остальных. Эти отчаянные люди стали внезапно покорными, пораженные ужасающим зрелищем, присмиревшие и молчаливые. Большинство было уверено, что «Сен-Жак» взлетел на воздух не от руки их пьяных, диких товарищей; они считали это делом мести неуловимых и непобедимых врагов, мнимому бегству которых имели глупость поверить. Они покинули остов судна в котором, по мнению бандитов, нарочно была заложена мина.

Уцелевшие бродяги устроили перекличку. С пятерыми пленными индейцами, которых они таскали за собой, отряд состоял теперь всего из семнадцати человек, считая и Магалиао. Следовательно, их было одиннадцать воинов и предводитель. Из этих одиннадцати четверо метисов, замбо, два беглых негра и другие беглецы с каторги. Значит, белых было только пятеро, с начальником шестеро; последний хотя и смахивал на мулата, но не позволял считать себя человеком смешанной крови.

– Идемте! – скомандовал он. – Нам остается только сесть в лодки и, обогнув мыс, войти в устье Арагвари, прежде чем равноденствие принесет нам бурю с севера.

Все побежали к лодкам.

Тут разыгралась новая сцена бессильного бешенства, последовал новый взрыв проклятий и яростной брани, когда бандиты увидели себя одураченными вконец. Сколько недобрых пожеланий было послано вслед лукавым беглецам; но самые страшные громы обрушились на голову Каванту. Против него злодеи призывали всех демонов, своих союзников. Действительно, вмешательство перебежчика было слишком очевидно. Кто, кроме проклятого француза, мог составить такой коварный замысел, с такой точностью указать неприятелю становище своих прежних сообщников?

– Ах, если он нам попадется, – ревели бандиты, – каждый из нас съест по кусочку его сердца!

Тут ненависть и жажда мщения взяли верх над всем остальным у этих людей, преданных необузданным страстям. Разбойники думали только о том, как бы им натешиться над врагами, и вместо того чтобы подняться к северу, они пустились в свою очередь по следам беглецов, которые, не довольствуясь тем, что вырвали у них из рук добычу, еще похитили вдобавок самую лучшую лодку.

С помощью весел преследователи также могли попасть в устье Мараньона и плыть против течения.

Однако Магалиао, хорошо знакомый с этим краем, сделал такое основательное возражение:

– Товарищи, – сказал он, – с нашей стороны будет ужасно глупо, если мы погонимся за ними по реке. Нам ведь их не догнать, потому что негодяи идут под парусами. Но сухим путем мы настигнем их непременно, потому что беглецов неминуемо остановят у кашуэры – порогов Сан-Пабло.

Предводитель разделил своих людей на два отряда и, наученный горьким опытом, велел метисам с неграми охранять лодки и вести их вверх по течению, тогда как сам он с пятью белыми товарищами хотел идти лесом, обходя излучины реки с целью скорее достичь места предполагаемой высадки бежавших.

Пока сеньор делал распоряжения относительно предстоявшей экспедиции, один метис замбо пришел к нему с докладом, что индеец Серафим желает с ним говорить. Магалиао на минуту позабыл планы мести. Его глаза засверкали жадностью, и он уже веселым тоном приказал привести к нему пленного.

– Так ты решаешься, наконец, говорить? – насмешливо обратился начальник к этому человеку, когда тот остановился перед ним. – Очень хорошо делаешь, потому что я не намерен дольше терпеливо сносить все неприятности, которые преследуют меня с некоторых пор.

Индеец, не моргнув глазом после этих слов, заключавших в себе жестокую угрозу, объяснил на своем родном языке тупи, что ему надоели пытки и он готов указать место золотоносных россыпей, до которых так хотелось добраться его палачам.

– Ты сам поведешь нас туда, – отвечал на это Магалиао, – и горе тебе, если ты сказал неправду! – прибавил он, устремив зверский взгляд на бесстрашного с виду Серафима.

В уме у него мелькнуло подозрение. Отчего это пленный, молчавший до сих пор, неожиданно согласился открыть свою тайну?

«Э, – подумал про себя кабальеро, – какая польза этому человеку помешать мне настичь каких-то неизвестных ему беглецов?»

Для большей безопасности, вторично изменив свой маршрут, Магалиао приказал двоим из своих товарищей идти по течению реки, пока он отправится с тремя другими проверить показания Серафима.

Вся шайка должна была сойтись вместе у порогов Сан-Пабло, где прибывшим раньше следовало дожидаться остальных.

После еще нескольких наставлений и советов товарищи расстались. Начальник со своими спутниками направились прочь от берега вслед за пленником, бесстрастное лицо которого не обнаруживало ни тени удовольствия или досады.

Они шли таким образом около трех часов, останавливаясь порой, когда Серафим, рассматривая почву под ногами, казалось, что-то рассчитывал в уме.

В настоящее время все подозрения предводителя рассеялись, и по мере того как они подвигались вперед, его нетерпение все возрастало.

– Вот тут! – воскликнул наконец индеец, указывая жестом небольшой квадрат земли, недавно взрытой и увлаженной одним из тех потоков, которые внезапно образуются от проливных экваториальных дождей.

В ту же минуту все четверо регатоэс принялись с лихорадочной поспешностью рыть землю своими ножами под равнодушным взглядом пленного, стоявшего в нескольких шагах от них в позе, какую могут принимать только убежденные фаталисты.

Эта первая попытка не привела, однако, ни к каким результатам. Клинки пачкались понапрасну, как и руки, переворачивая почву бухты.

– Глубже! – отвечал Серафим на гневные вопросы бандитов.

И снова, согнувшись над расширявшейся ямой, они с ожесточением принимались за работу.

Индеец по-прежнему оставался невозмутимым.

В эту минуту ему было сравнительно легко убежать, потому что разбойники сняли путы с его ног и только тонкая веревочка стягивала его руки за спиной повыше локтей.

Дикарь был мужчина сильный и хорошо сложенный. Казалось, простого усилия было бы достаточно ему, чтобы порвать свои непрочные узы. Однако он этого не сделал. С той же упорной невозмутимостью пленник продолжал ободрять поиски своих четверых спутников, а при каждом упреке, обращенном к нему, ограничивался тем, что повторял, не выходя из своего флегматического спокойствия:

– Вы плохо ищете. Это, пожалуй, оттого, что у вас нет нужных орудий.

Между тем время проходило, надвигалась ночь. Она внезапно опустилась на землю, без сумерек, захватив бандитов за бесплодными поисками золота.

Только тут индеец сбросил с себя маску равнодушия. Молния ненависти вспыхнула у него в глазах, тогда как вызывающий смех сорвался с его губ. Он сам начал высмеивать своих мучителей.

– Глупцы, – говорил им краснокожий на своем наречии, пересыпая его португальскими словами, – неужели вы могли поверить, что я, рукуйен, выдам вам свою тайну и укажу, где найти то золото, из-за которого вы совершаете столько преступлений?

Он не успел сказать ничего больше. Магалиао кинулся к нему с занесенным ножом в руке. Серафим видел, что ему готовится, но не пытался уклониться от удара, отвести клинок хотя бы машинальным движением. К чему? Эти люди могли его убить. Гораздо лучше умереть сейчас, без лишних мучений.

Однако удар не был нанесен. Мулат одумался. Он подал знак, и сообщники бросились вчетвером на безоружного.

– Не так надо покончить с ним! – заревел злодей. – Я хочу насладиться его агонией.

Тогда они крепко связали несчастного, и трое негодяев принялись собирать большими охапками сухой хворост, который сложили в кучу наподобие костра и бросили на него свою жертву.

– Ха-ха! – хохотал Магалиао. – Ты хотел посмеяться над нами. Напрасно! Теперь наша очередь потешиться над тобой.

Серафим не оказывал ни малейшего сопротивления. Он стоически жертвовал своей жизнью, ожидая конца пыток.

Но это презрительное спокойствие приводило начальника шайки в еще большую ярость.

– Эй ты! – крикнул он, весь дрожа от бешенства. – Скажи-ка нам, коли у тебя уж развязался язык, почему тебе вздумалось нас одурачить?

Против всякого ожидания и к великому изумлению палачей, индеец заговорил:

– Хорошо, я вам скажу всю правду, – начал он, – чтобы мое мщение было полным, чтобы прежде, чем умереть, я мог насладиться вашей бессильной яростью, вашим гневом на то, что вы, как глупцы, выпустили из рук тех, кого преследовали.

– А! Так ты сочувствуешь этим беглецам?

– Да, – объявил пленник, – потому что в числе их находятся жена моя Ильпа и сын наш Сари, также бежавшие от вас. Я хотел спасти тех белых, так как они приютили, кормили и берегли мою семью. Если б вы не послушались меня, то, пожалуй, догнали бы их у кашуэры Сан-Пабло. Теперь же она осталась у нас позади, а те, которых вы разыскиваете, плывут дальше по реке, не боясь вашего мщения. Вы можете меня убить, если это доставит вам удовольствие, я уношу с собой тайну бухты с золотыми россыпями и умираю довольный, что помешал вам совершить новое преступление.

Бандитов окончательно взорвало признание индейца. Они всей гурьбой набросились на него и пустили в ход свои мачете, принимаясь всячески калечить и уродовать несчастного.

Свирепые регатоэс, жестокие потомки прежних завоевателей Америки, сохранили варварские нравы своих предков.

Вид проливаемой человеческой крови, мучения и ужас предсмертной агонии радуют их сердца, веселят их и опьяняют так же сильно, как зрелище боя быков, приятно волнующее душу истого испанца.

Магалиао не хотел, чтобы Серафим умер сейчас же. Он не велел окружавшим его чудовищам наносить своей жертве ни одной раны, которая могла бы принести несчастному избавление, прекратив его жизнь. Напротив, он желал, чтобы его враг исходил кровью изо всех вен, терзаемый москитами и вредными мухами, жала которых будут удваивать нестерпимую боль бедного индейца.

И вот отточенные клинки начали свою работу на теле пленника, с целью вырвать у него жалобу или стон. Мучители прибегали ко всевозможным жестокостям, какие только могли изобрести. С рассчитанной, зверской медленностью пытали злодеи беззащитного Серафима. Острие кинжалов проводило полосы на его коже, чертило на ней замысловатые узоры, сочившиеся кровью. Вскоре все тело жертвы обратилось в одну сплошную рану и стало похожим на бронзовую статую, по которой текли алые струйки с головы до ног.

Серафим героически выносил решительно все. Он не кричал, не просил пощады. Нестерпимая боль едва вырвала у него несколько тяжелых вздохов, когда силы оставили его.

Он боролся долго – слишком долго даже для удовольствия своих палачей. Они утомились первые жестоким мучительством, и вскоре Магалиао, желая положить конец кровавой потехе, сам приказал поджечь костер. Все огнива щелкнули разом. Пламя сообщилось сухой траве и валежнику.

– Уйдемте отсюда, – распорядился мулат, увлекая своих товарищей по направлению к реке.

Они бросили тут Серафима в обмороке, исходившего кровью изо всех пор. Эта кровь продолжала сочиться и текла капля за каплей на сухой хворост костра и на прутья, начинавшие трещать по мере того, как их охватывал огонь. Несчастному индейцу не оставалось никакого спасения; он был обречен на самую ужасную смерть.

В то же время четверо злодеев, блуждая в потемках, старались найти дорогу к берегу, чтобы примкнуть к товарищам, поехавшим на лодках; последние должны были находиться уже недалеко от кашуэры. Но это было еще не единственным затруднением, которое приходилось преодолеть.

Разбойники бродили под навесом деревьев. Густая растительность девственного леса, в особенности после зимних дождей, не пропускала лунного света и скрывала от глаз небо.

Ночь в девственном лесу, как и в саванне, есть царство опасности и ужаса. Бандиты прекрасно знали это, и теперь, когда они утолили свою отвратительную жажду мести, на душе у них было так же смутно, как и перед глазами. Их преследовали упреки совести – не раскаяние в совершенном проступке, как это бывает у прямых натур, способных исправиться после случайного падения, – но смутный, безотчетный страх, видящий всюду неумолимых судей, населяющий призраками безмолвное уединение, одним словом – тот тайный ужас, который нападает на человека, когда он не может уйти от самого себя, который придает своим видениям неуловимые формы и умножает до бесконечности орудия своей пытки.

Однако дело не ограничивалось такой нравственной боязнью. Более серьезные причины увеличивали тревогу бандитов.

Лес был полон невидимых врагов, присутствие которых давало о себе знать только слабыми звуками или неприятным прикосновением. Резкое шипение раздавалось порой в густой траве. Пифоны, анаконды, ужасные водяные змеи, достигающие до восьми метров в длину, треугольноголовые мапаны населяли эту глушь; потревоженные во время сна, они поднимались с гневным дыханием. Вампиры задевали бандитов своими волосатыми крыльями, громадные мигалы падали на них с ветвей.

Время от времени две красные или зеленые точки, блестевшие фосфорическим светом, указывали им на близость дикого зверя, и они трепетали, боясь нападения ягуара, самого страшного из четвероногих хищников.

Бесчисленные москиты, ядовитые мухи прилипали к их лицу и рукам, покрытым испариной, и бродяги были принуждены с ожесточением отмахиваться от них, что еще удваивало усталость. От беспрестанных укусов этих насекомых кожа краснела, и нестерпимая жгучая боль на ужаленных местах была способна довести до бешенства.

Между тем нельзя было и думать остановиться на отдых среди этого мрака. Оставалось идти решительным шагом, безостановочно, до места условленной встречи с двумя другими товарищами. Эта ожесточенная, прямо отчаянная борьба продолжалась целую ночь.

Наконец настал день. Если вся природа приветствует его с радостью, то для этих злодеев, запятнанных всевозможными преступлениями, благодетельный утренний свет, вероятно, был еще отраднее, чем для всех прочих. Однако он не принес им радости.

Блуждая наудачу в потемках, они заблудились. Бандиты не могли определить правильного направления и зашли чересчур далеко, совершенно в противоположную сторону, где были накануне. Теперь им приходилось возвращаться назад, чтобы дойти до места назначенной стоянки барок, которые, борясь с течением отлива, должно быть, давно уже остановились у начала порогов Сан-Пабло.

Бродяги добрались наконец до берега. Перед ними расстилался рукав Мараньона со спокойными зеленоватыми водами и роскошной растительностью по берегам.

Река текла, следуя естественному склону своего русла, и утренние лучи солнца осыпали ее дождем золотых блесток, точно целые слитки золота таяли в светлом хрустале ее спокойной поверхности.

С тех пор как бандиты отправились в свою экспедицию по следам Серафима, одурачившего их обещанием указать бухту с золотым песком, вода прибывала уже два раза. Теперь снова начался отлив, и злодеи, измерив глазом бесполезно пройденный путь, рассчитали, что им предстоит сделать еще около восьми миль, чтобы присоединиться к отряду, плывшему на лодках.

Взрыв ярости заставил их разразиться проклятиями против несчастного Серафима, которого, в данный момент, конечно, уже не было в живых. Пламя костра, вероятно, давно пожрало израненного индейца. Устав поносить мертвеца, негодяи стали браниться между собой и не щадили даже своего жадного начальника, слепое корыстолюбие которого довело их до смешного и в то же время жестокого промаха.

Итак, умирая с голоду, изнуренные усталостью, с пересохшим от ругательств горлом, горевшим невыносимой жаждой, разбойники снова пустились в путь к порогам Амазонки, еле держась на ногах, спотыкаясь от изнеможения.

XIII. Попались в западню

Лодка с беглецами шла прекрасным ходом, скользя по спокойным водам Амазонки. Морской прилив и ветер подгоняли ее, и она быстро продвигалась вперед, делая около шести узлов в час, по словам Каванту, который употреблял для измерения ее скорости лаг собственного изобретения.

Таким образом на рассвете путники удалились уже на расстояние сорока миль от своих врагов.

К несчастью, плавание по рекам Южной Америки настолько же затруднительно, насколько и прелестно. Если здесь зачастую приходится плыть между берегами, окаймленными деревьями, по каналам, где зеленые ветви образуют восхитительный лиственный свод, зато нередко путь внезапно прерывается порогами, грядами, которые засыпаны острыми камнями.

В таких местах суда неминуемо разбиваются, если не принять необходимых предосторожностей. Обыкновенно их проводят через пороги посредством бечевы, высаживаясь на берег и привязав к лодке крепкий кабель. Таким способом удается благополучно миновать опасное препятствие.

Собственно, слово «кашуэра» означает почти то же, что водопад, но этим же именем называют те быстрые водовороты, где вода кипит точно в котле, омуты в виде воронки, образующиеся только временно при начале прилива и отлива.

Легкий ход барки поддерживался с одинаковой скоростью приблизительно до полудня, то есть до тех пор, пока можно было держаться фарватера, что представляло нелегкую задачу.

Амазонку можно назвать настоящим рукавом моря на протяжении пятидесяти километров от ее устья. Громадная река то разливается на необъятном просторе, подобно озеру, где не видно берегов, то дробится на множество каналов, переплетающихся между собой настоящим лабиринтом вокруг какого-нибудь зеленеющего архипелага.

Как раз в один из таких каналов попала наконец и барка, несшая на себе пятерых беглецов. Необыкновенно стремительное течение, ослабленное сначала морским приливом, снова приняло обычную быстроту, как только начался отлив, и речные волны не встречали более препятствия. Сверх того, глухой шум возвестил пловцам, что поблизости находятся пороги. Вскоре он усилился. То был протяжный рев вперемешку с оглушительным треском, подобным раскатам грома. Вместе с тем ход лодки замедлился, и судно после долгих усилий не могло больше бороться с течением.

– Эдакая досадная помеха! – пробормотал гасконец. – К сожалению, нам остается только покориться. Выйдемте на берег и потащим барку бечевой, насколько хватит сил.

Другого выбора, к несчастью, не было. Каванту, как умел, направил судно между двумя камнями, торчавшими из воды, и причалил довольно благополучно к берегу, где деревья уже значительно редели, указывая на то, что лес постепенно уступал место саванне.

Все вышли на землю. На носу барки крепко привязали кабель и осторожно повели ее дальше, стараясь, чтобы она не особенно сильно ударялась о подводные рифы. Это прохождение порогов заняло много времени и сильно измучило экипаж, работавший по сменам – без различия возраста и пола конвоиров. Жанна тянула бечеву в одной смене с маленьким индейцем. Только Изумруд, Золотая Шубка и Бархат, по-видимому, находили величайшее удовольствие в невольной высадке на берег. Как множество представителей человеческой расы, они предпочитали самому комфортабельному помещению на корабле прочный «коровий пол» у себя под ногами.

Чтобы миновать все гряды рифов, понадобилось полтора часа времени. Кашуэра Сан-Пабло более растянута, чем высока, она выступает только при отливе, тогда как при высоком стоянии воды пороги покрываются ею.

– Если б мы могли переждать, нам не пришлось бы так трудиться, – объяснил Каванту.

– Конечно, – подтвердила Жанна, успевшая преодолеть свое печальное настроение после отъезда, – конечно, господин Каванту. Но мы никак не могли мешкать.

Наконец последние стремнины были пройдены, оставалось только сесть опять в лодку и плыть дальше. Однако усталость, или, говоря точнее, изнеможение путешественников было так велико, что все единогласно приняли предложение молодой девушки – расположиться под сенью купы великолепных черных кедров в лощине, чтобы поесть в первый раз после бегства с «Сен-Жака».

– Гм! – озабоченно заметил на это гасконец. – По-моему, с нашей стороны большая неосторожность останавливаться здесь. Но делать нечего! Человеческие силы имеют свои границы, и отдых нам необходим. А затем, если те мошенники вздумают преследовать нас, – ну что же! – мы станем защищаться. Ведь не съедят же они всю нашу маленькую колонию тут, как не съели там.

– А вы полагаете, господин Каванту, – спросила Жанна, – что эта шайка способна погнаться за нами?

– Дорогая малютка, – отвечал тот, – здесь нет ничего невозможного. Они способны на всякую низость, понимаете? О, я хорошо знаю этих собак! Регатоэс готовы бросить все ради удовольствия отомстить. Этот народец живет индейским перцем и сигареткой. Да наконец, после той превосходной штуки, которую мы сыграли с ними, не могут же они питать к нам нежных чувств, согласитесь сами!

– И вы опасаетесь, – спросил в свою очередь Жан, – что негодяи ожесточились против нас за свою неудачу?

– От них можно ожидать всего, и говоря откровенно, у меня только одна надежда на то, что они взлетели на воздух вместе с «Сен-Жаком», напившись до бесчувствия. Дорого бы я дал, чтобы следующий прилив принес их трупы, и клянусь тебе, мальчик, я не взял бы с них ничего за приличное погребение со всеми почестями, каких они заслуживают.

Этот балагур был решительно неистощим на веселые шутки при самых критических обстоятельствах, и его выходка была встречена громким смехом.

Беглецы с большим аппетитом поели консервов, взятых с корабля. Однако их приходилось беречь, потому что продолжительность путешествия нельзя было рассчитать заранее, а тем более угадать, когда явится возможность пополнить запас провизии. Между тем усталость одолевала так сильно, местечко для отдыха было выбрано так удачно, что путники крепко заснули. Когда они пробудились, на небе сияли звезды; ночь подкралась совершенно незаметно.

– Хо-хо! – воскликнул Каванту, вскочивший прежде всех на ноги. – Какую глупость сделали мы! Тем хуже, клянусь честью! Теперь надо ее исправить, благо мы восстановили свои силы.

– Все явились на перекличку? – с тревогой спросила Жанна.

– Все, не исключая и кошек.

Гасконец говорил правду: маленькая компания была вся налицо. Одни ягуары не воспользовались остановкой, чтобы уснуть. Да эти удальцы и не нуждались в отдыхе. Едва завидев лес, свое родимое убежище, куда они не заглядывали целых пять месяцев, молодые зверьки почуяли свободу и бросились туда, предвкушая все прелести охоты. Однако достаточно было Жану свистнуть, чтобы они вернулись на его зов.

Возвращение этих милых созданий представляло настоящее триумфальное шествие. Все трое поохотились удачно. Бархат нес за шею великолепного зайца, задушенного им в норе. Золотая Шубка тащил за лапу молодого пекари – мексиканскую свинку – месяцев шести, почти сверстника своего убийцы. Наконец, Изумруд, согласно своим более мирным наклонностям, поймал огромную рыбу, род голавля, довольно схожего по своим размерам с латусом, который водится в водах Нила и Средиземного моря.

– Молодцы, ребята! – воскликнул Каванту, хлопая в ладоши, между тем как миловидные животные, точно охотничьи собаки высшей дрессировки, положили свои трофеи к ногам Жанны, погладившей их в знак одобрения.

– Теперь садиться в лодку и марш в дорогу! Мы сварим все это на барке, – скомандовал Каванту.

Добыча ягуаров была сложена на корме; беглецы готовились уже к отплытию, как вдруг внезапный шум, донесшийся из лесу, заставил их вздрогнуть. Там раздавались яростные голоса, осыпавшие кого-то бранью. Богохульства, проклятия лились потоком, и к ним порой примешивался как будто предсмертный стон.

Ильпа, необыкновенно молчаливая со времени ухода с корабля, принялась стонать и плакать. Жанна потихоньку стала расспрашивать ее о причине такого внезапного отчаяния.

– Это он, – с горестью произнесла индианка, – это он, я узнаю его голос!

– Кто он? – с живостью спросила молодая девушка.

– Он, он! Серафим, мой муж!

– Тише! – прошептал Каванту, также узнавший по голосу своих буйных товарищей.

Маленький отряд вооружился без шума и стоял наготове, с карабином у плеча. Стоны и крики затихли. Слышался только треск сухого дерева, пожираемого пламенем. При лучах месяца Жан и его друзья увидели четыре человеческие тени, шагавшие под слабо освещенными деревьями. Через минуту тени углубились в чащу.

– Четверо! – сказал Жан. – Следовало бы застрелить их без милосердия. По крайней мере, четырьмя неприятелями было бы меньше.

– Хорошо, – возразил гасконец, – а что мы стали бы делать, если бы на нас напала целая шайка?

Он говорил правду. В теперешнем положении беглецов храбрость являлась второстепенной вещью; осторожность должна была стоять на первом плане. Им следовало думать прежде всего о бегстве, а в открытую борьбу вступать лишь в случае крайности.

– Не станем забывать, что нам надо добраться до Маканы, – прибавил Каванту.

Между тем стоны в чаще возобновились, а треск огня прекратился.

– Там, несомненно, кто-то страдает, – прошептал Жан, взволнованный жалобными криками.

– Конечно, злодеи совершили какое-нибудь новое преступление, – подтвердил южанин, пальцы которого судорожно сжимали ствол карабина. – Какая досада, что мы не могли расправиться с ними по-своему!

– Серафим! Серафим! – не переставала повторять рыдающая Ильпа.

Остальным сделалось невыносимо жутко. Плачу женщины вторило эхо предсмертных воплей, раздававшихся в лесу. Было ясно, что какой-то человек боролся там, в нескольких шагах от маленького отряда, с ужасами агонии.

– Пойдемте, Каванту, последуем доброму порыву! – сказал вдруг Жан. – Благодеяние, оказанное ближнему, никогда не пропадает даром, гласит пословица. Да как бы ни было, совесть не дозволяет нам бросить несчастного на произвол судьбы, не сделав попытки помочь ему.

– Будь по-вашему! – со вздохом согласился гасконец. – Только это дело слишком рискованное, сын мой!

– Брат говорит правду, господин Каванту, – с жаром вступилась Жанна. – С нашей стороны это было бы низкой трусостью.

Слова девушки восторжествовали над последними колебаниями осторожного малого. Он первый бросился в кустарники, говоря:

– Хорошо, если так, моя милая, вперед! Я согласен на все.

Товарищи последовали за ним. Однако ягуары опередили их. Трое телохранителей Жанны кинулись в верную дорогу.

Предположения беглецов оправдались: действительно, несчастный, умиравший в темной лесной трущобе, оказался мужем Ильпы, Серафимом, замученным разбойниками.

Они вскоре достигли того места, где Магалиао со своими сообщниками тешился над беззащитным пленником. Однако злодеи чересчур поторопились. Разведенный ими костер погас; его пламя даже не коснулось окровавленного тела жертвы. Увидев страдальца, Ильпа и Сари залились слезами и бросились обнимать его в жестоком отчаянии.

– Человек этот ранен не смертельно, – сказал Каванту. – Он может выздороветь. Взгляните сами: все его раны поверхностны. Мерзавцы хотели сжечь беднягу на медленном огне! О, низкие твари!

– Не станем терять здесь времени, – заметил Жан. – Унесем его с собой. Мы займемся им на барке.

Мужчины подняли индейца и перенесли его в бессознательном состоянии на судно, где осторожно уложили, предварительно разрезав веревки, которыми он был связан. Жанна с помощью Ильпы обмыла раны Серафима; к счастью, они не сильно сочились кровью. Ножи безжалостных бандитов только надрезали мясо, но не особенно глубоко. Еще раз аптечка миссис Эллиот, которую девушка не забыла захватить с собой, пригодилась как нельзя лучше. Каванту уже поднял парус, и лодка плавно заскользила по тихим водам. Около десяти часов вечера ее ход был облегчен морским приливом, так что ей приходилось теперь бороться только с течением. Но к утру слабый ветер, лишь слегка надувавший парус, окончательно спал, а наступивший отлив снова давал о себе знать. Продвигаться вперед стало невозможно. Приходилось стать на якоре поблизости мелкого притока, в бухте, кишевшей аллигаторами. Поэтому путешественники предпочли причалить у высокого берега, окаймлявшего саванну, и пошли отыскивать тенистое местечко под деревьями не столько для себя, сколько для раненого, потому что весенний зной становился все более ощутимым.

Индеец при всех своих пороках, которые поддерживает в нем безнравственная религия дикарей, и несмотря на злоупотребление крепкими напитками, каапи и кашава, обладает до зрелого возраста крепким здоровьем и выносит какое угодно напряжение. Жизнь под открытым небом, среди приволья лесов и пустынь, пожалуй, способствует этой невероятной выносливости. Туземцы могли бы еще более развить ее в себе, если бы соблюдали правила гигиены.

Серафим не уступал любому из своих соплеменников в здоровом телосложении и физической силе. Он доказал это в настоящем случае, несмотря на ужасные раны, нанесенные ему свирепыми мучителями. К тому же время года было одно из самых неблагоприятных, когда обновление земли содействует развитию всех смертоносных зародышей. Ничто не помешало ему, однако, преодолеть приступы болезни и начать быстро поправляться, так что через несколько дней можно было рассчитывать на его полное выздоровление. Но надо сознаться, что и умелый уход значительно ускорил восстановление сил больного.

В тот день отчаянное положение, в какое привели бедного Серафима бесчеловечные палачи, принудило его избавителей пробыть дольше в окрестностях бухты, чем они рассчитывали. Жара так усилилась, что пришлось отложить отплытие до вечера, то есть до того момента, когда будет можно избавиться от жгучего действия солнечных лучей в открытой местности, где деревья стали встречаться реже.

Действительно, берег великой реки окаймлял уже не лес. Саванна раскидывала с обеих сторон свои равнины или холмистые пространства, покрытые травой. Если лес представляет бесчисленные опасности, то в саванне они в известной мере еще страшнее. В лесу дерево, действительно, служит хотя бы незначительной обороной. Не многие породы среди пресмыкающихся способны влезать на древесные стволы, обвиваясь вокруг них; кроме того, человек, спрятавшись в густых ветвях, может тем удобнее убить животное, которое вздумало бы преследовать его там. Он укрывается на дереве, между прочим, от некоторых диких животных, которых легко победить в одиночку, но с которыми опасно бороться, когда они собираются в стаи. Таковы, например, пекари – мелкие свинки с жесткой щетиной, существа, в сущности, беззащитные, но которые, соединяясь вместе, обращают в бегство самых крупных четвероногих, испуганных внезапностью и упорством их нападения.

В саванне все эти опасности становятся тем более грозными, что человек, затерянный в океане кустарников и трав, которые сами по себе царапают его своими режущими листьями или ядовитыми колючками, не видит, куда он идет, и может нечаянно броситься в гнездо змей, в муравейник красных термитов, в нору бобра или в главное обиталище стада пекари. И если он не встретит в эту минуту нежданного убежища на довольно высоком дереве, то неминуемо погибнет. Случаи подобного рода, к сожалению, нередки в южноамериканских пустынях.

Бегство обитателей «Сен-Жака», замедленное изнурением несчастного Серафима, встречало еще множество препятствий, являвшихся на каждом шагу. Взяв на свое попечение бедного индейца, нельзя же было покинуть его опять, пока раны больного еще не затянулись.

Возвратившись к жизни и придя в себя на барке, уносившей его по реке, рукуйен увидал вокруг только дружеские лица. Сначала он очнулся от слез любящей Ильпы и маленького Сари, осыпавших его самыми горячими ласками.

Тут индеец улыбнулся; он ожил, думая, может быть, что видит чудный сон, или воображая себя в раю Тупана – всемогущего и справедливого божества, не оставляющего без награды ни одного доброго дела. Он хотел приподняться, но не мог сделать никакого движения от боли; его раны опять раскрылись, и новый обморок последовал за первым. Придя в сознание, Серафим выказал себя кротким, как ягненок, и послушным, как собака. Узнав от Ильпы о благодеяниях Жана и его сестры, он в свою очередь рассказал своей подруге о том, что сделал для них. А так как он спас своих благодетелей, то они были обязаны сделать то же, вырвав его из когтей смерти.

Краснокожий беседовал с белыми при помощи своей жены и в особенности Сари, которые сделались вполне удовлетворительными переводчиками, так что он мог поддерживать долгий и подробный разговор. Через несколько дней он был уже в силах оказывать им драгоценные услуги, отмечая опасные места и более выгодные или более надежные пункты остановок.

Между тем плавание становилось с каждым днем все затруднительнее: по мере удаления от устья путешественники теряли драгоценное подспорье в виде морского прилива, который до сих пор помогал им в безветренное время преодолевать силу течения. Сверх того, кашуэры умножались, а узкие каналы задерживали ход или заграждали дорогу пловцам. Много раз Жан и Каванту были вынуждены грести целыми часами, чтобы подвинуться вперед на каких-нибудь несколько сотен морских саженей.

Таким образом, не предвиделось конца этому долгому и утомительному путешествию.

Вдруг профиль берегов изменился. С левой стороны от путешественников архипелаг, который они объезжали по одному из рукавов, оканчивался, и водное пространство расстилалось вновь необъятной равниной, а правый берег чуть виднелся на горизонте; левый берег, огибаемый ими, стал подниматься рядом обрывистых утесов громадной высоты, срезанных так ровно, что они походили на подножие какой-то горы, снятой киркой или пилой Титана – сына Земли, желавшего дать дорогу восхитительной реке, простиравшейся до этого вертикального спуска. И еще более странная вещь: в этой великолепной траншее выше двухсот метров открывался проход, наподобие норвежских или исландских фиордов, где едва могли бы пройти две лодки рядом, между такими высокими и гладкими стенами, что его можно было сравнить с туннелем без свода.

– Ах, какая прелесть! – воскликнула Жанна перед этим зрелищем, приведшим ее в восторг.

У всех вырвалось то же восклицание, исключая Серафима с Ильпой, слишком привычных к подобным картинам.

Но вдруг иной крик вырвался у пловцов.

Лодка дрогнула от внезапного удара. Пуля оцарапала мачту и пробила парус странным мягким звуком. Жан обернулся, догадываясь о происходившем.

– Ложитесь все! – скомандовал он тоном, не оставлявшим более никаких сомнений.

К счастью, кормовая часть судна была достаточно высока, чтобы защитить сидевших в нем. Каванту, который стоял на руле, повернул барку кормой к неприятелю.

– Мошенники! – проворчал он глухим голосом.

– Поворачивайте в проход направо! – снова скомандовал Жан. – Я берусь держать их на расстоянии.

Действительно, позади них, на необъятном просторе широкой реки, шли на веслах три другие лодки, также поворачивавшие из архипелага узким каналом, параллельным тому, по которому плыли беглецы. Бандиты напали на след бежавших и, зная лучше местность, сумели найти путь, менее загражденный порогами, что позволило им наверстать потерянные труды и время.

Тем не менее барка была еще далеко впереди, и, развернув весь парус, пловцы увеличили расстояние, отделявшее их судно от передней лодки преследователей. Но надо было опасаться, что, попав в узкий пролив между утесами, барка потеряет возможность пользоваться ветром. Все равно тут было единственное спасение.

Барка вошла в проход, гонимая сильным ветром, дувшим с юго-востока, и благодаря глубокой воде могла быстро скрыться из вида неприятеля.

Стоя на коленях на скамье внизу лодки и предварительно передав руль Серафиму, который теперь достаточно окреп, чтобы поддерживать барку на фарватере, Жан с Каванту одновременно навели карабины в ту сторону, откуда ожидали врагов, и готовились выстрелить по первой лодке, едва она появится у входа в гранитный коридор.

Но ни одна из них не показывалась.

– Что это значит? – спросил гасконец, нахмурив брови, с выражением беспокойства в чертах.

И он прибавил с оттенком ужаса в голосе:

– Уж не попали ли мы в западню? Что, если отсюда нет выхода?

К несчастью, он угадал. Громадная трещина кончалась закругленной выемкой, образовавшей бухту. Тут останавливалась линия утесов. За нею шел ряд лесистых холмов, известковые основания которых беспрестанно омывались более свободными волнами Амазонки.

И в ту минуту, когда барка входила в это подобие озера, пловцы увидели три лодки, появившиеся с левой стороны.

– Мы пропали, – сказал, растерявшись, Каванту, опуская свое оружие.

– Нет еще, – геройски возразил Жан Риво.

И он приказал индейцу править прямо к берегу.

Молодой человек действительно заметил подобие узкой тропинки, извивавшейся по склону холма, чтобы исчезнуть под деревьями.

– Можешь ты идти? – спросил он Серафима.

– Попробую, – храбро отвечал индеец и, поднявшись с трудом, высадился на берег со своими товарищами.

– Теперь, – продолжал молодой человек, – ступайте скорее на эту вершину и укройтесь под деревьями. Серафим с Ильпой проводят тебя, Жанна; надеюсь, им знакома эта местность. А мы с Каванту задержим здесь мошенников настолько, чтобы вы успели дойти до рощи; там мы присоединимся к вам.

Оспаривать это приказание было некогда. Жанна с тоской в сердце, со слезами на глазах обняла брата.

– Ильпа! – сказал Жан молодой женщине. – Передай твоему мужу, что в благодарность за то, что мы сделали для него, он должен, если возможно, спасти Жанну.

Индеец как будто понял значение его слов по одной интонации. Он поднял глаза к небу, прижал руку к сердцу, указал молодому человеку на его сестру и другим еще более выразительным жестом как будто подтвердил торжественную клятву.

– Ну теперь, Каванту, давайте действовать вдвоем! – крикнул неустрашимый юноша.

Гасконец встал рядом с Жаном, и они оба, прицелившись, ожидали, пока нападающие подплывут к ним на выстрел.

Оба карабина грянули разом и свалили двоих бандитов.

Одна из лодок, лишенная рулевого, понеслась по течению.

Вдруг у Жана вырвался крик горести.

– Что с вами? – спросил Каванту.

– А вот что… У меня нет больше зарядов. Патроны остались на барке.

– Пойдем за ними! – воскликнул гасконец.

Слишком поздно! Одна из лодок поравнялась с покинутой баркой. Когда же храбрый уроженец Кадильяка бросился вперед, бесполезно открыв самого себя, метко пущенная пуля поразила его прямо в грудь.

– Что с вами, Каванту? – воскликнул Жан, видя, что его товарищ пошатнулся.

– Со мной… со мной то, что я умираю… – пробормотал бедняга, захлебываясь кровью, хлынувшей у него из горла. – Беги, спасайся. Со мной все кончено. Пусть милосердый Бог сжа…

Жан подхватил его на руки и пытался унести.

Увы! Рана была действительно смертельна. Юноша тащил только труп. Авантюрист, добрый и честный, несмотря на свои ошибки, нашел геройский, но безвестный конец.

Молодой Риво, плача от горя и ярости, старался достичь тропинки со своей ношей, как вдруг послышался свист лассо; веревка обвилась вокруг его ног, и он упал на землю, чтобы тут же сделаться пленником своих врагов.

XIV. Храбрая Жанна

Между тем на противоположном скате Жанна со своими товарищами старалась поскорее добраться до густой рощицы, увенчивавшей хребет возвышенности.

Несмотря на раны, затруднявшие движения Серафима, они достигли уже высшей точки, когда двойной выстрел заставил их остановиться, чтобы присутствовать при зрелище, происходившем у подножия холма.

Увы! Эта сцена не представляла ничего утешительного для сердца бедной Жанны. Она видела, как ее брат, в сопровождении Каванту, двинулся к барке, чтобы взять забытые патроны; на ее глазах бандиты опередили их, овладев судном, а несчастный гасконец упал, смертельно раненный. Она следила за тем, как ее брат подхватил на руки верного товарища, пытаясь унести его подальше от неприятелей.

Тут молодая девушка не выдержала. Во время осады «Сен-Жака» у нее не хватало духу выстрелить по человеку; теперь же в ее душе родилась геройская решимость. Сняв с себя карабин, до сих пор бесполезно висевший у нее через плечо, она вернулась обратно, готовая защищать своего Жана до последней капли крови.

К счастью, ее оберегал преданный человек, тот самый Серафим, который за минуту перед тем поклялся молодому Риво спасти беззащитную девушку.

Он понял, что самопожертвование маленькой француженки не приведет ни к чему, и, быстро схватив ее на руки, побежал с нею в лес, несмотря на ее мольбы и слезы. Страшная опасность придала раненому сверхъестественную силу исполнить это.

Под густым навесом деревьев, где они были укрыты от глаз преследователей, индеец опустил на землю свою драгоценную ношу. Жанна предавалась сильнейшему отчаянию. Однако Серафим не стал терять времени на бесполезные утешения и только обменялся несколькими короткими словами с Ильпой.

Когда девушка пришла, наконец, в себя и, понимая, что краснокожий действовал обдуманно, поддавшись какому-нибудь внезапному внушению, хотела расспросить Ильпу и Сари, оставшихся возле нее, она заметила, что индеец скрылся.

Рукуйенка приложила палец к губам и подала Жанне знак следовать за нею. Та машинально повиновалась, не без удовольствия заметив, что Бархат, Изумруд и Золотая Шубка не покинули ее, воспользовавшись близостью леса.

Ильпа прямо повела молодую госпожу в пещеру, вход в которую завалила громадным камнем. Эту тяжелую глыбу едва могли бы сдвинуть с места десятеро человек, тогда как Ильпа справилась с ней одной рукой.

По многозначительной улыбке на губах индианки Жанна поняла, что это место знакомо Серафиму с женой. Тогда, немного успокоившись, девушка стала выжидать дальнейших событий, обращаясь с горячей молитвой к Богу о спасении брата. По крайней мере, Провидение избавило ее от горя видеть Жана попавшим в руки бандитов, и теперь она могла утешать себя надеждой, что исчезнувший индеец пошел за ним, чтобы привести его в безопасное убежище, где находились они в эту минуту.

Между тем Магалиао со своей шайкой оттащили пленника подальше от места его поимки.

План мулата был очень прост. Жан Риво был хорошей добычей во всех отношениях. Действительно, удерживая его в плену, можно было надеяться, что девушка, лишенная опоры, вернется на старое место, где стоял корабль, или попадет в руки подчиненных Магалиао, которых он собирался выслать на поиски за ней.

Впрочем, зная о существовании Жанны, атаман разбойников не догадывался об ее поле, так как она из предосторожности продолжала носить мужской костюм. Таким образом, сестра пленника была в глазах бандита не более как вторым заложником, и он мечтал получить богатый выкуп от семьи молодых людей за их освобождение. Конечно, то была смелая мысль и рискованная затея.

Место настоящей стоянки регатоэс лежало не далее пятидесяти миль от бразильского города Макапы. Значит, один из пароходов, делающих рейсы вниз и вверх по течению Амазонской реки до слияния последней с ее притоком Мадейра, мог очень легко наткнуться на шайку, тащившую с собой пленников. Однако сеньору Магалиао был слишком хорошо знаком этот край, который он исходил много раз вдоль и поперек.

Он знал, что в ту пору года, изобилующую сильными наводнениями, по окончании зимы навигация по великой реке совершается лишь с величайшей осторожностью, а это сильно замедляет движение пароходов, заставляя их делать более или менее продолжительные остановки. Что же касается индейских племен, то они также пережидают период наводнений.

В настоящее время после 15 марта можно было ожидать начала половодья, которое еще не наступало.

На этом основании бандиты были пока ограждены от всяких непрошеных встреч и могли успеть припрятать своих пленных в какое-нибудь недоступное убежище, чтобы торговаться оттуда относительно суммы их выкупа.

Кроме того, если бы явилась необходимость ускорить события, от несчастных можно было легко отделаться.

Последнее обстоятельство и заставляло Магалиао серьезно призадуматься.

Его власть над своими сообщниками была крайне сомнительна, и он питал мало надежды, что они добровольно согласятся действовать согласно хитрым планам своего атамана. Очень могло случиться, что бандиты, более падкие на удовольствие мщения, чем на соблазн богатой поживы, и, кроме того, давно раздраженные против своих пленников, безотлагательно потребуют их казни со всевозможной утонченной жестокостью.

В настоящем случае так и вышло.

Злодеи, бесчеловечно искалечив труп несчастного Каванту, стали настаивать с громкими криками, чтобы им выдали Жана Риво.

Юношу крепко связали и тащили через кустарники до покинутого становища индейцев. От бывшей деревни дикарей оставалось лишь несколько жалких, полуразрушенных мазанок, земляные стены которых, покрытые трещинами, крошились при малейшем прикосновении.

В одну из таких покинутых хижин бросили бедного Жана, освободив ему только правую руку, чтобы он мог брать и подносить ею ко рту чашку с отвратительным кашири, поставленную поблизости его караульными.

Магалиао, действительно, успел выиграть время, занимая своих сообщников лживыми россказнями и несбыточными обещаниями.

По его словам, Жан со своим «братом» были сыновьями богатого французского купца из Пары, который, конечно, заплатит богатый выкуп за своих детей.

Мошенник отлично знал, что его выдумке поверят только на короткое время, на какие-нибудь одни или двое суток, поэтому он обещал, что если на другой день молодой человек не даст точного адреса своего отца и письменного полномочия на имя одного из бандитов, то он будет выдан шайке для кровавой расправы. Между тем Магалиао втайне лелеял мечту приобрести доверие пленника и способствовать в благоприятную минуту его бегству, чтобы одному поживиться предстоящей наградой. Он не сомневался, что для спасения жизни «брата» Жан примет поставленные условия, которые он, Иоахим Магалиао, собирался ему предложить.

Это был недурно обдуманный план для полудикаря.

Итак, Жан лежал в хижине, отчаиваясь о будущем, плача от горя и ярости при мысли о своем бессилии и о судьбе, угрожавшей несчастной сестре.

Веревки, которыми были скручены его ноги и левая рука, причиняли ему жестокие мучения. Свитые из лиан с острыми краями, они впивались в тело, образуя вокруг раненого места опухоли, невыносимо горевшие, как от ожога.

В то же время нравственные страдания Жана возрастали. Он мысленно видел Жанну одинокой, блуждающей в пустыне под охраной индейца с женой, преданность которых была, к счастью, доказана, так что на них можно было вполне положиться.

Но что могли сделать для защиты и спасения девушки двое существ, беспомощных не меньше ее? При всей находчивости Серафима, при всей его стойкости он тем не менее сам попал в руки регатоэс и дал поймать себя в ловушку, точно дикий зверь саванны. Вдобавок индеец был еще ранен. Только чудом мужества мог он подняться и сойти с лодки. Сколько же времени будет он в состоянии тащиться, преодолевая недуг и боль? А если он умрет, геройски жертвуя собой, Жанна тем скорее погибнет, потому что нельзя же было рассчитывать на помощь Ильпы, проявлявшей храбрость только в некоторых случаях, и на Сари, бедного девятилетнего ребенка.

Одинокий и связанный, Жан представлял себе перипетии отчаянного бегства сестры через девственный лес или, скорее, перипетии этой медленной агонии, которой предстояло жалко тянуться день за днем, час за часом.

Глаза мальчика наполнялись слезами, грудь судорожно поднималась рыданиями, и если бы не та инстинктивная надежда, которая никогда не умирает в сердце человека и поддерживает его до последней минуты в самых критических обстоятельствах, молодой Риво пожелал бы поскорее покончить со своим жалким существованием, которое становилось с этих пор отвратительным и бесцельным; он сам позвал бы своих палачей и подстрекнул бы их казнить его.

И другие мысли также примешивались к горьким размышлениям неволи.

Жан видел себя на корабле «Сен-Жак» до роковой бури, выбросившей пароход на этот проклятый берег; в ту счастливую пору он утешал своего отца и помогал ему в занятиях. Ученый и скромный благодетель человечества, постаревший и поседевший раньше времени вследствие потери любящей жены, посвятил своим детям всю скрытую нежность своего сердца. Жан представлял себе свою сестру, сделавшуюся ангелом-хранителем отца и брата, и горькие рыдания снова огласили хижину, слезы текли по его лицу при мысли о бесконечном горе этого старого отца, если он спасся от кораблекрушения и теперь узнает об ужасной гибели своих детей, которым отдал все свое сердце, которые были единственной целью честолюбия старика.

В то же время память воскрешала перед ним последнюю и самую горькую сцену драмы: смерть бедняги Каванту – этого славного малого, так несправедливо обиженного судьбой, которая после целого ряда беспримерных бедствий и страданий определила ему умереть без славы, в безвестной глуши американских пустынь, вдали от отечества и всех привязанностей, даже не имея утешения в том, что с его доброго имени смыто пятно позора.

И как будто эти ужасные мысли недостаточно терзали Жана, пьяный голос одного из сторожей время от времени напоминал ему его теперешнее безвыходное положение.

На каком-то невозможном, исковерканном языке эти люди осыпали его бранью сквозь гнилые доски двери, перебирая все самые гадкие французские слова, какие только они могли слышать и запомнить.

Лучше всякой иной гарантии одна причина, весьма ничтожная сама по себе, спасала жизнь узника, по крайней мере, на короткий срок в несколько часов. Все бандиты, за исключением Магалиао, были совершенно пьяны. Они нашли на барке бочонок с ромом, взятый с собой беглецами, и ничто не помешало им броситься на эту заманчивую добычу. Сам Магалиао остерегся препятствовать их безумию.

Нетрезвое состояние сообщников благоприятствовало его планам. Если бы Жан действительно согласился следовать за ним, они бежали бы вдвоем по наступлении ночи.

И она наконец наступила, эта ночь, которой так жаждал атаман разбойников. Он отпустил пьяницу, приставленного стеречь мазанку, где лежал пленный, и, увидев, что вся шайка спит мертвецким сном после оргии, пришел к узнику и уселся напротив.

Тут, на самом ужасном жаргоне сеньор принялся излагать Жану свои требования. Если тот согласится выплатить ему двадцать тысяч франков через своих друзей в Бразилии или во Франции, он, Иоахим Магалиао, берется отпустить его на свободу.

У молодого человека хватило силы воли преодолеть отвращение, которое внушал ему этот злодей. Он сделал вид, будто бы серьезно выслушивает его предложения и даже чувствует к нему доверие.

Затем, посвященный на скорую руку в подробности дипломатии Магалиао, юноша стал торговаться и наконец заявил мулату, что заплатит по пятнадцати тысяч франков за себя и за брата.

Такая сумма далеко превосходила надежды атамана, который считал цифру даже в двадцать тысяч франков слишком высокой и охотно помирился бы на половине.

Сделавшись вдруг ласковым к пленнику, так хладнокровно позволявшему грабить себя, он стал заискивать, пропуская мимо ушей неблагозвучные эпитеты, которыми угощал его Жан. Правда, молодой Риво говорил по-французски, и оскорбительные выражения оставались непонятными для его тюремщика.

– Постой, однако, – сказал Жан, – что же будет мне порукой твоих обещаний?

Сеньор Магалиао стал распинаться, уверяя в своей честности, с самой выразительной жестикуляцией.

– Я предпочел бы убедиться на деле в истине твоих слов, – продолжал юноша. – Вот если бы ты приготовил, например, к отплытию барку и развязал меня. Мне больно от этих веревок, и я не могу пошевелить ни одним членом. Как же ты хочешь, чтобы я бежал с тобой, если мои ноги затекли и я весь точно парализован.

Мулат почесал за ухом. Было бы слишком рискованно предоставить даже сравнительную свободу пленнику, силу, мужество и ловкость которого Магалиао мог оценить, несмотря на юный возраст. Поэтому он сделал вид, будто бы не совсем понял Жана, и с соблазнительными улыбками вышел из хижины, чтобы выполнить первую часть программы – приготовить барку. Магалиао решил освободить пленника только в самую последнюю минуту.

Впрочем, иная проблема заботила его ум, отличавшийся логичностью в мошеннических проделках. Сеньор говорил себе, что для получения выкупа за двоих пленных необходимо прежде всего представить их плательщикам. А между тем он не имел никакого понятия о том, куда скрылась Жанна; не ночью же отправляться на поиски за нею. Вдобавок люди были слишком пьяны для такого подвига. Результатом его размышлений было то, что он решил выиграть еще двадцать четыре часа времени, соблазняя своих товарищей письменным обещанием пленника, чтобы заставить их поймать второго сына французского негоцианта.

Перебирая все это в уме, он заканчивал снаряжение барки, после чего притащил ее как можно ближе к мазанке, где был заключен молодой Риво. Войдя к нему, он поднял Жана и показал ему сквозь щели стены маленькое судно, причаленное к берегу, с развернутым парусом, белевшим при ярком свете луны.

Убежденный, что он сделал довольно, чтобы внушить доверие узнику, Магалиао разбудил одного из пьяниц и поставил его на караул у двери, где этот скот немедленно заснул стоя. Сам же атаман со спокойной совестью, говорившей ему, что он убил одним зарядом двух зайцев, то есть совершил доброе дело и сладил выгодную аферу, погрузился в сон праведных, завернувшись в два одеяла и забравшись под крышу одной из более уцелевших хижин.

Оставшись один, Жан не мог заснуть. Мучительные мысли осаждали его, и он хорошо понимал, что, несмотря на свои обещания, бесчестный бандит сам был иногда не волен поступать, как хотел. Отчаяние овладело им, отчаяние тем более ужасное, что на одну минуту перед молодым человеком мелькнула искра надежды. Увы! Эта искра погасла, и окружающий мрак стал еще гуще, еще непригляднее. Ах! Зачем они покинули «Сен-Жак», отказались от верного убежища, которое доставляло им разбитое судно!

Вдруг возле Жана послышалось какое-то монотонное и беспрерывное шуршание, похожее на царапанье и легкий треск, какие производят в дереве точащие его насекомые.

Жан вздрогнул и насторожил слух. Шорох увеличивался и заметно приближался. Теперь он был слышен у него за спиной, почти на уровне его головы в земляной задней стене хижины. Пленник заметил, когда его привели сюда, что эта мазанка была прислонена к холму и матица крыши упиралась в склон возвышенности. Неопределенная тревога овладела умом юноши. Сейчас он был готов к смерти, почти желал ее, а теперь боялся. Как ни готовится человек к этому страшному моменту, однако его приближение приводит в невольный трепет. Жизнь настойчиво требует своих прав, в особенности если она находится в полном расцвете, если здоровье и молодость делают мир более привлекательным, а будущее более радостным, если, наконец, как было в настоящем случае с Жаном Риво, жизнь человека тесно связана с другими существами, которые, так сказать, продолжают и пополняют ее. Затем смерть принимает различный вид, смотря по тому, как она обставлена. Славная для воина в разгаре битвы, в ореоле победы, она представляется мрачной и безотрадной для приговоренного преступника, который ожидает ее в своей темнице; избавительница для удрученного болезнями старика, она ужасна для того, кто еще крепок, бодр и может рассчитывать на счастье в будущем. Наконец, даже принимаемые ею формы придают ей утешительный или отталкивающий вид. Можно согласиться умереть от меча, даже от огня, но невольно отступаешь перед безвестной гибелью, например, от укуса ядовитой змеи.

Необъяснимый шорох, который Жан слышал так близко от своего уха, казался ему необыкновенно тревожным. Его воображение рисовало или какое-нибудь отвратительное пресмыкающееся, или гладкое насекомое, ползущее по земле, или пролезающее сквозь земляную стену, чтобы напасть на него врасплох в настоящем беспомощном положении.

Вскоре, однако, всякие недоумения рассеялись. Существо, старавшееся добраться до Жана, не могло быть ни насекомым, ни змеей. Оно царапало землю, как собака, разрывающая нору лисицы или барсука. И вдруг, прежде чем Жан успел перебрать в уме все эти предположения, земляная стена раздалась. Из образовавшегося отверстия сначала высунулась кисть руки, затем и вся рука, плечо и наконец – голова, которую узник немедленно узнал. Она принадлежала маленькому индейцу Сари.

Невыразимая радость овладела молодым человеком. Если Сари был тут, значит друзья не покинули его, потому что ребенок, очевидно, исполнял только план, придуманный Жанной, Серафимом и его женой. Молодой Риво ожидал теперь объяснений.

Он не ошибся. В нескольких торопливых словах на собственном наречии, составленном из смешения «lingua general» и французского языка, маленький индеец сообщил ему, что надо делать.

Жан должен был приготовиться действовать самостоятельно. Через минуту его сестра, сопровождаемая своими тремя ягуарами, нападет на становище. Со своей стороны узник, разрезав веревки, должен поскорее бежать, чтобы соединиться с нею, пока Ильпа с сыном овладеют одной из лодок. В подтверждение своих слов ребенок подал своему господину каталанский нож, который тот подарил ему на «Сен-Жаке». Затем, с прежними предосторожностями, мальчик скрылся в отверстии, которое послужило ему для переговоров с пленным.

Нельзя было терять ни секунды. Прежде всего Жан разрезал ножом веревку, связывавшую его левую руку. Ему было несколько труднее освободить свои ноги, а в особенности пошевелить ими, потому что они затекли, оставаясь без движения несколько часов кряду.

Впрочем, принужденный действовать с величайшею осторожностью, он избегал всякого шума, который мог бы встревожить караульного.

И вот, ползя и держа в зубах нож, Жан приблизился к двери, у которой спал пьяный бандит. Это был один из тех метисов замба, которые составляли второй контингент шайки сеньора Иоахима Магалиао.

Заключенному пришлось не долго ожидать в этой позе. Шум быстрых шагов возвестил ему, что нападение начиналось. При свете луны он увидел, как Жанна бросилась вперед с карабином в руке. Тогда, поднявшись на ноги, Жан толкнул дверь и выскочил из хижины.

Разбойник, спавший на пороге, вскочил с проклятием. Но ему не было суждено вполне очнуться от тяжелого сна. Каталанский нож вонзился по самую рукоятку между шеей и плечом метиса. В ту же минуту двое других бандитов прибежали, спотыкаясь и размахивая ружьями. Они даже не успели заметить, какая участь готовилась им. Кроткая и храбрая Жанна, не глядя в их сторону, прямо наудачу, дала выстрел и размозжила череп первому, тогда как Бархат с Золотой Шубкой, вскочив на другого, загрызли его в одну минуту.

Тут с берега реки донесся зов:

– Сюда! – кричал Сари. – Сюда!

Сеньору Магалиао действительно пришла блестящая мысль подвести барку к самому берегу. Когда, разбуженный шумом, он прибежал в свою очередь на арену борьбы, то увидел только удалявшийся, натянутый ветром парус, белевший подобно одежде призрака под ярким светом луны.

– Спасибо тебе, милая Жанна! Ты спасла меня, – проговорил Жан, сжимая в объятиях сестру.

XV. Остров пустынника

Парус быстро уносил лодку. Жан и Жанна, поглощенные радостью своего освобождения, забыли и думать о неприятеле, как вдруг Ильпа, державшая руль, воскликнула:

– Они преследуют нас!

Жан повернул голову. Индианка не ошиблась: разбойники старались догнать их. На реке, подобной серебристой скатерти, ясно обозначались три черные точки.

Презрительная улыбка появилась на губах молодого человека. Очевидно, усилия противников были напрасны: барка, слегка накренившись, молодецки шла против течения, оставляя за собой пенистую борозду.

Вдали, позади нее, сильно налегая на весла и разместившись по трое в каждой лодке, товарищи сеньора Иоахима боролись против отлива, увлекавшего их назад.

Между тем, серьезнее взглянув на вещи, Жан перешел от веселой беззаботности к внезапному вниманию и принялся наблюдать за маневром бандитов, который сильно удивлял его.

– Жанна, – сказал он, – мы еще не разделались с этими злодеями.

– Чего ты боишься? – возразила она. – Неужели ты думаешь, что их весла могут соперничать с нашим парусом?

– Я сам не могу определить, чего я боюсь. Только этот проклятый Иоахим еще сыграет с нами какую-нибудь штуку, на которые он такой мастер.

– Объяснись хорошенько, – настаивала девушка.

Ильпа и Сари, уже встревоженные заранее, насторожили слух.

– Видишь ли, – начал Жан, – Магалиао, вероятно, что-нибудь затеял. Он не так глуп, чтобы надеяться догнать нас. Если он пустился за нами следом, то, вероятно, ожидает, что нам встретится какая-нибудь задержка, которой мы и не подозреваем в настоящее время.

Слова Жана были так основательны, что не оставили никаких сомнений у его сестры. Та старалась собраться с мыслями, придумать какое-нибудь средство отвратить опасность, близость которой только угадывалась, благодаря настойчивости бандитов, желавших во что бы то ни стало следовать за своими жертвами. Но что же можно было делать другое, как не удаляться, насколько возможно, от того места, где притаилось что-то грозное, подстерегавшее пловцов, чтобы погубить их?

Беглецы прилагали все старания разгадать, что было на уме у неприятеля. Раздумывая об этом, Жанна внимательно осматривала правый берег реки. Вдруг она вздрогнула. С живостью, дотронувшись до руки своего брата, девушка указала ему пальцем на горизонт. На дальнем берегу, за темной листвой деревьев, то появлялся, то пропадал огонек.

– Этот берег обитаем, – воскликнул Жан. – Причалим туда. Прием, который ожидает нас там, не может быть хуже участи, какую готовит нам Магалиао.

Барка тотчас повернула, направляясь к светящейся точке. Лодки бандитов – простые пироги, немногим лучше пирог дикарей, – также изменили направление, как будто они только и ожидали перемены курса беглецов. Под очень острым углом неприятельская флотилия стала пересекать реку, но, очевидно, стараясь сильно опередить барку.

Какова могла быть цель этого маневра?

Объяснение не заставило себя долго ждать: бедные дети уже значительно приблизились к берегу, как вдруг заметили, что они плывут по менее спокойной воде. Волны сильнее ударялись в корпус барки, идя ей наперерез. Тут пловцы поняли истину. Они были подхвачены необыкновенно сильным течением, из которого надо было как можно скорее выбраться, иначе оно угрожало унести их далеко назад от того пункта, где они приставали раньше. И это течение, судя по всему, должно было привести их к еще невидимой кашуэре.

Когда они снова стали искать глазами огонек, послуживший им спасительным маяком, то заметили, что он остался далеко позади. Тут они, к своему ужасу, поняли, что несутся быстро вниз по течению.

Мало-помалу барка теряла свой ход, и Жан увидел, что парус, их единственная надежда в этом отчаянном положении за неимением весел, – беспомощно повис на бесполезной мачте. Судно виляло, кружилось, как будто растерявшись, поворачиваясь к врагам то кормой, то носом, а волны бежали, торопливые, зловещие, увлекая его безостановочно вниз по реке.

Жан обеими руками схватил руль. Он понимал, что пироги бандитов через минуту будут возле них. Надо было проворней достичь берега, чтобы избежать нападения.

Магалиао на этот раз рассчитал верно, с дьявольской проницательностью. Мулату отлично были известны капризные течения, бороздящие Амазонскую реку. Он предвидел, что молодые люди, не зная о напоре волн, который попеременно образуется то у одного, то у другого берега, смотря по тому, начинается ли прилив или отлив, будут стараться причалить к правой стороне; это давало ему возможность напасть на них, если по какой-нибудь причине парус откажется служить им, так как пловцы не могли идти на веслах.

Те же самые мысли волновали теперь Жана. То, что мужественный мальчик предчувствовал сейчас, не понимая хорошенько ужасной действительности, к несчастью, сделалось слишком явным в данную минуту. Истина представлялась в виде такой дилеммы: надо было или отдаться течению, не заботясь о возможной катастрофе, или рискнуть столкнуться с неприятельскими лодками. Как в одном, так и в другом случае пловцам угрожала смерть – верная, неизбежная, если какое-нибудь непредвиденное обстоятельство не позволит, наконец, барке причалить у правого берега.

Обе женщины и Сари, движимые верой, бросились на колени, умоляя Господа спасти их и на этот раз, как Он спасал их раньше.

Но откуда могло прийти спасение? Какой поддержки можно было ожидать, о какой помощи молить на этой обширной реке, в этих коварных водах, в глухую ночь? Если бы только солнце, медлившее показаться, взошло наконец на горизонт, чтобы ободрить их своим светом!

Сидя на корме, не выпуская из сведенных пальцев руля, Жан старался приблизиться к берегу. Он уже различал отвратительные лица мошенников, нагибавшиеся над веслами в неприятельских пирогах.

На носу первой из них сеньор Иаохим Магалиао торопил с яростной бранью своих товарищей, все еще недовольный их усердием. Он видел приближение барки с молодыми французами, индианкой, ее сыном и с тремя телохранителями Жанны.

Впрочем, он не старался пересечь им путь. Хотя его флотилия находилась в выгодных условиях, он избегал попасть в течение, помня, что его подчиненные еще недавно отрезвились от хмеля. Мулат ограничился тем, что держался на порядочном расстоянии от водоворота, уносившего парусное судно.

Видя, что он остановился, Жан старался угадать причину такой остановки. И так пловцы продолжали бороться против напора волн в потемках; однако ночь все-таки подходила к концу. Без рассвета, даже без зари, с поразительной быстротой, характеризующей восход в этих странах, наступил день. Солнце, еще прятавшееся несколько минут за лесистыми вершинами и предгорьями дальнего хребта, должно было тотчас показаться. И действительно, вскоре бледный свет луны, покидавшей с сожалением небосклон, сменился более ярким, более теплым сиянием. Небо из черного сделалось синим, вода позеленела вместе с травой и ветвями, склонявшимися над нею, жизнь моментально воскресла на необъятном просторе при дружном пении птиц в их гнездах. Наконец-то настал день! Однако благодетельные лучи дневного светила не указали беглецам никакого пути к спасению, они сделали только менее мрачной живую рамку их отчаянного бегства и их последних минут.

Увы! Этот восход осветил перед ними только новые опасности.

Странный шум, возраставший с секунды на секунду, протяжный, беспрерывный грохот донесся до их слуха. Жан начинал бояться грозной действительности, его сестра также заметила приближение ужасной опасности.

– Жан, – спросила она, – слышишь ли этот шум? Что он означает? Можно подумать, что мы приближаемся к каскаду.

В этом нельзя было более сомневаться. Шум, наверное, происходил от какого-нибудь водопада. Была ли то одна из многочисленных стремнин, встречающихся так часто на американских реках, узкий пролив между скалами или новая кашуэра, какие им уже случалось не раз миновать во время своего плавания?

Жан окинул глазами водное пространство.

Вдали, приблизительно в километре расстояния, гряда черных рифов преграждала русло реки. Между ними воды стремились с невообразимой яростью, обрызгивая пеной зловещие, коварные вершины. Но бедные дети не могли угадать, что этот водопад и был первой причиной быстрого течения. Вода, падавшая разом с высоты нескольких метров, разливалась громадными массами и образовала гигантский водоворот. К этой-то смертоносной бездне и мчалась беспомощная барка.

Регатоэс почти не двигались больше. Вне линии стремнины они держались на одинаковом уровне при помощи нескольких ленивых ударов весел. Очевидно, ожидая проезда четырех несчастных, злодеи хотели насладиться видом их агонии.

Терпение разбойников испытывалось недолго. Через несколько минут барка промчалась между ними и берегом, попав в канал не шире тридцати метров.

Направляя руль, чтобы бороться до конца, Жан не спускал с них глаз.

– Что хотят они делать? – спросила сестра.

– Почем я знаю, – с грустью отвечал молодой человек. – Впрочем, мне все равно, – прибавил он.

Жан был прав. Стоило ли в данную минуту интересоваться намерениями бандитов? Будь они даже самыми доброжелательными, разбойники не могли бы спасти несчастных, которых, так сказать, своими собственными руками толкнули на гибель.

Барка промчалась мимо них стрелой. Теперь расстояние между беглецами и людьми сеньора Магалиао значительно увеличилось. Каких-нибудь триста метров отделяли первых от пропасти, которая должна была их поглотить. Кашуэра ясно обрисовывалась впереди. То был скалистый архипелаг, простиравшийся на протяжении от двухсот до трехсот метров, в виде высокого уступа, откуда низвергалась пенистая масса воды. Их верхушки выступали из волн, противопоставляя яростному прибою острые гребни, о которые дробились речные валы. Стиснутый поток едва пробивался между этими узкими проходами, перескакивая через рифы яростным буруном, покрывая их, точно снегом, под адский грохот, в котором слышались и вой, и крики, и свист, как в настоящей преисподней.

Уже никакая подробность не ускользала теперь от несчастных детей; они с ужасом различали рев разъяренных вод, удары водной хляби о гранитные глыбы, полированные и отточенные до яркого блеска вековым трением, шум беспрестанно скатывающихся камней, и надо всем этим – страшный стон водопада высотой в двадцать метров.

Пловцы устремили свои расширенные от ужаса глаза на кашуэру, которая точно бежала к ним. Они покорились своей участи, отдаваясь во власть судьбы. Жан обвил обеими руками сестру, надеясь, может быть, предохранить ее от смертельного удара. Сари, прижавшись к груди матери, готовился умереть в ее объятиях, под ее поцелуями.

Злополучное судно вступило в первый лабиринт передовых скал. Подпрыгивая высоко кверху, оно то вырывалось из круга гибельного притяжения, то, описывая концентрические круги, с возрастающей быстротой стремилось к краю рокового гребня. Удивительнее всего было то, что такая хрупкая лодочка могла уцелеть до сих пор, что она еще выдерживала страшные толчки, хотя при каждом из них была, по-видимому, готова разлететься вдребезги.

– Боже мой! Боже мой! Спаси нас! – молили обе женщины и ребенок.

Они уже подплывали к первым утесам. Волна, отхлынувшая назад, обнажала порой верхушки рифов.

Однако пловцы все подвигались вперед. Судно, как щепка, металось по всем направлениям, повинуясь каждому толчку, задевая выступавшие из воды верхушки, скользя между тысячами осколков, о которые оно уже двадцать раз должно было разбиться.

Жанна закрыла глаза; Ильпа и Сари, плача горькими слезами, сжимали друг друга в последнем объятии. Сознавая близость неизбежной катастрофы, немедленной развязки, Жан с бледным, нахмуренным лицом смотрел, как на них надвигалась белая линия бурунов.

Вдруг какой-то предмет отделился от берега – предмет, на который несчастные, гибнущие пловцы не обратили сначала никакого внимания, потеряв окончательно голову.

Это было нечто вроде подоскафов – водяных лыж, которые производили фурор в эпоху Второй империи. Они состояли из двух досок или поплавков, соединенных двойной перекладиной: пловец помещался на них не стоя, а сидя, и не греб, а вертел посредством педалей колесо с лопастями, вращающееся, как у велосипеда.

Одним словом, то был велоскаф, но велоскаф усовершенствованный, двигавшийся почти с невероятной быстротой и легкостью. Странное судно миновало, так сказать, несколькими скачками пространство, отделявшее барку от берега. Оно скользнуло в пороги между скал, точно желая преградить путь гибнущей барке.

Жан, Жанна, Ильпа и ребенок держались в ней стоя. Они простирали руки к неизвестному избавителю, спешившему к ним; обреченные жертвы не могли выговорить ни слова, а только молили его таким страдальческим взглядом, так призывали его к себе, что этот достойный человек, мчавшийся по кипящему потоку, казалось, удваивал быстроту и энергию, чтобы добраться до них.

Каких-нибудь тридцать метров отделяли барку от пропасти, полной ужасов. Если бы она достигла вершины уступа, откуда вся масса воды, увлекаемая собственной тяжестью, низвергалась разом в пучину, так как весила по крайней мере несколько тысяч тонн, судно должно было неминуемо погибнуть. Прежде чем коснуться подводных рифов на дне, ему предстояло разлететься вдребезги, ударившись об острые выступы и попав под яростные удары волн.

Еще десять секунд – и лодка должна была миновать вертикальную стену. Человек на велоскафе крикнул Жану:

– Поверните руль. Весь к левому борту!

Маневр был опасен, но он моментально заставил судно сделать крутой поворот, и оно сильно накренилось.

Однако неизвестный знал, зачем отдал такое приказание. Быстрый поворот в бок толкнул барку к высокой и широкой скале, опоясанной как бы карнизом, выступавшим на один фут из воды.

Пловцы выскочили на этот карниз, между тем как избавитель быстро приближался к ним и кричал, указывая на веревочные петли, прикрепленные к поплавкам велоскафа:

– Прицепитесь к ним как можно крепче и не выпускайте их из рук. Я доставлю вас к берегу.

Жан и Жанна, Ильпа и Сари поспешили последовать его совету. Они уцепились обеими руками за плавучие веревки, уйдя в воду до подмышек.

В это время их судно остановилось без поддержки и руководства, опрокинулось парусом вперед, отделилось от скалы и понеслось по течению до гребня пропасти, где покачалось с минуту, прежде чем скатиться в бездну. Видя, что молодые господа покидают лодку, трое ягуаров одним прыжком бросились на скалу. Но тут, очевидно, они не могли любоваться пейзажем, в центре которого находились.

Трое животных поспешили взобраться на самую вершину каменной глыбы и прижимались там один к другому, не смея двинуться; их красивые, гибкие тела подергивались нервной дрожью перед этой кипящей водой, которая опоясывала пенистым шарфом ужасный утес, служивший им подножием. И глухие вопли, отчаянное мяуканье вырывались из бронзовой груди зверьков.

– Спасите их, милостивый государь, – стала просить Жанна храброго и великодушного человека, вырвавшего несчастных пловцов из когтей смерти за минуту до неизбежной гибели.

– Их спасут, – отвечал тот ворчливым басом.

Он приблизился к самой скале. Металлические лыжи велоскафа коснулись гранитной стены, и вся группа скрылась за выступом громадного утеса от глаз врагов.

Тогда незнакомец качнулся на своем седле и, протянув руку, осторожно взял за шею одного из молодых тигров, чтобы поставить его на перекладины судна спереди. Второго он поставил сзади. Что же касается третьего, Бархата, то он посадил его верхом на свои плечи титана.

Все это проделывалось с силой геркулеса и легкостью фокусника. Затем со своим грузом животных и людей этот действительно необыкновенный человек повернул обратно к берегу, стараясь держаться как можно дальше от посягательств бандитов.

Но Магалиао со своей шайкой были очевидцами чудесного спасения. Злодеи, конечно, не могли равнодушно смотреть на это зрелище и хладнокровно присутствовать при развязке драмы, отнимавшей у них возможность отомстить.

Крики яростного гнева, брань, проклятия раздались над рекой и преследовали беглецов с их избавителем, вызывая звонкое эхо на широком просторе Мараньона и его улыбающихся берегов.

Мошенники не ограничились, впрочем, одной бранью. Как только они поняли, что четыре жертвы ускользнули от них, они пришли в страшное бешенство, предаваясь самым безумным и смешным порывам злобы.

Бандиты выстрелили по беглецам. Но, к счастью, расстояние было слишком велико, в особенности для их плохих ружей недальнего боя. Впрочем, выстрелы были настолько метки, что если бы не это обстоятельство, беглецам несдобровать бы от их залпа.

Две пули, действительно, ударили рикошетом в скалы буруна и, отскочив от них, пропали в белой пене. Магалиао и его сообщники окончательно потеряли голову из-за неудачи своего предприятия. Не советуясь между собой и не сговариваясь, они снова схватили весла и налегли на них, направляясь к берегу острова, посреди которого кокетливое белое здание указывало им на присутствие одного или нескольких обитателей.

Однако то, что они увидели тут, заставило их, должно быть, призадуматься, потому что мошенники переменили фронт и, быстро повернув обратно, пустились наутек что было сил. Между тем им пришлось порядочно поработать, чтобы преодолеть противодействие реки и опасное течение, которое чуть было не подхватило их, чтобы подвергнуть злодеев той же участи, которой так счастливо избегли за минуту перед тем Жан с сестрой и индианка с сыном.

XVI. Благодетель-отшельник

Тем временем странный избавитель направил свое судно с грузом спасенных к небольшой песчаной отмели, где велоскаф плыл по мелкой воде не более двух футов глубины. Впрочем, он по своей крайней легкости мог подвигаться еще и при меньшей глубине. Состоя главным образом из двух металлических цилиндров, концы которых соединялись между собой остряками, образующими нос и корму – форштевень и ахтерштевень, выражаясь техническим языком, – он двигался при помощи колеса с лопастями, приводимого в действие двойной педалью, подобно двухколесному велосипеду, вошедшему в такую славу в современном спорте. Двух легких цепочек, прикрепленных с одной стороны к полукруглому рулю, а с другой – к тальрепам брейд-вымпела, было достаточно для управления этим судном, настолько же прочным, насколько и легким.

– Слезайте все! – крикнул хозяин велоскафа добродушным тоном, который напомнил молодым французам голос бедняги Каванту, убитого там, на другом берегу, отвратительными мошенниками, чуть не погубившими их самих, и в то же время дал им понять, что в лице своего спасителя они также встретили соотечественника.

Все сошли на отмель, где вода доходила им до колен. Но что значила эта ножная ванна в сравнении с той, которую принял спасенный экипаж погибшей барки, совершенно против желания, в ледяном водовороте кашуэры!

Едва они успели выбраться на берег, как Жан Риво бросился к своему благодетелю.

– Как нам благодарить вас, милостивый государь, за свое неожиданное спасение! – в порыве горячей признательности воскликнул молодой человек.

Незнакомец обернулся и отвечал с напускною суровостью:

– Оставьте ваши излияния до более удобного времени. Теперь для вас важнее всего обсушиться и переменить белье, в чем вы, на мой взгляд, сильно нуждаетесь. Итак, пожалуйста, без фраз! Не будем мешкать.

Озябшие, дрожа всем телом, четверо товарищей по несчастью последовали за хозяином, который делал большие шаги. По мере того как они подвигались вперед, перед ними при свете утра развертывалась во всех подробностях феерическая панорама.

По-видимому, беглецы попали на остров в самой узкой его части, которая вытягивалась подобно морде каймана между тихих вод. Берег, где они сошли, очень низкий по краям, постепенно поднимался до такого уровня, куда не могло достичь самое высокое половодье. Купы чудных деревьев отбрасывали тут свою благодетельную тень, дававшую прохладу в часы самого жестокого зноя: но судя по заботливости, с какой они были сгруппированы по однородным семействам, и по тому пониманию культуры, которое сказывалось в разделении земельных участков: здесь – на тучные пастбища, там – на фруктовые и цветочные сады чудной красоты, – легко было угадать, что искусная и настойчивая воля, умевшая воспользоваться всеми ресурсами знания и усовершенствованиями промышленности, вырвала из дикого запустения первобытного леса и обратила в легендарный эдем прародителей этот счастливый уголок земли.

Действительно, чудный остров, вероятно, служил восхитительным жилищем одному или нескольким семействам поселенцев, а человек, так великодушно спасший беглецов с «Сен-Жака», конечно, был главой одного из этих семейств.

Такие мысли теснились в голове Жана Риво, пока он шел в сопровождении сестры и обоих индейцев за своим проводником по усыпанным песком и опрятно содержащимся дорожкам, сменившим здесь неровные тропинки саванны.

Они подвигались таким образом около четверти часа, направляясь к подобию мирадора, возвышавшегося на зеленеющем холме, где сочная трава, подстриженная и расчесанная граблями, соперничала с бархатным газоном самых щеголеватых садов в европейских столицах.

Но восхищение Жана и его сестры не знало пределов, когда, достигнув подножия мирадора, они увидели, что стоят перед настоящей крепостью, построенной по всем правилам современной стратегии и фортификации. Трава, нежностью которой любовались путешественники издали, покрывала гласисы и выступ целого ряда окопов, превосходно очерченных, которые находились под защитой стен, настоящих стен, из дикого камня, окруженных рвами, куда была проведена вода при помощи искусно замаскированной траншеи.

– Пойдемте, дети мои, – сказал хозяин менее суровым тоном, чем вначале, – теперь не время рассматривать окружающее. Помните, что ничего нет легче, как схватить воспаление легких от простуды. К тому же вы успеете еще полюбоваться всем в подробности. В настоящую же минуту ступайте переодеваться.

Он первый перешел подъемный мост, опустившийся при его приближении, и повел своих гостей под сводчатые ворота, которые выходили во двор, мощенный крупными плитами и окруженный жилыми помещениями в стенах крепости. В центре этого двора возвышался изящный павильон, окруженный верандой на высоте крепостных гласисов: его крыша поддерживала легкую башенку, служившую мирадором, то есть подзорной башней миниатюрной крепости.

Хозяин ввел спасенных им беглецов в этот павильон, куда по его звонку сбежалось четверо слуг индейцев.

Он отдал им несколько лаконических приказаний на языке тупи, и слуги немедленно ввели вновь прибывших в прекрасные, обширные, прохладные комнаты с простой, но комфортабельной обстановкой; тут не было ни в чем недостатка, но не бросалось в глаза также и ничего лишнего.

Каково же было удивление Жанны, когда в ногах предназначенной ей постели она нашла полный костюм креолки из ситца и белой фланели!

Девушка бросилась в комнату брата, смежную с ее собственной, и сообщила ему о своей приятной находке.

– Вот что странно, – воскликнула она, – каким образом этот человек, который нас никогда не видал и, конечно, не думал, что мы попадем в его владения, мог угадать, к какому полу я принадлежу?

– Пустяки! – подхватил, улыбаясь, Жан. – Неужели ты воображаешь, что совсем похожа на мужчину?.. Конечно, – прибавил он, обнимая сестру, – ты становишься мужчиной, когда нужно, не только по наружности, но и по отваге, однако это не отнимает у тебя ни твоего хорошенького личика, ни кротости твоих глаз. Со стороны нашего хозяина – это только признак любезного внимания, и больше ничего. Такая предупредительность делает ему честь и доказывает не только его благовоспитанность, но вместе с тем и житейский такт.

Брат с сестрой наскоро оделись, довольные тем, что могут наконец заняться как следует своим туалетом, – удобство, которого они были лишены со времени ухода с «Сен-Жака».

Действительно, шел уже седьмой день с момента их бегства. С тех пор миновала почти целая неделя, и увы, сколько ужасных событий совершилось в такой короткий срок!

Однако, не желая заставить себя дожидаться и спеша хорошенько познакомиться с хозяином, молодые Риво вскоре спустились в нижний этаж павильона.

Они нашли там Ильпу и Сари в жарком разговоре с одним индейцем, которого не узнали с первого раза. Но когда он бросился к ним с изъявлениями почтительной радости, они увидели, что это не кто иной, как Серафим – их недавний спутник, муж Ильпы, отец Сари, чудесным образом спасенный ими от ужасной смерти, на которую его обрек Магалиао со своими сообщниками.

Жан поспешил пожать руку храброму рукуйену и поблагодарить индейца за его преданность.

В эту минуту их общий избавитель, имени которого они еще не знали, приблизился к ним, расшаркиваясь перед Жанной с видом светского человека.

– Я полагаю, сударыня, – сказал он, – что пережитые вами волнения не отняли у вас прекрасного аппетита, свойственного юному возрасту, и что ваш братец – вы так похожи между собой, что в вашем родстве нельзя сомневаться, – сочтет своим долгом сопровождать вас в столовую, где в ожидании хороших гостей дымится шоколад. В такие ранние часы мы не успели приготовить вам более существенного завтрака, но мы наверстаем это за обедом, если только нам до тех пор не понадобится приготовлять угощения иного рода мошенникам, которые вас преследовали.

– Милостивый государь, – отвечал Жан, – я глубоко тронут и вместе с тем сконфужен вашим благосклонным приемом; мы ничем не заслужили такой милости с вашей стороны и желали бы засвидетельствовать вам свою благодарность, хотя вы только что запретили нам говорить о том.

Человек с длинной темно-каштановой бородой улыбнулся.

– Оставим это, дитя мое. Я был счастлив сделать для вас, что мог; следовательно, получил уже свою награду. Кроме того, мы можем еще возвратиться к этому разговору, по крайней мере касательно всего, что возбуждает здесь ваше удивление.

Он обменялся на этот раз дружеским рукопожатием с молодым Риво и предложил руку Жанне, чтобы вести ее в столовую.

– Мне кажется, милостивый государь, – произнесла с милой улыбкой девушка, – что нам суждено переходить здесь от одного приятного удивления к другому, и я уверена, что вы обладаете секретом показывать каждый час что-нибудь новое вашим гостям, когда судьба посылает их в ваш дом. Наверно, они чувствуют себя под влиянием каких-то волшебных чар, пока остаются у вас.

Незнакомец улыбнулся, видимо польщенный деликатным комплиментом.

– Да, – сказал он, – сознаюсь без особенного хвастовства, что остров Пустынника, как прозвали здесь мое маленькое царство, содержится прилично и пристыдило бы не одного крупного помещика в Босе или Нормандии.

Он сказал это с благородной гордостью, и его глаза сверкнули удовольствием.

– Но не в том дело. Повторяю, мы еще успеем осмотреть вместе мой остров. В настоящее же время самое важное приготовиться к обороне против нападения преследующих вас бандитов. Впрочем, кажется, я их знаю, и этот славный индеец, который явился предупредить меня, доставит нам самые верные сведения о силах и намерениях наших противников.

Он дал звонок. Один из слуг индейцев явился на зов, и незнакомец тотчас приказал ему привести Серафима с Ильпой, после чего стал расспрашивать рукуйена в присутствии своих гостей.

Рассказ Серафима был настолько же лаконичен, насколько и поразителен.

Когда он оставил Жанну на попечение своей жены и сына, индейцы предварительно обсудили между собой простой, но практичный план, в который Ильпа взялась посвятить молодую француженку, тогда как ее муж немедленно взялся за его исполнение.

Обойдя кругом позиции, занятой Магалиао и его шайкой, он достиг кратчайшим путем реки и не колеблясь бросился в воду. Поддерживаемый непреклонной волей, индеец переплыл рукав Амазонки в самой узкой его части, достигавшей, однако, не менее семисот метров ширины.

К счастью, Серафим хорошо знал эти места. Ему было известно, что остров Пустынника служил жилищем белому, храбрость, сила, честность и ученость которого славились по всему побережью Мараньона.

Об этом-то добром человеке и вспомнил дикарь в критическую минуту, нисколько не сомневаясь, что тот приложит всю свою энергию к делу спасения соотечественников.

Действительно, только владелец острова мог взяться за то, что казалось невозможным для всех остальных. И так, пока индеец совершал этот подвиг отваги, несмотря на изнурение от своих ран, Жанна, согласно плану, начертанному Ильпой, напала на становище регатоэс, чтобы спасти брата.

Все удалось превосходно. Даже появление велоскафа произошло как раз вовремя. Значит, Жан с сестрой могли благодарить Провидение, которое так явно покровительствовало им. Но какой благодарностью были они обязаны также и людям, великодушно способствовавшим воле Провидения!

Благодетельный мизантроп, оказавший им такое благородное гостеприимство, ударил, смеясь, по плечу молодого человека и сказал, указывая на Серафима, скромно стоявшего против них:

– Дитя мое! Этому честному индейцу вы обязаны тем, что помощь подоспела вовремя. Вот кого вы должны благодарить.

– Знаю, – отвечал Жан, – но это не заставляет меня забыть долг благодарности по отношению к вам.

Еще раз этот оригинал решительно запретил молодым людям распространяться о своей признательности. Затем, пока Серафиму принесли большую чашку молока, пустынник снова начал расспрашивать индейца о некоторых подробностях.

Когда тот кончил, он обратился к Жану со своим добрым смехом:

– Я вижу, – сказал хозяин, – что не ошибся и что все мои предположения были верны. Этот славный малый сообщил мне, что атаман шайки, жертвой которой чуть не сделался он сам, если бы вы не спасли его, есть не кто иной, как знаменитый сеньор Магалиао. Его злодейства известны по всему округу Амазонки, и у меня самого есть с ним счеты, которые я сведу сегодня же, если, как опасается Серафим, этот чересчур хвастливый бандит захочет осуществить задуманный им план нападения.

– Что же вы собираетесь сделать? – спросил Жан.

Вопрос юноши снова вызвал улыбку на губах пустынника.

– Вы спрашиваете слишком многое в данную минуту. Это секрет, в который я вас посвящу сегодня вечером, когда вы сделаетесь очевидцами иллюминации, какой не устроить самым лучшим пиротехникам Рио или Пары.

На этом кончился пока разговор молодых французов с их таинственным избавителем. У него, как видно, было много хлопот. Вскоре ему подвели к подножию веранды красивую лошадь, на которой он помчался по полям, вероятно, для хозяйственного осмотра своих владений.

– Развлекайтесь хорошенько в ожидании меня, – крикнул хозяин своим гостям, вскочив в седло, – а если хотите полюбоваться красивым зрелищем, поднимитесь на мирадор. Вы увидите оттуда всю равнину Амазонки. На эту картину стоит посмотреть, в особенности сегодня, при начале половодья.

Жан с сестрой поспешили последовать совету владельца и остались довольны.

Обширный вид, развернувшийся у них перед глазами, в самом деле поражал несомненным величием. Остров у их ног представлял поверхность от восьмисот до тысячи гектаров. Он занимал одну сторону громадной реки. Дальше, то есть более к югу и западу, водная гладь разливалась на протяжении от двух до трех квадратных лье, опоясанная со всех сторон высокими лесистыми берегами. И в этой изумрудной оправе мутные воды Мараньона при ярких лучах утреннего солнца походили на гигантский поток расплавленного золота.

Вооруженные лорнетами и биноклями, молодые люди могли окинуть внимательным взглядом бухты реки, покинутые ими ночью. В одной из них они различили три лодки своих неприятелей; брат с сестрой могли даже заметить, что те бродили туда и сюда по берегу, как люди в больших хлопотах, но не знающие, за что взяться. Воображение Жанны было сильно возбуждено драматическими происшествиями, которые она переживала в течение целого месяца, и девушка старалась угадать по этой беспорядочной суматохе злые умыслы бандитов.

Молодые люди были до такой степени поглощены тревожной мыслью, что не обратили никакого внимания на первую волну половодья, предсказанного их хозяином. Когда же вечером он спросил, что они думают об этом феномене, брат с сестрой смутились и ответили, что позабыли его совет.

С приближением ночи пустынник поднялся на свой наблюдательный пост в подзорной башне и спустился оттуда угрюмый, как будто под влиянием затаенного гнева.

– Я говорил вам, – сказал он Жану, – что сегодня вечером вы будете очевидцами интереснейшего ночного праздника на воде. Приготовления к нему почти окончены, а теперь я сделаю все, что осталось, с помощью этого славного Серафима, который оказывается решительно драгоценным человеком.

Говоря таким образом, он спустился к реке в сопровождении индейца и молодых Риво. Приближаясь к берегу, они могли заметить первые признаки половодья.

Течение ужасающей быстроты разделило надвое русло реки. Кашуэра, такая страшная еще накануне, уже изменила свой вид с утра. В этот час масса воды мчалась с силой настоящей лавины. Водная хлябь кипела, как в котле, покрывая водопад белой пеной, брызгавшей во все стороны, и скалы как будто обрушивались под этой тяжестью в несколько тысяч тонн.

Перед таким грандиозным зрелищем Жанна почувствовала благоговейный трепет. Она спросила пустынника:

– Что сделалось бы с судном, попавшим в такой водоворот?

Владелец острова пожал плечами, как будто в виде уклончивого ответа.

– Несчастных, попавших в эту бездну, мог бы спасти один Господь.

Пока они обменивались такими словами, мерный, ритмический плеск – плеск весел, ударявших по воде, прервал их разговор. Какая-нибудь лодка – в том не было сомнения – отделилась от противоположного берега и неосторожно направлялась к кипящим водам, к верховью водопада.

– Смотрите! – произнес незнакомец. – Никто не избегнет своей судьбы. Эти мошенники сами стремятся навстречу собственной гибели. Несмотря на свою неприязнь к ним, я, вероятно, пощадил бы их, если бы они не дошли в своей наглости до того, чтоб напасть на меня в моем собственном доме. Тем хуже для них! Я пользуюсь только законным правом обороны.

И он удалился от берега. Жан с сестрой последовали за ним, не замечая, что бесстрастный Серафим уселся тут же на высокий камень, держа наготове карабин.

То, что произошло вслед за тем, было ужасно.

Индеец дал хрупкой лодочке попасть в средину течения водопада. В эту минуту ее так сильно относило в ту сторону, что двое гребцов и рулевой едва могли держать судно наперерез волне. Им приходилось беспрестанно лавировать, поворачиваясь то штирбортом, то бакбортом^[1], а их корма открывалась, как только лодка становилась в профиль. Но вот она исчезла при внезапно спустившейся на землю темноте. Настала ночь без всякого перехода.

Тут рукуйен впервые обнаружил чувство, похожее на гнев. Действительно, его добыча ускользнула. Однако ненадолго! Во мраке снова послышался мерный плеск весел; этот шум приближался, значит, и лодка тоже приближалась.

Вдруг яркое сияние залило реку. Сноп белых лучей ударил в необозримое водное пространство, еще не освещенное луной. И в этом ослепительном блеске снова показалась лодка с тремя сидевшими в ней пловцами.

Хохот зверской радости вырвался из груди индейца. Он думал, что его мщение не удалось, а теперь оно опять давалось ему в руки и было еще ужаснее. Как раз в эту минуту судно повернулось боком. У него совсем не было руля, и рулевой правил с помощью жалкого весла о двух концах, причем, вдобавок, его сильно ослепляло нестерпимое для глаз сияние электрического очага.

Краснокожий быстро вскинул к плечу свой карабин. Притаившись в траве на берегу, он внимательно прицеливался, как стрелок, не желающий дать промаха. Выстрел грянул в глубокой тишине ночи, нарушаемой только отдаленным шумом водопада.

И когда отголоски этого выстрела, перекатившись гулким эхо, замерли в глубине соседних лесов, на смену им послышались вопли отчаяния, проклятия, богохульства, от которых, кажется, мог рухнуть небесный свод. Лодка, подхваченная неодолимой силой течения, помчалась к ужасной стремнине водопада.

Неумолимый, как воплощенная кара, как взор судьи, испытующий совесть преступника, белый свет преследовал троих негодяев в потемках бездны и среди зловеще бледневшей пены водоворота.

С высоты мирадора Жан и Жанна, леденея от ужаса, следили за этой потрясающей агонией. Они видели, как трое погибающих в отчаянии простирали руки к небу, напрасно призывая на помощь Бога и людей. Но вот что было еще страшнее: индеец бежал у самой воды по берегу острова вслед за лодкой и, рискуя свалиться в реку, наклонялся над кипящими волнами, чтобы не пропустить ни одного момента этой драмы, которой трудно найти название.

И когда казнь свершилась, таинственный исполнитель правосудия произнес такие грозные слова:

– Мы убили только троих. Если счет индейца верен, остается еще шестеро или восьмеро. С ними надо разделаться завтра.

XVII. Современный Робинзон

Усталость бывших пассажиров «Сен-Жака» была так велика, что, несмотря на тревогу и волнения последних дней, благодетельный сон продержал их в постели до позднего часа утра и восстановил таким образом их изнеможенные силы. Прохладные, светлые комнаты, где они спали, и достаточно, хотя и не слишком мягкие матрасы еще более способствовали благотворному отдыху усталых членов.

Спустившись во двор маленькой крепости, молодые люди удивились, что не нашли там своего благодетеля. Им сообщили, что он уехал на другой конец острова, где у него были обширный завод для выделки каучука и механическая лесопильня для обработки местного леса.

Здесь предприимчивый француз держал около сорока человек рабочих исключительно индейской расы, как и его домашние слуги. Он отлично ладил с ними и кроме хорошего заработка предоставлял им возможность учиться и развиваться умственно.

Таким образом, этот человек, живший одиноким мизантропом, тем не менее старался приносить пользу ближним и делался мало-помалу провидением края, так сильно удаленного от настоящей цивилизации.

Он вернулся из своей поездки около десяти часов утра. Его первой заботой было осведомиться о здоровье своих гостей, и хозяин, по-видимому, был очень счастлив, встретив их бодрыми и свежими после крепкого сна.

– Я вижу, что все воспользовались отдыхом, – весело сказал он. – Даже ваши юные воспитанники, сударыня, с очевидным восторгом бегают и резвятся на свежем воздухе. Их возраст пока еще невинный, но невинность эта, во всяком случае, только относительная, так что в скором времени будет не лишним принять какие-либо предосторожности.

Говоря таким образом, он показал Жанне с высоты гласисов на трех ягуаров, которые перегоняли друг друга, валялись и прыгали с очаровательной грацией и легкостью на зеленом ковре лужаек, расстилавшихся поблизости реки.

– Хотите пройтись на берег? – спросил хозяин. – Мы можем взглянуть там на место несчастного происшествия, случившегося вчера вечером. На эту кашуэру стоит посмотреть в период половодья.

«Несчастное происшествие», на которое намекал грозный владелец острова, было не что иное, как моментальная гибель неприятельской лодки вместе с тремя пловцами, нашедшими смерть в пенистых водах стремнины.

Жан не посмел просить объяснения слов, произнесенных им накануне, – ужасных слов, полных угрозы: «С остальными мы расправимся завтра». Нельзя было сомневаться, что отшельник принял какое-нибудь неумолимое решение.

Ответ на этот вопрос, который внутренне задавал себе молодой человек, не замедлил последовать не на словах, а на деле.

В ту минуту, когда, выйдя из-под навеса деревьев, гуляющие приближались к берегу, они были внезапно встречены залпом из мушкетов, направленным с реки. Одна пуля пролетела даже так близко от лица Жанны, что задела за край широкополой соломенной шляпы, которую предложил ей надеть таинственный покровитель.

– Неприятели не только нелюбезны, – сказал он, спеша укрыться с молодыми людьми под деревья, – а уж прямо-таки невежи. Однако терпение! Они получат урок вежливости, какого не ожидают.

Пустынник и его молодые спутники могли окинуть взглядом всю реку с того места, где они находились. Им были видны две лодки с шестерыми бандитами, шедшие на веслах прямо к берегу. Четверо разбойников стреляли сию минуту по троим гулявшим.

– Подумайте только, с какой яростью добиваются они своего мщения, которое навлекает на них, однако, лишь неудачи и здоровые тумаки! Такой непохвальной настойчивости никак не следует поощрять.

И, не прибавив больше ни слова, пустынник приблизился к стволу дерева, у подножия которого скрывалась маленькая каменная тумба, совершенно незамеченная до сих пор молодыми людьми.

В эту минуту обе лодки почти приблизились к берегу. Их отделяло от него каких-нибудь двадцать метров.

Владелец острова наклонился к маленькой каменной тумбе, наполовину скрытой в траве. Он ощупал ее рукой, и Жан мог видеть, как его палец нажал пуговку в круглой впадине камня. В ту же минуту вода поднялась в реке с неодолимой силой в виде гремящего столба высотой в десять метров. Обе лодки от страшного толчка подпрыгнули кверху и упали обратно, исковерканные и разбитые вдребезги, увлекая за своими осколками несчастных пловцов.

Две заложенных под водой торпеды произвели внезапный взрыв, измолов в порошок суда и самих нападающих и обратив в ничто их безумное покушение.

Но за этой драмой последовал еще эпилог.

Один из бандитов показался на поверхности воды, ошеломленный, но не раненный при взрыве. Он был живуч и поплыл к острову, отчаянно работая руками. Несколькими сильными взмахами пловец достиг суши, и ему удалось вскарабкаться на берег, ухватившись за густую, длинную траву. Тогда перед очевидцами этой сцены вынырнула мокрая голова и мелькнуло лукавое, скотское лицо сеньора Иоахима Магалиао.

Но разбойник не успел произвести дальнейшей рекогносцировки на территории острова. Как раз в ту минуту, когда он поднялся на ноги, из-под ветвей черного дерева выступила человеческая фигура, в которой Жанна с братом, несмотря на дальнее расстояние, тотчас узнали своего друга Серафима.

Индеец держал в правой руке нож. С быстротой мысли кинулся он на атамана разбойников: противник не устоял от толчка и, поскользнувшись на мокрой траве, упал на нее ничком. Синеватый клинок опустился и поднялся два раза, тогда как эхо донесло до ушей очевидцев слова беспощадного мщения, произнесенные на языке тупи, с которым они успели освоиться:

– Сеньор Иоахим Магалиао, я плачу тебе все свои долги зараз!

Затем рукуйен поднялся и, притащив за ноги труп к обрыву, швырнул его в реку, где мертвое тело поплыло вслед за другими телами утопленников, чтобы исчезнуть в водовороте кашуэры.

– Все кончено, – тоном философа произнес пустынник, – теперь не осталось ни одного человека от милой шайки, с которой мы имели дело. Жаль, что не удалось уничтожить ее раньше! Это избавило бы нас от многих хлопот.

Жан осмелился обратиться к пустыннику с просьбой:

– Милостивый государь, – сказал он, – вон там, на другом берегу, осталось тело славного малого, который был нам товарищем и верным другом около месяца. Эти разбойники убили его. Можем ли мы надеяться, что вы дадите нам средство предать погребению прах этого доброго человека?

– Разумеется, милое дитя, – отвечал растроганный философ. – Я сам отправлюсь отдать последний долг вашему другу, и притом немедленно.

Они вернулись вместе в крепость, где были сделаны необходимые распоряжения для доставки на остров бренных останков бедняги Каванту. Он вполне заслужил честь быть погребенным на кладбище здешней колонии.

По окончании погребальной церемонии таинственный благодетель отвел детей в сторону и сказал:

– Меня зовут Пьер Ленуар. Вот уже десять лет, как я покинул Францию, чувствуя потребность жить на свободе, под открытым небом, что было всегда предметом моих мечтаний. Я покажу вам свои владения, и если только вы пожелаете, то можете поселиться у меня, чтобы вести тот же образ свободной жизни.

– Увы! – со вздохом отвечала Жанна. – Мы не можем дольше пользоваться благодеянием, за которое не в силах заплатить. Затем вы, конечно, не обидитесь, если я откровенно скажу, что нас влечет отсюда в более цивилизованные страны. Мы жаждем поскорее узнать, что сталось с нашим дорогим и добрейшим отцом; если он остался в живых, то горюет о нас так же, как мы горюем о нем.

– Это чувство слишком естественно и делает вам честь, мои бедные дети. Я не только не стану удерживать вас, но даже помогу вам со всей охотой отыскать горячо любимого отца. Мы возобновим наш разговор за столом во время завтрака, а теперь пройдемтесь по острову, чтобы запастись немного аппетитом.

Тут восхищенные молодые люди сели в изящный шарабан, запряженный великолепной нормандской лошадью, породу которых Пьер Ленуар старался акклиматизировать в своих восхитительных владениях. Экипаж покатился по прекрасному шоссе между плантаций, веселивших взор, полей, засеянных рисом и даже пшеницей. Возвышенное положение острова над рекой, его почва, поднимавшаяся пологим скатом, давали ему возможность пользоваться выгодами различных климатов. На самой западной оконечности возвышалась даже маленькая горка, скорее холм в три тысячи метров над уровнем моря; на его склонах можно было наслаждаться самой приятной температурой умеренного пояса.

– Я не успел пока осуществить всего, что задумал, – сказал Пьер Ленуар, – но с Божьей помощью надеюсь обратить свой остров в такой уголок, который не уступит самым живописным уединенным местечкам старой Европы.

И он показал молодым людям две мельницы водяных и две ветряных, механическую лесопильню, образцовую пекарню, где пекли хлеб из пшеницы, риса и маньока, фабрику консервов, целую ферму со всеми новейшими приспособлениями и улучшениями современного сельского хозяйства. Впрочем, здесь почти повсюду действовало электричество, еще так мало известное здесь до сих пор, давая человеческому гению неизмеримую силу, великодушно отданную природой в его распоряжение.

Все трое во время этого осмотра запаслись аппетитом, как того желал Ленуар. Оставалось только вернуться в крепость, где обильный завтрак ожидал проголодавшуюся молодежь. Однако это пока не входило в расчеты философа, умевшего так хорошо разнообразить сюрпризы и удовольствия своих гостей.

Оставив экипаж на ферме, он провел их к маленькому рукаву реки – настоящему каналу, вырытому человеческими руками для личного пользования обитателей острова. Изящная яхта, приводимая в действие электричеством, колыхалась на голубых, прозрачных водах. Гости Пьера Ленуара вошли на нее и менее чем через четверть часа перенеслись к каменному дебаркадеру, похожему на те гаты со ступеньками, которые в Бенаресе и по всему течению больших рек Индостана позволяют пассажирам сходить прямо с палубы парохода на набережную какой-нибудь виллы или города.

Когда все сели за стол, философ обратился к молодым людям:

– Дети мои, – начал он, – я сказал вам мое имя, но пока не знаю еще ваших.

Тут Жан назвал свою фамилию, формально представил свою сестру и рассказал всю драматическую историю кораблекрушения, своего пятимесячного пребывания на разрушенном пароходе «Сен-Жак», историю вынесенных страданий и лишений, усилий, увенчавшихся успехом, и всех дальнейших похождений, потребовавших такого напряжения воли.

Хозяин видимо волновался, слушая этот рассказ, и даже обнаруживал некоторое нетерпение. Когда же молодой человек кончил, Пьер Ленуар отодвинулся от стола и поспешно встал.

– Жан Риво! Жанна Риво! Сын и дочь моего лучшего, нет, моего единственного друга! Ах, дайте мне обнять вас, милые дети!

Он протянул к ним руки и несколько раз прижал их к своей широкой, благородной груди.

– Но как это я не догадался с первого раза, кто вы такие? Ведь мне была отчасти известна ваша история, мои бедные дети, по крайней мере все то, что касалось кораблекрушения, и я спешу вас поскорее обрадовать: ваш отец жив.

– Наш отец жив! – воскликнули в один голос брат с сестрой в порыве безумной радости.

– Да, жив, живехонек, слава Богу! От него-то я и знаю все эти подробности.

– От него? – проговорил пораженный юноша.

Пьер Ленуар улыбнулся.

– Да. Это вас удивляет? Вы сейчас поймете. Ваш отец приезжал ко мне с месяц тому назад и пробыл здесь целую неделю. Но горе не давало ему покоя. Он вернулся в Пару в надежде получить там ответы на телеграммы, разосланные им во все стороны: в Бразилию, в Ла-Плату, в Джорджтаун, в Кайенну.

– Но каким образом мой отец мог приехать сюда? От кого он узнал о вашем местопребывании?

– От меня самого, – отвечал Пьер Ленуар.

И он повел детей к залу, где помещался весьма остроумный телефонный аппарат его изобретения. Взяв акустические трубки, висевшие возле, хозяин подал их Жанне.

– Через минуту, моя дорогая малютка, – сказал он, – вы будете в состоянии разговаривать сами с вашим отцом. Этот телефон соединяет меня с Парой в шестистах километрах отсюда. Впрочем, это моя единственная связь с цивилизованным миром.

Он подал сигнальный звонок. Не прошло и десяти минут, как сообщение было установлено. К аппарату в Паре пригласили доктора Риво, и француз, обезумев от радости, услышал собственными ушами такую неожиданную речь: «Отец, дорогой, любимый отец, мы живы и находимся у твоего друга, господина Пьера Ленуара, на острове Пустынника. Приезжай скорее! Приезжай скорее! Нам так хочется поскорее обнять тебя!»

* * *

Никакое перо не в состоянии описать, в каком нетерпении прошли три последующих дня. Беспрерывное волнение, настоящая лихорадка томили как юных гостей на острове, так и исхудавшего, усталого путешественника, который спешил на пароходе, нанятом с этой целью в большом новом городе на бразильских берегах.

И каков был восторг отца и детей, когда они осыпали друг друга поцелуями и двадцать раз прижимали к своему трепещущему сердцу!

Доктор Риво хотел все видеть, все узнать. Ему пришлось подробно рассказывать все происшествия ужасной драмы, последний акт которой разыгрался здесь, на берегах гостеприимного острова.

Несколько дней спустя великодушным философом был снова поднят вопрос о возвращении его гостей в Европу или об окончательном поселении по соседству; эта мысль становилась все более привлекательной для бедных скитальцев, сумевших оценить дружбу пустынника. Тогда доктор Риво, подшучивая над своим другом, сказал:

– Дорогой Пьер, я очень благодарен тебе, что ты уговариваешь нас остаться. Нет ничего невозможного в том, что мы скоро приедем «пожить робинзонами» вместе с тобой. Жан и Жанна приобрели уже к этому навык. Но хотя им было очень удобно на «Сен-Жаке», тамошняя жизнь все-таки не может выдержать сравнения со здешней.

– Разумеется, дорогой папа! – воскликнула Жанна, обнимая своего отца. – Ведь господин Ленуар и художник, и ученый. Он разыгрывает Робинзона как следует, то есть превосходно. Только…

– Только… что? – со смехом спросил Пьер Ленуар.

– Только, мой дорогой друг, – прибавила Жанна, – мне кажется, что вы… вы у нас последний Робинзон XIX века^[2].

Г. Хайнс. В южных морях

Глава I. Прощай, «Попутчик»

– Хорошо, но что же ты намерен делать дальше? – спросил меня Джо, сидя со мной в уютном погребке на окраине города.

Увы! Этот вопрос я задавал сам себе много раз в течение сегодняшнего дня и не мог найти на него подходящего ответа. В школе я едва выучился читать, писать и считать, дальнейшее же образование мне дала улица. Моей обычной постелью была голая земля; с ранних лет мне пришлось узнать, что такое голод; я получил пинков за всю свою жизнь значительно больше, чем перебывало пенсов в моем кармане. И вдруг совершенно неожиданно колесо фортуны повернулось: в настоящий момент я, совсем еще мальчишка, хотя рослый и здоровый, был прилично одет и имел до 120 фунтов. Эти деньги, честно заработанные и аккуратно свернутые, покоились в моем боковом кармане.

– Ну и что же ты намерен делать? – повторил свой вопрос Джо.

– А что ты сделал со своими деньгами? – спросил я.

– Мои деньги лежат в банке. Советую тебе поступить так же, а затем отправиться вместе со мной.

Хотя море и сильно влекло меня, но мне мало улыбалось быть юнгой на судне, а потому я отрицательно потряс головой. Джо яростно набросился сначала на яичницу, поглощая ее с неимоверной быстротой, а затем снова на меня.

– Но ведь должен же ты в конце концов чем-нибудь заняться! Ведь твоих денег не надолго хватит.

Джо был глубоко прав. Несмотря на всю мою расчетливость, деньги быстро таяли, а я не имел никакого желания вновь возвращаться к прежней бродячей жизни. Необходимо было прийти, и как можно быстрее, к какому-либо решению.

– Может быть, ты займешься продажей вечерних газет? Ведь это тоже торговля, – ядовито заметил Джо.

Я с негодованием отверг эту мысль.

– Нет, я лучше обзаведусь лошадью и тележкой и отправлюсь торговать за город.

Джо разразился неудержимым смехом.

– Все это ерунда, дружище, ты отправишься вместе со мной попытать счастья на море! Другого выхода у тебя нет.

Это замечание было совершенно правильно. В городе голодали сотни людей, тысячи джентльменов обивали пороги учреждений и гранили улицы в поисках работы.

– Итак, вопрос решен! – воскликнул Джо, хлопнув меня по плечу. – Не теряя времени приступим к делу. Ты иди в город, а я направлюсь на пристань. Может быть, кому-нибудь из нас улыбнется счастье. К ночи встретимся здесь. – И мы отправились.

Я бродил по городу и выпрашивал работу, как голодная собака кость. К концу дня я едва стоял на ногах от голода и усталости. Джо дошел до такого же состояния, и только к ночи ему посчастливилось встретиться со знакомым шкипером, который и устроил нас у себя на «Попутчике».

Это было небольшое паровое судно, безобразное, как семь смертных грехов.

Следуя совету Джо, я обзавелся полной матросской экипировкой, положил свои деньги в банк, оставив в кармане только пару фунтов на непредвиденный случай, и отправился в плавание.

Жизнь на судне далеко не была такой привлекательной, как ее описывают в романах. Приходилось работать в постоянной сырости и иногда по целым суткам бессменно. Судно наше двигалось в среднем со скоростью от восьми до десяти узлов. Мы довольно часто заходили в порты, разгружались, забирали новый груз и шли дальше. В одном из портов мы приняли на борт и пассажира. Мистер Брэддок был плотный мужчина средних лет с приятными манерами. С капитаном он, по-видимому, находился в дружеских отношениях.

Впрочем, жизнь на море имела и свои хорошие стороны. Мы посетили много замечательных мест и познакомились с жизнью различных народов; помимо многих портов Африки мы побывали в Калькутте, Сингапуре, Токио.

– Какое прекрасное судно! – восклицал Джо. – Оно в беспрерывном движении, которому не предвидится конца.

– Разве мы не домой идем? – с тревогой спросил я.

– О нет! Шкипер говорил, что пойдем еще в Сидней, а оттуда в Лондон к Фриско. Да что ты нюнишь в самом деле? Разве мы не получаем деньги и не приобретаем хороший опыт?

– Это, конечно, правильно, – заметил я меланхолически, – но иногда и хорошие вещи приедаются.

В Токио нам пришлось сдать одного матроса в госпиталь, а на его место взять случайного человека Джонсона. Он был гол как сокол, шкиперу пришлось одеть его с ног до головы, а повар вынужден был в первые три-четыре дня давать ему двойной порцион. В остальном судовая жизнь протекала очень однообразно. Мы работали, ели, пили, спали, а в свободное время шатались по палубе.

И вдруг все круто изменилось…

Мы медленно шли вперед при отличной погоде. Отстояв свою вахту, я спустился в каюту, улегся на койку и заснул богатырским сном. Среди ночи я вдруг проснулся от здорового тумака. Надо мною стоял Джонсон.

– Вставай скорее. Судно в опасности.

Тон его голоса был убедительнее всяких слов, и я стремглав выскочил на палубу.

Небо заволакивалось тяжелыми облаками. Ветер рвал и кидался из стороны в сторону, волны вздымались, кружились, с шумом набегали друг на друга, разбивались белой пеной и вновь яростно бросались на наше судно. «Попутчика» бросало как щепку из стороны в сторону, под дикий рев грохочущего моря. Все наши усилия сводились к тому, чтобы твердо стоять на ногах. И вдруг, среди этого адского шума, раздался душу раздирающий крик: «Человек за бортом!» Этот крик означал смерть. Бедняга Джонсон выбыл из нашего строя… Эта ночь была поистине ужасной. Шкипер не оставлял своего поста ни на одну секунду, смело смотря в глаза смерти. Он делал все, что было в человеческих силах, чтобы выиграть эту отчаянную битву.

Ветер становился все злее и злее. Наше судно так грохотало, трещало, стонало, словно тысяча демонов вселилась в его дряхлое тело.

Оно ныряло, подбрасывалось вверх, с силой ударялось о волны, но не сдавалось.

На этот раз мы выиграли. Шторм стал утихать так же неожиданно, как и налетел. Дождь перестал, море начало успокаиваться, и наш глаз уже мог уловить слабый предутренний рассвет. Но все наши надежды скоро рухнули. Судно дало течь, вода хлынула в топку, машина остановилась, и судно стало медленно погружаться в воду. Мы молча читали ужас в глазах друг друга. Смерть приближалась с полной уверенностью, что ей здесь не будет отказа. Дело прошлое, но я могу с гордостью сказать, что не было паники, не было беспорядка. Мы не сдавались, хотя никакой надежды уже не оставалось. Единственное наше спасение – шлюпки были разнесены в щепки во время бури. Конец близился, близился неумолимо. Я бросил свой последний взгляд на шкипера, продолжавшего стоять на посту. В этот момент судно как-то нырнуло вперед, и я полетел в воду.

Глава II. Судно без имени

Я не берусь утверждать, что судно пошло ко дну в этот самый момент, но только, когда я пришел в себя, на месте «Попутчика» плавали одни обломки крушения. Меня поддерживал спасательный пояс, руками же я судорожно цеплялся за плавающую деревянную решетку. Волны швыряли мой ненадежный плот из стороны в сторону. Вокруг меня раздавались отчаянные крики людей, которых неумолимо засасывало море. К моей решетке подплыл наш кочегар. Лицо его было совершенно багровое, а на голове зияла огромная рана. Силы быстро оставляли его. Он уцепился слабой рукой за мою решетку и, не произнося ни слова, бросал на меня умоляющие взгляды. Я попытался оплыть решетку и приблизиться к нему, но в это время его пальцы разжались и он без звука, с предсмертным ужасом в глазах, пошел ко дну.

На гребне волн показался еще один человек. Это был могучий пловец, яростно боровшийся с волнами. Я закричал. Он круто повернул в мою сторону, и я с радостью узнал в нем Джо Шэнона. Поймав мою руку, он подплыл к решетке и с глубоким вздохом облегчения уселся на нее.

– Ты не можешь себе представить, Треван, как я рад, что ты не погиб. Сможешь ты еще продержаться?

– Это зависит от того, сколько именно.

– Но во всяком случае ты будешь жив до тех пор, пока не погибнешь, а, может, быть, за это время какое-нибудь судно и заметит нас.

Я горько усмехнулся.

Сколько времени мы пробыли в таком состоянии, я затрудняюсь сказать, знаю только, что силы мои пришли в полный упадок, и я готов был отправиться вслед за прочими, когда Джо вернул меня к жизни своим восклицанием:

– Парус! Он движется в нашем направлении… Он стал… Спустили шлюпку… Что-то тащат из воды…

Джо имел очень зоркие глаза, я же все это видел довольно смутно.

– Они спасли кого-то, Треван. Шлюпку подняли, и судно пошло прямо. Если они будут держаться этого курса, то заметят нас.

Эта временная отсрочка была ужасна. Еще полчаса тому назад я без страха думал о смерти, теперь же, с появлением маленькой надежды, так мучительно хотелось жить.

Судно же то скрывалось за высокими волнами, то появлялось вновь.

– Заметят ли нас? – вот мысль, которая сверлила мою голову.

Вдруг Джо неистово заорал. Я присоединил к нему свой слабый голос. Мы кричали изо всех сил, останавливаясь только, чтобы перевести дыхание.

– Они увидели или услышали нас, – вскричал в дикой радости Джо, – и шлюпку снова спустили!

Гребцы изо всех сил налегали на весла и кричали нам ободряющие слова. Помощь подоспела как раз вовремя.

Вскоре мы уже были на борту парохода. Нас накормили и напоили горячим и, укутав теплыми одеялами, уложили спать.

На следующее утро нас позвали к капитану. Здесь мы встретили мистера Брэддока, которого команда спасла перед нами. Он радостно приветствовал нас.

– Я боюсь, что из всего нашего экипажа только мы и остались в живых, – проговорил он. – Нашим спасением мы всецело обязаны мистеру Девису.

Мистер Девис, капитан судна, казался словно вылитым из стали, так много силы и энергии чувствовалось в каждом его мускуле. Такого сорта людей в борьбе лучше иметь на своей стороне, чем на противной.

Он испытующе посмотрел на нас своими острыми серыми глазами и отпустил, добавив, что мистер Пейтон, штурман, позаботится о том, чтобы мы не болтались без дела.

– Мне не очень понравился его взгляд, – заметил Джо. – Точно мы нарочно устроили все это крушение, чтобы доставить ему беспокойство.

И в самом деле, шкиперу, видимо, не очень улыбалось наше присутствие на судне.

Штурман, высокий и тощий как жердь, оказался еще хуже капитана. Левый глаз его был покрыт бельмом, правый же прямо сверлил нас. Он заметил, что не намерен нянчиться с нами и так как у них на судне нехватка рабочих рук, то мы можем немедленно приступить к работе.

– Экая скотина, – заметил Джо. – Будь его воля, он ни за что не вытащил бы нас.

На наш вопрос, куда идет судно, штурман ничего не ответил. Вообще вся команда судна представляла собой сброд злых собак. По распоряжению шкипера нас нарядили в самую скверную одежду, и так как у нас не было определенных занятий, то мы исполняли тысячи всяких дел. Кормили нас неплохо, в остальном никто не обращал внимания. Очевидно, мы рассматривались как безбилетные пассажиры.

С момента вступления на борт судна мною овладело какое-то смутное волнение, которое нарастало с каждым днем. Наше безымянное судно (обстоятельство, которое нас очень смущало), не заходящее в порты и не имеющее ни загрузки, ни выгрузки, было настолько загадочно, что даже Джо впал в уныние.

– Что за странное судно, – ворчал он, – оно гораздо быстрее и подвижнее военного и вдвойне сильнее мелких судов такого типа. На передней части два орудия, на задней одно. Что все это значит?

Особенно поражала нас образцовая дисциплина на судне. Мы решили обратиться за разъяснениями к мистеру Брэддоку, но из разговоров с ним ничего не вынесли. Одно было ясно, что он чувствовал себя на судне неплохо и находился с капитаном, по-видимому, в хороших отношениях, со штурманом же – в довольно прохладных.

Хотя внешне ничего плохого на судне не замечалось, но нас обоих мучило предчувствие какой-то беды. Мы старались разгадать загадку, но в результате наших тайных перешептываний нам удалось лишь установить, что мистер Девис является не только капитаном, но и собственником судна. Но эти сведения не проливали никакого света на сущность дела.

– Уж не пират ли наш капитан, – высказал я свое предположение, будучи полным профаном в морских делах. Джо категорически отверг мою мысль как дикую и несуразную.

– В наш век техники и открытий смешно даже говорить о пиратах. Хотя я не был в этих водах, но я уверен, что здесь лежат торговые пути и мы, вероятно, идем в какой-либо французский порт.

– Я не думаю, чтоб нам грозила опасность. Иначе какой смысл был спасать нас, – добавил я.

– Это еще ничего не значит. Если мистер Девис остался верен морскому обычаю, то доказал только, что он настоящий моряк, – разочаровал меня Джо.

Во время вахты в тот же вечер ко мне подошел мистер Брэддок и шепнул: «Не расспрашивайте меня, так как я знаю не больше вашего, но будьте настороже и предупредите товарища».

Это замечание еще сильнее взволновало нас. Значит, мистер Брэддок, подобно нам, чего-то ожидал. Почему эти люди злобствуют и какие козни они нам готовят?

– Стукнут по голове и отправят за борт, – не совсем утешительно разрешил вопрос Джо.

Как бы то ни было, нам не оставалось другого выхода, как насторожиться и ждать.

На следующий день вдали показался остров. Джо предполагал, что это коралловые острова, лежащие между западной Азией и Австралией. Команда на этот счет упорно отмалчивалась, притворяясь незнающей.

Судно держало курс прямо на остров, очевидно, нуждаясь в пресной воде. Все шло своим порядком, за исключением странного поведения штурмана и мистера Девиса: оба командира, взволнованные, стояли на мостике и о чем-то горячо спорили. Штурман со злобным лицом упорно на чем-то настаивал. Капитан же улыбался, но жесткая складка его губ указывала, что он поступит по-своему. Это понял, наконец, и мистер Пейтон, он круто повернулся и, едва сдерживая свой гнев, отошел прочь.

Мы наблюдали за всей этой сценой, но были очень далеки от понимания действительности, напоминая собой овец, беспечно прыгающих навстречу мяснику.

Вдруг машина замедлила ход, судно подходило к берегу.

– Сейчас бросим якорь и отправим шлюпку за водой, – сказал Джо, – несомненно, шкипер заходит сюда не впервые. Я думаю… – Но тут он вдруг осекся. Проследив его взгляд, я понял причину: на палубе показался мистер Брэддок, лицо которого выражало крайнее недоумение. Он задавал вопросы сопровождавшему его мистеру Девису. Тот держал себя так же, как при разговоре со штурманом: улыбался и дружески похлопывал собеседника по плечу. Но, очевидно, его поведение не соответствовало содержанию его ответов, так как выражение недоумения не сходило с лица мистера Брэддока.

Итак, мои опасения, не имевшие почти никаких оснований, оправдались в полной мере.

Глава III. Нас высаживают

Дальнейшие события развернулись быстро. Штурман отдал приказ спустить шлюпку и направил в нее огромного негра и еще одного матроса с лицом испанца. Затем Пейтон с ругательствами и пинками набросился на нас, приказывая садиться в лодку. Мы в страхе повиновались. Люди на борту, конечно, понимали, в чем дело, но не выказывали ни интереса, ни сочувствия; одни продолжали свою работу, другие же окидывали нас безучастным взглядом.

Вслед за нами спустили какие-то тюки, а затем капитан и мистер Брэддок заняли свои места. По знаку командира гребцы дружно налегли на весла, и через несколько минут шлюпка пристала к берегу. Шкипер помог мистеру Брэддоку сойти на берег, нам тоже было приказано вылезать. Один из матросов занялся выгрузкой тюков, другой же остался в шлюпке. Наше нервное напряжение дошло до крайних пределов. Я взглянул на Джо, желая в его глазах найти объяснение, но он был так же растерян, как и я…

Конец нашим мучительным догадкам положил мистер Девис.

– Я был счастлив спасти вам жизнь, – начал он с улыбкой, – но ваше присутствие на судне ставило меня в очень затруднительное положение. Особые соображения, – здесь его улыбка расплылась еще шире, – мешали мне высадить вас в каком-либо порту, держать же вас на борту судна я больше не мог, несмотря на то что ваше приятное общество доставляло мне большое удовольствие. – Здесь он сделал поклон в сторону мистера Брэддока. – Правда, все эти затруднения я предвидел, когда брал вас на борт судна, но я не мог идти против морского обычая.

Мы хранили полное молчание, и капитан продолжал:

– Мистер Пейтон доказывал мне, что выход очень прост: стукнуть вас по голове и отправить за борт, – но этот достопочтенный человек не обладает достаточным воображением. Я же нашел лучший выход. Это прекрасный остров, небольшой, но очень удобный. Местность, как вы убедитесь, во всех отношениях приятная: здесь нет ни диких зверей, ни ядовитых змей, туземцы с соседних островов сюда не заглядывают. Правда, этот остров считается таинственным, но это, конечно, глупые россказни дикарей.

– А не думаете ли вы, – впервые прервал молчание мистер Брэддок, – что мы попадем на необитаемый остров?

– К чему такие страшные слова, мой дорогой сэр? Очевидно, я недостаточно красноречив и потому не сумел расположить вас в пользу вашего будущего местопребывания; Я оставляю вам кое-какие припасы. Впоследствии, в более удобное время, я надеюсь вновь посетить вас. А до тех пор, смею надеяться, вы недурно проведете время в этом лесном убежище.

– Мы очень признательны вам за вашу заботливость, – проговорил мистер Брэддок. – Вы действительно самый любезный негодяй, какого мне пришлось встретить за всю жизнь.

– Благодарю вас, – ответил капитан серьезно. – Я очень ценю всякое удачно сказанное слово.

Вся эта сцена была крайне забавна, но, я думаю, из всех нас только один капитан мог оценить весь этот юмор по достоинству. Нам же было не до смеха. Трагичность нашего положения усиливалась еще тем, что мы не могли действовать, а вынуждены были подчиняться неизбежному.

В тяжелом молчании наблюдали мы за отплытием шлюпки и уходом парохода в открытое море.

– Ах, как хотелось бы расправиться с этой бандой! – воскликнул Джо, сжимая кулаки.

– Да, морское приключение, – добавил я с усмешкой.

– Не ропщите. Вспомните участь наших товарищей с «Попутчика», – произнес мистер Брэддок.

– Все это правильно, но почему только эти негодяи не могли оставить нас на борту судна? Ведь не мешали же мы им, – не успокаивался Джо.

– Вероятно, капитан имел на то особо важные причины. Эти пушки на борту судна и разнообразное вооружение команды заставляют призадуматься…

– Как вы полагаете, вернется он к нам? – перебил я мистера Брэддока.

– Если не будет риска, то я думаю – да, в противном случае – нет. Однако, довольно толковать о капитане. Пора заняться и собой, – воскликнул мистер Брэддок. – Прежде всего посмотрим, что они нам оставили, а затем пустимся на поиски ночлега.

Мы бросились к тюкам, которые выволок на берег огромный негр. Оказалось, что капитан Девис имел не столь черствое сердце, как нам представлялось. Мы нашли чай, консервы, спички, муку, сухари, удочки с крючками и прочие необходимые для нас вещи.

– Необычайная любезность, – рассмеялся мистер Брэддок. – Значит, мы еще не совсем обречены на голодную смерть.

В эту ночь мы не пытались исследовать остров. Берег, на который нас высадили, был ровный и только в одной части к северу подымался крутым ребром. Здесь нам и удалось открыть пещеры, которые могли служить для хранения пищи, а также и для временного нашего жилья.

Подкрепившись, мы улеглись на голой земле и крепко уснули. Так началась наша жизнь на необитаемом острове.

Наутро я проснулся очень рано и вышел из пещеры. Солнце уже вставало. По ярко голубому небу плыли легкие облака золотых и оранжевых тонов. Под моими ногами расстилалась кристальная лагуна. Я остановился как зачарованный, созерцая в восхищении окружающую меня красоту, и не мог не согласиться с мистером Девисом, что более живописную тюрьму трудно было бы найти.

Днем мы принялись за обозрение острова. Всюду виднелась богатая растительность. В центре острова лежал холм, покрытый густым лесом, вершина его была странно оголена и только на самой макушке оставалось высокое дерево.

– Какая странная порубка! Вероятно, там рос строевой лес, – высказал я свое предположение. Мы простояли еще с минуту, смотря на холм, как вдруг Джо воскликнул:

– Что это такое! На верхушке у самого ствола!

Взглянув по направлению его руки, я замер от ужаса.

На дереве мерно покачивался скелет повешенного человека. Как он попал в такое положение, было загадкой, но он висел и покачивался, страшный и зловещий.

– Какая трагическая история здесь скрывается. Одно несомненно – это дело рук белых, – заметил мистер Брэддок.

– Может быть, это матрос.

– Или пират, казненный за попытку мятежа или что-нибудь в этом роде, – высказывали мы свои предположения.

– Вероятно, капитан Девис смог бы осветить нам этот вопрос, – многозначительно произнес мистер Брэддок. – Ведь он хорошо знаком с этим островом. Остроумный способ отвадить туземцев. Это также, пожалуй, входило в его планы.

– А нельзя ли спустить этого беднягу и предать его земле? – спросил Джо.

Мистер Брэддок покачал головой.

– Боюсь, что нет. Ведь тот, кто повесил, может за ним следить.

– Так, – сказал Джо. – В таком случае придется этим делом заняться в будущем.

Ужасное открытие так подействовало на нас, что мы совершенно забыли о своем собственном устройстве. Все наши мысли были заняты этой трагедией. Несомненно, это был или моряк, или пират, который разгневал своего капитана. «Может быть, он провинился в нарушении дисциплины или на него пало подозрение в измене», – думал я. И моему расстроенному воображению ясно рисовалась картина казни. Вот лодка подошла к берегу, высадились… Медленное, торжественное шествие к холму… Роковое дерево и круг матросов, молчаливых и объятых страхом… Ожидание… Петля готова… Последний жуткий момент – и несчастный отправился в вечность. А затем обратный торжественный марш к лодке, посадка… Тихий взмах весел удаляющейся лодки… и остров остался во власти жутко качающегося мертвеца.

Вся эта картина как будто бы и не подходила к ночи, но тем не менее и я, и мои товарищи заснули как убитые. Наутро мы, свежие и бодрые, принялись за дело. По молчаливому соглашению все командование перешло мистеру Брэддоку, которому мы подчинились беспрекословно.

– Какое занятное приключение для вашего возраста! – заметил мистер Брэддок. – Какой богатый материал для ваших рассказов, когда вы вернетесь домой!

– Да, начато недурно, – воскликнул Джо. – Если и дальше пойдет все в этом роде, то мы, пожалуй, перещеголяем Кука и будем иметь право на столь же торжественную встречу при возвращении на родину.

– Да. Беда только вот в чем, сможем ли мы точно установить время нашего возвращения, – сострил я. – Если бы мы знали его, я совсем недурно провел бы здесь свои каникулы.

– Увы, этот час нам неизвестен. Но отчаиваться мы не должны. Я вовсе не буду удивлен, если в один прекрасный день капитан Девис еще раз посетит нас.

Это замечание мистера Брэддока я лично считал маловероятным. Для меня было ясно, что капитан занимался каким-то предосудительным делом и с его стороны было бы донкихотством связывать себя лишними свидетелями.

– Есть ли надежда, что сюда заглянет за водой какая-нибудь шлюпка? – спросил Джо.

– Вообще это возможно, но я бы не советовал особенно на это рассчитывать. В нашем распоряжении, по-видимому, нет других средств, как сидеть и выжидать. Мы бы могли, конечно, соорудить челнок, но здесь наше положение хуже, чем у Робинзона Крузо. У нас нет совершенно никаких орудий. Наша судьба всецело находится в руках островитян, если таковые существуют, и случайного судна.

– Но вы помните, что говорил капитан Девис? Туземцы избегают этого острова, наше же присутствие еще больше напугает их.

– Это неважно. Важно то, что они начнут говорить и слух дойдет до белых. В этих местах среди туземцев живет немало торговцев, которые заезжают сюда за жемчугом и копрой; они зорко следят за всем происходящим. Если нам удастся привлечь внимание какого-либо туземного челнока, можно считать наше дело в шляпе.

В таких разговорах мы часами прогуливались неторопливым шагом по берегу, стараясь убить наше свободное время. Нам не нужно было остерегаться ни диких зверей, ни змей, ни ожидать каких-либо других нападений, за что мы и были очень благодарны капитану Девису.

Однажды, бродя по берегу, мы сделали открытие: в восточной части острова, со скал можно было заметить на горизонте слабое очертание какого-то туманного пятна. По нашим предположениям это пятно могло быть островом, населенным мирными туземцами. Это, конечно, было только предположение, но оно вселило в нас некоторые надежды, прибавило нам бодрости и энергии, и мы принялись за устройство нашего жилища.

Провизию мы оставили на прежнем месте, а для себя выстроили помещение, по внешнему виду и по величине очень напоминающее улей, но нас вполне удовлетворявшее.

На следующий день мы натаскали хворосту и сухой травы, сложив на берегу огромную кучу на тот случай, если понадобится быстро зажечь сигнальный костер. Может быть, Робинзон Крузо изобрел бы что-либо более остроумное, но мы ни до чего лучшего не додумались. Правда, мы находились в значительно худших условиях, чем он.

Когда окончились наши несложные работы по устройству жилища, мы вновь вынуждены были проводить время в полной праздности. Вот тут-то мы и обнаружили, что полное отсутствие работы куда хуже самой тяжелой работы.

Глава IV. Джо идет на риск

Прошло уже четыре дня нашего невольного изгнания, но за это время не случилось ничего особенного, если не считать того, что мы много уютнее устроились в своем жилище, но зато наши запасы начали заметно убывать. Это обстоятельство заставило нас серьезно призадуматься. Джо усиленно принялся за рыбную ловлю, но это был, конечно, не выход.

Мистер Брэддок сравнивал наше положение с человеком, у которого в руках грибы и он не знает, ядовитые они или съедобные. Чтобы узнать это, он должен съесть грибы; если останется жив – грибы съедобные, если умрет – то ядовитые.

К счастью, никому из нас не пришлось проделать этого опасного опыта благодаря изобретательности и отваге Джо.

Вот как было дело: мы с мистером Брэддоком поутру в большой тревоге осматривали наши запасы провизии, как вдруг услыхали крики Джо, который бежал с берега.

– Челнок, челнок! – кричал он, задыхаясь. – Скорее костер! Поджигайте!

Мы бросились к сложенной куче и принялись за дело.

– Они идут в восточном направлении и скоро будут около нас. Костер нужен большой! Треван, вали еще дров!

Я подбросил хворосту, и мы все трое принялись кричать что было сил, поднимая руки кверху и жестикулируя, чтобы привлечь внимание туземцев.

– Я боюсь, что они перепугаются, – заметил я. – Если они верят, что этот остров посещается какими-то духами, то, несомненно, сочтут нас за духов.

– Не болтай зря, а кричи! – накинулся на меня Джо.

Шлюпка приближалась.

– Нет, мы доберемся до них во что бы то ни стало! – воскликнул Джо и стремглав бросился к берегу. Мы за ним.

Заметив нас, лодка стала маневрировать. Мы с волнением и тревогой наблюдали за ней.

– В лодке находится один белый, и, по-видимому, мужчина крупного сложения. Тем лучше для нас, – заметил мистер Брэддок. Здесь голос его дрогнул: – Ничего не понимаю. Они повернули обратно, передумали… У нас остается только одна надежда, что они начнут рассказывать о нас.

– Очень сомнительная и далекая надежда, – проговорил Джо, сбрасывая с себя несложную одежду.

– Что ты делаешь! – воскликнули мы зараз.

– Хочу убедить их взять нас отсюда. Я думаю, кто-нибудь из них понимает по-английски. Если ничего не выйдет, я быстро вернусь.

– Но ведь ты же идешь на большой риск, – протестовал мистер Брэддок.

– Ерунда. – И прежде чем мы успели что-либо возразить, Джо был в воде и мощными взмахами удалялся от берега. Джо был прекрасным пловцом, и мы не боялись, что он утонет. Опасность заключалась в том, что туземцы, приняв его за злого духа, могли стукнуть веслом по голове и отправить на дно. Все должно было разрешиться с приближением Джо к челноку.

Затаив дыхание, мы наблюдали за Джо. В этот момент наше положение нас мало интересовало. Мы были охвачены одной лишь тревогой за участь нашего товарища. Я взглянул мельком на мистера Брэддока. Лицо его было совершенно бело, лихорадочный взор с напряжением следил за удалявшимся пловцом. Мой пульс учащался, надвигался жуткий момент: Джо подплывал к лодке, которая поджидала его…

– Они взяли его в лодку, – воскликнул радостно мистер Брэддок. – Теперь он в безопасности, иначе зачем же им было брать его?!

– Молодчина Джо! – заорал я. – Теперь мы можем сказать «прощай» этим прекрасным местам.

– Не радуйся раньше времени, – охладил мой пыл мистер Брэддок. – Видишь, лодка повернула, они уходят от нас.

Я в испуге взглянул на море. Действительно, лодка удалялась на восток. Чем объяснить такое странное поведение? Какая участь ожидает моего товарища? Вот мысли, которые меня волновали.

– Они могут вернуться, Треван. Туземцы мстительны и жестоки в ответ на несправедливость, но они никогда первые не проявляют жестокости. Может быть, они доставят Джо к какому-нибудь торговому агенту, и тогда все должно разрешиться благополучно в течение двух-трех ближайших дней.

Простояв на берегу, пока лодка не скрылась из виду, мы пошли домой.

Замечание мистера Брэддока о туземцах несколько успокоило меня.

Смелый поступок Джо открывал новые страницы в истории нашей жизни.

– Вот увидишь, через день-два он будет здесь, – с убеждением говорил мистер Брэддок.

Всю ночь меня промучили страшные кошмары. Наутро мы поднялись чуть свет и сейчас же пошли к берегу. Море было спокойно, но на горизонте не виднелось ровно ничего. Разочарованно мы принялись за завтрак. Правда, у нас не было никаких оснований для тревоги: срок был слишком мал, и мы не имели абсолютно никакого представления о том расстоянии, которое должна была пройти лодка. Да и сотни всяких других причин могли задержать возвращение Джо. Но все эти доводы мало нас трогали и утешали. Весь день проторчали мы на берегу и только к ночи оставили свои сторожевые посты. Следующий день прошел в такой же бдительности, а за ним третий и четвертый.

Мистер Брэддок все это время был в таком прекрасном настроении, что даже заражал меня.

На пятые сутки, ранним утром, далеко на горизонте мы заметили черную точку. Мы прямо-таки сверлили ее глазами. В ней была вся наша надежда. Точка росла, приближалась и в конце концов оказалась большим парусным судном, построенным по типу туземного челна. Вся команда состояла из туземцев, и только на корме нам удалось различить двух белых.

– Ну да, все так и вышло, как я предсказывал, – проговорил мистер Брэддок. – Шэнону удалось притащить с собой кого-то из торговых агентов. Наконец-то мы сможем распрощаться с нашей тюрьмой. Вряд ли капитан Девис обрадуется, когда узнает, что мы так быстро оставили его гостеприимное убежище.

Шлюпка убрала паруса и шла на веслах. Мы поспешили к берегу. Джо стоял в лодке и приветствовал нас, радостно размахивая руками. Вид у него был препотешный. На нем болтался старый жакет, короткие брюки едва закрывали ноги до колен, на голове же торчала огромная соломенная шляпа.

– Вот и я, – закричал он, ловко спрыгивая на берег. – Мы всем обязаны мистеру Истману, – указал он на белого человека, спокойно вылезавшего из лодки. Высокий, с продолговатым лицом и с серыми лукавыми глазами, мистер Истман имел непринужденные и приятные манеры. Он приветливо раскланялся с нами.

– Смею надеяться, что вас ничто здесь не задерживает. Я не прочь бы немедленно отправиться в путь. Поговорить мы можем и после. Моя команда в страшной панике и горит желанием убраться отсюда возможно скорее.

Мы и сами горели таким же желанием, а потому наше судно через несколько мгновений было уже в открытом море.

– Я бы и раньше к вам вернулся, – говорил Джо, – да только мистеру Истману пришлось потратить много времени и слов, чтобы убедить туземцев отправиться сюда. Они страшно боятся старого Ника, во власти которого, по их мнению, находится остров.

– А у них не было желания пристукнуть тебя? – спросил я Джо.

– Двое или трое хотели, да вот этот долговязый настоял, чтобы меня отправили к мистеру Истману. Приняв меня в лодку, они не произнесли ни слова за всю дорогу и ни разу не взглянули на меня, боясь, как бы я не оборотился дьяволом с рогами и хвостом, – расхохотался Джо.

– А где ты раздобыл мистера Истмана? – спросил я.

– Он живет на одном из островов, где является почти единственным белым человеком. Помещается он в деревянном доме и играет роль какого-то князька. Каково же его настоящее положение, я не мог понять. Белых людей он видит только, когда заходят торговые или случайные суда. Словом, мне кажется, что от родины мы еще очень далеко.

– Да, и как видно, от дела также.

– Ну, на этот счет здесь лучше, чем в Старом Свете. Ведь до сих пор мы еще не сидели без дела.

– Да, конечно, морские приключения и прочие приятные вещи, – съехидничал я.

А лодка между тем шла полным ходом и еще засветло достигла острова, где жил мистер Истман.

При нашем приближении все население высыпало на берег. Мужчины, женщины и даже дети были в крайнем возбуждении: прыгали, пели, плясали, явно выражая свою радость по поводу благополучного возвращения своих одноплеменников. По-видимому, команда шлюпки была произведена в герои. Сказав собравшимся несколько слов, мистер Истман пригласил нас в дом. Здесь мы нашли приготовленным довольно обильный и вкусный ужин, которому и отдали должное.

Крики на улице, первое время не умолкавшие, начали понемногу затихать и наконец совсем прекратились. Туземцы разошлись по своим хижинам, но не ложились спать.

– Они всю ночь проболтают теперь, – заметил мистер Истман. – Это большие дети. Всякое, даже незначительное событие их глубоко волнует. Сегодняшний же день в особенности. Ведь они не рассчитывали увидеть команду судна в живых. Впрочем, я не буду отвлекать вас от еды разговорами; вам необходимо как следует подкрепиться, а затем я буду рад услышать о ваших интересных приключениях.

Глава V. В ожидании нападения

Когда окончился ужин, слуги убрали со стола и удалились. Наш хозяин закурил трубку и приготовился слушать о наших злоключениях. Мистер Брэддок, коротко описав гибель «Попутчика» и всего экипажа, продолжал:

– Нас спасла шлюпка с парового судна. Я не могу сообщить вам ни названия этого судна, ни его национальности, ни курса, по которому оно шло. На борту этого судна имелось два орудия, обстоятельство довольно странное для торгового судна. – Здесь наш хозяин сделал движение, как бы желая вынуть трубку и что-то сказать, но передумал и пустил облако дыма. Мистер Брэддок продолжал: – Команда представляла собой какой-то сброд всех национальностей, включая немцев, испанцев, пару американцев, двух, трех шведов, но большинство все-таки составляли англичане. Первым штурманом был мистер Пейтон, человек сильный, упорный, одним словом, бычьего склада; что же касается его характера, то я бы всю жизнь был глубоко признателен тому человеку, который бы его прикончил.

– Ну а капитан? – Это было первое слово, произнесенное нашим хозяином за время рассказа.

– Штурман называл его мистером Девисом. Довольно высокого роста, худощавый, с виду крепкий, как стальная игла; на первый взгляд он производил впечатление славного малого, но себе на уме. Меня он встретил довольно приветливо, но чувствовалось все же что-то странное в нем, а что именно, я понять не мог. Это чувство через пару дней перешло в беспокойство, какое бывает в предчувствии беды. Конечно, в тот момент я совершенно не подозревал о том, что мы будем высажены…

– Высажены? – перебил наш хозяин.

– Да, высажены. – И здесь мистер Брэддок описал наше прибытие на остров и наш последний разговор с капитаном. – В общем он оказался не совсем негодяем и не дал нам умереть с голоду.

– М-да. История не из обычных, тем более что у Поля Брисбейна, в когтях которого вы побывали, доброта и человеческие отношения, как правило, отсутствуют.

– Поль Брисбейн? Кто он? – зараз спросили мы.

– Мало кто сможет ответить вам на этот вопрос, но я могу. Правда, в наш век смешно даже говорить о пиратах, но тем не менее. Поль Брисбейн настоящий пират, только особого сорта.

– Я даю ему на эту игру не более двух месяцев! – воскликнул Джо.

– А он ведет эту игру уже более двух лет, и, по-видимому, близкого конца еще не предвидится. Он отважен и ловок как дьявол; он знает здешние моря так же хорошо, как я тропинки в своем саду. Его судно отличается необычайной крепостью и быстроходностью. Он появляется внезапно, как фокусник в театре, и так же быстро и неожиданно исчезает. Как я уже говорил, это пират особого сорта; в открытом море он никогда не нападает.

– Но тогда каким же образом? – спросил я, живо заинтересованный.

– Вы знаете, наверное, что в здешних местах имеется много торговых станций, разбросанных по всем островам. На этих станциях мы храним до прихода судов собранные ценные товары, по преимуществу копру и жемчуга. Этим обстоятельством и пользуется Поль Брисбейн. Он налетает неожиданно, чинит насилия над агентами и туземцами, хватает товары, грузит их на свое судно и исчезает подобно молнии. Однажды и я сделался его жертвой, – произнес он с усмешкой. – Дело было на другой день после ярмарки. Наше судно с полной нагрузкой стояло под парусами, готовое к отплытию. Поль Брисбейн налетел подобно вихрю. На этот раз он был особенно внимателен, и мне пришлось вернуться назад совсем налегке.

– Ну а где же он сбывает свои товары?

– Это уже его секрет. Часть их, должно быть, отправляет в Китай. Но теперь лучше вернемся к настоящему. Эту ночь вам придется потесниться у меня, наутро же я распоряжусь, чтобы вам приготовили особое помещение.

Мистер Истман сдерживался, но было видно, что известие о близости капитана сильно его взволновало.

– Дело в том, что этот сезон был на редкость удачен; у нас имеются редчайшие коллекции жемчугов, поджидающие прихода парохода, и если Брисбейн подоспеет раньше…

– Ну что ж, придется вам дать ему отпор, только и всего! – воскликнул мистер Брэддок.

Мистер Истман сделал гримасу.

– Это не так просто, как вы думаете. Правда, туземцы народ храбрый, но против огнестрельного оружия они не устоят.

– Да разве у вас нет оружия?

– Сколько угодно, но из туземцев только двое-трое умеют с ним обращаться. Если прибавить меня и вас, будет пять. Не знаю, как ваши юноши?

– Я умею стрелять из револьвера! – воскликнул я.

– На близком расстоянии и я не дам промаха, – поддержал Джо.

– Вот видите, уже семь. Туземцы со своими копьями могут также оказать поддержку.

Несмотря на эти заявления, нашему хозяину, видимо, мало улыбалась перспектива сражения, хотя на вид он был не робкого десятка.

– Это очень рискованная игра, – воскликнул он наконец. – В данном случае я прежде всего думаю о своих туземцах. Если не будет сопротивления, Поль не сделает им никакого вреда, но с другой стороны, не можем же мы так, за здорово живешь, отдаться в руки Поля.

– Нет уж, если начинать эту игру, то необходимо победить, иначе исход будет ужасен, – заметил мистер Брэддок.

– Это верно, уж если биться, то биться до конца.

– Ну, молодые люди, – обратился мистер Истман ко мне и к Джо, – я рассчитываю на вас, но помните, за каждую ошибку вы отвечаете головой. Итак, вопрос решен. Немедленно приступим к приготовлениям.

С помощью туземцев работа живо закипела: по направлению к дому агента был вырыт достаточно широкий и глубокий ров, а в нескольких ярдах насажены острые копья.

– Нашим молодцам не миновать этой ловушки! – воскликнул мистер Брэддок. – Вот будет славная потеха для ваших туземцев с пиками!

К концу третьего дня наши приготовления закончились. Туземцы были основательно подучены, сами мы тщательно изучили каждый фут пути, по которому, согласно нашим расчетам, должны были идти разбойники. Было условлено, что до тех пор пока мистер Истман не даст сигнала, не должно раздаться ни одного выстрела. Вокруг будет царить полная тишина.

После лихорадочной работы наступил период ожидания, и, я должен сознаться, он был не из приятных. Свободное время давало нам возможность поразмыслить и ясно отдать себе отчет в развертывающихся событиях. Ни мне, ни кому-либо из нас не хотелось отправляться на тот свет. Храбрился только Джо.

– Ну подожди же, засвидетельствуем мы ему свое почтение.

– Мне кажется, что все это просто смахивает на убийство, – заметил я.

– Ничего подобного, – взъелся на меня Джо. – Имеет же мистер Истман право защищать свое имущество.

В таком бесплодном напряжении прошла целая неделя. Страх понемногу улегся, и жизнь острова стала входить в обычную колею. Даже у Джо опал воинственный пыл. В моей же голове бродили всевозможные сомнения. Один только мистер Брэддок не поддавался общему настроению и настаивал на усилении бдительности ночных сторожевых постов.

– Шквал обычно налетает в тот момент, когда его меньше всего ожидаешь, – говорил он. И был глубоко прав.

Мы с Джо помещались в палатке, прилегающей к дому агента. С момента ожиданий мы спали одетые, с заряженными револьверами, готовые к тревоге. В страхе просыпались мы среди ночи от малейшего шума, вскакивали, осматривались кругом и, только удостоверившись, что все благополучно, вновь засыпали. Но затем, поуспокоившись, мы стали спать таким же крепким сном, как на «Попутчике». И вот в одну из таких наших безмятежных ночей я почувствовал прикосновение, меня кто-то настойчиво будил. С трудом проснувшись, я услыхал торопливый шепот:

– Не шумите, вставайте немедленно и занимайте свой пост. Две шлюпки подошли к берегу. Помните, после первого выстрела жребий брошен – жизнь или смерть. Желаю вам удачи, – проговорил он второпях и скрылся.

Мы вскочили как ошпаренные. Итак, момент наступил – может быть, еще задолго до восхода солнца мы будем лежать мертвыми. Мороз прошел у меня по спине.

– Выпускай свои когти, старина! – вскричал Джо, крепко хватая меня за руку. – На случай попрощаемся. – Я потряс руку Джо, и мы направились к заранее намеченным местам.

Опершись одной рукой на земляной вал, который служил мне защитою, в другой руке я крепко сжимал револьвер. Несмотря на все пережитое, в настоящий момент я был только мальчиком, который с ужасом смотрел в глаза надвигавшейся смерти. Но бежать было некуда, и я с трудом поборол свой страх. Припав к земле и вперив свой взор в темноту, я чутко прислушивался. Ночь была черна и тиха до жути; казалось, что остров вымер. А между тем в этой зловещей тишине жизнь напрягалась конвульсивно.

Тайком, кошачьей поступью прокрадывалась шайка за добычей, не сознавая опасности, а из-за каждого бугра, из-за каждого куста их темные силуэты встречались и провожались острыми рысиными взорами. С каждой минутой момент становился напряженнее. Возле меня послышалось тяжелое дыхание. Я ясно видел их: они шли по трое в ряд, впереди вожак. Видно было, что для них это дело привычное: они шли наверняка. У меня не было никакого желания убивать их, но не было и жалости к этим разбойникам, руки которых не раз обагрялись кровью. Они должны понести заслуженную кару. Пока эти мысли мелькали у меня в голове, негодяи прошли, а условленного сигнала не было. И вдруг огромная фигура негра появилась в конце траншеи, и вслед за тем – глухой звук падающего тела, за ним второй, третий. Яростный крик прорезал воздух, и здесь все смешалось: выстрелы, вопли ярости и ужаса, лязг оружия, царапанье, падение тел… дикие крики туземцев. Это был конец. И они поняли это и заметались в паническом страхе, потеряв рассудок. Страх их был так силен, что даже свирепые окрики мистера Пейтона были бессильны. Пронзительный свист, условный сигнал мистера Брэддока о прекращении преследования окончательно добил их. Атака была отбита полностью. Поль Брисбейн и Пейтон были в наших руках, и он не хотел лишних жертв.

Оставив свои посты, мы окружили мистера Брэддока.

– Поль Брисбейн и Пейтон в наших руках, остальная шайка в панике рассыпалась и пустилась наутек. Что вы скажете на этот счет, мистер Истман?

– Я думаю, они никогда не забудут этого урока. Без своих главарей эта шайка не опасна.

В это время подошли туземцы с факелами в руках, и мы направились на поиски павших неприятелей. Прежде всего мы наткнулись на огромного негра, он был мертв. Невдалеке лежал штурман, его славная карьера была также закончена. Следующим номером шел Поль Брисбейн. Тело его было еще теплое, и он слабо дышал. При свете факелов нам удалось заметить, что он ранен во многих местах. Под наблюдением агента капитан был перенесен в его дом, где мистер Брэддок занялся осмотром его ран.

– Еще жив, но протянет недолго. Но я думаю, ему лучше умереть здесь, чем быть повешенному в Сиднее, – заметил мистер Брэддок.

При этих словах раненый открыл глаза, скользнул тяжелым взглядом по комнате и остановил его на нас, как бы в недоумении. И вдруг саркастическая усмешка на минуту искривила его рот. Затем он застонал. Мистер Брэддок поднес к его губам лекарство, но он отстранил его рукой и попросил воды. Джо немедленно выполнил его просьбу. Человек умирал, мы это ясно понимали, понимал и он сам.

– Нашла коса на камень, – тихо прошептал он. И вновь на его губах появилась насмешливая улыбка. – Да, мальчики, хорошенького понемножку. Но прав был Пейтон, осторожная старая птица, вас следовало тогда стукнуть по голове и отправить за борт. Нет никакой благодарности на этом свете.

– Я боюсь, капитан, что ваш час настал. Может быть, вы хотели бы что-нибудь сказать или передать кому-либо ваше последнее желание? – спросил мягко мистер Брэддок.

– Якорь брошен… Нет, благодарю вас. А где Пейтон?.. Вы не отвечаете… Значит, он прикончен. Прекрасный был товарищ, прекрасный… – веки его вновь сомкнулись.

В это время привели пленных, и мистер Брэддок должен был выйти.

– К сожалению, ничем нельзя ему помочь. Он умирает очень тяжело. Смачивайте ему губы. Я думаю, конец близок. – Мистер Брэддок вышел вместе с агентом, а я и Джо остались около капитана.

Мы стояли в глубоком молчании и ждали… В комнате царила гробовая тишина, но вдруг умирающий быстро, быстро, громко, невнятно заговорил. Временами голос его повышался, становился резким, грозным, как во время боя. Мы боялись, что он начнет говорить о своих делах, может быть, ужасных. Но какими бы эти дела ни были, это его личные дела, и нам не хотелось быть невольными слушателями его тайн. И вдруг его голос сорвался. Он открыл глаза и взглянул на нас: – Да, план Пейтона был лучше, – с этими словами он навсегда закрыл глаза.

Все было кончено. Мы вышли из дома и отправились на берег освежиться и привести в порядок свои мысли и чувства, сильно потрепанные за эту ночь. На тех местах, где происходил бой, еще виднелись свежие следы крови. Но неприятельские лодки бесследно исчезли, и туземцы, наблюдавшие с высоких сторожевых постов, уверяли, что они не видали у берегов никакого судна.

– Все произошло, как в сказке, – правда, скверной сказке, – заметил Джо, когда мы возвращались обратно.

– Но зато нам удалось разбить эту банду и тем самым прочистить атмосферу здешних мест. А что намерен делать мистер Брэддок с пленными?

– Если они не перемрут до тех пор, то передать их в руки австралийских властей. Двое из них серьезно ранены, один же отделался сущим пустяком, он именует себя Андрэ Поллок, но, конечно, нельзя утверждать, что это его настоящее имя.

Поллок оказался очень общительным малым. Он часто вступал в разговоры со мной и Джо. Его особенно интересовал один вопрос: будет ли он повешен. Я сказал, что в этом не может быть сомнения, и он остался очень недоволен.

Однажды мы свели его в ту часть острова, где находились могилы убитых.

– Я очень рад, что вы подстрелили Пейтона и эту огромную дубину-негра, но мне очень жаль капитана, он был прямой, справедливый человек и всякому старался дать как можно больше.

– Да, очевидно, тот матрос, что висит на вершине дерева, был особо облагодетельствован капитаном.

– Это вы говорите о Билле Вальтоне. Несомненно, повешение было для него милостью.

Я надеялся, что Поллок сообщит нам подробности этой тяжелой драмы, но его, видимо, мучило что-то более для него важное.

– Эриксон тоже там? – спросил он после некоторого молчания, протягивая руку по направлению к могилам. – Вы не могли не заметить его, такой высокий, лохматый, с длинной бородой.

– Да, я видел его, он благополучно удрал.

При этом замечании Джо лицо Поллока побледнело, губы затряслись, глаза приняли дикое выражение, и он как помешанный стай бормотать что-то себе под нос.

Вечером, когда мы заканчивали ужин, вдруг неожиданно вошел Поллок и заявил, что он хочет задать один вопрос.

– В чем дело? – спросил мистер Брэддок.

– Я хочу знать, что вы со мной сделаете.

– Постараемся не нарушить ваших пиратских законов.

– То есть попросту повесите?

– Да, по всей вероятности.

– Нет, вы этого не сделаете! Я не хочу этого, понимаете! Не хочу! – кричал он в исступлении. – Я видал Билли…

– Конечно, это вещь не из приятных, – согласился мистер Брэддок.

– Вот поэтому-то я и пришел к вам предложить свои условия, – продолжал он более спокойно. – Вы оставите меня в живых, а за это я укажу вам, где хранятся сокровища Поля Брисбейна.

– Прекрасно, но, предлагая эту сделку, вы забываете про своих удравших товарищей, которые свободно могут свести дело на нет.

– О, они ничего не знают про этот клад. Все удравшие вступили к нам гораздо позднее, – заметил он. – Только капитан, мистер Пейтон, негр, повешенный Билли, Эриксон и я в курсе дела. Из всех остались в живых только я и Эриксон. Но он ранен. Я, конечно, ни на минуту не сомневаюсь, что, как только он оправится, он немедленно удерет от своих товарищей и заберет все сокровища, прежде чем вы увидите их.

– А может быть, он уже это сделал?

– Теперь-то еще вряд ли успел, но если вы будете тянуть еще и попусту болтать, то сделает. Время не ждет.

– А что мы сделаем с этими сокровищами, как вы думаете?

Поллок пожал плечами.

– Вы можете их поделить между собою или вернуть прежним владельцам, это меня не касается, но только решайте скорее. Я думаю, до утра вы покончите с этим вопросом, а пока пришлите мне в хижину чего-нибудь промочить горло и дать работу моим челюстям. Слышите, какие противные вопли. Это воют мои товарищи. Они в обиде, почему вы собираетесь оставить меня в живых, а их повесить.

Мистер Брэддок вышел посмотреть, в чем дело. Мы же с Джо принялись обсуждать предложение Поллока. Поведение его нас возмущало до глубины души. Почему Поллок, один из главных участников шайки, останется в живых, а другие понесут тяжелое наказание? Может быть, наши выводы были не совсем правильны с жизненной точки зрения, но зато они вполне согласовались с логикой молодости.

Агент же постарался разобрать дело со всех сторон и прежде всего со стороны законности.

– Если мы отпустим этого негодяя, то можем сами попасть в тюрьму, как его сообщники. А потому мы вынуждены представить всех трех бандитов властям, которые будут знать, как расправиться с ними.

– Я бы с вами вполне согласился, – заметил мистер Брэддок, – если бы не было Эриксона, существование которого создает довольно затруднительное положение. Власти, конечно, расправятся с бандитами по их заслугам. Эриксон же воспользуется этим, заберет сокровища и скроется. А между тем с помощью Поллока мы могли бы вернуть похищенное прежним владельцам.

Это был сильный довод, который заставил агента согласиться с мистером Брэддоком.

– И все-таки этот негодяй заслуживает самого строгого наказания, – упорствовал он.

– Да, но ведь должен же он получить какое-либо вознаграждение за свое сообщение, – резонно заметил наш друг.

Глава VI. Жемчуга поля Брисбейна

Поллок был мало удивлен нашим решением.

– А как же иначе вы могли бы поступить? – усмехнулся он. – Ведь тогда все сокровище фью-ю-ть от вас, – присвистнул он.

– Все драгоценности поступят в распоряжение властей, – резко оборвал его мистер Брэддок.

– Это уже ваше дело, – с улыбкой заметил он, конечно, ни одну минуту не сомневаясь в том, что мы все прикарманим.

В главном вопрос был решен, оставалось только приступить к его выполнению.

Поллок сообщил нам, что жемчуга хранятся в особом секретном месте. Вынимались они лишь тогда, когда представлялся случай выгодно продать.

– Наш старик, – продолжал он, – был лучшим знатоком жемчугов в Свете.

– А где же находится это место? – опросили мы.

Он улыбнулся:

– Место вам знакомое и невдалеке отсюда. Недаром так злился Пейтон и называл капитана безумцем. Но я с ним не согласен. Наш старик был в полном уме, он знал, что вы все равно ничего не найдете.

– Вы хотите сказать, что клад зарыт на том острове, где мы были высажены?

Поллок кивнул головой:

– На том самом. А теперь мы должны поспешить, этот Эриксон не выходит у меня из головы.

На первый взгляд, все рассказанное Поллоком казалось маловероятным, но за последнее время с нами сплошь случались невероятные вещи, а кроме того, мы ровно ничем не рисковали.

Оставив пленных на острове под присмотром мистера Истмана, мы обезоружили Поллока, сели в шлюпку, без особых приключений добрались до знакомого нам острова и пристали, по указанию Поллока, в северной стороне. В этой части, как мы уже говорили, берег был высокий, крутой, изрезанный пещерами и расщелинами.

По мере приближения Поллок заметно волновался.

– Если Эриксон побывал здесь прежде нас, то дело дрянь. Железный ящик, в котором хранятся жемчуга, помещается в расщелине вон той скалы, – и он указал по направлению отвесной стены: – Ящик прикован тяжелой цепью. Лучшее хранилище трудно найти. Волны попадают туда только во время сильного шторма, – говорил он, нервничая все больше и больше.

Через минуту мы были у цели.

Чтобы извлечь тяжелый ящик из глубокой расселины, пришлось употребить немало усилий. Но наконец он был вытащен и лежал перед нами на берегу. Какие сокровища и какие жуткие тайны хранила его тяжелая крышка! Несколько мгновений мы молча созерцали его. Глаза Поллока горели каким-то фосфорическим блеском.

– Ну, кажется, все в порядке, – прервал тишину мистер Брэддок, – теперь можно двигаться в обратный путь. По возвращении вы, Поллок, получите обещанное.

Поллок ничего не ответил, казалось, он не мог оторвать своего взгляда от ящика, хранящего клад.

Ящик был благополучно переправлен в дом агента. Меня и Джо, признаться, мало интересовали эти сокровища, но совсем иначе к этому отнесся мистер Истман, он хотел во что бы то ни стало немедленно вскрыть ящик. После ужина мы собрались все вместе в доме агента.

– Я могу смело утверждать, что здесь собраны все лучшие экземпляры, какие имеются в южном море, – говорил Поллок, вскрывая крышку. – Посмотрите, какая красота. Видели ли вы что-либо подобное?

Мистер Истман невольно подался вперед. В этот момент я взглянул на него. Его глаза горели, дыхание прерывалось, все лицо его выражало столько алчности и жадности, что я невольно содрогнулся. Он был отвратителен. Это продолжалось одно, два мгновения, а затем он овладел собою.

– Двойная нитка жемчугов. Здесь должно быть не менее ста зерен! – вскричал он.

– Пять тысяч фунтов уплатил старик за это.

– Я бы дал восемь и не остался бы в накладе, – проговорил мистер Истман.

Поллок между тем вынимал все новые и новые нити.

– А какая величина! Боже мой! Более четверти века я имею дело с жемчугами и не только не видал ничего подобного, но даже не предполагал, что имеются такие экземпляры. Этим сокровищам нет цены.

– К сожалению, это нас мало касается, – заметил мистер Брэддок. – Все, что мы получим, – это беспокойство по переправке их властям. Надеюсь, что на этот раз дело обойдется без кровопролития. Я думаю, что на этих жемчугах и так слишком много крови.

– Заметил ли ты лицо Истмана? – спросил меня Джо, когда мы возвращались домой. – Он не прочь был бы забрать все это себе.

– Не посмеет!

– Отчего же? Разве у него не хватит оружия и людей? Он может вооружить Поллока и тех двух раненых, да и туземцы, естественно, будут на его стороне; нас же только трое; а затем может стать двое, потом один, а там и никого…

Лицо мистера Истмана стояло еще перед моими глазами, и потому слова Джо произвели на меня особо сильное впечатление…

После нападения мы с Джо перешли в другое помещение, уступив свое раненым. Если мистер Истман действительно затевает грязное дело насчет жемчугов, то нужно быть настороже и принять соответствующие меры предосторожности, думал я.

На следующий день за завтраком я высказал мысль, что не следует Поллока оставлять вместе с другими пленными, так как тогда будет слишком заметен его отъезд и они захотят знать, почему Поллок на свободе, а они нет.

– Да, но что же мы можем сделать?

– По возможности разлучать их днем, а на ночь помещать его вместе со мной и Джо. Тогда они не будут поражены, если в один прекрасный день Поллок каким-либо путем исчезнет с острова.

– Великолепная идея! – воскликнул мистер Брэддок. – И как это вы додумались!

Мысль, поданная мною, была настолько проста и естественна, что не вызвала возражений ни с чьей стороны.

– Ты заметил тогда глаза Истмана? – шепнул мне мистер Брэддок, когда мы выходили.

– Да, и Джо также.

– Он знаток жемчугов, но никогда не видал такой коллекции. Он говорил мне прошлой ночью, что каждую нить жемчуга можно продать не менее чем за десять тысяч фунтов. Целое огромное состояние заключается в этом ящике. Во всяком случае подозрительность и некоторая бдительность нам не помешают. Как я буду счастлив, когда наконец сюда прибудет торговое или правительственное судно, – с тоской заметил мистер Брэддок.

– Истман, кажется, ждет их в скором времени, – сказал я.

Когда я вернулся к себе, то застал, к своему удивлению, Поллока, совсем неплохо устроившегося у нас. Он ел вместе с нами, большую часть времени проводил у нас и не выражал особого желания входить в сношения со своими товарищами, но зато мы несколько раз заставали его в разговорах с мистером Истманом. Прошло несколько дней, и ничего особенного не случилось. Судно мистера Истмана ожидалось дней через восемь-десять. Подозрение наше понемногу улеглось. Но вот здесь-то и разыгрался последний злополучный акт.

На ночь мы обычно располагались так: Джо спал у самых дверей, Поллок сбоку, а я помещался по самой середине. Револьвер я всегда держал заряженным подле себя. Было около двух часов ночи, я только что начал засыпать, как вдруг услыхал выстрел, и затем что-то тяжелое грохнулось на пол около меня. Я в испуге вскочил.

– Не бойся, старина. Я его прикончил. Зажги свет, – проговорил Джо. Я чиркнул спичку.

Поллок неподвижно лежал на полу, сжимая в руке длинный острый нож, которого мы раньше у него не видали.

– Он готов, пойдем.

Мы выбежали на улицу. И в этот момент фигура мистера Истмана скрылась за дверью его дома, и нам показалось, что какие-то подозрительные тени юркнули за дом. Может быть, виною было наше расстроенное воображение, но нам обоим это померещилось.

На наши взволнованные крики дверь снова отворилась, и на этот раз вместе с Истманом появился мистер Брэддок, полуодетый, с оружием в руках.

– Что такое! – вскричал он в волнении.

– Идемте, с Поллоком несчастье.

Молча окружили мы мертвеца. Истман был смертельно бледен, трясся как в лихорадке и, казалось, каждую минуту готов был упасть.

– Меня что-то словно толкнуло во сне, – рассказывал Джо, – я открыл глаза и прислушался. Что-то скрипнуло. Я насторожился и вдруг в темноте различил фигуру Поллока, подкрадывающегося к Тревану. Я приподнялся. В его руке блеснул нож. Я все понял и выстрелил…

– Но для чего он хотел это сделать? – спросил агент дрожащим голосом.

– Убрать нас с дороги и вновь овладеть кладом Поля Брисбейна. А у вас очень тонкий слух, мистер Истман, – ядовито заметил Джо.

– Я только что вернулся с берега, – пробормотал он в смущении. – Один из туземцев сообщил, что он слыхал выстрел на море, я и пошел посмотреть, но, очевидно, он ошибся.

Никто из нас не мог больше уснуть в эту ночь. Мы оставили мертвого в нашей комнате и собрались у агента в ожидании утра.

Жуткая история этой ночи так и не раскрылась, Поллок унес ее тайну с собой. Я же объяснял ее так: Поллок намеревался убить сначала меня ножом без шума, затем, завладев моим револьвером, расправиться с сонным Джо; в это же самое время его компаньон прикончил бы мистера Брэддока. Очень быстро вслед за нами отправились бы и раненые пираты. И двое заговорщиков на свободе поделили бы доставшиеся сокровища. План был составлен совсем неплохо, и не проснись Джо вовремя – наша повесть была бы окончена в эту страшную ночь.

К сожалению, у нас не было никаких улик против Истмана. История этой ночи канула в вечность вместе с Поллоком, и подымать ее вновь было бесполезно.

Когда прибыло, наконец, долгожданное судно, мистер Истман представлял собою совершенно выбитого из колеи несчастного человека и умолял, чтобы его освободили от его обязанностей. Но капитан был неумолим. Он заявил, что сообщит желание агента торговой компании и надеется, что на будущий сезон сюда пришлют нового человека.

– Это все, что я могу сделать, – закончил он.

Наконец настал день отъезда. Паруса надулись, и мы полным ходом пошли в открытое море, оставляя навсегда эти злосчастные места.

Агент стоял на берегу, провожая нас, и с лихорадочным блеском в глазах бормотал какие-то странные невнятные слова…

Дальнейшая наша история может быть изложена в нескольких словах. В Сиднее мы сдали властям двух пленников и железный ящик с сокровищами Поля Брисбейна и оставались там некоторое время до разбора дела. А затем совершенно неожиданно мы получили, то ли от торговой компании, тс ли от правительства, за свои услуги самую солидную сумму, о которой мы не могли даже и мечтать. Так вполне благополучно для нас закончилось наше памятное путешествие в Южных морях.

Г. Хайнс. Трагедия в океане

Глава I. Новичок на «Голубе»

Я почувствовал какую-то жалость к Мику Конноли, когда он вступил на борт «Голубя» в Аделаиде.

«Голубь» был простым грубым судном, команда наша представляла из себя всякий сброд со всех концов света. Морякам вообще свойственно упорство, но с такой непокорной толпой, как у нас на судне, мне пришлось встретиться еще впервые. Это плавание было моим последним перед получением звания штурмана, а потому я особенно заботливо относился к нему. «Голубь» в силу каких-то неизвестных причин имел скверную репутацию, хотя стол на судне был хороший и обильный, а оплата труда высокая. Благодаря искусству капитана Даусона судно благополучно курсировало от одного порта к другому. Матросы ценят хороший стол, и многие из них попали на это судно только благодаря пустому желудку.

Не всякий шкипер рискнул бы отплыть из Аделаиды с такой сбродной командой, но капитан Даусон относился к этому факту совершенно безразлично. Это был высокий мужчина с морщинистым суровым лицом, проницательными сверлящими глазами, тонкой прямой линией губ и выдающимся вперед подбородком. Его нельзя было назвать тираном или жестоким, но это был человек, желание которого являлось законом и приказание не допускало никаких возражений. Это положение постигал всякий, пробывший на судне не более двадцати четырех часов.

Мистер Треверс, наш первый штурман, скромный, тихий и осторожный человек, в работе проявлявший необычайную работоспособность, отличался крайней нерешительностью. Эти качества он ярко обнаружил в наш предшествующий рейс. Я всегда был склонен думать, что ему не место на «Голубе». Он был, по всей вероятности, искусным моряком, так как капитан с уважением относился к его морским познаниям.

Тревантон, наш второй штурман, во многом походил на шкипера, хотя и имел очень приятные манеры и природный тонкий юмор. Я очень любил Тревантота, несмотря на то что в отношении дисциплины он был тверд, словно мельничный камень.

С виду команда наша казалась пестрым пятном белых, коричневых и желтых людей, мулатов и чистокровных негров.

И вот среди этого разношерстного сброда появился Мик Конноли. Мой взгляд сразу же остановился на нем и приковался. Я больно ущипнул себя за руку. Не сон ли это? Не бред ли? Впоследствии оказалось, что он был старше меня двумя годами, на первый же взгляд это был совсем мальчик, школьник, с беленькой прозрачной кожей, прекрасными голубыми глазами, хорошеньким маленьким ротиком и золотыми вьющимися волосами. Я успел заметить, что на его руках не было никаких следов работы.

– Что он здесь будет делать? – спросил я мистера Треверса. – Он не сможет жить с этой бандой.

Глаза шкипера сразу же отличили его:

– Кто он такой?

– Мик Конноли, сэр! Мистер Берри передал мне, что вы нуждаетесь в людях, и посоветовал поступить к вам матросом.

«Оригинальный матрос!» – думал я про себя.

– Ваш Берри дурак! – заорал капитан. – И вы не умнее его. Не хватало еще здесь криков вашей мамаши.

– Нет, сэр, этого не будет! – ответил он твердо. И когда капитан подозвал его к себе, в углах его губ заиграла довольная улыбка.

Команда парохода с любопытством и недоумением смотрела на него. Наконец один матрос, француз Пит, хотя вряд ли в нем имелось что-либо французское, начал упражнять на новичке свое остроумие, которое не шло дальше склонения двух слов – матушка и девчонка – «Мисси».

По дикому гоготу, заглушавшему слова, видно было, что в этом развлечении принимают участие и прочие присутствующие.

И вдруг шум замолк. Лица вытянулись. Большего изумления не смогло бы вызвать даже чудо. Одна из чистых белых ручек сжалась в крепкий кулак, и сильный удар в подбородок свалил насмешника с ног.

Тревантон поспешил к месту происшествия, но громкий окрик капитана остановил его.

– Оставьте, пусть мальчик научит его держать язык за зубами.

– Есть, сэр! – ответил, отходя, Тревантон.

Я знал, что Конноли выйдет победителем, но мне все время было страшно жаль его. Во всей этой банде он не имел ни одного друга, ни одного доброжелательного голоса не раздалось в его пользу, ни одна рука не поднялась на его защиту; вот почему в этот момент у меня появилось сильное желание бросить старого капитана на съедение акулам. Но оказалось, что мое волнение было напрасным. Француз Пит, словно разъяренный бык, бросился на противника, в воздухе мелькнул тяжелый кулак, но «Мисси» ловко отскочил в сторону и нанес ему новый удар по щеке. Такой оборот дела привел Пита в полное бешенство. Он бы, конечно, возобновил атаку, но дело происходило не на берегу, и ловкий удар сверху свалил его в док.

– Эй вы, лодыри, за работу! Живо поворачивайтесь! – заорал капитан.

Трудно было сказать, как отнесся капитан к происшедшему, был ли он доволен или только удивлен; его лицо редко выражало настроение.

Команда шумно стала расходиться. Тревантон поднял на ноги пострадавшего и разрешил ему на один час удалиться на свою койку.

– Ты получил хороший урок. Может быть, он научит тебя впредь держать свой язык за зубами.

Я в свою очередь не знал, радоваться мне или огорчаться. «Мисси» приобрел врага на всю жизнь: ясно, что француз Пит не забудет этого оскорбления; это сознавали и штурманы.

– Да, этот юноша умеет пускать в дело свои руки, – заметил Тревантон, – но он приобрел упорного врага. Ему придется спать с открытыми глазами. Возьмите его под свое наблюдение, Треверс, а я займусь другим приятелем.

Первый штурман охотно выразил свое согласие. Он недолюбливал Пита, считая его способным на всякие грязные делишки.

– Смотри зорко, Кардю! – сказал он мне. – При первом удобном случае Пит проявит свою гнусность.

Однако в последующие дни ничего особенного не случилось. Лоцман занял свое место на борту, якорь подняли, и шхуна заскользила, подобно событиям жизни. Мы направлялись в необъятные воды Атлантики.

Три дня прошло, прежде чем мне удалось познакомиться с Конноли, причем мое изумление еще более возросло. Он был образован; манера говорить и держать себя обличала в нем настоящего джентльмена. Он принадлежал к классу тех людей, которые если и пускаются в море на шхунах, то обыкновенно только на своих собственных.

Мы с первой же встречи почувствовали взаимное влечение.

Я предупредил его, чтобы он остерегался француза Пита.

– Безмозглый бык! – воскликнул он с усмешкой. – Но он прекрасно чувствует, что у меня найдется в любой момент для него хороший кнут.

– Я не думаю, Конноли, чтобы он стал вновь вступать в открытую борьбу, ваш удар послужил ему достаточным уроком. Но вы унизили его в глазах штурманов, и этого он вам никогда не простит. Он ненавидит вас, как отраву.

– О, вы слишком преувеличиваете все! Маленький холмик вам показался горой. Этот малый просто невзлюбил меня, вот и все.

– Француз Пит очень злопамятен, и при первой же возможности он отомстит вам.

Конноли беззаботно и весело рассмеялся.

– Я буду держать ухо востро. Правда, это не так-то легко сделать. Я новичок в такой игре. Ну что же, тем более нужно поучиться. Спасибо вам за предупреждение. Как приятно сознавать, что на борту «Голубя» и у тебя есть друзья. Человек, получающий первое крещение на шхуне, должен обладать твердым характером.

И он усмехнулся, вспомнив о прозвище, которое закрепил за ним Пит.

– Конечно, я погорячился, но эти парни зашли слишком далеко в своих шутках.

При этом воспоминании его смеющиеся голубые глаза стали вдруг твердыми, суровыми, а выразительный рот крепко сжался, словно ловушка. И мне стало ясно, что человек, который столкнется с «Мисси» в опасном месте, сможет поплатиться жизнью.

После первой встречи мы стали друзьями, но он за все время не обмолвился ни единым словом про свой дом и свою семью и про те причины, которые заставили его уйти в море. Он должен был чувствовать себя очень неважно в такой среде, но он улыбался и никогда не нюнил.

Дни между тем шли, погода стояла хорошая, команда, – после того, как шкипер расправился с одним матросом как следует, – хотя и без особой охоты, но исправно исполняла работу. Мистер Треверс поздравлял себя с перспективой благопристойного путешествия.

Мои опасения как будто бы начали уменьшаться. У Конноли никаких столкновений больше не происходило, и даже, наоборот, со многими он вступил в дружеские отношения. Но я внутренним чутьем отгадывал намерения Пита-француза. Он не из таких людей, которые могли снести обиду, не взяв реванша.

Мистер Треверс был очень доволен.

– Наш бык, кажется, угомонился! – сказал он однажды вечером. – Должно быть, Конноли вселил в него смертельный ужас.

– Вы плохо знаете француза Пита, – возразил Тревантон, – мы же с ним вместе проделали несколько рейсов. Вы сможете смело ручаться своим последним долларом, что он имеет самые грязные намерения. Он обязательно отплатит этому юноше, за это я могу отвечать своей головой.

– Конноли положит этому конец, – произнес я, не будучи, однако, уверен в своих словах.

– Да, но и Пит тоже не дурак! Вы когда-нибудь наблюдали за пауком, выжидающим муху? Так вот этот малый плетет такую же паутину, и он поймает в нее добычу, вот увидите.

– Но как?

– В темную ночь бросит Конноли на съедение акулам или что-нибудь в этом роде! От него всего можно ожидать. – Спокойно закурив свою трубку, он отошел прочь, оставив меня в панической тревоге.

Я поспешил к Конноли и передал ему разговор второго штурмана, умолял его быть осторожнее и предлагал ему свою помощь для охраны его.

– Это очень любезно с вашей стороны, Кардю, – воскликнул он, – но по существу в этом нет никакой надобности. Я не боюсь француза Пита, а кроме того, у меня есть друг среди команды.

– Кто это?

– Стампи! Мы заключили с ним такой же тесный союз, какой бывает у воров. Француз Пит однажды с ним очень скверно обошелся, и он не может этого забыть.

Это сообщение было для меня приятным. Стампи, небольшой, но плотный крепыш с копной рыжих волос, был родом из Лондона и отличался драчливостью и задирчивостью молодого петуха и хитростью лисицы. Если француз Пит имел с ним такие же счеты, как с Конноли, он должен был считать свое дело проигранным.

В этот вечер я перебрал в своем уме все события, имевшие место после отплытия из гавани.

Глава II. Кораблекрушение и бунт

В большинстве случаев шквал налетает именно тогда, когда его менее всего ждут. Так случилось и на этот раз. Час спустя все мои мысли о Пите моментально вылетели из головы, так как нам пришлось бороться за свою жизнь.

Капитан Даусон находился большую часть времени на деке, но это мало кого удивляло, хотя, как я уже говорил, лицо у него обычно не отражало внутренних настроений. Когда я сходил к себе, он стоял на мостике и вел крупный разговор с Тревантоном, Треверс же держал примирительный тон. Такое явление было крайне необычным, но я не придал ему особого значения и заснул крепким сном, где продолжал заниматься особой француза Пита и его неизвестными, коварными планами.

Проснулся я не от громового окрика «Все на палубу», а меня разбудил треск шпангоута, шум торопливых ног, словно вокруг творилось вавилонское столпотворение. Шхуна поднималась высоко, высоко в воздух, и со страшной силой падала вниз, словно в бездну. Набросив сверх пиджака непромокаемый плащ, я выскочил на палубу.

Ночь была черна. Даже на корме и носу ничего нельзя было различить. Налетевший ураган бросал судно из стороны в сторону, ветер завывал словно разъяренный зверь. Я слышал стоны шхуны, но не соображал, в чем дело. Дождь хлестал горизонтально вдоль судна от носа к корме. Волны, словно тараны, ударяли в бока судна или с шумом перекатывались через палубу.

Люди судорожно цеплялись за более устойчивые предметы, боясь потерять свою опору. Неожиданный дикий крик известил нас, что один из наших товарищей был сорван набежавшей бурлящей волной. Мы были целиком во власти ужасной стихии. Мы в этот момент с нашими попытками борьбы походили на маленьких детей в руках силача-гиганта.

И вдруг наша опора борьбы – руль – сломался и человек, стоящий у колеса, отправился в вечность. Это было что-то кошмарное. Наша шхуна то находилась где-то глубоко внизу, окруженная высокими, напиравшими на нее со всех сторон горами, то вдруг, вынырнув, взлетала высоко на гребень дико рокочущей огромной волны. Проходил час за часом, не принося никакого облегчения. Наконец была снесена и капитанская будка со всеми приборами и картами: пропала всякая возможность ориентации. «Голубь» был предоставлен полностью на волю судеб. Но самым ужасным во всей этой чертовщине была темнота. Ужасающая, невероятная темнота, которая окутывала нас. Небо со всех сторон сливалось с океаном, и мы были окружены каким-то черным непроницаемым покрывалом. Был ли день или ночь, никто сказать не мог. Капитан Даусон командовал в мегафон, но слов его не было слышно. И вдруг раздался ужасный треск, сопровождаемый криками и стонами гибнущих людей. Что произошло, я не соображал ни в тот момент, ни позднее.

Когда я открыл глаза, дьявольская чернота рассеялась. Сквозь сероватую мглу можно было различить небо. Я лежал на куске брезента под большим деревом, другой кусок был наброшен сверху. Я с трудом пошевелился. Каждый нерв и мускул отозвался болью.

– Долгонько же вы не приходили в себя! – раздался надо мной голос, в котором я узнал Конноли. – Выпейте вот это, – добавил он, – и продолжайте лежать. Ничего не поломано, только много ран и кровоподтеков.

– Откуда же? – спросил я с удивлением.

– О, здесь причин немало: и землетрясение, и циклон, и лавина, и обвал и прочее, и прочее. «Голубь» погиб, и мы недосчитаемся многих. Капитана Даусона тоже нет в живых. Треверс и Тревантон здравствуют; кроме них я видел француза Пита, Стампи и еще двух или трех лиц из команды; они бродили по скале. А теперь идем спать и бросим эти неприятные разговоры. Правда, мы находимся в скверной дыре, но могло быть еще хуже. Я пойду посмотрю, не найдется ли чего-либо подходящего.

Вместо сна я стал думать о том, что мне сообщил Конноли. Все происшедшее было ужасно, но самым скверным являлась, конечно, смерть капитана Даусона, так как заменивший его Треверс не обладал достаточной силой, чтобы справляться с такими типами, как Пит и другие.

Конноли пропадал довольно долго и вернулся с едой. Его приветливое улыбающееся лицо сияло добротой.

– Да! – ответил он на мой вопрос. – Мы попали на остров, с которого нет никакой возможности выбраться. Обычно спасающиеся с корабля имеют в своем распоряжении лишь сухари и кое-какую утварь, здесь же обилие фруктов и воды, мы можем ловить рыбу, так что нам не грозит голодная смерть. Но зато имеются другие приятные вещи: длинному Биллю подвернулся случай устроить гадость – он потребовал джина. Треверс не хотел давать, они продолжали требовать. Тогда Тревантон разрешил этот спор, перебив все бутылки топором.

– Молодец старина Тревантон!

– Да, это верно, но этим же самым он вооружил против себя эту банду. Длинный Билль поклялся всех перебить, и в результате дело чуть-чуть не окончилось гадостью.

Спустя несколько дней я увидел, что Конноли нисколько не сгущал серьезности положения. Длинный Билль и его приятели – всего человек восемь – открыто восстали против первого штурмана. Они требовали, чтобы он выдал каждому на руки полагающуюся часть из спасенной провизии.

На нашей стороне находились: второй штурман «Мисси», рыжий Стампи и Треверс.

Силы и так распределялись не в нашу пользу, но, кроме того, на нас лежала охрана запасов провизии. Мы устроили свою стоянку под защитой небольшого леска, недалеко от наших врагов, злобных и крайне вызывающих.

В таких не очень-то приятных условиях прошло несколько дней, прежде чем разыгрались новые, неожиданные события. Я возвращался с небольшой прогулки во внутреннюю гористую часть острова и вдруг увидел какую-то фигуру, распростертую на земле и пристально глядящую на окаймление скал. Человек был так занят своим созерцанием, что не замечал меня до тех пор, пока я не поравнялся с ним. Тогда он вскочил на ноги и затрясся, словно загнанный зверь.

Он был высокого роста, но такой тощий и изможденный, что походил скорее на скелет. Его сморщенное лицо напоминало старый пожелтевший пергамент, сквозь истлевшие лохмотья оголялась загорелая, цвета потускневшей меди, кожа. Он остановился передо мной с широко раскрытыми изумленными глазами. Слабый дрожащий голос произнес:

– Как? Анди?.. Да, это Анди! Ты видишь, эти люди пришли на наш остров! – он осторожно продвинул меня перед собой. – Они ищут нас, но они нас не найдут! – усмехнулся он. – Пойдем назад. Ты очень долго не являлся, Анди! – произнес он каким-то загадочным восторженным тоном.

Я бросил взгляд по указанному направлению. Это бродили наши мятежники. Я повернулся и пошел вслед за своим неожиданным компаньоном.

Со всевозможными предосторожностями и уловками он провел меня на другую сторону острова и начал спускаться вниз по узкой крутой пропасти к берегу. Он скользил ловко, словно козел, и я следовал за ним. Спустившись благополучно, мы очутились в маленькой бухточке, очень удобно расположенной.

– Я знал, что ты придешь назад, Анди! – проговорил мой спутник ласковым тоном. – Я не мог один сдвинуть бот, он слишком тяжел. Я вначале не сообразил этого.

– Всего не предвидишь! – ответил я, стараясь успокоить и смягчить свое удивление.

Прекрасный, широкий канал, теперь значительно обмелевший благодаря отливу, расстилался перед нашими глазами. Скалистый берег был изрыт углублениями, которые местами образовали целые комнаты.

– Сюда никто не заглядывает, Анди! – произнес мой странный спутник, а затем, понизив голос почти до шепота, продолжал: – И здесь найдется много комнат для нас с тобой. – Внезапно изменив тон, воскликнул: – Идем, идем скорее! Мы должны достать этот бот. Я мучился, мучился, но ничего один не мог сделать. Ты не уйдешь снова от Санди.

– Нет, нет! – воскликнул я весело. – Я никуда не уйду от тебя.

Мы подошли к одной из пещер. На полу стоял длинный пароходный бот, грязный и разбитый, но, очевидно, годный к плаванию. Мачта и заботливо свернутый кусок паруса лежали на дне лодки; весла также были в полной сохранности.

Естественная лестница, проделанная в скале, вела к узкой отмели.

– Здесь нас никто не сможет найти, Анди, но мы не должны мешкать. Ты и я, мы должны оба вместе идти, и если ты хороший мальчик, Анди… – он наклонил свою голову вровень с моей и заглянул мне в глаза. Все последние события развертывались таким быстрым темпом, что мой мозг с трудом успевал осмысливать их. Я прежде всего подумал о бегстве. Но как это сделать? Какая трагедия предшествовала моему появлению здесь? Я не стал долго останавливаться на этом, так как достаточно было и той, которая разыгрывалась сейчас.

– Послушай меня, Санди! – произнес я. – Мы будем работать осторожно, но если эти люди заметят нас, игра будет проиграна.

Он задрожал невольно и закричал, словно ребенок.

– Что мы будем делать, Анди? Что мы будем делать?

– У нас только один выход, – произнес я. – Ты останешься здесь, соблюдая полную тишину и осторожность, а я прокрадусь посмотреть, что они там делают и сколько их.

– Этого не нужно делать, Анди! Нам не нужно других. Нас только трое, – прошептал он, – но Брандес никогда сюда не заявится. Как тебе известно, он упал за борт и нам не удалось спасти его.

– Да, – перебил я, – конечно, нам больше никого не нужно. Ты покушай и ложись спать, пока я буду на разведке.

– Ты хочешь покинуть меня, Анди! – проговорил он умоляюще. – Обещай мне, что ты вернешься назад, – и затем, понизив голос, зашептал: – Мы все разделим пополам, и ты будешь богатым человеком, Анди.

– Не бойся, Санди, я вернусь, но ты не вылезай отсюда и постарайся не шуметь – это опасно.

Темная ночь спустилась на землю, но я решительно стал карабкаться по узкой тропинке на скалу и выбрался, наконец, на ровное место.

Глава III. Таинственные жемчуга

Добравшись благополучно до нашего леска, я остановился, пораженный и встревоженный: я не увидал обычного вечернего огонька. Что это значит? Мои товарищи находились здесь, я это видел, в стороне же слышны были какие-то возбужденные голоса.

– Алло! – закричал я, и голос Конноли ответил мне:

– Это ты, Кардю? Иди сюда! Мы уже беспокоимся.

События развертывались быстрее, чем я предполагал.

Что же произошло в мое отсутствие? Мятежники под предводительством француза Пита вдруг появились около того места, где находилась провизия, охраняемая только Стампи и первым штурманом. Завязалась горячая схватка и мистер Треверс упал замертво. На наше счастье, Конноли находился невдалеке и, открыв огонь из револьвера, разогнал эту банду.

– Если вы не желаете, чтобы мы изничтожили вас вконец, то руки вверх! – орал, отступая, француз Пит. – Не забывайте, что это вам не борт парохода.

Положение создавалось скверное, и с каждой новой минутой оно все более и более осложнялось. Мятежники не желали принимать в соображение никаких доводов, всякий наш поступок они старались истолковывать в дурную сторону. Пит же подстрекал к новому нападению.

– Не будьте же вы идиотами! – кричал им Конноли. – У меня большой запас пуль, и я немедленно открою стрельбу.

– Подожди, я проучу тебя немножко, мой молоденький петушок! – зло издевался француз Пит.

– Так, как это было в Аделаиде, Пит? – и Конноли рассмеялся.

Пока шел этот приятный разговор, я вкратце сообщил о своей встрече с безумным матросом, рассказал о находке бота и советовал товарищам немедленно спуститься к пещере. К моему удивлению, Конноли наотрез отказался, он вовсе не желал спасаться бегством от какой-то кучки дервишей. Тревантона, видимо, смущал вопрос провианта, Стампи же заявил, что он будет находиться там, где Конноли.

Это ослиное упрямство прямо-таки взбесило меня. Оставаться здесь было настоящим безумием. Мы не могли рассчитывать на пощаду. Наши противники без всякого риска для себя могли прикончить нас поодиночке, одного за другим. Мы лишены бы были всякой попытки покинуть лесок.

Каждую минуту, и днем и ночью, нас бы подстерегала смерть. В сильных выражениях я постарался разъяснить своим товарищам всю нелепость их упрямства. Тревантон в ответ мне только хрюкнул, Конноли рассмеялся, в то время как Стампи, видимо, страдал от своих колебаний.

– Они не настолько глупы, чтобы сейчас же снова наброситься на нас. Они будут выжидать удобного времени.

– Плохое пророчество! – воскликнул Конноли, указывая на противников, которые, придя в дикое бешенство, явно готовились к новому нападению.

– Ваша кровь да будет на ваших головах! – воскликнул он снова и, нацелившись в мелькнувшую тень, выстрелил. – Раз! – произнес он, когда человек, взмахнув руками в воздухе, грузно упал на землю.

Он прицелился снова. Но в этот момент мятежники, словно напуганные кролики, бросились врассыпную…

Стампи, став на четвереньки, начал подкрадываться к упавшему человеку.

– Из него дух вон! – доложил он по своем возвращении. – Это француз Пит, он мертв, как гвоздь.

Воспользовавшись временной передышкой, я возобновил свои уговоры, и на этот раз с большим успехом. Была ли здесь причиной смерть Пита или ожидание нового кровопролития, но только они быстро согласились. Но прежде чем покинуть рощу, мы вырыли могилу и положили в нее тело бедного Треверса.

Мы двинулись с большими предосторожностями индейским строем. Конноли с револьвером замыкал шествие. Меня не так пугало это опасное передвижение, как мысль о том, как встретит непрошеных гостей Санди. Очень трудно было вникнуть в ту таинственную обстановку, в которой он находился. Некоторые моменты, правда, можно было угадать из его отрывочных замечаний. Несомненным было то, что он хотел привлечь меня на свою сторону, обещая мне в виде награды богатство. По-видимому, какие-то ценности у него имелись. Были и какие-то «другие». Кто они? Почему он вспоминал о них с таким страхом и дрожью? Почему он опасался их? Все эти обстоятельства складывались не в мою пользу, но я все же должен был действовать. Оставив своих приятелей дожидаться моего возвращения, я добрался до пещеры через канал, который на этот раз был значительно глубже.

– Санди! – произнес я. – Санди! – Никакого ответа. Я позвал снова. – Не бойся. Это я, Анди! Разве ты меня уже забыл?

Эффект этих последних слов был поразительный.

Он вскочил, издавая какие-то ужасные нечеловеческие звуки, от которых вся кровь застыла в моих жилах.

– Это Анди! – прокричал я снова, желая успокоить его. – Анди вернулся снова!

Но повторение этого имени только увеличило его злобу, и пещера огласилась диким, ужасным ревом.

Эти крики заставили моих спутников спуститься ко мне, и когда Тревантон осветил своим электрическим фонарем убежище, перед нашими глазами предстал человек, объятый каким-то паническим ужасом: все члены его тряслись, широко раскрытые, полные страха глаза метались по сторонам.

– Другие! – заорал он диким нечеловеческим голосом и словно подкошенный свалился на землю.

Я подошел и наклонился над ним. И вдруг его костлявые пальцы вытянулись вперед и словно железными клещами охватили мою шею. Я старался освободиться, но в его руках была нечеловеческая сила. Не подоспей вовремя Конноли, мне пришел бы конец. Это было последнее напряжение безумного, затем он повернулся на бок и испустил дух.

Несколько мгновений мы простояли в молчании. Первым прервал тишину Тревантон, который на своем веку побывал во всяких переделках. Вслед за ним очнулись и мы, вспомнив о своем положении. Я принялся за поиски провизии. Трое же остальных, забравшись в воду, занялись тщательным обследованием бота. Мои поиски окончились необычайным открытием: в углу пещеры лежали два холщовых мешка, чем-то наполненных. Думая, что там продукты, я развязал один из них и вскрикнул от удивления – он был полон прекрасных жемчужных зерен. То же было и в другом мешке. Я позвал товарищей и показал им свою находку. Это была большая ценность, насчитывающая несколько тысяч фунтов. Тут только я понял загадочные слова Санди. Это было, очевидно, то богатство, которое он обещал мне в награду.

– Вот так подвалило тебе! – воскликнул Стампи.

– Да, теперь ты, Кардю, сможешь уже не пускаться больше в море! – произнес Тревантон.

– Бедняга! – прошептал Конноли, и мы все поняли, к кому это относилось.

– Завязывай снова мешки и тащи их в лодку! – раздалась команда Тревантона. – Чем мы скорее уберемся отсюда, тем будет лучше.

Бот был снабжен компасом, морской картой Южного полушария, двумя биноклями; множество других нужных вещей находилось здесь же – молоток и клещи, мешочек с гвоздями, три бочонка, которые мы медленно выкатили и наполнили пресной водой, и прочее, и прочее.

Закончив все необходимые приготовления, мы уселись закусить, затем, оттащив тело Санди в самый отдаленный угол пещеры, попытались уснуть, рассчитывая пуститься в путь только с рассветом. Когда забрезжил день и рассеялись несколько ужасы этой ночи, мы вновь вернулись к происшедшему. Я подробно описал встречу с Санди и передал весь наш разговор.

– Да, в Атлантике разыгрывается немало загадочных трагедий, и я думаю, мы являемся участниками одной из них. Я уверен, на этих жемчугах немало крови. Мы, конечно, никогда не сможем узнать, каким путем приобрел их этот погибший безумец, но одно можно сказать наверняка, что это был путь нечестный. Заметили вы, как старательно соскоблено название бота?

– Это верно! – произнес Стампи.

– Он мог быть каким-нибудь мятежником! – высказал свое предположение Конноли.

– Может быть да, может быть и нет. Во всяком случае, прежде их было пятеро, рассчитывающих поделить эти жемчуга. Затем Брандес упал за борт, и я не думаю, чтобы смерть его вызвала особое сожаление. Их осталось четверо, а когда явился сюда Кардю, он застал лишь одного. Где же остальные?

– Не думаете ли вы… – начал Конноли, но Тревантон перебил его.

– Я не думаю, чтобы Анди попался в руки старого пирата, более вероятно, что он с испугу просто сбежал. Когда же Кардю назвал его имя, Санди окончательно потерял равновесие, и это прикончило его.

– Он подумал, что Анди привел этих «других» назад! – произнес я.

– Вот почему он так свирепо вцепился в ваше горло, мой друг!

– Ну, а что вы думаете делать с вашими жемчугами? Надежды мало найти их действительного владельца. Похоже на то, что они являются вашими, Кардю.

– Не вашими, а нашими! – перебил я его. – Они или принадлежат всем нам, или никому.

За этими разговорами время протекло быстро, и нам пора было отправляться в путь.

Часа два прошло, прежде чем нам удалось, затратив немало усилий, спустить бот в воду.

Наступившее утро застало нас огибающими те рифы, где разбился «Голубь». При свете восходящего солнца мы увидели на берегу людей, которые, завидя нас, пришли в страшное волнение: забегали, засуетились, начали вздымать кверху руки.

– Лодка! Лодка! – кричали они.

По команде Тревантона мы налегли на весла. Забавно было видеть лица мятежников, когда они узнали нас.

– Мистер Тревантон, возьмите нас отсюда! – умоляли они. – Ради всего святого, не оставляйте нас здесь!

И когда они увидели, что штурман направил шлюпку в открытое море, они пришли в неописуемую ярость.

– Мы пришлем за вами из Аделаиды! – прокричал он им в ответ. – Мы пришлем должное количество наручников, чтобы хватило на каждого из вас! Не беспокойтесь, мы про вас не забудем! А теперь, Стампи, ставь мачту и налаживай парус.

Вскоре сильный ветер подхватил нас, и мы воспрянули духом. Судно было в порядке, съестных припасов и воды имелось достаточно, и, кроме того, у нас был прекрасный штурман.

– Мы вполне сможем дойти до Аделаиды, – заявил он, – хотя нам, конечно, было бы много приятнее перебраться на борт какого-нибудь встречного корабля.

Меня же теперь занимала одна только мысль что мы будем делать с нашими жемчугами.

Мое высказанное вслух затруднение разрешил Конноли, чем очень удивил нас.

– Если вы хотите, – сказал он, – мой отец сможет продать их, и, я думаю, по высокой цене. Вы, вероятно, слыхали о нем: Мишель Касседи, – продолжал он с улыбкой. – Я думаю, это имя пользуется довольно хорошей репутацией.

– Вы сын Мишеля Касседи?! – воскликнул удивленный Тревантон.

– Да, был, когда отправлялся в плавание! – усмехнулся он и больше не стал давать никаких разъяснений.

* * *

К этому странному инциденту из моей жизни почти нечего больше прибавить. За все время пути погода стояла прекрасная. Слегка дул ветерок, спасавший нас от палящих лучей солнца и довольно сносно подгонявший наш бот. Трое суток мы проплыли без всяких приключений. На четвертые нас забрало встречное судно и благополучно доставило к нашей цели.

Конноли оставил нас в одной из прибрежных лачужек и, забрав жемчуга, отправился восвояси. Через несколько дней он вернулся, приглашая нас в свой дом.

Мистер Касседи и его жена встретили нас очень радушно. На следующий день он вручил нам 17 тысяч фунтов, которые и были разделены между мною, Тревантоном и Стампи. «Мисси» от своей доли отказался, заявив, что ему достаточно и тех воспоминаний, которые остались у него от этого первого и, надо полагать, последнего морского плавания.

Сноски

1

Штирборт и бакборт – правый и левый борт судна.

(обратно)

2

Роман написан в 1895 году.

(обратно)

Оглавление

Пьер Маэль. Остров Робинзонов

  I. Под экватором

  II. Случайная квартира

  III. Остов «Сен-Жака»

  IV. МАЛЕНЬКИЕ ПРИЕМЫШИ

  V. Тревоги

  VI. Неприятель становится союзником

  VII. Выход из ковчега

  VIII. Пагеты и их собаки

  IX. Осада

  X. Блокада снята

  XI. Новые несчастья

  XII. Индеец-герой

  XIII. Попались в западню

  XIV. Храбрая Жанна

  XV. Остров пустынника

  XVI. Благодетель-отшельник

  XVII. Современный Робинзон

Г. Хайнс. В южных морях

  Глава I. Прощай, «Попутчик»

  Глава II. Судно без имени

  Глава III. Нас высаживают

  Глава IV. Джо идет на риск

  Глава V. В ожидании нападения

  Глава VI. Жемчуга поля Брисбейна

Г. Хайнс. Трагедия в океане

  Глава I. Новичок на «Голубе»

  Глава II. Кораблекрушение и бунт

  Глава III. Таинственные жемчуга