История Эрнеста и Селестины (fb2)

История Эрнеста и Селестины (пер. Наталья Дмитриевна Шаховская) 1221K - Даниэль Пеннак (скачать epub) (скачать mobi) (скачать fb2)

Даниэль Пеннак История Эрнеста и Селестины

Daniel Pennac

LE ROMAN D’ERNEST ET CÉLESTINE

Illustrations de Gabrielle Vincent

Paris ◊ Casterman – Gallimard Jeunesse

2012

Любое использование текста и иллюстраций допускается только с письменного согласия Издательского дома «Самокат».

Памяти Габриэль Венсан, моего друга по перу, акварели и бумаге

1 Будем знакомы

(Когда знакомишься, надо представиться)

Селестина: Здравствуйте. Меня зовут Селестина. Я мышь. «Маленькая мышка», как обычно говорят. Вы замечали, что всегда говорят «мышка»? Когда не боятся, конечно. А когда боятся, то показывают на тебя пальцем и вопят: «Мышь! Мышь!» Вопят так, будто медведя у себя в ванной увидели. И гоняются за тобой с веником. Ну то есть те, кто похрабрее… Другие вскакивают на стул и вопят уже оттуда: «Мышь! Мышь!»

Но когда не боятся и говорят про тебя за глаза, всегда говорят «мышка». Особенно если рассказывают сказку. «Жила-была маленькая мышка…» Это чушь, потому что мыши – они как все: бывают маленькие, бывают большие, бывают средние; всякая мышь вначале совсем малютка, потом растёт, и дожить свой век может старой-престарой, без единого зуба и вся в ревматизме. Так вот, я – Селестина, мышь как мышь.

Эрнест: Здравствуйте. Меня зовут Эрнест. Я медведь. «Толстый мишка», как обычно говорят. Вы замечали, что всегда говорят «мишка»? Когда не боятся, конечно. Когда боятся, если, например, встретят тебя в лесу, тогда показывают на тебя пальцем и орут: «Медведь! Медведь!» – так истошно, будто целую орду мышей у себя в кухне увидели. И удирают со всех ног. Ну то есть те, которые не злые. Потому что другие – те в тебя стреляют из ружья. Да, вот именно, из ружья! Но когда про тебя говорят за глаза, всегда говорят «мишка». Особенно если рассказывают сказку: «Жил-был толстый мишка…» Это чушь, потому что медведи – они как все: бывают толстые, бывают тощие, бывают ни толстые, ни тощие. Вот я – медведь не толстый и не тощий. Ну то есть под конец зимы тощаю (с голоду), а к концу лета толстею (отъедаюсь). А, и ещё: я никакой не мишка, я же не плюшевый. Нет, я – Эрнест, медведь как медведь.

Автор: Здравствуйте. Я Автор. Тот, кто рассказывает эту историю. Я хочу рассказать вам историю Эрнеста и Селестины. Свет не видывал такой крепкой дружбы, как у Эрнеста и Селестины, но они почти никогда не соглашаются друг с другом. Если бы они сами рассказывали эту историю, никто бы ничего не понял. Хотите убедиться? Достаточно задать им хотя бы такой вопрос: Эрнест, Селестина, как вы познакомились?

Селестина: В помойке.

Эрнест: Правда!

Селестина: Я сидела в помойном баке, дело было утром, Эрнест открыл крышку, увидел меня и хотел съесть.

Эрнест: Неправда!

Селестина: Разве ты не хотел меня съесть?

Эрнест: Я только сделал вид. В шутку!

Селестина: Ну конечно, в шутку! Ещё как всерьёз! Если бы я тебе не вправила мозги, ты бы меня живьём проглотил!

Эрнест: Вот уж нет! Ни один медведь не ест мышей!

Селестина: Медведь, когда голодный, ест всё что ни попадя!

Эрнест: Я в жизни ни одной мыши не съел, Селестина! И уж никак бы не стал начинать с тебя!

Селестина: В то утро ты был такой голодный, что проглотил бы какую угодно мышь!

Эрнест: Ничего подобного!

Автор: Видите, лучше я буду рассказывать, а то мы никогда не сдвинемся с места.

2 Верхний мир и нижний мир

(Медведи и мыши)

В начале этой истории Эрнест и Селестина ещё не были знакомы. И это естественно. Селестина жила в нижнем мире, с другими мышами, а Эрнест жил в верхнем мире с другими медведями. Так уж оно повелось с незапамятных времён: внизу мир мышей, наверху мир медведей, и они друг с другом не водятся.

Но с незапамятных времён каждую ночь мыши надевают свои рюкзачки и идут отовариваться в верхний мир. Разумеется, не попадаясь на глаза и двигаясь как можно бесшумнее. Потому что если какой-нибудь медведь заметит у себя в доме мышь… О, если медведь заметит мышь, ужас что может произойти!

Мыши с зелёными рюкзачками приносят корочки хлеба, горошины, макаронины, конфеты, орешки, кусочки сахара, виноградины, обрезки сыра, вишни (когда они поспевают) – словом, всё, что нужно, чтобы прокормить нижний мир.

Мыши с красными рюкзачками приносят лоскутки, пуговицы от штанишек, застёжки-молнии, заколки, шнурки, нитки, шерстяную пряжу – словом, всё, что нужно, чтобы одеть нижний мир.

Мыши с серыми рюкзачками приносят гвозди, шурупы, кнопки, булавки, провода, изоленту, батарейки – всё, что нужно для благоустройства нижнего мира.

А мыши с белыми рюкзачками…

* * *

Селестина: Стоп, Автор! Сто-о-оп! Ты не имеешь права рассказывать, что носят в белых рюкзачках! Это тайна! Только мышь может сказать, что носят в белых рюкзачках! И то не всякая, а только та, которая сама с таким ходит!

Автор: Прямо как ты, Селестина, в начале этой истории?

Селестина: Вот именно!

Автор: Тогда скажи! Что ты носила в своём белом рюкзачке?

Селестина: Не сейчас! Сначала надо рассказать, что было сначала.

Автор: Что было сначала?

Селестина: С чего началась вся история! Завязка, если тебе так больше нравится.

3 Что было сначала

(Надо же начать, в конце концов)

Началось всё с того, что у малыша Леона выпал первый молочный зуб. Кто такой малыш Леон? Малыш Леон – медвежонок, капризный сынок Жоржа и Люсьены. Кто такие Жорж и Люсьена? Папа и мама малыша Леона, ясное дело! Жорж – здоровенный тёмно-бурый медведь, а Люсьена – кругленькая такая светло-бурая медведица. Жоржа вы, впрочем, знаете, у него кондитерская напротив школы, и он на переменах продаёт вам сладости. С Люсьеной вы познакомитесь позже, когда вырастете: через улицу от кондитерской она делает новенькие зубы, чтобы заменять ваши собственные, испорченные сладостями Жоржа.

Так вот, в ту ночь Селестина (с белым рюкзачком на спине) забралась в дом Жоржа, Люсьены и Леона. Она прокралась в спальню малыша Леона, спряталась в тапочке и принялась рисовать.

(Ах да! Я забыл сказать, что Селестина обожает рисовать. Левой рукой, потому что она левша. С малых лет она рисует всё, что видит, и всё, что ей в голову взбредёт. Это её страсть. Больше всего на свете она любит рисовать и писать красками, только об этом и думает, только этим и занимается, только этим и живёт, и началась-то вся наша история из-за этой её страсти.)

Селестина рисовала Жоржа и Люсьену, которые в тот момент любовались зубиком, только что выпавшим у Леона.

– Смотри, – говорил Жорж, – у Леона выпал первый зубик!

– Прямо жемчужинка! – воскликнула Люсьена.

– И никаких следов сахара! – заметил Жорж.

– Вфо равно я пвохо выгляву бев вуба, – проворчал Леон из фвоей кроватки (простите, из своей кроватки).

– Не плачь, мой хороший, вот Мышка придёт… – сказала Люсьена.

– Какая мыфка? – спросил Леон.

– Сказочная Мышка, – объяснила Люсьена.

– Не флыхал про такую.

– Потому что у тебя ещё не выпадали зубки!

– Какое ей дело?

– То-то и оно, что дело, сынок! – воскликнул Жорж. – Твоя первая сделка, мой медвежоночек!

– Я положу твой зубик под подушку, – с улыбкой объяснила Люсьена, – и, пока ты спишь, Мышка положит вместо него денежку!

– Больфую денефку? – спросил Леон.

– Евро, – предположила Люсьена.

– Два, – заспорил Леон.

– Ладно, два, – согласился Жорж.

– Вфо равно это глупости, – заключил Леон, – фкавочных мыфек не бывает!

Тут Селестина прыснула. На неё напал такой неудержимый смех, что всё её тельце сотрясалось. И она выронила карандаш.

«Тук!» – карандаш упал на пол.

– Что это стукнуло? – спросил Жорж, настораживаясь.

«Тьфу ты!» – подосадовала про себя Селестина. Она забилась поглубже в тапочку, едва осмеливаясь дышать, и выждала некоторое время. Потом, решив, что опасность миновала, с превеликой осторожностью высунулась, чтобы подобрать свой карандаш.

– Мы-ы-ышь! – завопила Люсьена.

– Где? – взревел Жорж, хватаясь за веник.

– Та-а-ам! – вопила Люсьена.

«Шарах!» – обрушился веник на Селестину. Она едва успела отскочить в сторону. «Шарах! Шарах! Шарах!» – не унимался веник. Мимо! Мимо! Опять мимо! Селестина нырнула в тапочку и подхватила свой белый рюкзачок.

– Где она? Где? – вопрошал Жорж.

– В тапочке! – кричала Люсьена.

Веник расплющил тапку в лепёшку, но Селестина уже скрылась за лампой. Лампа разлетелась вдребезги, однако Селестина была уже под комодом. От комода остались одни щепки, а Селестина выскочила за дверь.

– В нашей спальне! Она в нашей спальне! – вопила Люсьена, стоя на стуле.

Спальня, гостиная, столовая – Жорж и его веник разнесли весь дом. Малыш Леон подпрыгивал в кроватке:

– Давай! Круфы!

– В кухне! Она в кухне! – опять завопила Люсьена.

Так оно и было. Селестина выскочила в кухню. Но Жорж не отставал. Тогда Селестина просто-напросто выскочила в окно. Прыгнула не раздумывая, зажмурившись, и упала в открытый помойный бак.

И сжалась там в комочек, и сердце у неё так и колотилось, потому что Жорж тут же появился в дверях своего дома. С ружьём, представляете?

– Куда ты делась? – вопил Жорж. – Ну я тебя сейчас!..

– Тихо! – крикнул из окна какой-то сосед.

– Чего орёшь! – крикнул другой.

– Мешаете смотреть телик! – добавил третий.

– Где-е-е-е-е же ты-ы-ы? – полушёпотом пропел Жорж, на цыпочках обходя помойный бак с ружьём наизготовку. – Где-е-е ты-ы-ы? Пря-а-ачься не пря-а-ачься, я тебя найду-у-у. А когда найду-у-у… о, когда найду-у-у…

Селестине было так страшно, что она так и не решилась вылезти из помойного бака.

* * *

Селестина: Всё правильно, ты хорошо рассказываешь, Автор. Было так страшно, сердце так колотилось, что у меня не хватило духу вылезти из помойного бака. Это я сглупила, потому что очень скоро Жорж набил этот бак доверху! Всем, что он переломал у себя дома. Валил мешок за мешком – и как только меня не задавило! А последнее, что он выбросил в помойку, – знаешь, Автор, что это было?

Автор: Нет.

Селестина: Это был молочный зубик малыша Леона!

Автор: Неужели?

Селестина: Ну да! А я ведь за ним и приходила! Вот для чего служат наши белые рюкзачки! Забирать молочные зубы, которые выпадают у медвежат!

Автор: А, вот оно что. Понятно. А дальше?

Селестина: Дальше? Я поскорей убрала зуб в свой белый рюкзачок, Жорж закрыл бак крышкой, и я очутилась в кромешной тьме.

4 Что такое кромешная тьма для Селестины

(Сказка про Страшного Злого Медведя)

В кромешной тьме Селестине сразу стало вспоминаться всё плохое. Она вспомнила, как ещё совсем маленькой оказалась в приюте. (Приют – это место, где воспитываются мыши, которые остались без родителей. Таких много. Из-за мышеловок.) Селестина пыталась отогнать мрачные мысли, но они были сильнее её. Они заполнили всю темноту помойного бака.

Первым явилось воспоминание о Серой Грымзе – самое плохое! Серая Грымза была в приюте главной надзирательницей. Большая, старая и довольно противная серая мышь. С одним-единственным резцом во рту. Селестина от этой Грымзы натерпелась страху. Каждый вечер в дортуаре та рассказывала одну и ту же сказку. Делала вид, что выбирает… «Что бы такое рассказать вам сегодня, мои милые?» Но рассказывала всякий раз одно и то же – про Страшного Злого Медведя. Это была сказка про маленькую мышку, которая не верила в Страшного Злого Медведя, и зря не верила, потому что в конце концов Страшный Злой Медведь съел её живьём!

Тут Серая Грымза злорадно усмехалась:

– Её братья, её сёстры, её родичи, её друзья, её подруги – все ей говорили: «Берегись Страшного Злого Медведя!» Но она никого не слушала, думала, она самая умная! И вот вам результат: ам! Съедена Страшным Злым Медведем.

Когда Серая Грымза рассказывала эту сказку, её огромная тень, как хищная птица, парила над кроватками мышат.

– Там, у нас над головой, ходит Страшный Злой Медведь! – зловеще ухала Грымза.

Мышата, дрожа, смотрели на потолок. Им казалось, что они слышат шаги Страшного Злого Медведя.

– А когда он голодный, – спрашивала Серая Грымза, – что он тогда ест, Страшный Злой Медведь?

– Он ест всё, что попадётся, – отвечали мышата, которые знали эту сказку наизусть.

– Абсолютно всё! – повторяла Серая Грымза, угрожающе подняв палец. – Мёд, рыбу, морковь, кукол, башмаки, телевизионные антенны, шоколад, масло, велосипедные шины, гвозди, цикорий, тесто, радиоприёмники – абсолютно всё! Но что из абсолютно всего особенно любит есть Страшный Злой Медведь?

– Мышку? – спрашивал чей-то дрожащий голосок.

– Мышку? – издевательски хихикала Грымза. – Десять! Двадцать! Тысячу мышек! Он ест их жареными, варёными, тушёными, в виде паштетов, в виде бутербродов, с гарниром, под соусом, в супе и даже сырыми!

– Сырыми? – не удержавшись, переспрашивала Селестина, съёживаясь в своей кроватке.

– Сырыми и прямо живьём, с башмаками и рюкзачком!

Теперь Серая Грымза шипела как змея.

«Неправда, неправда! – твердила про себя Селестина. – Грымза просто нас пугает! Нет никакого Страшного Злого Медведя».

И всё-таки Селестина немножко в него верила, потому что была ещё маленькая, а малыши верят во многое такое, во что и не хочется верить, а приходится.

Сейчас, в темноте помойного бака, Селестина уже нисколечко в него не верила. Она была уже большая. Она знала, что медведи такие же, как все, – бывают злые, бывают добрые, бывают ни злые и ни добрые, но в одном она была уверена совершенно: нет никакого Страшного Злого Медведя! Засыпая, она всегда повторяла про себя: нет никакого Страшного Злого Медведя. Дураки вроде Жоржа – да, бывают, а вот Страшный Злой Медведь – нет… Но при этом какой-то чуть слышный внутренний голосок не давал ей покоя: «А что, если он всё-таки есть – Страшный Злой Медведь, вдруг он и вправду есть?»

* * *

Селестина: Так что утром, когда Эрнест поднял крышку помойного бака и уставился на меня голодным взглядом – слюни текут, глаза на лоб вылезли, – я так и подумала, что это Страшный Злой Медведь!

Эрнест: Не текли у меня слюни! И глаза никуда не вылезли! Не могут глаза на лоб вылезать.

Селестина: Это выражение такое, Эрнест, это образ!

Автор: Не начинайте опять препираться! Эрнест, расскажи лучше, что произошло в то утро.

Эрнест: Дело было зимой, и я был не в духе. Голодный – что правда, то правда. Я проснулся такой голодный – прямо весь мир бы съел.

Селестина: Ага! Вот видишь!

Эрнест: Это выражение такое, Селестина! «Весь мир бы съел» – это образ!

Селестина: Странный, по-моему, образ.

Эрнест: Потому что я поэт, Селестина! Я мастер странных образов.

Автор: Лучше я сам буду рассказывать, так быстрее дело пойдёт.

5 Пробуждение Эрнеста

(Есть хочу!)

Я говорил вам, что всё это происходило зимой? Нет? Так вот, была зима. Тонны снега и лютый мороз. В то утро на вершине холма Эрнест проснулся в своём домике, надёжно укрытом в чаще леса, очень не в духе. Он сел в кровати, почесал затылок, почесал спину, почесал зад и сказал сам себе:

– Есть хочу.

Вот он встаёт, открывает холодильник – пусто, даже квашеной капусты не осталось. Открывает буфет – пусто, хоть бы хребет от сардинки – и того нет. Спускается в погреб – ничего нет, даже прошлогодней банки мёда. «Не может быть, неужто я всё-всё подъел перед тем, как уснуть?» Он шарит под кроватью, открывает все крышки – нигде ничего! Ничего, абсолютно ничего съестного во всём доме. Ни малюсенькой крошечки чего бы то ни было. «Есть хочу, – повторяет Эрнест, – есть хочу, есть хочу, есть хочу!» И вот он одевается, и суёт ноги в свои большущие башмаки, и надевает своё старое пальто, и берёт свой аккордеон, и гармонику, и цимбалы, и барабан, и отправляется в город петь, а снег так и валит большими хлопьями.

(Ах да! Я забыл сказать, что Эрнест обожает петь и играть. С малых лет он играет на всех музыкальных инструментах и сочиняет песни про всё, что видит, и про всё, что в голову взбредёт. Музыка – его страсть. Больше всего на свете он любит петь и играть, только об этом и думает, только этим и живёт. У него очень красивый голос. Медвежий, конечно, но очень красивый.)

Так вот, в то утро Эрнест был такой голодный, что решил спуститься в город, спеть пару песенок, заработать немножко денег, купить еды, набить себе живот, вернуться на вершину холма в свой домик, надёжно укрытый в чаще леса, и снова залечь спать, – такой у него был план. (Дело было зимой, а медведи зимой всё больше спят.)

Но в том-то и дело, что утро было зимнее и хмурое. Никому не хотелось слушать песни, а тем более вынимать руки из карманов, чтобы бросить монетку певцу. Слишком уж было холодно. Валил снег. Медвежата шли в школу, глядя только под ноги, взрослые медведи шли на работу понурые. Все были ещё совсем сонные. Эрнест пел, а медведи шли себе мимо. Как он ни старался, а выручки – ни гроша. А потом кому-то не понравилось, что от Эрнеста много шума. На него пожаловались.

Явилась полиция. (В верхнем мире полицейские – это здоровенные белые медведи.) Полиция конфисковала инструменты Эрнеста и выдала ему квитанцию. Эрнест съел квитанцию. Но остался всё таким же голодным. И решил пошарить в помойных баках.

В первом баке – одна электроника. Всё равно что ничего. Что бы ни говорила Серая Грымза, медведи не едят абсолютно всё. Они, как и все, едят то, что съедобно. Второй бак: какое-то грязное тряпьё. Фу! Третий бак: пластиковые пакеты. Бэ-э! Четвёртый бак… и так далее, пока Эрнест не поднял крышку семнадцатого бака. Ну вы знаете – того самого, что под окном Жоржа и Люсьены, того, в котором спала и видела сны Селестина.

Эрнест поднял крышку. И что же он там увидел? Спящую в обнимку с белым рюкзачком Селестину! И когда огромная тень Эрнеста упала на неё, Селестина проснулась как ошпаренная в полной уверенности, что перед ней Страшный Злой Медведь. Она отчаянно закричала:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!

Эрнест взял её двумя пальцами и поднял, чтобы получше рассмотреть. И открыл огромную пасть.

* * *

Селестина: Ага, вот видишь, Автор! Он хотел меня съесть!

Эрнест: Ничего подобного! Я, конечно, был голодный, к тому же ещё и сонный. Наверно, я просто зевнул! Или подшутить над тобой хотел. Вполне возможно.

Селестина: Ну конечно! Ты меня проглотить хотел целиком, вот что! С башмаками и рюкзачком!

* * *

Этот пункт в нашей истории остаётся неясным. Лично я не берусь решать вопрос. Мне не верится, что Эрнест хотел съесть Селестину. Но ведь он, как-никак, был очень голодный. С другой стороны, правда и то, что он был сонный. Одно я знаю точно: Селестина решила больше не бояться. Она посмотрела Эрнесту прямо в глаза и спросила:

– Как тебя зовут?

Эрнест захлопнул свою огромную пасть:

– Меня зовут Эрнест, а что?

Тогда Селестина затараторила:

– Здравствуй, Эрнест, а я – Селестина. Послушай, Эрнест, ты ни в коем случае не должен есть из помойки, это вредно для здоровья, в помойке водятся все болезни, какие есть на свете, – чума, тиф, холера, дифтерия, столбняк, гепатит… Эрнест, ты хочешь подцепить все болезни, какие есть на свете?

– Нет, Селестина, но я очень хочу есть и…

Селестина приподняла Эрнесту веки и принялась разглядывать его глаза, как это делают доктора, с самым серьёзным видом.

– Так-так-так… Эрнест, немедленно прекращай рыться в мусоре!

– А что, я заболел? – спросил Эрнест.

– Пока ещё нет, но это не надолго.

И вот тут Селестину осенило:

– Эрнест, я знаю одно место, где ты сразу поправишь здоровье, там полно еды, которая тебе понравится.

– Карамельки? – спросил Эрнест, у которого уже слюнки потекли.

– Карамельки, леденцы, помадки, нуга…

– Карамельки? Точно? – спросил Эрнест, облизываясь.

– Точнее некуда! – заявила Селестина. – И ячменный сахар, и пирожные, и сахарная вата, и тянучки, и цукаты – в общем, всё, что тебе полезно!

– И карамельки, правда-правда? – спросил Эрнест, у которого так текли слюни, что на тротуаре образовалась лужа.

– Ну я же говорю! И целые тонны мёда, и пряников, и пирожных, и шоколадок, и всяких-превсяких тортов!

– Где это? Что за место? Где такое? Куда идти? – спросил Эрнест, у которого уже и слюней, чтобы течь, не осталось.

– Никуда идти не надо! – сказала Селестина. – Поставь меня на землю, Эрнест, только, пожалуйста, не в лужу, и обернись: это здесь, прямо перед тобой!

Эрнест поставил Селестину на тротуар рядом с лужей, обернулся, и это оказалось прямо перед ним. Кондитерская под названием «Сахарный король». Кондитерская Жоржа. Железные шторы были ещё опущены, но оттуда пахло всем, что перечислила Селестина.

Эрнест ноздрям своим не верил.

– Как же мне туда пробраться?

– Через грузовой люк, Эрнест! Вот, смотри!

Эрнест присел на корточки, уткнув нос в грузовой люк. Селестина не обманывала: в подвале «Сахарного короля» было полно мёда, шоколада, конфет, пряников, пирожных – в общем, всего, что любят медведи.

– Вот это да, – прошептал Эрнест, – вот-это-вот-это-вот-это-да-а!

Он просунул руку в отдушину и открыл люк. Просунул в него голову, просунул плечи, протиснул брюхо (это оказалось не так уж легко – люк был узковат). И последним, что увидела Селестина, был толстый зад Эрнеста, исчезающий в грузовом люке кондитерской.

– Спасибо, Селестина! – гулко донеслось из подвала.

– Не за что, – ответила Селестина. – Приятного аппетита, Эрнест!

* * *

Автор: Ну вот. До этой встречи Эрнест и Селестина даже не были знакомы, а с этого дня началась их дружба.

6 Нижний мир

(Мир мышей, если вы не помните)

Итак, Селестина стояла на тротуаре, глядя, как толстый зад Эрнеста исчезает в люке, как вдруг в соседней школе зазвонил колокол: восемь часов утра.

Селестина подскочила.

– Ох, я же опаздываю!

Она вскинула на спину рюкзачок, нырнула в канализационный колодец, поспешно спустилась по железным скобам лесенки, ведущей в нижний мир, на набережную подземной речки, вскочила в метро-катер (такой у мышей общественный транспорт в нижнем мире – метро-катера, очень удобно), выскочила на причал на конечной остановке, промчалась через огромный распределительный зал (там содержимое рюкзачков – всех, кроме белых, – выкладывают на ленты транспортёров, которые развозят еду, тряпки, гвозди и всё прочее во всех направлениях), пронеслась мимо спортплощадки, где мыши отрабатывали быстроту реакции, уворачиваясь от ударов веника и от челюстей мышеловки (вот почему мыши такие юркие!), мимо длинной анфилады классных комнат, где учат разбираться в повадках медведей и распознавать все яды верхнего мира, и, наконец, добралась, совсем запыхавшись, до величественных дверей «Белой клиники».

Селестина только успела прошмыгнуть внутрь, как тяжёлые двери захлопнулись.

– Опаздываешь, Селестина, – сделала ей замечание крыса-привратница, глянув на часы.

– Опаздываешь, Селестина, – сказали пятеро других мышей, которые уже сидели и ждали на скамье с белыми рюкзачками на коленях.

– Знаю, – сказала Селестина, – но я…

Она слишком запыхалась, чтобы объясняться. Слишком частым было дыхание. Слишком быстро колотилось сердце. Селестине казалось, что никогда в жизни она столько не бегала.

Она незаметно уселась рядом с пятью другими мышами, которые разговаривали между собой, как будто её вообще нет.

– У тебя сколько? – спросила первая мышь у своей соседки.

– Пять, – ответила та.

– Не густо, – заметила третья мышь.

– А у тебя? – спросила вторая мышь у третьей.

– Двенадцать!

– Это твой лучший результат? – уточнила пятая мышь у третьей.

– Нет, на прошлогодней практике у меня как-то было семнадцать!

Тут все примолкли, потому что семнадцать – это, нельзя не признать, много.

– А у тебя, Селестина, сколько? – спросила вдруг первая мышь.

Селестина почувствовала, что краснеет. (Да, мыши краснеют. Медведи, впрочем, тоже. Под шерстью не видно, но они краснеют.)

– Эй, Селестина! Так сколько у тебя?

* * *

Автор: Но о чём они говорят? Чего сколько?

Селестина: Зубов сколько, вот чего! Молочных зубов, которые медвежата кладут под подушку! Такая у нас была работа. Вылезать каждый вечер наверх, искать молочные зубы, выпавшие у медвежат, собирать их в наши белые рюкзачки и приносить сюда, в клинику.

Автор: Зачем?

Селестина: Чтобы делать новые зубы старым мышам, вот зачем! Медвежий зуб очень прочный. И потом, из него можно сделать несколько мышиных зубов!

Автор: Значит, поэтому и приходит мышка, когда у медвежонка выпадает зуб?

Селестина: Конечно! А ты думал почему? Что-то ты, Автор, далёк от действительности.

Эрнест: И не очень-то образованный к тому же. Ты не читал в детстве такую книжку – «Базиль и крыса Кадабра»?

Автор: Нет…

Эрнест: Ну это ты, пожалуйста, исправь! Завтра же тебя спрошу.

Автор: Так сколько всё-таки зубов было в твоём белом рюкзачке?

7 Селестина не хочет быть дантисткой

(Она хочет быть художницей)

То-то и оно: у Селестины был только один. Зуб малыша Леона. У её товарищей – у кого пять, у кого десять, у кого двенадцать, а у неё, у Селестины, всего-навсего один!

Ох, что было, когда это обнаружил Главный Дантист! Главный Дантист руководил «Белой клиникой». Большой тощий крыс, длинный и холодный, как сталагмит (словарь, срочно!), который непременно хотел, чтобы Селестина стала дантистом.

– Всего один зуб, Селестина! Ты целую ночь провела наверху и добыла всего один зуб?!

– Я не виновата, – начала было Селестина, – я выскочила в окно, упала в помойный бак и…

Но Главный Дантист не слушал. Главный Дантист обыскивал рюкзачок Селестины.

– Посмотрим, – мурлыкал он, – посмотрим, что там ещё, в этом рюкзачке…

Он перевернул рюкзачок над корзинкой для бумаг, и все рисовальные принадлежности Селестины вывалились в корзинку: блокнот, карандаши, тюбики с красками, кисточки, ластики…

– Так-так-так… – протянул Главный Дантист. – Вот чем ты, значит, занимаешься во время практики, Селестина… Ты рисуешь… Вместо того чтобы собирать молочные зубы, ты рисуешь…

Медсестры, врачи, студенты, пациенты – вся «Белая клиника» оцепенела. Все смотрели на Главного Дантиста и Селестину.

– Посмотрим, Селестина, что ты рисуешь…

Главный Дантист наклонился, выудил из корзинки блокнот для набросков. Бережно открыл.

– Ну-ка, ну-ка… – вкрадчиво прошептал он. – Та-ак… Так-так… вот, значит, как… Ты рисуешь… медведей!

Он взмахнул блокнотом над головой, раскрыв его на портрете Жоржа.

– Смотрите, какого она нарисовала большого тёмно-бурого медведя!

– Какой ужас! – в ужасе вскричала вся клиника.

Главный Дантист перевернул страницу и показал всем портрет Люсьены:

– Смотрите, какую она нарисовала круглую светло-бурую медведицу!

– Какой скандал! – возмущённо вскричала вся клиника.

Теперь Главный Дантист демонстрировал портрет Леона.

– Сморите, какого она нарисовала капризного медвежонка!

– Какой мерзкий медвежонок! – с омерзением вскричала вся клиника.

И тишина.

И в этой тишине нежнейшим голосом Главный Дантист повторил:

– Так, значит, ты рисуешь медведей!

– И меня это не удивляет! – послышался голос, хорошо знакомый Селестине. – Нисколько не удивляет!

Это был голос Серой Грымзы – директрисы приюта. Она как раз зашла в «Белую клинику», услышала последние слова Главного Дантиста, протолкалась сквозь толпу и встала перед Селестиной, тыча в неё пальцем:

– Я узнала её! Это Селестина! Она не верила в Страшного Злого Медведя даже в раннем детстве! И вот, пожалуйста, теперь она их рисует, этих медведей!

– Я не только медведей рисую, – принялась оправдываться Селестина, – я рисую всё, что вижу. Больше всего я рисую мышей, рисую метро-катера… Я рисую, потому что хочу стать рисовальщицей! И красками писать хочу! И хочу…

Но никто её не слушал.

Главный Дантист изодрал все рисунки Селестины в клочки, листок за листком. Клочки он бросил в корзину для бумаг (такой печальный бумажный дождь!). После чего швырнул туда же альбом для рисования, словно в жизни большей гадости в руках не держал.

Теперь в «Белой клинике» воцарилось полное молчание. Селестина едва дышала, ни жива ни мертва от страха. Главный Дантист положил ей на плечо свои когти.

– Нам не нужны художники, маленькая ты дурочка, нам нужны дантисты! Мы – великий народ грызунов, ты что, забыла? Нет ничего важнее наших драгоценных резцов.

Главный Дантист по-прежнему улыбался. Но попробуйте представить себе улыбку секатора, когда секатор готовится срезать розу. Представили? Это была в точности такая же улыбка.

– Пятьдесят два зуба, Селестина! У тебя недостача в пятьдесят два зуба, – заключил он. – Пятьдесят два! За время практики твоя задолженность составила пятьдесят два зуба. Так что всё очень просто, – его глаза пламенели гневом, – отправляйся наверх, бездельница, и не возвращайся без пятидесяти двух зубов. Пятьдесят два, и ни одним меньше! А до тех пор чтоб я тебя не видел! До тех пор тебе строго-настрого запрещено возвращаться. Ты поняла, Селестина?

– Поняла? – крикнула Серая Грымза.

8 Пятьдесят два зуба

(Совершенно невозможно)

Когда Селестина поднялась обратно к медведям, на сердце у неё было так тяжело, словно на нём лежал целый мешок камней. Пятьдесят два зуба! Никогда столько не набрать. Вот что она безнадёжно повторяла про себя, сидя на тротуаре напротив школы. Она чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной! «Я никогда больше не смогу вернуться домой, – думала она. – Я обречена жить здесь! Но для мыши это невозможно. В верхнем мире, стоит какому-нибудь медведю увидеть мышь, он становится буйнопомешанным. За мной всё время будут гоняться с утра до вечера! Я не могу здесь жить и всю жизнь прятаться! И потом, мой дом не здесь!»

Вот какими мыслями терзалась бедная Селестина, сидя на тротуаре за помойным баком. Как ей было страшно! До слёз! И до чего же одиноко! Ей было так одиноко, словно она единственная мышь на всём белом свете.

Вдруг она услышала, как зазвонил школьный колокол: перемена… И как будто школа взорвалась. Все медвежата высыпали разом и все с криком кинулись к кондитерской «Сахарный король».

– Господин Жорж, леденец!

– Господин Жорж, пирожное с кремом!

– Господин Жорж, три кило ирисок!

– Нет, сперва мне, мне сперва, тонну мармелада!

– Не все сразу, не все сразу, сладкоежечки мои, – посмеивался Жорж. – В порядке очереди, всех обслужу, у меня всё найдётся! Так чего бы ты хотела, моя малышка, что на тебя глядит?

И завертелось, словно у Жоржа была сотня рук: вот этому ванильное мороженое («клинг!» – щёлкал кассовый аппарат), вон тому клубничное («клинг!»), три пачки жевательной резинки вот этому щекастому («клинг!»), пять карамелек вон тому остроносому («клинг!»)…

Пока Жорж не услышал, как чей-то голосок прошепелявил:

– Больфое фоколадное моровеное ва два евро, папа!

Голосок тут же поправился:

– То ефть, профтите, я хофу фкавать, гофподин Ворв. Мне больфое фоколадное моровеное!

Жорж узнал этот голосок, шепелявый из-за выпавшего зуба. Он перегнулся через кассу. Медвежонок, весь укутанный в большой шарф, протягивал ему монету в два евро, старательно пряча лицо. Жорж поднял медвежонка – и что же увидел, размотав шарф? Своего собственного сына! Леона! Своего капризного медвежонка! Жорж совсем не обрадовался.

– Ну-ка пойди-ка сюда!

«Сюда» означало – на улицу. Жорж отвёл Леона в сторонку, подальше от товарищей. И принялся трясти как грушу, приговаривая:

– Ни-ка-ких сла-до-стей, Леон, сто раз тебе сказано, ни-ка-ких сла-до-стей! Ни-ког-да!

А потом вполголоса:

– Другие – пускай, а ты – ни-ни! Хочешь остаться без зубов, когда вырастешь? Хочешь попасть вон туда, к маме? Этого ты хочешь?

С этими словами Жорж показал на магазин напротив через улицу – магазин, который был прямо за спиной у Селестины.

Которая обернулась посмотреть.

И что же она увидела?

Магазин, разумеется.

Но не абы какой магазин!

Роскошный магазин, блистающий новизной, блистающий чистотой, сверкающий, как витрина ювелира!

Только магазин был не ювелирный.

У Селестины глаза сделались как блюдца.

Она прямо-таки остолбенела.

То, что сверкало в витрине, – это были не брильянты. Это были зубы! Новёхонькие зубы, белые, как сахар, безупречные, как жемчужины, каждый зуб в хорошенькой бархатной коробочке. Зубная сокровищница! Десятки зубов! Ну и магазин – почище даже «Белой клиники»! Магазин Люсьены. Под названием – Селестина подняла глаза на вывеску – под названием «Крепкий зуб».

* * *

Эрнест: Слушай, Автор, а ты понял, что они делают, Жорж и Люсьена, он – в «Сахарном короле», а она – в «Крепком зубе»?

Селестина: Конечно же, Эрнест, он понял! Он же автор, как-никак!

Автор: Жорж торгует сладостями, а Люсьена – зубами. Я так сразу и сказал.

Эрнест: А Читатель – он-то понял всё коварство этой комбинации? Жорж нарочно портит детям зубы своими сластями, чтоб они шли к Люсьене покупать новые, когда свои у них разрушатся! А когда Жорж и Люсьена уйдут на покой, Леон будет заправлять обоими магазинами! Как по-твоему, читатель всё это понял?

Автор: Думаю, да.

Читатель: Да, я всё понял, спасибо, Эрнест.

Эрнест: А это ещё кто?

Автор: А это как раз Читатель.

Читатель: Я – Читатель. Я всё понял про то, что было раньше, и пожалуйста, Эрнест, мне бы хотелось узнать, что будет дальше!

* * *

Пока Селестина глазела, в «Крепкий зуб» явился клиент. «Блинг, блинг!» – возвестила о его приходе дверь.

Этот клиент был гризли (среди медведей гризли – самые крупные), очень большой гризли, очень богатый и очень зябкий: в меховой шубе поверх собственного меха, а пальцы все в перстнях поверх перчаток.

Гризли в двойных мехах обратился к Люсьене:

– Посмотрите-ка, Люсьена, у меня совершенно безобразная улыбка!

И продемонстрировал ей улыбку – действительно кошмарную. Ни единого переднего зуба! Совершенно пустая улыбка.

– Не беспокойтесь, господин судья, – отвечала Люсьена (потому что этот гризли был судья), – у меня есть как раз то, что вам нужно!

Она провела его в глубину магазина, к сейфу. («Так-так, сейф, – отметила про себя Селестина, – да какой большущий!») Люсьена набрала шифр – С-15-6-6-R-5, который Селестина тут же постаралась накрепко запомнить. Массивная дверца сейфа открылась, и – о диво! Сейф был доверху наполнен зубами! Битком набит! Здесь было в сто раз больше зубов, чем на витрине! Люсьена извлекла из сейфа готовую белоснежную улыбку и предложила судье её примерить.

– Нет-нет, – помотал головой судья перед зеркалом, которое поднесла ему Люсьена, – такая мне не подходит, слишком белая!

– Тогда попробуйте вот эту, господин судья, – предложила Люсьена, подавая ему сверкающую серебряную улыбку.

– Нет-нет-нет, – забраковал её судья, – эта мне тем более не подходит!

– А вот эта? – предложила Люсьена, которую нелегко было обескуражить. Она открыла маленький ларчик, и судье словно солнце ударило в глаза. Золотые зубы! Вот это оказалось то, что надо, он как раз и хотел золотую улыбку. (Так оно внушительней, по-судейски.) Судья полюбовался на себя в зеркале: улыбка была такой ослепительной, что ему пришлось нацепить тёмные очки.

* * *

Читатель: Селестина, да вот же тебе и зубы! Вон они! Прямо у тебя перед глазами! Вот в этом сейфе! Бери – не хочу!

Селестина: …

Автор: …

Эрнест: А это ещё кто?

Читатель: Не притворяйся, будто не узнал меня, Эрнест. Я – Читатель, и я нашёл для Селестины выход из положения!

Селестина: Тебе кажется, что ты нашёл выход. Я, представь себе, тоже об этом подумала. Но, если я войду в магазин, меня тут же поймают. И потом, пятьдесят два зуба в мой рюкзачок не поместятся. Он слишком маленький.

Читатель: Какие там пятьдесят два зуба! Тебе надо взять все, сколько есть в магазине! «Белая клиника» будет обеспечена на целый век вперёд, Главному Дантисту ты станешь не нужна, и тебе разрешат рисовать и писать красками всю оставшуюся жизнь!

Селестина: И как же их взять, эти зубы?

Читатель: Очень просто! Дождёшься ночи, когда «Крепкий зуб» закроется, найдёшь большой мешок и откроешь сейф. Разве не для этого ты запомнила шифр, а?

Селестина: Для этого. С-15-6-6-R-5. Но как я войду в магазин, когда он закрыт?

Читатель: Через какую-нибудь дырочку! Через мышиную норку! Всегда хоть одна, да найдётся!

Селестина: Найдётся, говоришь? И как же я вытащу большой мешок через мышиную норку? Полный мешок не пролезет!

Читатель: Ну тогда тебе надо оставить мешок снаружи и выносить зубы по одному!

Селестина: Выносить по одному все зубы, сколько их есть в магазине? Как ты себе это представляешь? Их там тысячи! За это время солнце успеет взойти, зайти и снова взойти! Меня увидят и поймают! И даже если всё получится, мне такой мешок не унести! Для меня это неподъёмная тяжесть.

Читатель: Тогда что же ты будешь делать?

Эрнест: Попросит меня, чтобы я ей помог, что же ещё!

Селестина: Помолчи, Эрнест.

Эрнест: А что, скажешь, ты не просила, чтоб я тебе помог?

Селестина: Просила, но это было позже. Если рассказывать про то, до чего ещё дело не дошло, вся история развалится!

Автор: Правда, Эрнест, ведь история – она как дом, ты же не начнёшь его строить с крыши.

Читатель: Кстати, а что тем временем делал ты?

Эрнест: Я? Я пировал в подвале Жоржа, в «Сахарном короле». Ты что, забыл?

Читатель: Нет, но одна знакомая говорила мне, что ты попался. Это правда?

9 Как Эрнест попался

(Очень короткая глава, потому что всё произошло очень быстро)

Произошло это так. Кто-то из медвежат попросил у Жоржа леденцов.

– Леденцов, – повторил Жорж и пошарил кругом, – леденцов… сейчас погляжу… Леденцов не осталось, малыш.

А когда тот заплакал, добавил:

– Ну не плачь! Подожди, сейчас принесу из подвала.

Жорж открыл люк за прилавком, спустился в подвал и, разумеется, столкнулся нос к носу с Эрнестом. В подвале всё было вверх дном. Камня на камне не осталось. Эрнест всё слопал! На полках – шаром покати! Все банки на полу! И все пустые! А Эрнест сидел посреди этого разгрома и вылизывал последнюю банку из-под патоки.

– Вор! – ахнул Жорж, увидев Эрнеста.

– Ой! Хозяин… – увидев Жоржа, ойкнул Эрнест.

И Жорж бросился на Эрнеста.

А Эрнест швырнул банку из-под патоки в Жоржа.

А Жорж поймал банку на лету, чтобы она не разбилась.

А Эрнест воспользовался этим, чтобы удрать тем же путём, каким залез, – через грузовой люк.

Но кое-что изменилось. Кое-что, чего Эрнест не учёл. Он стал толще! Намного! Когда влезал, он был голодный и худой, но когда он всё съел, то стал слишком толстым, чтобы вылезти! И вот он застрял в люке – голова и руки на улице, брюхо и зад в подвале.

– Держи вора! – закричал Жорж, взбегая по подвальной лестнице. – Держи вора! – закричал Жорж, вбегая в магазин. – Держи вора! – закричал Жорж в телефон. – Вор! Полиция! Немедленно!

И полиция, разумеется, немедленно явилась. (Не знаю почему, но за Эрнестом полиция всегда является немедленно.) Фургон с мигалкой и воющей сиреной. Фургон встал как вкопанный перед «Сахарным королём».

10 Как Эрнест сбежал

(Эта глава вдвое длиннее, потому что сбежать сложнее, чем попасться)

– Да это же Эрнест! – сказал первый белый медведь.

– С утра ты не давал нам житья своей музыкой, а теперь грабить вздумал? – возмутился второй белый медведь.

– Оставьте ваши замечания при себе и вытащите меня отсюда! – отозвался Эрнест довольно раздражённо.

– Не обольщайся, Эрнест, если мы тебя вытащим, то лишь затем, чтобы посадить в тюрьму!

– Да, и за хищение сладостей судья по головке не погладит!

Двое полицейских принялись тянуть Эрнеста за лапы. Они тянули так усердно, что раздалось громкое «Плоп!», и все трое с проклятиями повалились на тротуар. Эрнест попытался было убежать, но он слишком отяжелел. Двое полицейских без труда догнали его, связали и закинули в фургон.

– Идите, идите, перемена кончилась! – сказал Жорж медвежатам, которым выпало такое неожиданное развлечение. – Марш в школу! И запомните хорошенько, пусть это будет вам уроком: воровство всегда кончается тюрьмой! Всегда! Тюрьмой! Воровство!

«Я не хочу в тюрьму, – думал Эрнест, сидя в фургоне. – Я хочу домой. Я хочу дожидаться конца зимы в моём домике, надёжно укрытом в чаще леса, на вершине холма. Сейчас, когда я наелся, я хочу в кровать, и спать, и чтобы мне снились прекрасные музыкальные сны. (Ах да, я забыл сказать, что когда Эрнест спит, ему снится музыка; к делу это не относится, но для музыканта важно.) Мне надо бежать, – думал Эрнест. – Никакого сомнения: надо бежать!»

Вот только два белых медведя связали его так крепко, что получилась этакая колбаса, а где это видано, чтобы колбаса могла бегать куда бы то ни было? Бедняга Эрнест. Даже пасть ему завязали. Он и дышать-то едва мог. Как же выпутаться? Только об этом он и думал, сидя в фургоне, который гнал на полной скорости к тюрьме. И ответа, разумеется, не находил.

И вдруг ему послышался какой-то голос.

Тоненький голосок, который окликал его:

– Эрнест…

Сначала он едва расслышал этот голосок. (Полицейский фургон со всеми своими железяками, который гонит на полной скорости со включённой сиреной, – штука громкая.)

– Эрнест! – повторил голосок чуть погромче. – Это я, Селестина!

– Кто? – безмолвно переспросил Эрнест, подняв брови.

Селестина спрыгнула Эрнесту под нос.

– Я, Селестина, мышь, – утро, помойный бак, помнишь? Ты ещё хотел меня съесть живьём!

– Я никогда не хотел съесть ни одну мышь! – безмолвно возразил Эрнест, помотав головой.

– Во всяком случае, сейчас не о том речь, – сказала Селестина. – Я пробралась в фургон, пока тебя связывали в колбасу, для того чтобы задать тебе один вопрос.

– Какой вопрос? – спросил Эрнест глазами.

– Очень важный, – предупредила Селестина, – я правда могу спросить?

– Да, – ответил Эрнест кивком.

– Ладно, тогда спрашиваю: Эрнест, ты хочешь, чтобы я тебя освободила?

– Да! – кивнул Эрнест.

– А если я тебя освобожу, – продолжала Селестина, – ты мне окажешь маленькую услугу?

– Да! Да! – заверила голова Эрнеста.

– А большую услугу, – сказала Селестина, принимаясь грызть верёвки, стягивающие ноги Эрнеста, – если я тебя освобожу, ты мне окажешь?

– Да, да, да! – кивала голова Эрнеста.

– А огромную услугу, – спрашивала Селестина, принимаясь за верёвки, стягивающие руки Эрнеста (с ногами она уже управилась), – если я тебя освобожу, ты мне окажешь?

– Да, да, да, да! – заверила голова Эрнеста.

– А величайшую в мире услугу окажешь, Эрнест? – не унималась Селестина, теперь уже не столь уверенная в ответе – теперь, когда руки и ноги Эрнеста были свободны.

– Да, величайшую в мире услугу! – ответил Эрнест, сам сорвав с себя намордник. – Клянусь тебе, Селестина!

– В таком случае вы свободны, господин Эрнест, – сказала Селестина, открывая дверь полицейского фургона, который как раз затормозил на красный свет.

11 Величайшая в мире услуга

(Это и правда была не маленькая услуга)

Селестина приняла решение, когда увидела, что Эрнест попался.

Сама она сидела под витриной «Крепкого зуба», прикидывая, как бы обчистить магазин.

Сирена. Мигалка, визг тормозов.

Селестина обернулась.

Полиция!

Эрнест! (Про которого она напрочь забыла.)

Белые медведи тащат его за лапы.

«Плоп!»

Эрнест пытается убежать.

Те двое ловят его и связывают так что получается этакая колбаса.

«Вот оно, решение! – сказала себе Селестина. – Эрнест! Эрнест сильный, как медведь. Если я его освобожу, он поможет мне поднять железную штору “Крепкого зуба”, мы сгребём всё содержимое сейфа в большой мешок, Эрнест донесёт мне этот мешок до “Белой клиники”, а потом вернётся к себе наверх, и всё шито-крыто – прощай, Эрнест, прощай, Селестина, спасибо за всё!»

Что и было исполнено. Когда настала ночь, Эрнест смял железную штору, как бумагу («Потише, Эрнест, а то нас заметят!»), Селестина с лёгкостью открыла сейф (C-15-6-6-R-5, раз плюнуть!), Эрнест сгрёб все зубы в мешок (огромный мешок из-под муки, обтрёпанный от работы на пекарне), и оба беспрепятственно вышли из магазина тем же путём, каким вошли.

А вот дальше начались осложнения.

Эрнест не захотел нести мешок до «Белой клиники».

Ни в какую.

Отказался наотрез.

– Нет-нет-нет, даже не проси, до клиники не понесу.

– Почему?

– Почему? Потому что сейчас ужасно поздно, Селестина, и я хочу спать, вот почему!

– Но, Эрнест, ты же видишь, мне самой этот мешок не дотащить!

– Я засыпаю на ходу, Селестина! Медведи зимой знаешь как рано ложатся! Я обещал тебе помочь – и помог. Ты же заполучила свой мешок зубов, не так ли? Теперь я донесу его до канализационного колодца, сброшу туда, он упадёт в твой нижний мир, а там уж сама разбирайся!

– Вот спасибо! Мешок упадёт на набережную и лопнет! Все зубы разлетятся, попадают в канал, пропадут зазря, а я останусь ни с чем! Ты не можешь так поступить, Эрнест!

– Селестина, я хочу спать, я возвращаюсь в мой домик, надёжно укрытый в чаще леса, и ложусь спать, вот тебе весь сказ!

Так они препирались шёпотом, шагая к канализационному колодцу – кратчайшему (по вертикали) пути к «Белой клинике».

Селестина выдержала паузу в несколько секунд, а потом сказала каким-то странным голосом:

– Да, Эрнест, я вижу, в чём дело…

– О чём это ты? – тут же полюбопытствовал Эрнест. – Что ты такое видишь?

– Вижу, что ты боишься.

– Я? Боюсь? Чего?

– Боишься спускаться в нижний мир, вот чего!

– И почему же, скажи, пожалуйста?

– Потому что мыши! Ты просто-напросто боишься мышей, как всякий типичный медведь!

– Селестина, я не всякий типичный медведь, я Эрнест! А Эрнест никаких мышей не боится!

– В любом случае, – небрежно заметила Селестина, – в этот час там, внизу, ты ни одной не увидишь…

– Да ну? Точно?

– Точнее некуда! Ночью у нас внизу мыши спят, как и все. В это время ты ни одну не встретишь. И ни одну крысу, кстати.

И добавила таким умильным голоском, что камень бы растаял:

– Ну же, Эрнест, ещё одно маленькое усилие… Донеси мой мешок, миленький Эрнест, будь другом…

И дело кончилось тем, что Эрнест донёс мешок. Кряхтя, но донёс. Засыпая на ходу, но донёс.

И вот они стоят перед «Белой клиникой».

Эрнест сваливает мешок перед запертыми дверями.

Выдыхает и говорит:

– Ну вот, Селестина. Я пошёл наверх, домой.

– Хочешь провожу?

– Не надо, я знаю дорогу, – говорит Эрнест и неверным шагом направляется прочь, клюя носом на ходу.

– Спасибо, Эрнест!

– Не за что, Селестина. Но на этом всё, больше никаких величайших в мире услуг! Ты меня освободила, я отнёс тебе мешок – мы в расчёте.

– В расчёте, Эрнест, кто ж спорит.

12 Звёздный час Селестины

(Слава Селестине!)

Надо было видеть физиономию Главного Дантиста, когда ни свет ни заря, открыв «Белую клинику», он обнаружил у дверей Селестину, спящую на огромном мешке.

Он пришёл…

В такое бешенство…

Ну то есть в такое бешенство…

(Он, само собой разумеется, не знал, что в этом мешке.)

Ему даже заговорить удалось не сразу:

– Т-ты что тут…

Бешенство отнимало у него дыхание:

– Т-ты что…

Ему пришлось немного остыть, чтобы сделать глубокий вдох и выпалить сплошной очередью, как из пулемёта:

– Ты-что-тут-делаешь-Селестина-я-тебе-запретил-появляться-без-пятидесяти-двух-зубов!

Селестина проснулась, но не как ошпаренная. Она спокойно смотрела на Главного Дантиста, а тот выходил из себя:

– Марш обратно наверх! Делай что велено, и если я ещё раз увижу тебя без пятидесяти двух зубов, тогда, Селестина, будет тебе полиция! Тюрьма! Поняла? Тюрь…

Селестина приложила палец к губам (что означало: помолчите секундочку, пожалуйста!).

Главный Дантист чуть не задохнулся. «Что? Она велит мне помолчать? Она? Мне? Да что она о себе вообразила, эта…»

Селестина потянулась, зевнула, а потом дёрнула завязку огромного мешка (замечу в скобках, это был кусок той самой верёвки, которой белые медведи связали Эрнеста). Узел развязался, мешок раскрылся, и целая лавина безупречных новёхоньких зубов накрыла Главного Дантиста и проволокла его до самой середины клиники.

Когда он, слегка оглушённый, выбрался на свет и увидел громоздящуюся выше него гору зубов, он прямо-таки обезумел. О радость! О чудо! Не может быть! Он совершенно ополоумел. Начисто крышу снесло. Он взбегал на верхушку горы, скатывался по ней и карабкался обратно, зубы раскатывались под ним, как бусины, он хохотал, расквашивая о них нос, зарывался в них, выныривал на поверхность и хохотал так, что сбежался весь персонал «Белой клиники», – оно и понятно, это было в самом деле удивительно, потому что никто никогда не видел, чтобы Главный Дантист смеялся, никогда, даже в раннем детстве, и вот теперь он прямо закатывался от смеха, даже не замечал, что клиника полна народу, и все смотрят, как он хохочет, словно маленький мышонок от щекотки…

Он смеялся до тех пор, пока Селестина, обойдя гору зубов, не вошла в клинику и не встала прямо перед Главным Дантистом:

– Эй! Ау! Вы, там! Вы не могли бы минутку побыть серьёзным?

Она показала на корзину для бумаг, куда он накануне выбросил её рисовальные принадлежности:

– Я могу забрать свои вещи?

Не дожидаясь ответа, она расстегнула свой белый рюкзачок и аккуратно сложила в него всё своё хозяйство: карандаши – в кармашек для карандашей, кисточки – в кармашек для кисточек, тюбики с гуашью – в кармашек для гуаши, ластики – в карман для ластиков, а альбом – в середину, на почётное место.

После чего спросила Главного Дантиста:

– Ну вот, а теперь можно я буду рисовать?

Главный Дантист уставился на неё, словно только что пробудился от сладкого сна.

– А? Вы кто?

– Селестина! Я Селестина. И я спрашиваю вас: можно я буду заниматься рисованием и живописью – теперь, когда я принесла вам эту гору зубов?

Он как будто не понимал, о чём она говорит.

– Рисование? Живопись? Селестина?

И вдруг словно очнулся:

– А! Ну да! Селестина! Ну конечно! Рисуй! Пиши! Сколько хочешь, Селестина! Хоть всю жизнь! Неужели кто-то хочет помешать тебе рисовать? Кто-то не даёт тебе рисовать? Кто? Подать его сюда! Кто не даёт Селестине рисовать? А? Кто?

Дантисты, медсёстры, пациенты переглядывались:

– Да никто…

– Ты хочешь помешать Селестине рисовать?

– Я – нет, а ты?

– И не думаю даже!

– А ты?

– Я тоже, я обожаю Селестину, я обожаю живопись, а ты?

– И я. Всю жизнь считал, что нам очень нужны художники!

– Вот именно! Дантисты – это прекрасно, но художники – тоже неплохо!

– Слава Селестине! – вдруг заорал Главный Дантист. – Слава Селестине, нашему будущему живописцу!

– Слава Селестине! – закричала вся клиника.

И Селестина почувствовала, что её поднимают. Её с триумфом несли на руках, высоко над головами. «Слава Селестине!» Ей воздавала почести целая свита. Возглавлял процессию Главный Дантист, который кричал громче всех: «Слава Селестине!»

Из «Белой клиники» шествие двинулось по улицам, и побудкой для нижнего мира в то утро стал крик «Слава Селестине!» Под крик «Слава Селестине!» вскакивали с постелей, под этот крик выбегали на улицу, присоединялись к шествию и тоже подхватывали: «Слава Селестине!»

Толпа всё росла. Большинство понятия не имело, за что славят Селестину, но всё равно все кричали: «Слава Селестине!» Из этой несметной толпы очень немногие знали, кто такая Селестина, но всё равно кричали «Слава Селестине!», потому что в одном верхний и нижний мир сходятся: когда все кричат, то кричат все.

Около приюта навстречу шествию вышла вереница сироток, которых Серая Грымза вела в школу. И сиротки тоже присоединились к шествию с криком «Слава Селестине!» Напрасно Грымза пыталась их удержать (школа была через дорогу), ничего не вышло: «Слава Селестине!» – кричали мышата и бежали за толпой. Как будто Серой Грымзы вообще нет! И ей это пришлось очень не по вкусу.

Словом, Селестину так всё утро и таскали по всему нижнему миру, а потом, когда крик «Слава Селестине!» пробудил уже всех до единого жителей, настал момент, когда надо было всё-таки вернуться к делам: дантистам – к своим зубам, торговцам – к своей торговле, школьникам – в школу,

и вот тут,

когда они пришли в школу,

произошло нечто…

ужасающее!

* * *

Эрнест: О нет, Автор, не надо про это рассказывать, это слишком ужасно!

Селестина: Эрнест прав. Может, пропустим эту главу?

Читатель: Даже и не думайте! Я хочу всю историю целиком, со всеми главами!

Эрнест: Это ещё кто?

Автор: Это Читатель, Эрнест, тот, для кого я пишу эту историю.

Эрнест: Кто-кто?

Читатель: Не утруждайтесь, Эрнест прекрасно знает, кто я такой. Я Читатель, и я хочу читать все главы подряд!

Селестина: Даже если некоторые ужасно грустные?

Читатель: Все главы, Селестина, я хочу прочесть все! Грустные, весёлые – все-все! Это моя история.

Эрнест: Послушай, Читатель, ты попробуй всё же представить себя на нашем месте – ведь следующая глава правда слишком страшная!

Читатель: Но я и представляю себя на вашем месте, Эрнест! Когда вы смеётесь – я смеюсь, когда плачете – я плачу, когда вам страшно – мне тоже страшно.

Эрнест: В таком случае надо пропустить следующую главу, она правда слишком страшная!

Читатель: Пропущу, если захочу. И потом, Эрнест, чтобы я мог пропустить главу, она должна быть написана.

Эрнест: Это будет ужасно!

13 Ужасная глава

(И даже более того)

Потому что когда процессия, с почётом несущая Селестину, поравнялась со школой…

и Серая Грымза открыла ворота, ведущие во двор…

все увидели за воротами…

они увидели…

там, посреди школьного двора…

О ужас!

Сначала они не поверили своим глазам.

Все оцепенели.

В таком ужасе, что даже закричать не могли.

Захлебнулись молчанием. Все до единого.

Селестина удивилась, пожалуй, больше всех.

Однако опомнилась первой:

– Эрнест! Что ты тут делаешь?

Потому что его-то все и увидели: медведя, лежащего посреди школьного двора!

Медведь! В нижнем мире!

Огромный медведь.

Который проснулся, когда они подошли.

И сказал:

– А, Селестина! Привет, как дела?

Когда он уселся на свой толстый зад, когда протёр глаза, когда широко зевнул, показав зубы, огромные, словно сабли, вся толпа завопила: «Страшный Злой Медведь!»

И уронив Селестину, все с писком бросились врассыпную.

Прежде чем удрать, Главный Дантист только успел крикнуть:

– Селестина, ты знакома с этим медведем? Это ты привела его к нам?

Не дожидаясь ответа, он пустился наутёк, крича на бегу:

– Полиция! Поли-и-и-иция! Вызывайте полицию! Вызывайте армию! Нашествие медве-е-е-е-е-дей!

Но кто кричал громче всех, так это Серая Грымза. Она вскарабкалась на фонарный столб, покрепче уцепилась за него, вся дрожа (больше от злости, чем от страха), она вопила на весь свет, указывая на Селестину своим длинным иссохшим пальцем:

– Вот она, мышь, которая не верила в Страшного Злого Медведя! Это она, Селестина! Она в него не верила! Никогда не верила! Её братья, её сёстры, её родичи, её друзья, её подруги – все ей говорили: «Берегись Страшного Злого Медведя!» Но она никого не слушала, думала, она самая умная! И вот вам результат: она привела его сюда, Страшного Злого Медведя! Будь ты проклята, Селестина, про-о-о-о-оклята!

Эрнест и Селестина бежали, а вслед им нёсся крик Серой Грымзы, отдаваясь эхом по всему нижнему миру:

– Будь ты проклята, Селестина!

И все, мимо кого они бежали, повторяли:

– Будь ты проклята! Будь проклята!

Те, кто только что кричал «Слава Селестине!», теперь орали:

– Будь ты проклята, Селестина!

Те же самые, честное слово!

Цепляясь за воротник Эрнеста, Селестина кричала ему в ухо, куда бежать.

– Первый поворот направо, скорее, Эрнест, теперь второй налево, давай-давай, быстрее, полиция не задержится!

Потому что уже слышно было завывание полицейских сирен. Всё ближе и ближе. За Эрнестом и Селестиной гналась вся полиция нижнего мира. (Полицейские крысы, свирепые силачи, вооружённые до зубов.)

– Они догоняют, Эрнест! Шевелись! Шевелись!

– Я бегу как могу! Легко, думаешь, медведю бегать под землёй?

– Ну с чего тебе вздумалось завалиться спать в школьном дворе? Почему ты вчера домой не пошёл?

– Я заблудился, Селестина! Я совсем засыпал! И заснул! Зашёл в этот школьный двор, сел подумать в укромном уголке и уснул! Вот! Ты довольна?

Теперь Эрнест бежал прямо по каналу, по которому ходили метро-катера. Эрнест делал «плюх-плюх-плюх» и поднимал огромные волны. Некоторые пассажиры падали в воду, другие цеплялись за что могли. Ко всему этому тарараму добавлялось завывание полицейских сирен.

И всё перекрывал голос Серой Грымзы:

– Будь ты проклята, Селестина!

И хор голосов подхватывал:

– Будь ты про-о-о-о-оклята, Селестина!

Сирены завывали всё ближе.

– Они гонятся за нами на катерах! Вылезай из канала, Эрнест, вот тут направо, скорее! Вон по той лестнице наверх, и вылезаем! Там есть выход, я знаю! Давай скорее, они уже подъезжают!

Эрнест вылез из воды, устроив на набережной целый потоп.

– Держись крепче, Селестина, я лезу.

И полез, цепляясь за железные скобы.

– Куда они побежали? – спросили полицейские крысы, первыми соскочившие на набережную.

– Вон туда! – в один голос сообщили свидетели, указывая на лестницу.

– Есть, Селестина! Мы спасены! – сказал Эрнест, поднимая тяжёлую чугунную крышку канализационного колодца, ведущего в верхний мир.

Но…

* * *

Читатель: Что «но»?

Автор: Но мне надо передохнуть. Пойду сварю себе кофе.

Читатель: Ну вот! Нет! Такой момент!

Эрнест: Что ж, ему и кофе уже выпить нельзя?

Селестина: В самом деле. Он сегодня здорово поработал.

Читатель: Никаких «но», я хочу знать, что было дальше!

Эрнест: Ничего, подождёшь.

Селестина: Тем более что мы не так уж и спешим дальше!

Читатель: Да? А почему?

Селестина: Потому что, дорогой Читатель, то, что ожидало нас в верхнем мире, было куда хуже того, что мы пережили в нижнем.

14 Глава ещё страшнее предыдущей

(Да-да, такое возможно)

– Ох! Не-е-е-ет! – выдохнул Эрнест, подняв тяжёлую чугунную крышку и выглянув в верхний мир. – Смотри, Селестина!

Селестина посмотрела.

– Ох! Не-е-е-ет…

Чугунная крышка открылась прямо перед «Крепким зубом» с железной шторой, смятой Эрнестом. Люсьена, вся в слезах, демонстрировала свой опустошённый магазин пятерым или шестерым полицейским верхнего мира (белые медведи, если помните).

– Ни одного зуба! – плакала Люсьена. – Всё унесли! Я разорена!

– Ничего, ничего, – сказал один из белых медведей, – мы их найдём! Зачем грабителям ваши зубы?

– Это наверняка работа Эрнеста, – сказал второй полицейский, – только круглый дурак будет красть зубы!

«Почему всегда чуть что – сразу я? – задумался Эрнест. – Всегда, с самого детства! Ну вот почему? И потом, я вовсе не дурак, я поэт!»

Но Селестина вывела его из задумчивости, шепнув ему в ухо:

– Вылезаем на другую сторону, Эрнест. Если не нашумим, они нас не заметят.

Эрнест обернулся посмотреть, что там с другой стороны.

– Ох! Не-е-е-ет! Смотри, Селестина! – Селестина посмотрела. – О не-е-е-е-е-ет!

С той стороны было не лучше. Там был магазин «Сахарный король». И опять-таки полиция. Ещё несколько белых медведей. На сей раз беседующих с Жоржем, между тем как рассыльный из службы доставки таскал в погреб товары взамен съеденных Эрнестом.

– Он всё сожрал, этот ворюга! – негодовал Жорж.

– Всё как есть, – подтвердил рассыльный, который курсировал между своим красным фургончиком и подвалом Жоржа. – Мне за целый день не загрузить весь подвал!

– А он к тому же, насколько я понял, от вас сбежал? – спросил Жорж у шефа белых медведей.

– Да. Понять не могу, как ему это удалось, – проворчал шеф. – Его так крепко связали – чистая колбаса!

– И, как я читал намедни в одной умной книжке, где это видано, чтоб колбаса бегала! – сказал второй белый медведь.

– А я всегда говорил: Эрнест очень, очень опасный медведь, – заявил третий.

– Погоди, вот поймаем его, тогда он за всё ответит, твой очень опасный, – сказал четвёртый.

«Честное слово, – недоумевал про себя Эрнест, – можно подумать, вся полиция города назначила сбор именно здесь!»

И шепнул Селестине:

– А ты не могла нас вывести другим путём?

– Думаешь, у меня был выбор?

– Что же нам делать, Селестина? Ну что нам теперь делать?

– Не знаю, но что-то делать надо, и быстро, Эрнест: посмотри вниз!

Внизу полицейские крысы уже были на подходе. Несметное множество, и все сразу. Они карабкались по лестнице.

– Я их вижу, шеф! – крикнул первый крыс, заметив беглецов.

– Видеть мало, надо их схватить, болван! – огрызнулся шеф, с которым шутки были плохи.

– Фургон службы доставки! – сказала Селестина. – Это наш единственный шанс.

«Она права, – подумал Эрнест. – Пока все эти белые медведи заняты пустой болтовнёй, делаю рывок, вскакиваю в фургон, за руль, и если ключ зажигания там – мы спасены. Один шанс на тысячу, но попытаться надо».

– Давай, Эрнест!

– Цепляйся крепче, Селестина!

Селестина обхватила обеими лапками шею Эрнеста, и он выскочил из колодца как раз в тот момент, когда первый полицейский крыс уже примерился схватить его за пятку.

– Тьфу, ушёл! – выругался крыс.

– Вот именно, ушёл, кретин ты этакий! – подтвердил шеф.

Эрнест рванул через улицу. Он ничего не видел перед собой, кроме красного фургончика.

– Держись, Селестина, мы почти у цели!

Но Люсьена его заметила.

– Смотрите! Вот он! – закричала она. – Это Эрнест!

– Стой, Эрнест, ты арестован! – приказали белые медведи. – Именем закона ты арестован, стой!

«Ещё чего!» – подумал Эрнест и вскочил в фургончик.

– Смотрите, вон он, Эрнест! – закричал Жорж, увидев, как тот садится за руль.

– Мы спасены, – сказал Эрнест Селестине, – водитель оставил ключи!

Но нет, они ещё не были спасены.

Отнюдь.

Шеф белых медведей бросился наперерез и преградил путь фургончику, уже заурчавшему мотором.

– Вылезай немедленно, Эрнест!

Шеф медвежьей полиции возвышался перед ветровым стеклом, широко расставив руки, – огромный, в мундире без единого пятнышка, в самом деле очень внушительный. Эрнест медлил в нерешительности. «Всё-таки не могу же я его задавить, как-то это нехорошо. И неопрятно».

Пока Эрнест колебался, все белые медведи кольцом окружили фургон.

– Глуши мотор, Эрнест, и немедленно вылезай, – повторил шеф. – Шутки кончились, ты окружён, взят в клещи, задержан, пойман, как крыса в крысоловке!

«Он прав, – подумал Эрнест, – на этот раз и правда всё кончено».

Он заглушил мотор, и урчание смолкло.

– Жаль, – вздохнула Селестина.

В тот самый момент, когда Эрнест видел своё будущее в самых чёрных красках («Меня посадят в тюрьму, я никогда больше не вернусь на вершину холма в свой домик, надёжно укрытый в чаще леса»), в тот самый момент, когда Селестина задавалась вопросом, как же она теперь будет совсем одна в этом верхнем мире, произошло нечто, в корне изменившее ситуацию.

– Помогите! Крысы! – завизжала внезапно Люсьена. – Нашествие крыс! Их там тысячи!

Так оно и было! Поколебавшись некоторое время, полицейские крысы теперь лезли из колодца. Не тысячи, конечно, но их было очень много!

И в результате – что?

Белые медведи тут же устремились отражать нашествие.

– Подожди нас, Эрнест, мы сейчас вернёмся!

Итак – медведи и крысы.

Лицом к лицу.

Те и другие на взводе.

Медведей гораздо меньше, но они крупнее и сильнее.

Противники молча меряют друг друга взглядами.

Вот-вот схватятся за оружие.

Крысиный шеф полиции первым нарушил молчание:

– Без паники, мишки, – медленно процедил он, – без паники, это не нашествие, просто операция по задержанию опасного преступника.

Медвежий шеф полиции терпеть не мог, когда его называли мишкой.

– Собираетесь арестовывать Эрнеста, мышеньки? Опоздали! Эрнест наш. Мы его уже задержали. И вообще, он подлежит нашей юрисдикции.

Крысиный шеф полиции терпеть не мог, когда его называли мышенькой.

– При чём тут Эрнест, плюшевое ты чучело? Нам нужна Селестина, опасная преступница подземного мира.

(«Это я – опасная преступница?» – удивилась Селестина.)

Шеф медвежьей полиции терпеть не мог, когда его называли чем бы то ни было плюшевым.

– Не знаю никакой Селестины, заводной ты мышонок, а вы лучше не балуйтесь с оружием, поворачивайте назад и тихо-мирно убирайтесь восвояси, а не то…

Никто никогда не осмеливался называть шефа крысиной полиции заводным мышонком.

– А не то что, любезнейший переходный объект? Что произойдёт в этом случае?

Тут вам надо спросить у кого-нибудь образованного, что значит «переходный объект». Во всяком случае, это выражение очень не понравилось шефу медвежьей полиции, и в ответ он зарычал:

– Как ты меня обозвал, мерзкий лабораторный материал?

Впрочем, дальнейшая перепалка (которая становилась всё непонятней и грозилась перерасти в самую грубую брань) не представляет ровно никакого интереса. Главные в этой истории – Эрнест и Селестина, не так ли? Так вот, пока полицейские верхнего и нижнего мира переругивались, Эрнест преспокойно повернул ключ зажигания («Подождать их? Как же, нашли дурака!»), и красный фургончик отъехал.

Его исчезновение обнаружил рассыльный, когда в очередной раз поднялся из подвала.

– Надо же, – сказал он, – мой красный фургон угнали. – И добавил: – Вот неудача, я его только начал разгружать.

15 Глава более спокойная

(Наконец-то!)

Эрнест и Селестина мирно катили по городу. Никто не обращал на них внимания. Полиция не гналась за ними. Наоборот, все белые медведи спешили в противоположную сторону. Полицейские машины то и дело проносились мимо красного фургончика. Сирены! Сирены! Все стражи порядка горели желанием поучаствовать в обмене любезностями с полицией нижнего мира. Как, впрочем, и остальные горожане. Фактически все медведи устремились к горячей точке.

Тем временем красный фургончик тихо-мирно катил по городу. Селестине он показался очень красивым, этот медвежий городок (раньше она видела его только ночью), особенно ей понравились черепичные крыши и деревянные ставенки.

Потом фургончик выехал за город и начал взбираться вверх по холму, держа путь к домику Эрнеста, надёжно укрытому в чаще леса. Селестина не могла налюбоваться открывающимися видами. Город погружался всё глубже в долину, как будто Эрнест и Селестина улетали ввысь. «Вот бы это нарисовать!» – подумала Селестина. Пошёл снег. Большие хлопья, грузные и в то же время лёгкие. (Снег – он такой: грузно-лёгкий.) «Люблю снег, – думал Эрнест. – Тихо, красиво, спится так сладко…» «Ненавижу снег, – думала Селестина. – Есть нечего, лапки мёрзнут…»

Эрнест и Селестина не переговаривались. Они отдыхали. Притомились как-никак. Каждый ушёл в свои мысли. Настолько, что, когда они подъехали к домику, надёжно укрытому в чаще леса, Эрнест совершенно забыл о существовании Селестины. Он остановил фургончик на подъёме перед домом и сказал:

– Ну здравствуй! Как же я рад тебя видеть!

Селестина чуть было не ответила, но Эрнест обращался не к ней, а к своему домику, надёжно укрытому в чаще леса.

– Ты не представляешь, как я по тебе соскучился!

Эрнест обожал свой домик. Он смотрел на него и не мог насмотреться.

Селестине домик понравился. «И он будет ещё красивее, когда я посажу кругом цветы», – решила она.

В конце концов Эрнест поставил фургончик на ручной тормоз и вылез из кабины. Фургончик тут же покатился задним ходом под уклон.

– Ах ты!..

Эрнест застопорил его, подсунув камень под заднее левое колесо.

– Тормоз ни к чёрту! – заметил он вслух. – Не забыть бы сказать об этом владельцу, когда верну ему машину.

(Это доказывает, что вообще-то Эрнест не вор.)

– Ладно, теперь за дело: вытащить всё из фургончика, перетащить в дом, поесть – и спать.

Он обследовал содержимое фургончика.

– Да тут всяких вкусностей на всю оставшуюся зиму! Вот это красота, вот это везуха, не жизнь, а малина, ням-ням и бай-бай!

Он взвалил на свои широкие плечи с полдюжины коробок, напевая, взошёл по трём ступенькам на крылечко, открыл дверь своего домика, надёжно укрытого в чаще леса, отнёс коробки в кухню, вышел, взял три-четыре коробки, взошёл на крылечко, отнёс коробки в кухню, вышел… И так далее.

Селестина, которая ещё не вылезала из фургона, оставалась простым зрителем. Она охотно помогла бы с разгрузкой, но для этого надо было спрыгнуть в снег. «Исключено, – думала она, – я тут же увязну по горло в этой ледяной вате. Бррр… Ненавижу снег!»

А Эрнест – тот со снегом разговаривал.

– Падай, падай ещё, главное, не переставай! Продолжай свою прекрасную белую работу. Пожалуйста, укрой этот красный фургончик так, чтобы никто его не увидел. Белую-белую, толстую-толстую мантию поверх всей этой красноты, ладно?

Селестина позвала:

– Эрнест!

Эрнест не слышал. Он разговаривал.

– Здравствуй, милый мой домик, надёжно укрытый в чаще леса, – говорил он всякий раз, как открывал дверь. – До свидания, милый мой домик, надёжно укрытый в чаще леса, – говорил он, спускаясь с крылечка за очередной партией припасов. – И добавлял: – Не бойся, я сейчас вернусь.

Селестина слушала и улыбалась. Смешной этот Эрнест, смешной и совсем не страшный. Медведь, который так ласково разговаривает со своим домом, не может быть Страшным Злым Медведем.

Когда он шёл мимо неё с последней коробкой, Селестина окликнула его погромче:

– Эрнест!

Эрнест остановился и увидел её: она сияла улыбкой, стоя за ветровым стеклом.

– А, да! Селестина…

Он словно только что проснулся.

– Ну что ж, до свидания, Селестина.

Селестина ничего не понимала.

– Как это – до свидания?

– Ну так… До свидания. Я уже дома.

Селестина широко открыла глаза:

– А я?

Эрнест поразмыслил несколько секунд:

– Ты? Не знаю… Я – домой, ну и ты ступай домой!

– Но, Эрнест, у меня больше нет дома! Ты же видел, меня прогнали! Даже прокляли!

Эрнест наморщил лоб:

– Селестина, ты освободила меня, за это я оказал тебе величайшую в мире услугу – теперь мы в расчёте! Был такой разговор, когда я положил твой мешок у «Белой клиники»? Был. И ты согласилась. Так что мы в расчёте.

Поскольку Селестина от таких слов онемела, он заключил:

– Так что прощай, Селестина.

И взошёл по трём ступенькам на крылечко своего домика, надёжно укрытого в чаще леса.

16 Этот номер не пройдёт

(С Селестиной такие номера никогда не проходят)

Перед дверью Эрнест с изумлением увидел Селестину, преградившую ему дорогу. Секунду назад она сидела в фургончике, не желая морозить лапки, а сейчас – вот она! И как только успела? Загадка.

– В расчёте, в расчёте… – сказала Селестина. – Теперь совсем другое дело!

Когда Эрнест, не говоря ни слова, перешагнул через неё и открыл дверь, она хотела было пойти за ним следом.

– Стоп! – сказал, обернувшись, Эрнест. – Мышам в доме не место!

И захлопнул дверь у неё перед носом.

* * *

Читатель: И у тебя рука поднялась, Эрнест? Это форменная гнусность!

Эрнест: Слушай, ты, не суйся куда не просят!

Селестина: Правда, это наше личное с Эрнестом дело.

Читатель: Но всё-таки, Селестина, когда после всего, что вы вместе пережили, он отказался даже впускать тебя в свой домик, надёжно укрытый в чаще леса, это действительно…

Эрнест: Эй! Автор! Ты не мог бы сказать твоему Читателю, чтоб он не лез не в своё дело?

Автор: Не могу, Эрнест. Читатель читает как хочет, и он…

Селестина: Ну скажи ему, пусть хотя бы не перебивает!

Автор: А, это можно. Пожалуйста, дорогой Читатель, нельзя ли нам продолжить с того места, где вы нас перебили?

* * *

Войдя в свой домик, надёжно укрытый в чаще леса, Эрнест снял пальто и тяжёлые башмаки, чтобы облачиться в халат и тапочки. Он удовлетворённо вздохнул. Потом достал кастрюльку, поставил её на плиту…

– Нам надо поговорить, Эрнест.

Перед печкой сидела Селестина. Она влезла через дымоход.

– Эрнест, нам надо…

– Ничего не надо! Мышам не место в доме, Селестина, и всё тут!

– Но…

– И никаких «но».

И он выставил её за дверь.

* * *

Читатель: Нет, это ни в какие ворота…

Автор: Прошу вас, дорогой Читатель…

* * *

Теперь Эрнест, напевая себе под нос, готовил шоколадный мусс.

– Эрнест, я серьёзно, нам надо поговорить, – сказала Селестина, которая влезла через вентиляционный ход.

– Мышам не место в доме, Селестина! Я же тебе сказал! Никаких мышей! Пустишь одну – набежит сотня. Вы такие, любой медведь тебе скажет!

На сей раз Эрнест выбросил Селестину в окошко.

* * *

Читатель: Как! В окошко? Селестину! Выбросил! На улицу, в этот снег, который она не выносит! Чудовищно!

Автор: Прошу вас, дорогой Читатель…

Читатель: Разве это не чудовищно?

Автор: Не мешайте рассказывать! Или идите почитайте что-нибудь другое!

Эрнест: Вот это правильно, чего он, в самом деле…

* * *

В кастрюле на поверхности шоколада стали подниматься пузыри. Они лопались: «флок», «флок», и эта музыка ласкала ноздри Эрнеста. «А что, если, – прикидывал Эрнест, – что, если добавить туда лимонной цедры?»

– Ку-ку, Эрнест!

Это была Селестина! Каким путём она влезла на этот раз? Даже я не в состоянии вам ответить.

Эрнест уронил деревянную ложку.

– От мыши избавиться невозможно, Эрнест, – заявила Селестина, подавая ему ложку, – это тоже любой медведь тебе скажет. Разве что убить!

И Селестина взобралась на окошко прямо перед Эрнестом, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Ты хочешь убить меня, Эрнест? Веником не получится, я увёртливая. Можешь испробовать старый способ – мышеловку: это тоже без толку, в наше время мы уже в них не попадаемся, чтоб ты знал! Есть ещё яд, но все яды я знаю наперечёт, нас этому в школе учат. Остаётся дощечка с клеем. Это очень жестокая штука! Несчастная мышь наступает на неё, и все её четыре лапки приклеиваются. Ей некуда деваться. Она не может шевельнуться. Тогда сердце у неё начинает биться так часто, так быстро, что не выдерживает и разрывается. Ты этого хочешь, Эрнест? Хочешь, чтоб у меня сердце разорвалось?

Тут Эрнест всё-таки смутился.

– Нет, Селестина, конечно же нет, но медведь и мышь в одном доме – это не может… ну… это не…

– Что, Эрнест? Не положено? Не принято? Медведи наверху, мыши внизу? Так, что ли?

– Ну да, с незапамятных времён это так…

– Ладно, Эрнест. Подвал у тебя есть?

– Конечно, есть, а что?

– Покажи-ка мне его, я только посмотрю.

Эрнест открыл люк, ведущий в подвал.

– Отлично, мне это подходит, у тебя прекрасный подвал, – сказала Селестина. – Я в подвале, ты наверху – договорились?

Не дожидаясь ответа, она стянула у него из-под носа дольку шоколада и скрылась в подвале.

– А ты сиди наверху, слышишь, Эрнест! Я не желаю тебя видеть в подвале. Медведи наверху, мыши внизу, с незапамятных времён это так!

Тут уж Эрнест взорвался:

– Это ты, Селестина, сиди внизу! Я не желаю ни видеть тебя, ни слышать, поняла? Я…

Он бы ещё много чего сказал, если б чад пригоревшего шоколада не пресёк его речь на полуслове:

– Ох, а шоколад-то!..

И он бросился к плите.

17 В подвале

(Память дома)

Подвал – это память дома. Там сложены не только вещи, которыми больше не пользуются, но и воспоминания, которые хотят сохранить. Во всяком случае, таков был подвал Эрнеста.

* * *

Селестина: Ты прав, Автор, именно в подвале Эрнеста я начала узнавать его по-настоящему.

Автор: Ну-ка, ну-ка, расскажи, мне очень интересно.

Селестина: Первое, что я заметила, – портреты. Полным-полно портретов, висящих на стенах или стоящих на полу. Старинные портреты. И на всех были изображены медведи. В квадратных шапочках и красных мантиях. Такие же внушительные, как гризли-судья в магазине Люсьены.

Эрнест: Потому что они и были судьи. Вся моя семья. Мой папа, папа моего папы, мои дядюшки, дядюшки моих дядюшек, всякие кузены – сплошные судьи! Судьи – они обожают заказывать свои портреты, чтобы их писали во всём параде, в мантии и парике.

Автор: А что ещё там было, в подвале Эрнеста?

Селестина: Невероятное количество пустых банок из-под мёда. Нет, правда пустых! Пустее некуда. Ужас сколько.

Эрнест: Для медведя каждая банка из-под мёда – это, как правило, хорошее воспоминание. Я не люблю выбрасывать банки из-под мёда!

Читатель: Извините за вмешательство, дорогой Автор, но сколько это будет продолжаться? Что-то я не очень люблю всякие описания…

Эрнест: Ну и пропусти эту главу!

Селестина: Эрнест, не грубил бы ты Читателю, а?

Эрнест: Слушай, ему вечно всё не так. Вот тогда нам так хотелось пропустить страшную главу, а он не дал, а когда ему предлагают такую приятную главу с описаниями, он хочет её пропустить.

Читатель: Я не говорил, что хочу её пропустить!

Эрнест: Просто не успел сказать!

Автор: Продолжай, Селестина. Что ещё было в подвале у Эрнеста?

Селестина: Очень много пыли.

Автор: Как и в любом подвале. А ещё?

Селестина: Колченогий столик, два соломенных стула, несколько свечек, старый зеркальный шкаф, но что мне больше всего понравилось, так это прекрасные наряды. Целые сундуки с прекрасными нарядами! Платья из тонкого шёлка, платья из переливчатого шёлка, костюмы всех эпох, шляпы с перьями, балетные туфельки, маски для взрослых и для детей, совсем маленькие маски медвежат: одну я примерила, она оказалась мне в самый раз. Из меня получился очень хорошенький медвежонок!

Эрнест: Это театральный реквизит. Моя бабушка очень любила театр, танцы, музыку… Она была художественной натурой. Когда я был маленьким, я приглашал друга Болеро и всю нашу компанию. Мы наряжались и разыгрывали для бабушки целые спектакли. Тайком, когда никого из судей не было дома. И оркестр у нас был!

Селестина: Кстати о музыке, там ещё было полно старых неисправных музыкальных инструментов – дырявый барабан, две гитары без струн, лопнувший аккордеон, три ржавых гармоники, пианино без клавиш, арфа с одной-единственной струной, скрипка без смычка…

Эрнест: Они дожидаются, чтобы я их починил. Я беру их к себе, все эти брошенные инструменты, а потом чиню. Музыкальный инструмент – он сделан для того, чтобы создавать музыку, его нельзя выбрасывать!

Читатель: Ну теперь-то всё? Фамильные портреты, банки из-под мёда, маскарадные костюмы, зеркальный шкаф, два стула, столик, свечи, призрачный оркестр, тонна пыли – теперь-то всё про подвал? Селестина, что-нибудь ещё там было, в этом подвале?

Селестина: …

Автор: …

Эрнест: …

Читатель: Было что-то ещё, да, Селестина?

Эрнест: …

Автор: …

Читатель: И что же? Что там было ещё?

Селестина: Одиночество.

18 Одиночество

(Селестина, единственная мышь во всём мире)

Да, после того как она перемерила все наряды, попыталась поиграть на немом пианино, подёргала за единственную струну арфы, после того как накрыла столик красивой скатертью, сгрызла при свечах дольку шоколада, после того как соорудила себе гамак из красивой красной накидки, а потом улеглась в него, глядя в потолок,

Селестина

вдруг

почувствовала себя одинокой.

Такой одинокой,

так далеко заброшенной от дома,

такой покинутой в этом подвале,

что её сердце,

её сердце

заняло в груди всё место, сколько его было,

и слёзы,

слёзы подступили к глазам…

Знаете, как они подступают,

слёзы,

а вы пытаетесь их сдержать…

«Нет, я не стану плакать!

Лучше усну.

Мне надо уснуть.

Чтобы забыть, что мне одиноко».

И Селестина уснула.

Но очень скоро проснулась! Потому что Эрнест у неё над головой и не думал спать. Эрнест музицировал. Музицировал на свой манер. Он наяривал на пианино (наверху у него было ещё одно пианино), на барабане, на цимбалах, на кастрюлях, на стаканах, на тарелках, на печной трубе и ещё на целой куче предметов, притоптывая в такт ногой. «Бум-бум! Бум-бум!»

Селестина заткнула уши – сперва пальцами, потом ватой, потом накрыла голову подушкой, потом двумя подушками – всё без толку: «Бум-бум! Бум-бум!» Она встала, постучала в потолок шваброй – бесполезно. Эрнест ничего не слышал. Она снова легла, отводя душу брюзжанием в адрес верхнего соседа. «Бум-бум! Бум-бум!» И так до тех пор, пока…

Внезапно…

Больше ничего.

Тишина.

Селестина сбросила подушки и матрас: да, тишина. Селестина вытащила из ушей вату: в самом деле тишина. Эрнест, видно, лёг спать. Наконец-то! Насилу дождалась!

Но в наступившей тишине…

Во всей этой тишине…

В глубокой тишине подвала…

Очень скоро…

Селестина почувствовала себя до ужаса одинокой.

Такой одинокой,

что ей казалось, будто она единственная мышь во всём мире.

«Все меня покинули.

Никто меня не любит.

Что я тут делаю, в этом подвале?»

И её сердце,

её сердце заняло в груди всё место, сколько его было,

и слёзы, слёзы подступили к глазам…

Знаете, как они подступают, слёзы,

а вы пытаетесь их сдержать…

«Нет, нет, нет!

Я не стану плакать!

Чтоб я – и плакала?

Ну уж нет!

Я не кто-нибудь – я Селестина!

Лучше усну.

Мне надо уснуть.

Сейчас я снова усну!

Вот я засыпаю.

Я сплю!»

И правда, Селестина снова уснула.

Чтобы очень скоро снова проснуться!

Что происходит? Это ещё что такое? Её гамак раскачивался сам собой. Спасите, гамак сам качается! И весь подвал сотрясался! Судьи тряслись в своих рамах. Свечи падали со стола, который приплясывал на своих хромых ножках. Дверца зеркального шкафа открывалась и закрывалась сама собой. На музыкальных инструментах дребезжали уцелевшие струны. Гамак раскачивался всё сильнее. С паутины осыпалась пыль. Но что же всё-таки происходит? Селестина отчаянно цеплялась за гамак, а тот раскачивался сильнее и сильнее. Вот страх-то! И эти содрогания сопровождал глухой рокот. Ну и рокот… как будто весь дом провалился в желудок великана-людоеда!

И вдруг Селестина поняла. «Это землетрясение! Дом вот-вот обрушится мне на голову! Меня задавит в этом подвале! И никто меня не найдёт! Надо выбираться наружу, скорее, скорее! Спрыгнуть с гамака и бежать!» Панический ужас. Селестина выпрыгнула из гамака и заметалась туда-сюда, как распоследняя перепуганная мышь. Пока где-то внутри неё не прозвучал некий твёрдый голос, голос, хорошо ей знакомый, – голос другой Селестины:

Селестина-2: Стой, Селестина! Приди в себя! Ты всё-таки не распоследняя перепуганная мышь! Ты – Селестина! Успокойся и пошевели мозгами.

Селестина-1: Посмотрела бы я на тебя, как ты станешь шевелить мозгами на моём месте! Ты что, не видишь, как всё трясётся? Не слышишь этого рокота? Это землетрясение, вот что! При землетрясениях всегда сначала так рокочет, а потом дома рушатся!

Селестина-2: Лучше прислушайся как следует к этому твоему землетрясению, чем нести такую чушь. Ты обратила внимание, что оно рокочет – и перестаёт, рокочет – и перестаёт?..

Селестина-1: Смотри-ка, а ведь правда!

Селестина-2: Это не напоминает тебе что-то вроде дыхания?

Селестина-1: Вот сейчас, после твоих слов… Да, пожалуй, похоже…

Селестина навострила уши. Селестина посмотрела на потолок. Ну конечно! Она беззвучно взбежала по лестнице к люку… Внимательно прислушалась… Ну да. Это Эрнест! Это храпел Эрнест!

Селестина тихонько приподняла крышку люка. И точно! Эрнест в своей кровати с балдахином, в ночном колпаке, укрытый одеялом до подбородка, храпел, как настоящий вулкан! Всё кругом сотрясалось! Огромная кровать ходила ходуном!

* * *

Автор: А я и не знал, Эрнест, что ты храпишь.

Эрнест: Храплю… так, слегка… Разве только после сытного обеда…

Селестина: Я знаю одно средство от храпа.

Автор: Да ну? И какое же?

Селестина: Которому я научилась в приюте, в дортуаре. Я взобралась на кровать Эрнеста и подула ему в ноздри. Он сморщил морду, сделал языком «клап, клап», нахмурил брови и перестал храпеть.

Читатель: И тогда ты пошла обратно в подвал?

Селестина: Не сразу. Спать мне уже не хотелось, так что я зажгла свечи, спокойно расположилась с красками и кисточками перед Эрнестом, который продолжал мирно спать, и написала его портрет. На простыне, которую я прикнопила к стойкам балдахина. Моя первая настоящая картина – «Эрнест, спящий в своей кровати с балдахином»! Портрет гуашью. В натуральную величину. Очень похожий! Законченную картину я повесила между стойками прямо напротив Эрнеста, чтоб он сразу увидел её, как проснётся. Только тогда я вернулась в подвал и улеглась в гамак. У меня много на него ушло времени, на этот портрет. Было уже очень поздно. На сей раз мне и правда хотелось спать.

* * *

Вот только во сне Селестину ожидало нечто ужасное… Нечто пострашнее землетрясения и погромче Эрнестовой музыки: кошмар! Кошмар на тему одиночества.

Действие разворачивалось в нижнем мире. Селестина бежала… За ней гнались все мыши мира. «Прочь, Селестина, про-о-о-очь!» А впереди всех – Серая Грымза: «Будь ты проклята, Селестина, прочь!»

Селестина бежала, а выхода нигде не было. Это был кошмар без окон и дверей. Кошмар без аварийного выхода, без самой малюсенькой лазейки, куда можно было юркнуть. Селестина бежала, но нисколько не продвигалась вперёд. Стены по обе стороны не мелькали мимо. Она бежала на месте! Не продвигаясь ни на миллиметр… А ей надо было спасаться бегством – скорее, скорее, за ней гналась Серая Грымза, а следом за Грымзой – все мыши мира: «Будь про-о-о-о-оклята, Селестина! Про-о-очь!» Серая Грымза всё ближе! Серая Грымза её настигала!

И внезапно Серая Грымза огромным прыжком взвилась в воздух и обрушилась на Селестину, словно гигантская летучая мышь!

19 День, когда Эрнест и Селестина по правде стали лучшими друзьями

(Как бы второе начало)

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!

Нет, это был не тот крик, что вырвался у Селестины, это закричал Эрнест, когда проснулся. У него кровь застыла в жилах. Шерсть под ночным колпаком встала дыбом. Он оцепенел от ужаса. У него на кровати был какой-то другой медведь! Вон там! Прямо перед ним! Медведь в таком же ночном колпаке, как у него. Спящий без задних ног! Кто же это такой? Что он тут делает? Как вошёл? Чего ему от меня надо? Тревога!

Эрнест протёр глаза. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что перед ним не настоящий медведь из плоти и крови. Это была картина! Прикреплённая к стойкам балдахина. Картина, на которой был изображён Эрнест собственной персоной! Очень, кстати, похоже. Настолько похоже, что Эрнест как будто смотрелся в зеркало. «Это проделки Селестины, точно! Это она написала портрет! А я ведь ей сказал сидеть в подвале! Ну она у меня поплатится, не будь я медведь! Да ещё стащила у меня новую простыню под свою живопись! Пропала теперь простыня! Наглость какая! Всё, я пошёл в подвал! Сейчас я ей покажу, вот она увидит! Ух! Сейчас я ей скажу, вот она услышит! Живо, где мой халат и тапочки?»

Но как раз когда он открывал люк…

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

На сей раз это был крик Селестины! Он оглушил Эрнеста и заполнил весь домик, надёжно укрытый в чаще леса.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Селестина, окоченевшая от страха, сидела в гамаке с широко открытым ртом, и крик её всё длился, не умолкая, а руки были напряжённо вытянуты вперёд, словно она пыталась спастись от чего-то неимоверно ужасного.

Это было такое душераздирающее зрелище, что Эрнест перескочил через последние ступеньки, подбежал к Селестине, вынул её из гамака и прижал к груди.

– Ну, ну, Селестина, маленькая моя! Проснись! Это просто страшный сон! Всего-навсего гадкий злой кошмар!

Селестина проснулась, но, увидев Эрнеста, принялась отталкивать его что было сил.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Не-е-е-е-е-е-е-ет!

Эрнест не мог удержаться от смеха.

– Эй, Селестина, ау! Я-то не кошмар! Я Эрнест. Не помнишь? Эрнест! Помойка, кондитерская, «Крепкий зуб», «Белая клиника», погоня, красный фургончик, домик, надёжно укрытый в чаще леса, – вспомнила?.. Это я, твой друг Эрнест! Ничего не бойся, я с тобой. Давай, Селестина, просыпайся!

Только тут Селестина окончательно проснулась.

В объятиях Эрнеста.

Который баюкал её как ребёнка.

– Ну вот, всё и прошло, во-о-от…

Селестина смотрела на него, словно о чём-то размышляя… И вдруг расплакалась. Но как! Она плакала так, как в жизни своей не плакала… Слёзы прямо рекой.

– Эрнест, я про-о-о-оклята… Я про-о-о-оклята, Эрнест!

– Проклята? Что за глупости?

– Они меня прогнали! Никто меня не любит, я одна-одинёшенька на свете!

Эрнест поднял её на руках и сказал, глядя ей в глаза:

– Как это – никто не любит? А я? Я, значит, не в счёт?

– У меня больше нет дома, Эрнест, я…

– Как это – нет дома? А мой дом – он, что ли, не твой? В моём доме ты дома, Селестина!

Но уж плакать так плакать:

– Они хотят, чтобы я была данти-и-и-исткой!

Тут Эрнест бережно опустил её в гамак:

– Подожди минутку, сейчас я тебе кое-что покажу!

Он достал из-под халата полотно с портретом, который написала с него Селестина, развернул его перед ней и спросил:

– Это твоя работа?

Селестина робко кивнула. (Она, что бы там ни говорилось, ожидала выволочки.)

– Да ведь это же шедевр, Селестина! Конечно, с моделью тебе повезло, но картина удалась на диво! Ну вылитый я! Потрясающее сходство! Чудо! А уж я-то в этом разбираюсь! А цветовая гамма! Селестина, способная создавать такие произведения, никогда не будет одна-одинёшенька! И никогда не будет дантисткой! Ты великая художница, Селестина! Возможно, величайший живописец грядущих лет! Эта картина и-зу-ми-тель-на!

* * *

Эрнест: Как по-твоему, Автор, разве эта картина не изумительна?

Автор: Да, красивая картина.

Эрнест: Красивая? Эта картина не просто красивая, она по-ра-зи-тель-на-я! Настоящий шедевр! Ты погляди хорошенько! Как следует погляди!

Селестина: Оставь его в покое, Эрнест!

Эрнест: Нет, Селестина, я хочу понять, хороший ли у него вкус в живописи, у нашего автора. Посмотри на эту картину ещё раз, Автор, и скажи откровенно, что ты о ней думаешь.

Автор: Это шедевр, Эрнест. Как, впрочем, и вся живопись Селестины!

Эрнест: А рисунки? Тебе не нравятся её рисунки? Что ты думаешь о её рисунках?

Селестина: Эрнест…

Автор: Тоже превосходны, превосходны! Все её рисунки! Одни лучше других!

Эрнест: А её акварели? Ты обратил внимание, какие они тонкие?

Автор: Никогда ничего тоньше не видывал!

Эрнест: Как подумаешь, что они там, внизу, хотели, чтобы она стала дантисткой… Прямо как моя семья! Они хотели, чтобы я стал судьёй, ни больше ни меньше! Я – судьёй! Представляешь? Когда у меня в голове столько песен! Но в моей семье так уж было принято – чтобы все были судьями. «Распевай свои песни где-нибудь в другом месте, Эрнест, у нас от них уши вянут! Певцы нам не нужны, нам нужны судьи!» А кстати, Автор, какого ты мнения о моей музыке?

Автор: Я ею восхищаюсь!

Эрнест: Да ну? Правда? Оказывается, вкус у тебя лучше, чем я думал. Ты, если разобраться, очень искусный писатель. Да-да! Таково моё искреннее убеждение.

Автор: Спасибо, Эрнест. Ты как персонаж тоже недурён.

Читатель: Эй! Ау! Может, уже хватит комплиментов? А то история остановилась.

Эрнест: Простите, не понял?

Читатель: История – она что, забуксовала?

Эрнест: Напомните мне, если не трудно, кто вы, собственно, такой?

Селестина: Да это же Читатель, Эрнест!

Эрнест: Кто-кто?

Читатель: Брось, Эрнест, ты прекрасно знаешь, кто я такой. Я – Читатель! Тот, кто хочет знать, что было дальше.

20 Что было дальше

(Счастье)

Говорят, что про счастье не расскажешь. Говорят, что счастье – это очень скучно. Говорят, что у тех, кто счастлив, ничего не происходит. Они счастливы – и всё. Как если бы время остановилось. Рассказывать тут нечего, вот что говорят. Я так не считаю. Как это – нечего? Наоборот, я думаю, что, если бы понадобилось рассказать про всё счастье Эрнеста и Селестины, на это ушли бы тысячи страниц. Потому что счастье – оно одновременно и безмерное, и крохотное. Описать безмерное счастье Эрнеста и Селестины легко, достаточно одной фразы: «Эрнест и Селестина были безмерно счастливы». Вот и всё. Но чтобы описать тысячу и одно крохотное счастье, из которых состоит это безмерное счастье, – о, тут понадобится целая толстенная книга!

Приводим список, просто чтобы вы понимали, о чём речь.

1) Какое счастье для Селестины – покинуть подвал и поселиться наверху у Эрнеста.

Не так-то легко объяснить, учитывая общее представление мышей о медведях. Минимум сто страниц!

2) Какое счастье для Эрнеста – твердить по десять раз на дню: «В моём доме ты дома, Селестина! Мой дом – твой дом!»

Тоже не так-то легко объяснить. Особенно учитывая, что по медвежьим представлениям нет ничего противнее, чем обнаружить у себя дома мышь. Ещё сто страниц как минимум!

3) Какое счастье для Селестины – просыпаться от первых лучей солнца в своём гамаке у Эрнеста на кухне и умываться под краном!

Двести страниц описаний, не меньше! Потому что Селестина обожает всё в Эрнестовой кухне: окошки с частым переплётом, кружевные занавески на них, старую плиту с посудным полотенцем, которое сушится на дверце духовки, кастрюли – всё-всё… И вообще в доме она обожает всё. Включая Эрнестов беспорядок. О, Эрнестов беспорядок: тысяча страниц – и то мало!

4) Какое счастье для Эрнеста – устраивать Селестине настоящую мастерскую живописца: этюдник из дощечек от старой табуретки, холсты из чистых простыней, рамы из-под судей, кисточки из медвежьей шерсти, палитра из фарфорового абажура с потолка кухни…

Скажем, пятьдесят страниц!

5) Какое счастье для Селестины – готовить Эрнесту завтрак:

– Ой-ой-ой, Страшный Злой Медведь подал голос! Да как ворчит! Значит, просыпается! Скорей подать ему завтрак! Не то с него станется и мышь проглотить!

– А как же! Вместе с башмаками и рюкзачком. Хвать! Ам! Хрум-хрум! М-м-м! Ням-ням! И бай-бай! (Когда они в хорошей форме – это пятьдесят-шестьдесят страниц диалогов.)

6) Какое счастье для Селестины – писать Эрнеста за пианино, Эрнеста со скрипкой, Эрнеста с аккордеоном, Эрнеста-барабанщика, Эрнеста, играющего на кларнете, Эрнеста, моющего посуду, Эрнеста за столом с его другом Болеро (Болеро иногда заходит к ним в гости, особенно когда голодный), Эрнеста с Селестиной за ужином при свечах, автопортрет Селестины, Селестину, переряженную в медвежонка (она нашла маленькую маску в подвале)…

Боюсь даже подсчитывать, сколько нужно страниц, чтобы описать все эти шедевры.

7) Какое счастье для Эрнеста – сочинять для Селестины песни! Тут я тоже не берусь считать. Неимоверное количество песен!

8) Какое для них счастье – препираться:

– Не двигайся, Эрнест, я же тебя пишу, картина поплывёт.

– Я не двигаюсь, я чешусь.

– Раз ты чешешься – значит, двигаешься!

– Подумаешь! Значит, назовёшь картину «Эрнест, поплывший, потому что чесался».

Так они могут препираться на протяжении ста двадцати пяти страниц – исключительно ради удовольствия.

9) Какое счастье для Эрнеста и Селестины – её затея написать его в виде Страшного Злого Медведя:

– Чуть больше свирепости, Эрнест, я хочу, чтобы ты показал зубы! Морда наморщенная, губы приподняты, жуткий оскал, выражение самое зверское – во-о-от, вот та-а-ак! Отлично!

Короче говоря, понадобились бы тысячи и тысячи страниц, чтобы описать счастье Эрнеста и Селестины, потому что каждая секунда их дружбы была секундой счастья.

Счастья иногда тревожного. Как, например, в тот день, когда Эрнест заболел.

21 Болезнь Эрнеста

(Тревога!)

Это случилось как раз в тот день, когда Селестина писала Эрнеста в виде Страшного Злого Медведя. Он позировал уже несколько часов – жуткий оскал, губы приподняты, устрашающая гримаса, лапы с грозными когтями занесены над головой, глаза горят. Смотреть страшно! Именно таким представляла себе Селестина Страшного Злого Медведя, когда была маленькая. Только теперь она его совсем не боялась. Наоборот.

– Красота! Это будет моя лучшая работа!

И добавила:

– Если ты перестанешь дёргать носом.

– Я не виноват, Селестина, у меня свербит…

– Не шевелись, Эрнест, я кладу последние мазки!

– Не могу… мне хочется… мне надо… ой, сейчас я…

Пять минут Эрнест героически боролся с желанием чихнуть. Вы знаете, как это бывает – ощущение, что в носу назревает взрыв, вы пытаетесь его сдержать, но ничего не можете поделать… В носу свербит… Всё сильнее, сильнее… лоб у вас сморщивается… глаза зажмуриваются… воздух распирает лёгкие… у вас выступают слёзы…

– Осторожно, Селестина… А-а-а-ап… сейчас я… А-а-а-ап…

И взрыв:

– А-а-а-а-а-а-апчхи!

Этюдник повалился, холст взлетел в воздух, Селестина кубарем прокатилась до середины кухни, окна и двери распахнулись, снег лавиной съехал с крыши, проснулось от зимней спячки семейство сурков по соседству, а три вороны с возмущённым карканьем взмыли в небо.

Шквал пронёсся, а Эрнест остался стоять, весь какой-то пришибленный, дрожа с головы до ног.

– Да у тебя жар, Эрнест!

Эрнест даже ответить не мог, так стучали у него зубы.

– Ну-ка в постель, живо, живо!

Селестина, всё ещё полуоглушённая, закрыла окна и двери, подтолкнула Эрнеста к кровати и заставила лечь.

– Смерим температуру…

Термометр взорвался.

– Воды, так, скорее… Тебе надо побольше пить!

Не успел Эрнест выпить воду, как она вышла паром у него из ушей.

– Мне холодно, Селестина…

Он весь горел, но зубы у него стучали. Одеяла, покрывала, сверху ещё матрас.

– Тебе надо пропотеть, Эрнест.

– Не могу, Селестина, мне слишком холодно!

Ещё одеяла,

поверх одеял – тёплый халат,

поверх халата – пальто,

поверх пальто – коврик.

– Так тебе теплее?

Но Эрнест не отвечает. Эрнест уснул. Точнее, провалился в сон.

Он падает штопором. И как будто видит самого себя удаляющимся. Он становится всё меньше и меньше. Он падает уже сколько-то лет. Он вернулся в детство – он опять маленький медвежонок. Маленький больной медвежонок. «Эрнест, у тебя что-нибудь болит? Открой-ка рот… покажи язык… а теперь горло… Скажи “а-а-а”! Так-так-так! Видели его зубы? Какие скверные зубы у этого медвежонка! Садись-ка сюда, Эрнест, сейчас тебя полечат. Сперва надо тебя привязать. Вот так». Медвежонок надёжно привязан к зубоврачебному креслу. «Где я? – недоумевает Эрнест. – Что это за огромные двери? Да это же двери “Белой клиники”! Я в нижнем мире!» Тут двери раскрываются, как голодная пасть. «Белая клиника» заглатывает Эрнеста! Вокруг него слышатся голоса: «Я думаю, вот этот зуб надо вырвать», – говорит один, сладкий такой голосок… «И вон тот тоже», – говорит другой… «Да и этот вот», – говорит третий… «А может, вырвать ему все?» – предлагает Главный Дантист. «Вот это правильно, вырвать все зубы у Страшного Злого Медведя!» – кричит Серая Грымза. «Кошмар! Я провалился в кошмар! Надо проснуться!» Но Эрнест не может проснуться, он привязан к креслу. Главный Дантист склоняется над ним со своими сверкающими инструментами. «Будет больно?» – спрашивает Эрнест. «А как же», – отвечает Главный Дантист. «Больно-пребольно!» – хихикает Серая Грымза.

– Н-е-е-е-е-е-ет!

Эрнест с криком проснулся.

Около него сидела Селестина.

Лампа у изголовья отбрасывала на стену тень Селестины. Огромную искажённую тень.

– А-а-а-а-а-а-а!

– Спокойно, Эрнест, я не кошмар! Я Селестина. Не помнишь? Селестина, помойка, кондитерская, полицейский фургон, твой побег, «Крепкий зуб» и всё прочее… Твоя подруга Селестина! Ничего не бойся, я с тобой. Ну просыпайся давай!

Селестина приготовила большую кружку горячего шоколада. И поставила её прямо под нос Эрнесту.

– Ты проспал трое суток, Эрнест! Теперь тебе надо подкрепиться.

Как, однако, вкусно пахнет шоколад… Особенно когда просыпаешься. О, запах шоколада при пробуждении!

– Селестина, – прошептал Эрнест, когда окончательно проснулся, – я не хочу, чтоб ты стала дантисткой.

– Какое совпадение! Я тоже. А ты лежи, не вставай, тебе надо поправляться. Покой, тепло, тишина, а не то… Главный Дантист заберёт!

* * *

Читатель: Но, собственно, что вы имеете против дантистов?

Эрнест: Ровным счётом ничего. А что, ты дантист?

Читатель: Нет, но я считаю, очень глупо пугать детей дантистами.

Эрнест: Не пугаем мы никаких детей!

Читатель: Вот именно что пугаете! Ни один ребёнок не захочет идти к дантисту, начитавшись подобных ужасов!

Селестина: Ты, когда был маленький, читал «Белоснежку»?

Читатель: Да. Я даже мультик смотрел.

Селестина: Страшно тебе было в том месте, где Белоснежка съедает отравленное яблоко?

Читатель: Ещё бы! Мороз по коже!

Селестина: А отбило это у тебя охоту есть яблоки?

Читатель: Это совсем другое дело! Нельзя же сравнивать дантиста с яблоком!

Эрнест: Ты же видишь, что можно!

* * *

Селестина так хорошо ухаживала за Эрнестом, что в одно прекрасное утро он проснулся совершенно здоровым.

– Смотри, Селестина, я выздоровел!

Селестина прибежала и увидела, что он стоит на кровати и жонглирует тремя подушками.

– Я – король жонглёров! А ты не знала?

– Пфф! Я понимаю, если б ты жонглировал четырьмя подушками… – сказала Селестина.

Не успела она бросить этот вызов, как Эрнест схватил её и подкинул в воздух вместо четвёртой подушки! Спальня Эрнеста закружилась вокруг Селестины. Она проезжалась по потолку, проезжалась по полу. «Перестань, Эрнест, перестань!» (Что означало: «Ещё, Эрнест, ещё!»)

Селестина так громко смеялась, что какой-то кролик на улице тоже рассмеялся. От кролика смешинка передалась белке, от белки – пугливому зайцу, от зайца – вышедшей на охоту лисице, от лисицы – молодой лани, так что в это утро, несмотря на метель, бушевавшую всю ночь, лес проснулся, смеясь.

22 А тем временем

(Что тем временем происходит?)

Во всех историях бывает хоть одно «а тем временем». Эрнест и Селестина об этом не задумывались, поглощённые музыкой, живописью, смехом, играми – в общем, своим счастьем.

Но…

Тем временем…

Тем временем в верхнем мире белые медведи разыскивали Эрнеста.

Тем временем в нижнем мире полицейские крысы разыскивали Селестину.

– Два раза, два раза подряд этот бездельник Эрнест ушёл прямо из лап, – хрипел шеф медвежьей полиции. – Ничего, я его всё равно изловлю, и сидеть ему в тюрьме всю оставшуюся жизнь!

– Если Селестина воображает, что я прекращу розыск, – ворчал шеф крысиной полиции, – то она жестоко ошибается. Уж я её разыщу и – оп-па! В тюрьму! Пожизненно!

– Я хочу, чтоб вы обыскали все дома, от подвалов до чердаков, и изловили мне Эрнеста! – рычал шеф медвежьей полиции. – Найдите мне Эрнеста! А не то…

– Я хочу, чтобы вы все ночи напролёт искали Селестину, – шипел шеф крысиной полиции. – Она не может жить наверху, она волей-неволей должна была спуститься обратно к нам. Обшарьте каждую мышиную норку и найдите мне её! А не то…

– А мне хотелось бы получить обратно мой красный фургончик, – настаивал рассыльный. – Развозить товары на велосипеде так утомительно…

– Расклейте портреты Эрнеста на всех стенах! Слышите? На всех! Я хочу, чтобы каждый знал его в лицо! Поймать его, схватить его, связать и доставить мне! Тому, кто доставит мне Эрнеста, я назначаю вознаграждение: мёд в количестве, равном его живому весу!

– Опрашивайте всех, всех до единого! Если кто-то знает, где Селестина, и не сообщит мне… Если кому-нибудь хоть что-то известно о Селестине и он это от меня скрывает, возмездие будет… возмездие будет… – Шеф крысиной полиции даже не мог придумать, каким будет возмездие, настолько возмездие должно быть таким… таким…

Итак, в верхнем мире со времени побега Эрнеста только и делали, что обыскивали все дома, с утра до вечера и от подвалов до чердаков.

Все без исключения.

Даже дом Жоржа.

– Как? Чтобы я? Чтобы я прятал Эрнеста у себя в подвале? Да он у меня весь подвал съел! Сожрал, проглотил и переварил! А когда я хотел заменить новыми товарами всё, что он съел, он угнал красный фургон службы доставки, полный сладостей! И вы думаете, я стану прятать Эрнеста у себя в подвале?

– Нам сказано – все подвалы, господин Жорж! Без исключения! Вы не хотите пускать нас в свой подвал, господин Жорж? Вы прячете там Эрнеста, господин Жорж? Вы хотите, чтобы мы вызвали шефа, господин Жорж?

– Нет, конечно, я просто…

В нижнем мире все подозревали всех:

– А вот ты не знаешь ли случайно, где Селестина?

– Нет! Почему вдруг я?

– Потому что у тебя такое лицо, как будто ты знаешь, где Селестина!

– Раз ты задаёшь такие вопросы, значит, ты её и прячешь!

– Я? С чего ты взял, что я прячу Селестину?

– Потому что у тебя такой вид, как будто ты прячешь Селестину!

Словом, с тех пор, как Эрнест и Селестина исчезли, что в верхнем, что в нижнем мире жилось куда как весело. Все подозревали всех, все за всеми следили, друзей больше не осталось – остались только подозреваемые.

Обстановка была тем нервознее, что никто, разумеется, не знал, где находятся Эрнест и Селестина.

Поскольку в городе Эрнеста не было.

Поскольку Селестина не возвращалась в нижний мир.

Поскольку Эрнест и Селестина были здесь,

безмятежные двое друзей,

и сочиняли музыку,

и писали картины,

и стряпали всякие вкусности,

и вытворяли всяческие глупости,

ни о чём не тревожась,

в домике, надёжно укрытом в чаще леса.

23 От зимы к весне

(Ну да, времена года меняются)

Однажды ночью выпало столько снега, что он совсем завалил домик, надёжно укрытый в чаще леса. Из окошек ничего не было видно. Дверь больше не открывалась. Домик превратился в какое-то глухое беззвучное иглу. Из которого невозможно выйти, пока снег не растает.

Селестина не видела в этом ничего интересного. Эрнест по такому случаю вообще перестал просыпаться. Зимой медведи так и делают: когда нет ничего интересного – спят без просыпу. И если десять дней подряд не бывает ничего интересного, они так и спят десять дней подряд.

Селестина ворчала:

– Ненавижу снег!

Она разговаривала сама с собой:

– Я ненавижу снег, и мне скучно.

Оглядываясь кругом:

– Мне больше нечего писать!

И в самом деле, она воплотила в живопись всё, что было ей дорого в домике, надёжно укрытом в чаще леса: старую плиту и посудные полотенца, окошки с частым переплётом и занавески на них, рассохшийся шкаф с его зеркалом (в котором она изобразила саму себя, наряженную в медвежонка), добродушные старые кресла, немного скособоченный комод, музыкальные инструменты, горы тарелок в раковине, кровать Эрнеста, его тапки, его беспорядок, самого Эрнеста и всё, что было у него в подвале.

Теперь всё было написано, окантовано и развешено по стенам.

Эрнест с гордостью говорил своему другу Болеро:

– Смотри, Болеро, мой дом стал музеем моего дома!

Так вот, этим тёмным снежным утром Селестина принялась было за уборку, но скоро ей это надоело. Она спустилась в подвал, чтобы как-нибудь поинтересней нарядиться, но так и не нарядилась. Мелькнула вдруг мысль заняться починкой какого-нибудь музыкального инструмента, но надолго не задержалась: ясно было, что из этой затеи ничего не выйдет.

Одним словом, скука.

Самая настоящая.

Которую я не стану больше описывать, не то вам сделается так же скучно!

Так оно продолжалось, пока Селестина не углядела под кучей пыльных диванных подушек предмет, которого до сих пор не замечала. Это был старый радиоприёмник с проводом, штепселем и всеми ручками настройки.

– Может, он работает? – вслух спросила сама себя Селестина.

Она тут же отнесла приёмник наверх.

Включила.

– А ну-ка небольшую музыкальную побудку для Эрнеста!

Она покрутила ручку.

Загорелась зелёная лампочка.

Свист, свист, треск…

А потом голос.

Который говорил:

– Продолжается розыск грабителя Эрнеста и его гнусной сообщницы Селестины!

Селестина отпрянула назад. Она смотрела на радиоприёмник так, словно он её укусил.

– Напоминаем, что это чрезвычайно опасные преступники…

Селестина кинулась крутить ручку, ища другую станцию. Какую-нибудь музыку, скорее!

Но:

– Шеф полиции заявляет, что не успокоится, пока Эрнест не будет схвачен…

– Нет! Я же сказала – музыку! Му-зы-ку!

Селестина поймала третью станцию:

– По последним сведениям, сеть начинает стягиваться вокруг Эрнеста и Селестины…

Только о них все и говорили. На всех волнах!

Селестина выключила приёмник. Она забилась в угол спальни и замерла там дрожащим комочком.

Такой и увидел её Эрнест, когда час спустя открыл один глаз.

– Что случилось, Селестина?

Селестина молча показала пальцем на радиоприёмник.

– Моё старое радио? Ты его вытащила наверх? Оно ещё работает?

Эрнест покрутил ручку:

«Эрнест, обвиняемый в краже со взломом, и Селестина, опаснейшая преступница нижнего мира…»

Эрнест выключил приёмник. И спокойно спросил:

– Так ты из-за этих вот глупостей так перепугалась?

– Все радиостанции, Эрнест! Все радиостанции только о нас и говорят! Весь день!

– Потому что скука, Селестина, зимняя скука! У всех ведь сейчас зима. По´лно, ничего не бойся, лучше поди-ка сюда, погляди.

Эрнест открыл одно окошко.

Снаружи оно было замуровано стеной снега.

Эрнест набрал побольше воздуха и дунул.

Снежная затычка тяжело плюхнулась к подножию дома.

– Смотри, Селестина. Что ты видишь за окном?

Селестина видела одну сплошную белизну.

– Снег. А я ненавижу снег!

– Вы неправы, любезная моя подруга. Более того, вы неблагодарны. Снег защищает нас – вас и меня. Благодаря ему никто не может нас найти – ни верхние, ни нижние. Снег замёл наши следы, он укрывает дом, укрывает лес, укрывает красный фургончик, превращает нас в невидимок.

– Ну и что, всё равно это же снег!

– Да, и если вы присмотритесь к нему повнимательней, дорогая Селестина, вместо того чтобы маяться от скуки, как ничем не интересующаяся мышь, у вас в конце концов возникнет желание его написать.

– Меня бы это очень удивило!

– А меня – нет. Бездарные живописцы видят его только белым, но снег, маленькая моя Селестина, намного тоньше. Не просто белый, а гораздо лучше! Каждый снежный кристаллик отражает все цвета мира! Но, возможно, вы недостаточно тонкий живописец, чтобы отобразить всю сложность снега… Возможно, вы предпочитаете писать… ну не знаю, вот этот радиоприёмник, например!

– Во всяком случае, я не собираюсь больше писать Страшного Злого Медведя!

* * *

Читатель: А я знаю, что дальше будет!

Автор: Да ну?

Читатель: Ну да. Зима кончится, снег растает, без него ярко-красный фургончик будет далеко виден, кто-нибудь его заметит, сообщит в полицию, Эрнеста и Селестину поймают – тут и сказке конец.

Автор: Ладно, тогда я прекращаю рассказывать.

Читатель: Нет-нет, рассказывайте дальше!

Автор: А зачем, если вы уже догадались, чем дело кончится?

Читатель: Потому что я хочу узнать, правильно я догадался или ошибся!

Автор: Ну в таком случае…

* * *

Весь остаток зимы Селестина писала снег. Быть может, это прекраснейшие из её работ! Снежные хлопья, которые падают, оставаясь подвешенными к небу… снег, слишком лёгкий для ветра и слишком тяжёлый для веток… тысяча отблесков неба в каждой снежинке… и снежная тишина – всё это чувствовалось в картинах Селестины.

– Смотри, Эрнест, я пишу тишину!

Эрнест тогда доставал свой кларнет. И звуки кларнета вторили кисточке Селестины, которая выписывала беззвучную кривую белого пейзажа под серым небом…

Пока в один прекрасный день снег не начал таять. И Селестина писала и это тоже.

Она писала, как на деревьях набухают капли,

как тают в небе тучи,

как расцветает солнце,

как растёт трава,

как ветки одеваются зеленью,

как раскрываются цветы,

как насекомые собирают мёд,

как поют птицы,

как в домике открывается дверь,

как на пороге появляются Эрнест и Селестина

и как Селестина говорит:

– Есть! На сей раз это уже весна!

24 Весна

(Большая весенняя уборка)

Каждый год с наступлением весны Эрнест приводил свой дом в порядок. У медведей это называется большой весенней уборкой. Открывают все окна, подметают, моют полы, стирают простыни, полотенца, развешивают всё на солнце, выбивают ковры, моют окна… Вот таким-то весенним утром, промывая до зеркального блеска маленькие стёкла кухонного окна, Эрнест вдруг окликнул Селестину. (Она в это время рисовала простыни, которые Эрнест развесил на верёвке, натянутой между двумя берёзами.)

– Селестина, поди-ка посмотри!

Селестина тут же прибежала. В голосе Эрнеста явственно слышалось беспокойство.

– Ты видишь то, что вижу я?

– Где?

– Вон там, между ветками… видишь красное пятно?..

– Ну да, это красный фургончик службы доставки… А что?

– А то, что раз мы его видим, то и другие могут увидеть. А если кто-нибудь его увидит, нас обнаружат и выдадут!

* * *

Читатель: Вот, я же говорил!

Автор: Да.

Читатель: Вы украли у меня мою идею?

Автор: Писатели не крадут, они заимствуют, а в своих книгах возвращают читателям всё, что у них позаимствовали.

Читатель: Что-что? Не слишком-то убедительное оправдание! Моя идея – это моя идея! Моя, и всё тут!

Эрнест: Ладно, твоя так твоя. Так что же ты теперь предлагаешь?

Читатель: Как это – что я предлагаю?

Эрнест: Мы с Селестиной поняли, что красный фургончик – это проблема. Раз ты первым до этого додумался, то какие предлагаешь решения?

Читатель: Ну можно сделать так: ты нарубишь веток и завалишь ими фургончик. Маскировка!

Эрнест: Нет, я не стану ради этого калечить деревья.

Читатель: …

Эрнест: …

Селестина: …

Читатель: Я придумал! Эрнест, ты дождёшься темноты, потихоньку отгонишь фургончик в город, оставишь его там и вернёшься обратно.

Эрнест: Не пойдёт! Во-первых, ещё до темноты кто-нибудь может увидеть здесь этот фургончик. Во-вторых, в городе меня могут схватить – ведь я объявлен в розыск, если помнишь. В-третьих, мне вовсе не улыбается возвращаться пешком, тем более в гору.

Селестина: В-четвёртых, я не хочу оставаться всю ночь одна в лесу, я боюсь!

Эрнест: В общем, это плохая идея.

Читатель: …

Автор: …

Эрнест: …

Селестина: …

Читатель: Я знаю! Эрнест, бери лопату! Вырой большую яму и закопай этот несчастный фургончик! Прямо сейчас!

Эрнест: Нет уж, извините! Почему-то все считают медведей сильнее, чем они есть на самом деле! Выкопать такую глубокую яму – слишком долгая история, даже для такого сильного медведя, как я! И потом, фургончик-то тогда пропадёт! Куда это годится – уничтожить совсем новый фургончик? Он ведь не мой, если ты помнишь! Я с фургончиками поступаю так же, как автор с идеями: я их заимствую, а не краду! Когда-нибудь я должен вернуть его хозяину, этот фургончик.

Читатель: …

Автор: …

Селестина: …

Эрнест: А вот Селестина – та нашла правильное решение!

Читатель: Селестина или Автор?

Эрнест: Селестина, ты, я, Автор – всё это ведь немножко то же самое…

* * *

Селестина смотрела на красный фургончик и молчала. И вдруг чуть заметно улыбнулась.

– Ты прав, Эрнест, – медленно проговорила она. – Предоставь это дело мне.

И Эрнест увидел, что Селестина берёт свои кисти и краски. Она вышла из дома и принялась писать прямо на фургончике. И её кисточка словно съедала всё красное. По мере того, как Селестина писала, фургончик исчезал. Когда она вернулась в кухню к Эрнесту, никакого фургончика не было видно, только папоротники, травы, цветы и деревья.

– Что ты с ним сделала? Это колдовство?

– Нет, господин Эрнест, это живопись. Я перекрасила фургончик в цвета весны, вот и всё.

25 Пикник

(Самое время)

– Вот это да! Мари, поди сюда, ты только глянь!

Со своей высокой ветки белка Люсьен (это был он, и его звали Люсьен) подглядывал за Эрнестом и Селестиной.

Эрнест и Селестина устроили пикник. Они вышли из домика, надёжно укрытого в чаще леса, с большой плетёной корзиной, зашли подальше в лес и остановились на полянке, где жили белки Люсьен и Мари. Селестина расстелила на зелёной траве белую скатерть. Эрнест разложил тарелки, приборы, салфетки и еду. Словом, беличья полянка преобразилась в картину Селестины «Пикник». (Эта картина существует, я её сам видел.)

– Вот это да! – всё повторял Люсьен. – Мари, ты только глянь!

Мари, перепрыгивая с ветки на ветку, допрыгала до Люсьена.

– Смотри, пикник медведя и мыши!

– Вот это да! – прошептала Мари.

Люсьен скатился вниз по стволу, обежал вокруг полянки и остановился перед земляным холмиком, который шевелился сам собой.

Он окликнул:

– Анна! Тс-с-с! Эй, Анна…

Сурчиха Анна высунула озабоченную мордочку:

– Ну что?

– Анна, знаешь, что мы с Мари сейчас видели?

– Ну скажи.

– Вот там, у нас… Медведь и мышь. Они пикник устроили, сидят вдвоём, представляешь?

– Нет.

– Честное слово! Белая скатерть, тарелки, салфетки, всё как полагается…

– Не верю.

– Поди сама погляди!

– Некогда мне, Люсьен, я расширяюсь, мне ещё целую галерею копать!

Часом позже Анна прокопала галерею, и выход из неё пришёлся как раз на смотровую площадку, заросшую буйными травами, откуда заяц Солал имел обыкновение любоваться долиной.

– Привет, Анна, – сказал заяц Солал, когда она показалась на свет, вся перемазанная в земле. – Хорошо провела зиму?

– Да, спасибо, выспалась на славу. А ты слыхал новый анекдот? Люсьен уверяет, что они с Мари видели медведя и мышь, которые устроили пикник у них на полянке.

– Медведь и мышь? Устроили пикник? Ну и воображение у этих белок!

Немного позже, освобождая кролика Бена, который попался в силок (такая у зайца Солала была работа – освобождать зверей, которые попадали в ловушки браконьеров), он не мог не позабавить его рассказом о том, что Люсьен якобы видел вон там, на вершине холма, медведя и мышь, устроивших пикник.

– Если бы такое выдумал я, – заметил Бен, – все сказали бы, что я безумен, как кролик!

Но когда Бен повстречал ёжика Сэми, он рассказал ему об этом как о доподлинном происшествии.

– Да ну? – хмыкнул Сэми, который был ёжиком-скептиком.

– Да, на полянке Люсьена и Мари. Настоящий пикник – с белой скатертью, с приборами, всё как положено. Медведь и мышь, да!

– И ты поверил?

– Бывают вещи и почуднее.

– Ты можешь привести хоть один пример?

Вот так и распространяются новости. Поначалу это легчайшее порхание. Пустая болтовня. Никто по-настоящему и не интересуется предметом разговора. Болтовня ради болтовни. Просто одна из маленьких радостей жизни. Новость порхает прихотливо, как бабочка. Ёжик пересказывает её молодой кротихе Розе,

та скрывается под землёй,

успев поделиться новостью с молодым енотом-полоскуном, весельчаком по имени Николя,

которого мы видим затем в нижнем мире,

и он разносит выстиранное бельё клиентам.

А покончив с работой,

Николя, енот-полоскун, присаживается в кафе за столик со своим кузеном

(кузена зовут Бенжамен, он расклейщик объявлений, миляга, каких мало, и хитрюга, каких поискать),

и оба болтают просто так, легко, о чём попало, упоминают и последнюю сплетню,

байку про медведя и мышь, которые устроили пикник там, наверху, на вершине холма…

Они болтают, не помышляя ни о чём другом…

Бенжамен смеётся…

Ох уж эти белки, придумают же… медведь и мышь, это ж надо…

Вот только за соседним столиком сидят два полицейских крыса.

Два

полицейских

крыса.

Да-да!

Бабочка невинной болтовни в конце концов залетела куда не надо.

– Ты слышал то, что я сейчас услышал? – спрашивает первый полицейский крыс.

– Медведь и мышь… Наверняка Эрнест и Селестина, – отвечает второй.

– Вознаграждение у нас в кармане!

– Господа, – говорят полицейские крысы двум кузенам, – пройдёмте-ка в участок, где вы продолжите этот интересный разговор в присутствии нашего шефа.

А тем временем…

Тем временем день прошёл, а Эрнест и Селестина ни о чём таком и не подозревают. Вечереет, собираются тучи, обещая одну из тех весенних гроз, что вдруг откуда ни возьмись обрушиваются вам на голову. Эрнест и Селестина поспешно собирают остатки пикника в корзину. «Небо темнеет. Поднимается ветер. Молнии фотографируют пейзаж. Молния вспарывает тучи над гнущимися деревьями – какую картину можно написать!» – думает Селестина.

– Ой-ой! Это уже к нам, – говорит Эрнест. – Давай ко мне на закорки, Селестина, живо, сейчас польёт!

И в самом деле, небо с треском разрывается, как старая простыня, и вся вода, сколько есть в мире, обрушивается на них.

Эрнест бежит по лужам с Селестиной на спине, оба мокрые до нитки.

– Да здравствует весна! – кричит белка Люсьен, провожая их по верхушкам деревьев.

«Хорошо, что я ещё утром доделала галерею», – думает сурчиха Анна.

«Очень кстати эта гроза, в такую ночь браконьеры не пойдут ставить силки, – думает заяц Солал. – Можно будет утром поспать подольше».

– Спасены! – выдохнули Эрнест и Селестина, захлопнув за собой двери домика, надёжно укрытого в чаще леса.

Но на улице дождь продолжал лить.

А небо – громыхать.

А молнии – фотографировать.

А что можно было бы увидеть при вспышке молний, если было бы кому видеть?

Можно было бы увидеть, как с фургончика поставщика исчезает вся Селестинина роспись. Можно было бы увидеть, как ливень моет фургончик, не жалея воды. Можно было бы увидеть, как краски Селестины растворяются и стекают в ручьи, которые ливень пускает под гору вокруг фургончика.

Который снова становится красным.

Ярко-красным в ослепительном свете молний.

* * *

Читатель: Ах ты!..

Автор: Что такое?

Читатель: Камень.

Автор: Какой камень?

Читатель: Камень, который Эрнест подсунул под колесо фургончика на круче, потому что тормоз не работал.

Автор: …

Читатель: Вы про него забыли?

Автор: Начисто.

Читатель: Вся эта вода его снесёт.

Автор: Вы думаете?

Читатель: Уверен! Фургончик сейчас стоит прямо в потоке. Склон крутой, камень долго не продержится, течение подмоет его и унесёт.

Автор: А что я могу сделать?

Читатель: Больше ничего. Поздно.

* * *

Случается, что читатель оказывается прав. К несчастью, это был как раз такой случай. Подмыв левое заднее колесо фургончика, вода снесла камень, который Эрнест под него подсунул. Фургончик тут же покатился задним ходом под уклон. Сперва потихоньку, потом всё быстрее.

Лучше будет сказать сразу: он сам скатился прямо в город. О, конечно же, не по дороге, не благоразумными зигзагами! Напрямик по бездорожью, перескакивая кочки и ямы, подлетая, приземляясь, с самой вершины холма до самой его подошвы, до городка, в который он влетел со скоростью пушечного ядра.

И что же его остановило, этот красный снаряд?

Разумеется, дом.

И какой же дом?

Кондитерская Жоржа!

Если судьба на кого ополчится, так уж ополчится.

Красный фургончик влетел в витрину «Сахарного короля», которая разлетелась вдребезги, и врезался в противоположную стену, сокрушив прилавок и разметав всё на своём пути.

А грохот!

Во всём городе разом зажёгся свет.

– Что это? – вскричали Жорж и Люсьена, падая с кровати. (Их спальня была как раз над кондитерской.)

Жорж в пижаме скатился по лестнице:

– Фургон службы доставки!

– Сейчас же звони в полицию! – завизжала Люсьена, сжимая кулаки. – Полицию, скоре-е-е-е!

– Фмотри-ка, фургончик флувбы дофтавки, – сказал малыш Леон, ничуть не удивившись. – Ты, фто ли, его украл, папа? А Эрнефта ты, фто ли, прячеф?

(Знаю, знаю, за это время у Леона успел уже вырасти зуб, и он не должен бы шепелявить. Но у него выпало два других. Вот так-то!)

26 Арест

(В тюрьму!)

Читатель: Мне это совсем не нравится.

Автор: Что именно?

Читатель: Когда я читаю какую-нибудь историю, мне не нравится узнавать плохие новости раньше, чем их узнают персонажи. Как подумаю, что Эрнест и Селестина мирно спят в то время, как полиция нижнего мира допрашивает енота Николя и его кузена Бенжамена, кротиху Розу, ёжика Сэми, кролика Бена, что вот-вот следователи доберутся до Солала, Анны, белок Люсьена и Мари, – как подумаю, мне становится страшно. И страшно знать, что шеф белых медведей говорит себе, глядя на холм: «Отлично, надо только подняться по следу, оставленному фургончиком, и мы найдём, где прячется Эрнест». Хотел бы я иметь возможность разбудить Эрнеста и Селестину, сказать им, что скоро явится полиция.

Автор: Вот только нет никакой возможности разбудить персонажей, которые спят.

Читатель: У читателя, конечно, нет… Но вы – разве вы не можете вернуться назад? Придумать как-нибудь по-другому? Ну не знаю, сделать, например, чтоб кротиха Роза не успела поговорить с Николя. И чтоб Николя, енот-полоскун, пошёл разносить бельё, ничего не зная ни про какой пикник. А?

Автор: Поздно. Это уже написано, и вы это уже прочли. Я не могу сделать так, как будто вы этого не читали.

Читатель: Мне так страшно читать дальше!

Автор: И тем не менее этот страх – нет ли в нём некоторого очарования?

Читатель: …

Автор: Если честно?

Читатель: …

Автор: …

Читатель: Есть. И ещё какое!

* * *

– Да-а-а! Ну вчера и грозища была! – воскликнула Селестина, проснувшись на следующее утро.

– Тихо ты, я сплю, – буркнул Эрнест. – О погоде потом поговорим.

И повернулся на другой бок.

– Не в духе что-то сегодня Страшный Злой Медведь! – сказала Селестина, выскакивая из гамака. – Того и гляди, живьём проглотит Страшный Злой Медведь! – сказала Селестина, ставя на плиту кастрюльку. – С башмаками и рюкзачком! – уточнила Селестина, бросая в кастрюльку три плитки шоколада. – Ам! Хрум! М-м-м! Ням-ням! И бай-бай! Ой, боюсь-боюсь, – сказала Селестина, зажигая конфорку под кастрюлькой.

– Ты, главное, помолчи, – проворчал Эрнест.

– Ладно-ладно, молчу-молчу, ни слова больше, – сказала Селестина, помешивая подтаявший шоколад и подливая в него молоко. – Слышишь, Эрнест, как я молчу? Ты слышишь, Эрнест, как хорошо молчит бедняжка Селестина? Сама удивляюсь, как замечательно я молчу. Я в жизни так долго не молчала. Можно подумать, я потеряла дар речи. Эрнест, скажи, пожалуйста, где мои слова? Ну знаешь, такие штуки, которыми я пользуюсь, чтобы говорить, когда я не молчу…

– Тихо! Заткнись! Цыц! – сказал Эрнест, пряча голову под матрас. – А не то…

– А не то что? Что «не то»? Угрозы? Эрнест сегодня утром не желает завтракать? Эрнесту хотелось бы, чтобы Селестина сегодня в виде исключения не готовила Эрнесту завтрак?

– Эрнест хочет спать! Ну пожалей меня, Селестина, дай поспа-а-ать!

– Поспать? Когда такое солнце? Вот ещё выдумал, одно слово – медведь! Медведь, который никак не очухается от зимы. Ты погляди, Эрнест, солнце, весна на дворе!

С этими словами Селестина раздвинула занавески во всю ширь. Солнце так и хлынуло в кухню. Селестину ослепило. Какой-то миг всё было один сплошной свет, и она подумала: «Ух ты, вот была бы потрясающая картина – написать один сплошной свет! Утренний свет – и больше ничего!» Потом на этом ослепительном фоне китайскими тенями прорисовались очертания деревьев: буки, берёзы, клёны… А скоро появились краски: фосфоресцирующая зелень травы, более тёмная зелень буков, тысяча и одно красочное пятнышко цветов. И, наконец, нечто такое, чего Селестина никогда ещё не видывала: молоденькая ёлочка там, где вчера её не было.

Селестина пригляделась повнимательней. Две ёлочки! Что они, за ночь выросли? Селестина нахмурилась. Третья ёлочка! Ну и ну! И, похоже, эти ёлочки ещё и движутся! Она явственно видела, как одна из них переместилась вперёд на добрый метр. И другие за ней. «С ума я схожу, что ли?» Селестина выключила огонь под кастрюлькой и снова очень внимательно посмотрела в окно. Домик, надёжно укрытый в чаще леса, кольцом окружили ёлки, и кольцо это стягивалось.

И вдруг

за самой ближней ёлочкой —

морда белого медведя!

Белый медведь (Селестина это отчётливо видела) пристально разглядывал домик, надёжно укрытый в чаще леса.

Медвежья полиция! Это полицейские надвигались со всех сторон, прячась за свежесрубленными ёлочками!

Селестина вскочила на столик у изголовья Эрнеста.

– Эрнест, вставай, живо! Дом окружён полицией! Вставай, тебе надо спрятаться! Давай скорее, Эрнест, они подходят!

Эрнест вылез из постели, ещё очумелый спросонья.

– Полиция? Ты уверена? И куда мне прикажешь прятаться?

– В подвал, Эрнест, живо, живо! Хватай свою одежду и бегом в подвал!

Дальше всё пошло очень быстро.

Эрнест скрылся в подвале.

Селестина накрыла люк ковриком.

На коврик поставила свой мольберт.

На мольберт – неоконченное полотно.

(На полотне была изображена открытая дверь с видом на весенний лес, как раз напротив люка.)

Нацепила маску медвежонка.

Надела свой плащ.

Взяла веник.

Открыла дверь домика, надёжно укрытого в чаще леса.

Вышла и принялась подметать крылечко, напевая себе под нос, как ни в чём не бывало.

Ёлочки подступили ближе. Селестина старалась не смотреть в их сторону. Она подметала и напевала из-под своей маски.

Вдруг она почувствовала, что её схватили за шиворот и поднимают, – и оказалась лицом к лицу с гигантским белым медведем, явно не намеренным шутить.

– Где Эрнест?

Только это и интересовало шефа медвежьей полиции.

– Говори, где Эрнест?

– Эрнест? – переспросила Селестина. – Не знаю. Если здесь его нет, значит, в город ушёл. Кажется, у него мёд кончился, и он…

– Обыскать дом, – приказал шеф остальным белым медведям.

Без лишних слов он сорвал с Селестины маску медвежонка и скомкал, как бумажку.

– Твоё имя?

– Селестина.

– Что ты тут делаешь, Селестина?

– Подметаю.

– Не придуривайся, мне не до шуток. Что ты делаешь тут, в этом домике, надёжно укрытом в чаще леса?

– Ничего особенного, просто я тут зимовала с моим другом Эрнестом.

– Смеёшься? Где это видано, чтоб медведь и мышь дружили?

– Однако так оно и есть. Мы с Эрнестом закадычные друзья. Мы часто вместе зимуем. Я обожаю снег, так же, как и он.

– Вернее сказать, вы сообщники и вместе скрываетесь.

– Ничего мы не скрываемся, вот же я спокойно с вами беседую.

– Селестина, спрашиваю ещё раз: где Эрнест?

– Здесь его, во всяком случае, нет, шеф, – сказал один из медведей, выходя из дома. – Дом пустой.

– Пустой, и места всего ничего, – уточнил второй белый медведь. – Спрятаться там негде.

– Только кухня да спальня, и никакого Эрнеста, – подтвердил третий.

– Но на стенах полно картин, – заметил четвёртый. – Я и не знал, что Эрнест живописец.

– И, кстати, неплохой, – признал пятый. – Вы бы глянули, шеф, оно того стоит!

– Особенно картины, где изображён снег, – сказал шестой.

– Натюрморты тоже хороши! – встрял седьмой.

– А автопортреты! – воскликнул восьмой. – Как Эрнест изобразил себя в виде злодея – это надо видеть! Сильная вещь!

– Серьёзно, шеф, пойдите поглядите! На это правда стоит полюбоваться!

– Молчать! – рявкнул шеф медвежьей полиции. – Мне нужен Эрнест, а не его музей!

– Да, шеф, но мы-то обнаружили музей, а не Эрнеста.

– Придётся вам поискать где-нибудь ещё, – вздохнула Селестина.

– А ты… – зарычал шеф белых медведей, – ты отправишься в тюрьму! И немедленно!

27 Селестина в тюрьме

(Эрнест тоже. Скоро узнаете почему)

Селестина уже несколько часов находилась в тюрьме, в одиночной камере, рассчитанной на медведя, которая была ей безнадёжно велика. И ни единой лазейки, чтобы удрать, а уж она ли не искала.

– Последний раз спрашиваю тебя, Селестина: где Эрнест?

Селестина подняла глаза. Шеф белых медведей входил в камеру.

– А что, – сказала она, – вы его ещё не нашли?

Шеф белых медведей помолчал, о чём-то размышляя, потом добавил:

– Хорошо же, моя малютка, посмотри тогда, что тебя ждёт, если ты и дальше будешь морочить мне голову.

Он придвинул к стене стол, на стол поставил стул, на стул – табурет, а на табурет – Селестину. С этой высоты она могла выглянуть в окошко, выходящее во двор.

– Смотри, Селестина, хорошенько смотри!

О, ужас! Во дворе двое медведей проверяли действие мышеловки. Один натягивал пружину, другой клал на плаху морковку, первый отпускал пружину, и – хрясь! – морковку рассекало пополам. Начисто! Около них уже скопилась изрядная груда половинок – должно быть, упражнялись с самого утра. Весь тюремный запас моркови пошёл в дело.

– Если ты не скажешь мне, где Эрнест, ты скоро окажешься на месте морковки, малютка Селестина.

Хотя у Селестины кровь стыла в жилах от ужаса, она нашла в себе силы ответить:

– Я не знаю, где Эрнест, а если бы и знала, то не сказала.

Она говорила правду. Могла ли она вообразить, что в эту самую секунду Эрнест то же самое отвечал крысиному шефу полиции на вопрос, где Селестина? О, допрос происходил, разумеется, не в мышиной тюремной камере – в ней ни один медведь не поместился бы, но во дворе школы, где Эрнест в своё время уснул после приключения с мешком зубов. Там его держали, накрепко привязав к столбу спортплощадки.

– Я не знаю, где Селестина, а если бы и знал – не сказал!

– Потому что ты не знаешь, что тебя ждёт, Эрнест, – промурлыкал крысиный шеф полиции.

И свистнул.

Отворились ворота, и появился ещё один медведь. Эрнест не мог опомниться от изумления. Медведь? Здесь, в нижнем мире? Но почти сразу Эрнест понял, что медведь не настоящий. Соломенное чучело, обтянутое побитым молью каштановым мехом. Его катили на дощатой подставке с колёсами.

– Манекен, – объяснил крысиный шеф полиции. – По нему наши школьники изучают вашу уродскую анатомию.

– Сам ты уродская анатомия, – сказал Эрнест. – Ты на себя-то когда-нибудь смотрел?

Крысиный шеф полиции, который был вполне доволен своей внешностью, намёка Эрнеста не понял.

Он свистнул ещё раз.

Отворились другие ворота.

– Ты знаком, Эрнест, с действием мышеловок, этого варварского изобретения, посредством которого вы постоянно пополняете наш сиротский приют…

– Я ими никогда не пользовался, у меня их нету, я…

Эрнест не смог больше вымолвить ни слова. Он просто онемел.

Потому что появилась Серая Грымза.

А за ней шли сиротки и тащили чудовищное сооружение: гигантскую мышеловку, тоже на колёсах.

– Они сконструировали её своими руками, эти бедные малютки, все вместе, на уроках труда, специально для тебя, Эрнест, – объяснил шеф полиции.

Серая Грымза хлопнула в ладоши.

Сиротки за две верёвки оттянули пружину гигантской мышеловки. За каждую тянуло не меньше сотни мышат!

Когда мышеловка была заряжена, Грымза снова хлопнула в ладоши.

Манекен медведя опрокинули набок, и теперь он лежал на плахе.

– Последний раз спрашиваю, Эрнест: где Селестина?

– Если ты не знаешь, то откуда мне-то знать? – не сдавался Эрнест.

Шеф крысиной полиции подал знак Серой Грымзе.

Которая в третий раз хлопнула в ладоши.

Сиротки отпустили верёвки.

«Сссшхрясь!» – сказала мышеловка.

Голова манекена покатилась по земле.

Взлетела солома.

И осыпалась на Эрнеста.

– Больше манекенов у нас нет, Эрнест. Следующим будешь ты.

* * *

Читатель: Кое-что вы пропустили.

Автор: Что именно?

Читатель: Арест Эрнеста. Вы не рассказали, как поймали Эрнеста.

Автор: Да, и в самом деле, я позволил себе сделать опущение.

Читатель: Опу… что?

Автор: Опущение, перескок, если вам больше нравится.

Читатель: А почему? Для экономии времени?

Автор: Нет, но раз вы уже догадались, что крысиный шеф полиции отыщет Эрнеста и Селестину, добравшись по цепочке до белки Люсьена, я решил, что не стоит описывать ещё один арест. Достаточно ареста Селестины.

Читатель: Ну нет, я хочу про Эрнеста тоже! Кстати, и арест Селестины у вас описан недостаточно полно. Хотелось бы узнать ещё кучу всяких интересных подробностей ареста Эрнеста и Селестины.

Автор: Например?

Читатель: Например, какова была реакция белок. Какое впечатление произвели на них эти два ареста?

Люсьен: Мы так плакали!

Мари: Целую неделю!

Читатель: Тогда зачем же вы выдали Эрнеста и Селестину полиции?

Люсьен: Мы не выдавали! В тот вечер, как раз после грозы, является к нам какой-то журналист. И говорит, что собирает материал для книги о дружбе. Говорит, что его направили к нам Анна и Солал, наши близкие друзья. Ничего вроде подозрительного! А я дружбу очень уважаю, и вот рассказываю ему про Мари, про Анну, Солала, про всех моих друзей. Он слушал, что-то такое записывал. И так это будто невзначай, мимоходом говорит, что слыхал, будто где-то в окрестностях есть медведь и мышь, которые дружат. Я говорю – так и есть, вот как раз сегодня у них был пикник на нашей полянке, и спрашиваю: хотите у них тоже взять интервью? А он: конечно, хотел бы, а вы не знаете, где мне их найти?

Читатель: …

Люсьен: …

Мари: …

Читатель: …

Мари: Могло ли нам прийти в голову, что это был полицейский?

Анна: Не могло. Тем более что прислала его к вам я. Он у меня тоже брал интервью. Втёрся в доверие.

Заяц Солал: А к Анне его направил я. По нему правда невозможно было догадаться, что он из полиции.

Люсьен: …

Мари: …

Читатель: …

Анна: …

Заяц Солал: …

Эрнест: Словом, вот почему несколько часов спустя меня поджидала в подвале целая армия полицейских крыс.

Читатель: Они не тебя ждали, Эрнест, а Селестину!

Эрнест: Возможно, но поймали они меня. Они всё предусмотрели. На меня обрушилась большущая сеть! Они тут же завязали мне пасть, чтоб я не мог закричать. Я брыкался, как мог. В конце концов, когда я уже не мог шевельнуться, они обшарили весь дом, но там было пусто. Медведи уже ушли. Я не знал, что они забрали Селестину! Она же такая быстрая, я думал, она от них удрала. А крысиный шеф полиции как с цепи сорвался. Скажи ему да скажи, где прячется Селестина. На школьном дворе он даже грозился рассечь меня пополам, если не скажу!

Селестина: А мне, естественно, и в голову не могло прийти, что крысы схватили Эрнеста!

Эрнест: Вот так мы оба и предстали перед судом: Селестина – в верхнем мире перед медвежьим, а я – в нижнем перед мышиным.

Селестина: В общем, мир перевернулся.

28 Суд

(Обвиняемые, встаньте!)

Гигантский зал суда был набит битком. Все медведи пришли посмотреть, как судят Селестину. Жорж, Люсьена и малыш Леон, разумеется, в первых рядах. Впервые за всю историю перед медвежьим судом предстала мышь – как можно пропустить такое! И весь битком набитый зал глазел на обвиняемую, сидящую на скамье подсудимых. Её, такую маленькую, почти и не разглядеть было между двумя огромными медведями-конвоирами. Но фотографы нацеливали на неё объективы размером с пушку. Которые увеличивали её во много раз, чтобы подать в самом устрашающем виде на первой полосе завтрашних газет. Журналисты держали наготове блокноты и ручки, но в голове у них уже заранее сложились статьи о злодейке Селестине. Присяжные прищуривались, чтобы получше её рассмотреть. В щёлочках между их веками можно было прочесть уже готовый приговор. Остальные (а их и правда было несчётное количество) только и видели, что крохотную точку там, на скамье подсудимых, точку, которую они дружно ненавидели: подумать только, ведь это была Селестина, самая опасная мышь нижнего мира, сообщница злодея Эрнеста, вот ужас-то! Про неё всю зиму говорили по радио.

Вдруг раздалось громогласное:

– Встать, суд идёт!

Все встали.

Тяжёлый, от потолка до пола красный занавес раздвинулся, и вошёл судья.

Селестина его сразу узнала. Это был тот самый гризли, который приобрёл золотую улыбку в магазине Люсьены. Сейчас, в пурпурной мантии с горностаевым воротником и в квадратной шапочке, он выглядел ещё внушительнее. Его сопровождали два заседателя – медведи в чёрных мантиях с лицами, замкнутыми наглухо, как тюремные двери.

Когда все уселись, судья гризли остановил свой тяжёлый взгляд на Селестине.

– Обвиняемая, встаньте.

Селестина поднялась. Но она была такой маленькой в этом фараоновском интерьере, что никто этого не заметил.

– Встаньте! – повторил судья гризли.

– Я уже встала, господин судья. Я сидела, а сейчас стою.

Публика хотела было засмеяться, но под взглядом судьи сразу передумала.

Один-единственный взгляд.

И ни смешка.

– Благодарю вас, – буркнул судья.

И все увидели проблеск золота под его медвежьими брылями.

– Ваше имя? – спросил он Селестину.

– Селестина, – пролепетала Селестина.

– Повторите, прошу вас!

– Селестина, – повторила она погромче.

* * *

– Моё? Моё имя Эрнест!

Этот ответ, куда более звучный, давал Эрнест в эту же самую секунду в нижнем мире. Мышиный суд располагался ровнёхонько под медвежьим. Судьёй здесь был тучный бобр, характер которого оставлял желать лучшего. Он тоже был в пурпуре и горностае. А когда требовал тишины, стучал по своей кафедре деревянным молотком, видимо, с большим запасом прочности.

– Эрнест, значит… – повторил судья бобр угрожающим тоном.

Две керосиновые лампы бросали тревожные тени на толстые щёки бобра. В его глазах можно было прочесть будущее Эрнеста. Отнюдь не светлое. То же самое читалось в глазах заседателей – мускусной крысы и просто крысы, которых, казалось, опьяняла мстительная радость.

Здесь тоже в зал суда набились все-все. Серая Грымза и Главный Дантист в первых рядах. Подумать только, будут судить Страшного Злого Медведя! Никто не устоял перед таким заманчивым зрелищем. Ни один торговец не пошёл в это утро в свой магазин, ни один школьник – в школу, ни один дантист – в «Белую клинику» (а впрочем, ни один зуб в то утро не нуждался в лечении). Все дантисты сбежались в суд в полной форме, едва переводя дух от любопытства. Они толкались и пихались, стараясь занять места получше, так что судья бобр взорвался:

– Соблюдайте порядок, оголтелое вы стадо, не то прикажу очистить зал! – заорал он, колотя по кафедре молотком с большим запасом прочности.

Судья, заседатели, секретарь, адвокаты, журналисты, фотографы, присяжные, публика – все располагались точно так же, как в медвежьем суде.

Ну да, занавес в нижнем суде был не такой большой, и зал здесь освещался керосиновыми лампами, что правда, то правда, и судья был усатый бобр, а наверху – гризли с золотыми зубами, но, не считая этого, два суда были похожи, как два суда.

Да и задавали судьи одинаковые вопросы – что наверху, что внизу:

– Можете ли вы сказать нам, Селестина, где находится упомянутый Эрнест?

– Эрнест, можете ли вы сказать нам, где находится упомянутая Селестина?

Ответы обвиняемых были одинаковы:

– Не знаю, господин судья, честно.

– Я правда понятия не имею, господин судья.

Судьи реагировали на ответы обвиняемых тоже одинаково:

– В таком случае вас будут судить дважды: первый раз за то, что совершили вы, а второй – за то, что совершил ваш сообщник!

Реакция обвиняемых на реакцию судей была одинаковой:

– Эрнест? А что такого совершил Эрнест? Эрнест ничего не совершал!

– Селестина? А что такого совершила Селестина? Селестина ничего не совершала!

Судьи негодовали одинаково:

Судья гризли: Ничего? Сожрать целую кондитерскую и похитить все наши зубные протезы – это, по-вашему, ничего?

Судья бобр: Ничего? Привести к нам сюда бешеного медведя, который крушит всё на своём пути, – это, по-вашему, ничего?

Защищались обвиняемые одинаково:

Селестина: Так ведь Эрнест был голодный! Вы оставили его умирать от голода из-за того, что он сочиняет музыку! Ему же надо чем-то питаться! Чего вы хотите? Чтобы в мире не было музыкантов? Чтобы были только судьи? То-то было б весело!

Эрнест: Я к вам спустился затем, чтоб отнести ваш проклятый мешок зубов! Чтоб Селестина могла наконец спокойно заниматься живописью! Чего вы хотите? Чтобы в мире не было художников? Чтобы были только дантисты? То-то радостный был бы мир! Кроме того, я медведь, согласен, но, с вашего позволения, вовсе не бешеный.

Ответы судей были одинаковы:

Судья гризли: Замолчите!

Судья бобр: Молчать!

Обвиняемые проявили одинаковое мужество:

Селестина: Нет, я не буду молчать! Что такого преступного в желании стать музыкантом?

Эрнест: Не собираюсь я молчать! Что такого чудовищного в желании стать художницей?

Судья гризли: Молчать, сказано вам, не то прикажу вас вывести!

Судья бобр: Молчать – или судить вас будут без вас!

Что касается обвинительного заключения (обвинительное заключение – это список глупостей, в которых суд обвиняет подсудимых), то оно было во-о-от такой длины.

Эрнест и Селестина обвинялись:

в краже со взломом,

в преступном сговоре,

в побеге,

в повторной краже со взломом,

в спекуляции зубами,

в незаконном проникновении,

в побеге,

в действиях, вызвавших всевозможные разрушения,

в краже красного фургона,

в краже сладостей,

в укрывательстве краденого (это когда не хотят вернуть то, что украли),

в разрушении магазина (они обвиняли Эрнеста в том, что он нарочно пустил красный фургончик прямо в витрину «Сахарного короля», – нарочно! с вершины холма! кроме шуток!),

в оскорблении суда

и так далее.

Список получился нескончаемый, и, когда сложили всё вместе, в сумме вышло двести или триста лет тюрьмы. Если, конечно, не будет решено попросту рассечь преступников пополам.

Словом, положение было безнадёжное.

Тем более что свидетели, как наверху, так и внизу, были многочисленны и единодушны:

– Да, это он, господин судья, я его узнаю!

– Да, это она, господин судья, я её узнаю!

– Да, это они, господин судья, я их узнаю!

– Да, господин судья, я их видел!

– Так же ясно, как сейчас вас вижу, господин судья!

– Никакого сомнения, господин судья!

– Обознаться невозможно, господин судья!

– Клянусь жизнью, господин судья!

– Эрнест? Бездельник негодный! С малых лет такой, господин судья!

– Селестина? Сущая чума, господин судья!

– С самого рождения, господин судья!

– Это у него в крови, господин судья!

– Она вечно что хотела, то и творила, господин судья!

Наверху громче всех кричали Жорж и Люсьена:

– В тюрьму Селести-и-и-ину! В тюрьму! Нет, смерть ей! Даёшь мышеловку!

Внизу все голоса заглушал голос Серой Грымзы:

– Смерть Страшному Злому Медведю! Да! Сме-е-ерть!

И наверху, и внизу вся публика подхватывала их крик.

– Молчать! – гремел судья гризли. – Я разделяю ваше мнение, но запрещаю вам его высказывать! Законность должна быть!

– Молчать! – орал судья бобр, что есть силы стуча молотком с большим запасом прочности. – Я с вами полностью согласен, но нечего об этом говорить! У нас независимый суд! Молчать!

Словом, между двумя судами было некоторое сходство.

* * *

Читатель: У вас что, не было адвокатов?

Селестина: Были, но мой всё время спал. Это был медведь панда, меланхоличный бобыль, который пришёл в суд с бутылкой. Когда я его разбудила, он только и сказал: «Вам всё равно пропадать, бедная моя малютка. Всё, в чём вас обвиняют, соответствует действительности, не так ли? А у меня, с вашего позволения, сиеста…» Отхлебнул из бутылки и снова уснул.

Эрнест: Мой не спал, но его выступление было таким долгим и скучным, что уснул судья! Судья, заседатели, присяжные, публика, один за другим… Все уснули, все до единого! Как будто им подсыпали снотворного в завтрак! А в конце концов мой адвокат и сам уснул. До того усыпительный, что ухитрился самого себя усыпить, представляете?! Один я не спал!

Читатель: И ты воспользовался этим, чтоб удрать? Потихоньку, на цыпочках?

Эрнест: Нет, я мог бы, но решил вместо этого разбудить всех, кто там был, и резануть им правду в глаза!

Читатель: И ты это сделал, Эрнест?

Эрнест: Вот именно.

Читатель: А что ты им сказал?

29 Чем кончился суд

(Обвиняемые, спасите!)

Так вот Эрнест сказал им, что ладно, пусть они с Селестиной совершили все глупости, в которых их обвиняют, он готов это признать, но судят его сейчас не за это.

– Да ну? А за что, по-вашему, вас судят? – невольно сорвалось у судьи бобра.

– Вы судите меня по причине, в которой сами себе не признаётесь! То же самое, впрочем, было бы, если б меня судили медведи.

– Что вы такое несёте? – спросил судья бобр. – Я ничего не понял из ваших слов! И мне не нравится, когда меня сравнивают с медведем!

– Вы судите меня потому, что мы с Селестиной – лучшие друзья! Вот почему вы меня судите! Медведь и мышь дружат – где это видано! Государственная измена! Тягчайшее преступление! Медведи наверху, мыши внизу, с незапамятных времён это так! Вам это всякий скажет. Вот почему вы меня судите. Вы судите дружбу Эрнеста и Селестины!

Внезапно Эрнест обратился к присяжным, которые теперь окончательно проснулись и обнаружили, что судебная процедура начинает быть увлекательной.

– Слушайте меня, присяжные: вы собираетесь вынести мне обвинительный приговор из-за того, что вам с малых лет вдалбливали в головы всякую чушь про Страшного Злого Медведя. Вы собираетесь судить меня потому, что с незапамятных времён всегда найдётся какая-нибудь старуха-мышь, глупая, невежественная, лживая, сварливая, одинокая, трусливая и злобная, и заставит вас верить в Страшного Злого Медведя!

Тут он обернулся к Серой Грымзе:

– Разве не так, Грымза?

Грымза подскочила:

– Что-о-о? Это он мне? Это на меня он смеет намекать, этот… это стопоходящее?! Да заставьте же его молчать, господин судья, что за безобразие!

«А правда, почему я-то его слушаю?» – вдруг опомнился судья бобр. И поднял свой молоток:

– Эрнест, замолчите или я…

– Нет! Пусть говорит! – раздался чей-то новый голос. – Он правду говорит!

Этот голос, ясный и звонкий, перекрыл шум в зале (сна теперь ни у кого не было ни в одном глазу). Принадлежал он мышонку, который вспрыгнул с ногами на скамью рядом с Серой Грымзой.

– А ну молчать! – зашипела на него Грымза. – Вот погоди, вернёмся в приют, ты у меня получишь!

Но было поздно. Стоило выступить одному мышонку похрабрее, как языки развязались у всех.

– Мой друг прав! – крикнул другой мышонок. – Серая Грымза каждый вечер пугает нас Страшным Злым Медведем!

– Ради вашего же блага! – возразила Грымза.

– Вот и нет! Это потому, что она по правде в него верит, бзик у неё такой! – крикнул третий. – «Там, у нас над головой, ходит Страшный Злой Медведь!» Она нам это повторяет каждый вечер! Она в него верит, точно вам говорю! Совсем чокнутая!

– В этом есть доля истины, – прошептал один из присяжных на ухо соседу, – я ведь тоже мальчишкой натерпелся от неё, когда был в приюте, от этой Грымзы. Она уже и тогда была психованная.

– Всё это полная чушь, то, что Грымза нам говорит! – снова взял слово первый мышонок. – Медведи такие же, как мы, бывают злые, бывают добрые, бывают ни злые и ни добрые…

– Она говорит нам, что Страшный Злой Медведь всех нас съест!

– Точно, – шепнул соседу тот же присяжный, – она даже кулинарные рецепты приводила.

– Жареными, варёными, тушёными, в виде паштетов, в виде бутербродов, с гарниром, под соусом, в супе! – хором выкрикнули мышата.

– И даже сырыми и прямо живьём, с башмачками и рюкзачком! – пискнул один испуганный голосок, которого никто не услышал.

– Эрнест, скажи честно, – потребовал первый мышонок, – ты когда-нибудь в жизни ел мышей?

– Никогда, – заверил Эрнест, – ни одной! Клянусь Селестиной! Медведи не едят мышей!

– Медведи едят абсолютно всё! – завопила Серая Грымза. – Медведи чудовищно прожорливы! И если среди абсолютно всего попадается мышь, они глотают мышь, как и всё остальное!

– Ничего не изменилось со времён моего детства, – посетовал присяжный на ухо соседу. – Грымза всё такая же ненормальная!

– Что бы вы ни говорили, – отозвался сосед, – а Страшный Злой Медведь существует, это факт.

– Это факт для кретинов!

– Что вы сказали?

– Кретин! – подвёл итог присяжный.

Кулак соседа взлетел и опустился.

– Хулиган!

– Сам кретин!

И началось. Кто за, кто против, тумаки, оплеухи, наконец, всеобщая свалка.

Напрасно судья бобр пытался молотком с большим запасом прочности восстановить порядок.

– Тихо! Ти-и-ихо! Замолчите, орава дикарей! Ну-ка все сели! Ти-ши-на!

Но было поздно.

Судья бобр теперь так яростно колотил по кафедре, что керосиновые лампы приплясывали на месте.

– Уймитесь! Здесь вам не поле битвы, здесь суд!

Пока не случилось то, что должно было случиться:

Одна лампа упала к подножию помоста.

За ней вторая.

И помост загорелся.

– Пожар!

Заседатели спрыгнули с помоста и пустились наутёк.

Всеобщая паника. Все обратились в бегство.

Судья – тот всё ещё стучал молотком.

– Оставайтесь на своих местах! Я не приказывал очистить зал!

Никто не слушал. Занавес уже пылал. Огненные языки взбирались по рядам, начинали лизать потолок. Какой уж тут суд! Все рвались к выходу. Каждый спасал свою шкуру, каждый хотел первым добраться до дверей, каждый сметал всё на своём пути, все толкались, шагали друг по другу, вываливались в двери.

Скоро в объятом пламенем зале суда остались только Эрнест и судья бобр: Эрнест, теперь свободный, и судья бобр в огненном плену на горящем помосте, всё ещё, однако, стучащий молотком:

– Вернитесь немедленно, подлые трусы!

* * *

Селестина: И пожар перекинулся на верхний суд!

Читатель: О нет!

Селестина: Да-да! Я толкала медведям примерно такую же речь, как Эрнест («Вы судите сейчас дружбу Эрнеста и Селестины!»), как вдруг почуяла запах гари. Не успела я сообразить, откуда он взялся, как судья гризли вспыхнул! Огонь, должно быть, уже какое-то время разгорался у него под помостом. Его широкая пурпурная мантия разом запылала. Заседатели так перепугались, что попадали с помоста. Весь зал заорал в один голос – и все как один рванули к выходу. Пожар! Горим! Спасайся кто может! Замечу в скобках: медведи, которые, топча друг друга, ломятся в двери – это куда внушительнее, чем мыши! А судья гризли – тот даже не пытался бежать. Он так и сидел, несгибаемый, весь в огне, и смотрел, как пустеет зал. Прямо капитан на тонущем корабле. Судья гризли, который горит, восседая на судейском месте неподвижно, как статуя, – вы не представляете, до чего это величественное зрелище! Как же быть? Как его спасти? Огонь разгорался всё сильней… Не могла же я в самом деле допустить, чтоб он сгорел у меня на глазах!

Эрнест: Вот такая же в точности проблема возникла у меня с судьёй бобром: не мог же я в самом деле допустить, чтоб он сгорел заживо! Характер у него скверный, согласен, однако это не повод!

Селестина: …

Эрнест: …

Читатель: Ну и?..

Эрнест: Ну и выбрались в конце концов.

Читатель: А как?

Эрнест: …

Селестина: …

Читатель: Эрнест, как вы сумели выйти из положения?

Эрнест: Не могу сказать.

Читатель: Почему?

Эрнест: Не помню.

Читатель: Ты что, шутишь?

Эрнест: Нет. У меня провал в памяти.

Читатель: А ты, Селестина, ты со своим судьёй как управилась?

Селестина: …

Читатель: А, Селестина? Что ты сделала?

Эрнест: …

Селестина: …

Читатель: У тебя тоже провал в памяти?

Селестина: Нет, просто не хочу об этом говорить, вот и всё.

Читатель: Почему?

Селестина: Потому.

Читатель: Это не ответ! Вы что, издеваетесь надо мной оба?

Эрнест: Чтобы мы да издевались над читателем? Как можно?

Читатель: Но я хочу узнать, чем всё кончилось! Конец-то какой? История ведь моя, для меня! Что вы сделали с вашими судьями?

Селестина: Спроси у Автора.

Эрнест: А! Нет, извини, он не может ничего спросить у Автора.

Читатель: Почему?

Эрнест: Потому что Автор прилёг отдохнуть. Двойной суд, двойной пожар – всё это вымотало его вконец.

Читатель: Прилёг отдохнуть, прилёг отдохнуть… А во сколько встанет?

Эрнест: Трудно сказать. Вряд ли скоро.

* * *

Это правда, Эрнест и Селестина никому никогда не рассказывали, чем кончился суд. Почему? Потому что они проявили героизм, вот почему! Ну и молчат. Не хотят хвастаться. Скромные, что тут поделаешь. Даже со мной никогда про это не говорят.

Разумеется, я могу рассказать вам, как всё было. При одном условии: не говорите им, что я вам про это рассказал.

Так вот. Эрнест вышел из положения на свой манер. Когда он увидел, что кругом всё полыхает, первым его побуждением было бежать, спасаться, но он зажал волю в кулак и кинулся к горящему помосту. Подхватил его вместе с кафедрой и сидящим на ней судьёй бобром, пробежал через зал, не обращая внимания ни на падающие со всех сторон головни, ни на то, что при каждом шаге ему припекало пятки; вылетел из здания суда, совсем ослепший от дыма и пепла, и плюхнулся в канал вместе с горящим помостом, чтобы погасить судью. Поднялось мощное облако пара, один метро-катер перевернулся, капитан был в бешенстве, но когда Эрнест вынырнул и поднял повыше судью бобра, вся публика приветствовала его аплодисментами! (А между тем пришли-то они сюда поглазеть на его казнь!)

Что же касается Селестины, то она вдруг вспомнила, что она – грызун. Что у неё есть резцы. Что резцы могут всё. В частности, проделать дырку в водопроводной трубе, проходящей по стене как раз над судьёй. Селестина прыгнула на красный занавес – охваченный пламенем, между прочим, – мигом вскарабкалась по нему, перескочила на медную трубу за секунду до того, как занавес рассыпался в пепел, и прогрызла в ней дырку ровно над головой судьи, которого мощный душ моментально погасил.

Когда Эрнест вылез на набережную и протянул руку судье бобру, чтобы помочь ему выбраться из воды, тот обжёг его свирепым взглядом.

– Ну ладно, Эрнест, ты меня спас, когда все эти трусы бросили меня в огне, так как мне теперь тебя отблагодарить?

– Да не стоит, – отвечал Эрнест.

Тут судья совершенно взбесился:

– Как это «не стоит»! Ты мне жизнь спас, Эрнест! Она чего-нибудь да стоит, провалиться мне на этом месте! Не ломайся, дубина! Подумай хорошенько! Последний раз спрашиваю: чего бы ты больше всего хотел?

– Вот сейчас? – спросил Эрнест.

– Ясное дело, сейчас! Не через сто лет!

И Эрнест спокойно сказал:

– Хочу найти Селестину и больше никогда с ней не расставаться.

Тем временем Селестина уговаривала судью гризли покинуть объятый пламенем зал суда.

– Ты же видела, Селестина, – бурчал судья гризли, – они все меня бросили, все мои судейские! Это тяжёлый удар. Тем более перед самой пенсией!

– Я вас понимаю, господин судья, но сейчас надо уходить! Смотрите, вот уже балки начали падать! Здание суда вот-вот обрушится на нас.

Тогда судья гризли грузно поднялся:

– Ладно, Селестина, но только ради тебя. Залезай ко мне в рукав и пошли.

И пока судья гризли пробирался сквозь пекло, бережно прижимая Селестину к своей широкой груди, между ними произошёл такой разговор:

– Скажи мне, малютка, если мы выйдем отсюда живыми, чего бы ты больше всего хотела?

– Найти Эрнеста, – не задумываясь сказала Селестина. – И вернуться с ним в домик, надёжно укрытый в чаще леса.

Центральная трибуна обрушилась прямо перед ними.

– Жить с медведем, – проворчал судья гризли, прокладывая себе путь сквозь раскалённые угли, – что за странная идея!

– Почему? – спросила Селестина. – А вы, что ли, не живёте с медведицей?

– Именно что живу, – отвечал судья. – Что за странная идея…

Они вышли из здания суда в ту самую секунду, когда оно рухнуло, взметнув огромный фонтан искр и пламени.

30 Последняя глава

(Но истории никогда не кончаются, они продолжаются в нас)

Как-то утром белки Мари и Люсьен решили навестить Эрнеста и Селестину и, подойдя к домику, надёжно укрытому в чаще леса, услышали через открытое окошко такой спор:

– Нет, Эрнест!

– Да, Селестина!

– Я тебе говорю, это невозможно!

– А я тебе говорю – возможно!

– Слушай, Эрнест, ну ты подумай головой!

– Я уже подумал!

Селестина сидела на столе, а перед ней лежали чистые листы бумаги. Рядом – аккуратно разложенные карандаши и кисти. Сама она смешивала краски, а Эрнест шагал взад-вперёд по комнате.

– А я, – упорствовала Селестина, – я тебе говорю, что мы не можем рассказывать, как всё было на самом деле. Это слишком страшно. Только вспомни: ты нашёл меня в помойке! И хотел съесть!

– Ничего я не хотел тебя съесть, Селестина! Это я просто для смеха! А может, зевнул, теперь уже и не помню.

– Ну а мне это нисколечко не кажется смешным! Во всяком случае, этого я рисовать не буду.

– А что ты тогда будешь рисовать? Доброе утро, Люсьен, доброе утро, Мари, – сказал Эрнест, заметив белок, которые теперь сидели на подоконнике и слушали.

– Одни только кусочки нашего счастья, Эрнест! Я не хочу рассказывать, как Жорж громил дом, гоняясь за мной с веником, не хочу рассказывать про «Сахарного короля», про полицейский фургон, про «Крепкий зуб», про «Белую клинику», про погони, про арест, про тюрьму, про мышеловки, про суд, про пожар, про героическое спасение судей. Ничего этого я не стану рисовать! А, доброе утро, Люсьен, доброе утро, Мари.

– Доброе утро, Селестина, – поздоровались белки.

– Я хочу показать только разные моменты нашего счастья в домике, надёжно укрытом в чаще леса. И придумать ещё множество других, вот.

Эрнест перестал расхаживать. Он обернулся к Мари и Люсьену и закатил глаза, что означало: вот вам Селестина, уж если она что решила…

– Насчёт моментов счастья я согласен, Селестина, но ведь какое-то начало должно быть! Как, например, мы встретились?

Селестина задумалась, потом вдруг просияла:

– А давай… Я знаю! Давай я только что родилась! И ты меня подобрал. Вот представь, Эрнест. Я только что родилась. Мышонок-подкидыш. Крохотный младенец. Ты меня подобрал и стал растить. Вот так и надо начать!

– Ладно, только помойку давай оставим. Брошенный мышиный младенец в помойном баке. Нарисуй это, а? Я не стану делать вид, что хочу тебя съесть, честное слово.

Селестина принялась рисовать крохотную мышку, которая спала свернувшись клубочком. С первых же штрихов сразу было понятно, что это совсем младенец. Малютка была такая хрупкая, почти прозрачная. У неё даже глазки ещё не открылись.

– Какая лапочка! – шепнула Мари на ухо Люсьену.

– А почему помойка, Эрнест? – спросила Селестина, продолжая рисовать.

– Потому что в этой истории давай я был дворник. И как раз в то утро подметал около помойки. Вот смотри: я сметаю сухие листья, так? Осень… Я подметаю, подметаю и вдруг слышу какой-то звук – какой-то жалобный писк в ближайшем помойном баке…

Селестина уже рисовала Эрнеста-дворника. Этот Эрнест озадаченно смотрел на закрытый помойный бак.

Потом она нарисовала, как Эрнест поднимает крышку.

– Ты открываешь крышку, а там я!

– Здорово рисует, а? – шепнул Люсьен на ухо Мари.

Вот. Так и появился на свет первый альбом серии «Эрнест и Селестина».

Он называется «Рождение Селестины».

Потом было ещё много других. В каждом рассказывается о каком-нибудь кусочке счастья Эрнеста и Селестины. Об одном из тех крохотных кусочков счастья, которые, если собрать их вместе, составляют одно безмерное счастье, такое безмерное, что про него и рассказать нечего, – счастье тех, чей выбор – любить друг друга: «Эрнест заболел», «Рождественская ёлка», «Эрнест и Селестина у фотографа», «Эрнест упал», «Эрнест и Селестина в цирке», «Разбитая чашка», «Каприз Селестины», «Эрнест, Селестина и мы»…

Сейчас что в верхнем мире, что в нижнем каждый ребёнок знает эти альбомы. Капризный медвежонок Леон ни за что не уснёт без очередной истории про Эрнеста и Селестину, а Серая Грымза в приюте каждый вечер читает про них малышам. Я знаю, в это трудно поверить, но так оно и есть.

* * *

Читатель: А можно вопрос?

Эрнест: Только последний!

Селестина: Не слушай Эрнеста, можешь задавать сколько хочешь вопросов.

Читатель: Почему на этих альбомах, которые нарисовала и раскрасила Селестина, не стоит имя Селестины?

Селестина: …

Эрнест: …

Читатель: Так почему?

Эрнест: Знаешь, у тебя прямо дар какой-то задавать неудобные вопросы!

Читатель: Не понимаю, что в этом вопросе такого неудобного. Селестина рисует альбомы, которые я обожаю, а на обложках, я вижу, стоит совсем другое имя: Габриэль Венсан. Почему?

Селестина: Это не то что неудобно, просто сложно объяснить.

Эрнест: …

Читатель: …

Селестина: Ты лучше у Автора спроси.

31 Мой друг Габриэль Венсан

(У всякой истории есть предыстория)

Было это задолго до вашего рождения. В один прекрасный день, прохаживаясь по книжному магазину, я наткнулся на книжку-картинку, в которую сразу влюбился. Называлась она «Один день собаки», и в ней описывался – без единого слова – один день собаки, которую выбросили из машины и оставили.

История так меня взволновала, картинки были так хороши, что я написал художнице благодарственное письмо. Она мне ответила, я ей ответил, и так мы очень долго переписывались. Но никогда не виделись. И по телефону не разговаривали. Дружба по переписке.

Её звали Моника Мартен. В письмах я рассказывал ей о своих писательских замыслах, она мне – о своих рисунках, живописи, альбомах. Я посылал ей главы новых книг, она мне – свои наброски.

Среди её альбомов были совершенно прелестные, про медведя и мышь – Эрнеста и Селестину. Эти альбомы, которые ей были особенно дороги, она подписывала «Габриэль Венсан». Этот псевдоним был составлен из имён её бабушки и дедушки.

Однажды осенним утром дворник Эрнест находит в помойном баке новорождённую Селестину. Все остальные альбомы – хроника повседневной жизни Эрнеста и Селестины, их смеха, игр, ссор, примирений, всех пустяковых мелочей их счастья. Моя дочь каждый вечер требовала, чтобы я читал ей про Эрнеста и Селестину. Я – в халате и серых шлёпанцах – был её Эрнестом, а она, разумеется, моей Селестиной.

Потом прошли годы, десятки лет. И мой друг Габриэль Венсан умерла. Я никогда её не видел и не слышал. А потом одна фотография открыла мне её. Удивительное дело: она была похожа на Селестину! И, как и Селестина, рисовала левой рукой. По правде говоря, я думаю, что Габриэль Венсан и была Селестиной. Несомненно, по этой-то причине Селестина и подписывает свои альбомы «Габриэль Венсан». И это в её память – в память той, кого я ни разу не видел и не слышал, той, что была мне другом по перу, акварели и бумаге, – я рассказал вам эту историю.

Что такое классика? По-настоящему хорошие истории, которые волнуют и через много лет после прочтения. Они не обязательно становятся бестселлерами, но именно они остаются с читателем навсегда. Мы издаем книги много лет и точно знаем: настоящих шедевров совсем немного. Эти важнейшие книги в истории нашего издательства и мировой детской литературы мы и собрали в серии «Классика Самоката».

В серии уже вышли:

1. Ульрих Хуб «Ковчег отходит ровно в восемь». 2020

2. Евгениос Тривизас «Последний черный кот». 2020

3. Дино Буццатти «Невероятное нашествие медведей на Сицилию». 2020

4. Гюс Кёйер «Книга всех вещей». 2020

5. Даниэль Пеннак «Приключения Камо». 2020

6. Леена Крун «В одежде человека». 2021

7. Мартин Гайте «Красная Шапочка на Манхэттене». 2021

8. Сильвана Гандольфи «Альдабра. Черепаха, которая любила Шекспира». 2021

9. Жан-Клод Мурлева «Зимняя битва». 2021

10. Бьянка Питцорно «Послушай моё сердце». 2022

11. Эльвира Линдо «Манолито Очкарик». 2022

12. Даниэль Пеннак «Глаз волка». 2023

13. Мишель Турнье «Пятница, или Дикая жизнь». 2023

Библиотека :)

Вход в систему

Навигация