Библиотека :)

Злейшие пороки [litres][Vilest Things] (пер. Ульяна Валерьевна Сапцина) 2662K - Хлоя Гонг (скачать epub) (скачать mobi) (скачать fb2)

Хлоя Гонг Злейшие пороки

Посвящается d. a.c.u. —

Кристине Ли, Ракель Мари, Таши Буиянь, Зоуи Хана Микута.

Вы знаете почему.

Мне эту грусть, друзья,

В вину поставят боги, но известье

Пролить слезу заставит и царей.

Шекспир. Антоний и Клеопатра^[1]

Chloe Gong

Vilest Things

Copyright © 2023 by Chloe Gong Публикуется с разрешения автора и ее литературных агентов, Triada US Literary Agency (США) при содействии Агентства Александра Корженевского (Россия).

Перевод с английского Ульяны Сапциной

Литературная редактура Анастасии Губань

©  Сапцина У., перевод на русский язык, 2025

©  Издание на русском языке, оформление. ООО “Издательство “Эксмо”, 2025

Глава 1

До

Власти присущ определенный вкус. Жаркий, богатый и пряный, проскальзывающий в горло и оставляющий за собой дымный оттенок подрумяненного мяса или выдержанного спиртного. Тот, что утоляет тело и услаждает сердце. Верное решение на случай любого голода, вызывающая привыкание роскошь, почти не требующая гарнира, целительный бальзам, созданный с единственной целью, заполнять все доступное ему пространство.

Власти также присуща способность возвращать определенный вкус. И Антон Макуса не сказал бы, что находит его весьма приятным.

Он испускает прерывистый вздох, с трудом удерживая под контролем собственный желудок. Стража в тронном зале вглядывается сквозь расшитые золотом шторы, выражая беспокойство, но Антон вытирает губы и взмахом руки отсылает стражников прочь. Перед глазами у него все мигает и двоится. Кожа, словно содранная, молит о пощаде, его ци и слишком велика для этого тела, и вместе с тем слишком плохо приспособлена для такого вместилища. Последняя минута существования пытается ускользнуть от рассудка. Невероятными усилиями он держится за сознание, цепляется за жизнь. Воспоминания, его собственные и чужие, вспыхивают перед мысленным взором. Он смотрит на свои руки, и изображение подрагивает. Он смывает кровь. Она словно въелась в кожу.

А потом боль разом утихает. Тошнота еще сохраняется, но тело остается невредимым. Все вокруг снова становится четким. Одна из стражников выходит на балкон, чтобы спросить, не нужна ли ему помощь, чтобы войти в зал, и Антон бросает взгляд через перила, не веря своим глазам.

Он не совсем понимает, как именно, но ему это удалось. Стражница снова обращается к нему, стрельнув глазами в слизистую лужицу на полу балкона, где Антона вывернуло наизнанку, но Антон вскидывает руку, останавливая ее и с трудом сдерживая новый спазм. Может, у него просто приступ брезгливости при виде мерзкого зрелища там, внизу. Принцесса Калла Толэйми – игрок номер Пятьдесят Семь – только что расправилась со своим последним противником и провозглашена победительницей ежегодных королевских игр. Динамик продолжает изрыгать результаты: решающая битва… Цзюэдоу подходит к завершению… последний претендент мертв… и отогнать эти видения Антон не может, даже закрыв глаза. Его последние мгновения на арене пытаются слиться с недавними воспоминаниями Августа: Калла, подманивающая его ближе; Совет, собравшийся поздно ночью в командном пункте; Калла, уткнувшаяся лбом в его плечо; голубь, оттиснутый на сургучной печати, скрепляющей конверт, перед тем, как бумагу разорвали; Калла, Калла, Калла…

– Я в полном порядке, – говорит Антон. Голос чужой. Голос хорошо знакомый. Глаза открываются, мир перед ними перестает расплываться. Его прежнее тело лежит ничком на арене. Все еще истекает кровью, хотя игрок Восемьдесят Шесть уже мертв. – Прошу прощения. Довольно отвратительное зрелище.

Извинения достаточно, чтобы сконфузить стражницу и вынудить ее безропотно отступить обратно в тронный зал. Антон не покидает балкона – пока еще нет. Он окидывает взглядом арену, отмечает многотысячные толпы, плотно прижатые к веревочным заграждениям. Его пальцы обхватывают перила, костяшки становятся гладкими, как мрамор, серебряные кольца вдавливаются в длинные фаланги.

На каменных стенах балкона висит геральдический щит. Само присутствие здесь его сознания доказывает, что побег прошел успешно, причем никто из бесчисленных свидетелей ничего не заметил. Несмотря на понимание сделанного, он все же столбенеет, подойдя ближе и увидев в металле отражение светлых волос, тщательно расчесанных и убранных под корону. Это лицо Августа Шэньчжи. Тело Августа Шэньчжи. Единственное отличие – черные глаза, на свету отливающие не синим, а пурпурным. Глаза Антона.

Бредовое состояние возникает внезапно. Смех вырывается наружу, и Антон осознает, что смеется именно он, лишь когда видит конвульсии своего отражения – это ты издаешь эти звуки. На балконе тронного зала больше никого нет. Это ты разодет в шелка, наряжен в самого принца.

Расстояние между тем местом на арене, где он стоял, и балконом, откуда на него смотрел Август, невероятно велико. Однако он сумел перескочить, даже не вглянув на Августа, даже не выдав себя недвусмысленной вспышкой. Не осталось никаких улик, свидетельствующих о том, что он сделал, – если не считать лужи крови посреди арены, отравленной ци, которую он, умирая, вычерпал из предыдущего тела, чтобы сделать топливом для перескока. Последствие дилетантского эксперимента.

Антон сцепляет руки за спиной. От этого движения рукава Августа, светло-голубые и безупречно чистые, тихо шелестят. Никто из находящихся внизу людей не приглядывается к нему, особенно когда стража уводит Каллу прямиком во Дворец Единства. Он провожает ее холодным взглядом, ждет раскаяния, хоть какого-нибудь знака, что его убийство не прошло для нее бесследно, но она скрывается из виду – поступь ровная, ни единой попытки оглянуться.

Он осмелился поверить в иной конец, в этом была его ошибка. Его могут схватить в ближайшие минуты, а могут и не схватить никогда. Вероятность одного исхода ничуть не выше вероятности другого, ведь произошло небывалое вселение, и, как только Калла нанесет удар, этот трон будет принадлежать ему. Казалось бы, это невозможно. И все же.

Все же.

– Ты слаб, – говорит Антон вслух. Поднимает руку, чтобы помахать на прощание зрителям, и чуть ли не половина толпы сразу машет в ответ, моментально привлеченная его жестом.

Он не думал, что кто-нибудь обратит внимание, но они, конечно, заметили. Сильная судорога проходит по спине, отчего он почти решает проверить, не ранен ли он. Постепенно до него доходит весь скрытый смысл достигнутого. Королевские и дворянские роды на протяжении веков были убеждены, что все они пользуются благосклонностью стародавних богов. Август Шэньчжи родился Августом Авиа. И как бы он ни пытался отделаться от своего происхождения, изменить его он не мог.

– Умоляю, воздержитесь от аплодисментов, – шепчет себе под нос Антон, поворачиваясь на пятках.

Эти слова напоминают ему об иной жизни, которую он вел давным-давно. На этот раз его уход и правда сопровождается аплодисментами: бесчисленные глаза ловят каждый его жест, прекрасно понимая, что каждое его слово, произнесенное с этого балкона, будет объявлено законом. Он расправляет плечи, поправляет одежду. Стража вздрагивает при его стремительном появлении в тронном зале, шторы вздуваются по обе стороны двери. К нему торопливо подбегают, но Антон ничего не говорит – пока еще нет. У него было мало причин появляться в тронном зале, когда этот дворец еще назывался Дворцом Земли, а сам он жил в другом крыле. Стены мерцают бархатисто-красным. Золотые колонны поддерживают высокий потолок, они покрыты резными изображениями древних богов Талиня. Он идет, медленно впитывая непривычное ему окружение, его обувь погружается в высокий зеленый ворс ковров, густой и мягкий. Человек поумнее распорядился бы открыть для него казну, собрал бы, сколько смог, и удрал бы, пока есть возможность.

– В командный пункт, – вместо этого требует он. – Идем.

Должно быть, его приказ удивил королевскую стражу. Один из стражников выступает вперед – с оранжевыми глазами, а не один из Вэйсаньна – и напоминает:

– Ваше высочество, вас ждут на банкете. Он скоро начнется.

– Знаю.

Во дворце что-то изменилось. Прошли годы с тех пор, как он побывал здесь в последний раз, но память не подводит его, расположение остальных покоев он знает хорошо. В изгнании одиноко. Большой мир суров. Тихими ночами ему было нечем заняться, и он восстанавливал в памяти эти комнаты, притворяясь, будто в его распоряжении целые груды бесценных вещей и утром, когда он проснется, его ждет вовсе не очередной скудный завтрак из единственного поджаренного яйца.

– Ваше высочество?..

Антон уже идет вперед, не обращая внимания на стражника, делает несколько торопливых шагов и старается не споткнуться, когда пол под ногами оказывается неровным. Проходит мимо знати у двери, проталкивается сквозь вспыхнувшую суматоху, не обращая внимания ни на удивленные приветствия, ни на оценивающие взгляды. Уже поздно. Должно быть, у дверей поджидали те, кто решил сопровождать его на банкет в надежде заслужить благосклонность. Теперь они растерянно моргают, глядя, как он широким шагом удаляется в противоположную сторону, а королевская стража, рассеявшись по всему дворцу, уверяет придворных: «Его высочество вскоре изволит появиться, будьте любезны пройти вот сюда…»

Антон не останавливается.

Двое стражников у двери в командный пункт при виде его поспешно расступаются. Он говорит им оставаться у порога вместе со стражей, следовавшей за ним из тронного зала, и закрывает за собой дверь, прежде чем кто-нибудь из них успевает опомниться. Даже сюда доносятся крики ликования. Толпы покидают арену, но стараются держаться поближе к дворцу, рассчитывая краем глаза увидеть банкет или заполучить оставшиеся от него объедки.

До боли стиснув зубы, Антон направляется прямо к каталожным шкафам вдоль дальней стены. Последние сто лет на границе Талиня все спокойно, королевство защищено от конфликтов, но командным пунктом по-прежнему пользуются как центром управления дворцовыми делами. Пальцы Антона скользят по украшенному резьбой столу слева от него, касаются неровной поверхности, задевают до сих пор не убранные чайные чашки. Открывает первый попавшийся на глаза каталожный ящик, выдергивает его на всю длину, пока лязг металла не предупреждает, что дальше его уже не выдвинуть. Пыль взметается из-под пальцев, пока он перебирает папки и быстро прочитывает этикетки. Воровство, нападение, нарушение прав собственности, применение оружия, охранные судебные предписания…

Он с грохотом задвигает первый ящик. Здесь только обвинения в мелких преступлениях, совершенных в Сань-Эре. А не то, что он ищет. Он обводит взглядом всю комнату, размышляя, где бы могла храниться нужная ему информация. Вместо экранов и машин в командном пункте преобладают стеллажи с толстыми книгами. Стены завешаны картами с закрутившимися краями, потемневшими от времени. Кто-то немного раздернул в стороны тяжелые шторы на одном из окон, щель между ними достаточно широка, чтобы комнату освещали электрические фонари снаружи.

Антон пробует поискать в следующем шкафу. Здесь на этикетках перечислены провинции Талиня, папки расставлены по степени близости каждой из них к столице. Эйги, Дакия, Кирея, Иньгу, Паше, Даол…

Этот ящик он тоже закрывает. Рывком выдвигает следующий. Списки дворцового персонала. Следующий. Покупки недвижимости по распоряжению Совета.

– Да где же оно? – бормочет Антон. Во рту до сих пор сохраняется кислый привкус.

Присев на корточки у низкого, не выше его колена, шкафа, между двумя разросшимися комнатными растениями, он наконец видит этикетки, помеченные фамилиями аристократических семейств. «Макуса» находится ближе к дальнему концу ящика, эта папка толще всех остальных.

Он смотрит на нее долгим взглядом. На глаза падает прядь волос – тонких, золотистых, как крученый шелк в лучах солнца. Он отводит ее со лба, с трудом подавив вспыхнувшее желание выдрать эту прядь вместе с кожей.

– Ваше высочество! – В дверь стучит кто-то из стражников. – Прикажете помочь вам?

– Нет, – коротко отзывается Антон. Вряд ли Август отозвался бы вежливее, проявил бы больше доброжелательности. Доказательства этому прямо перед ним, в папке у него в руках.

– Я помог бы, будь это в моих силах, – сказал Август, когда этот дворец еще назывался Дворцом Земли, а сам Антон почти не вылезал из тренажерных залов, поклявшись отомстить убийцам его родителей. – Если бы в этом дворце имелись хоть какие-нибудь средства, которыми я мог бы воспользоваться, я бы так и сделал. Но во дворце так мало знают. Те люди находятся совершенно вне сферы нашего влияния.

Антон листает страницы в папке. Бегло просматривает генеалогическое древо своей семьи, документы с указаниями, когда родились или умерли те или иные его родственники, схемы, демонстрирующие, как именно связаны кровными узами с Макуса другие знатные семейства.

На последней странице этой летописи своей семьи он наконец находит то, что искал.

«Антон Макуса – камера хранилища 345, северное крыло».

После того как Отту сразила болезнь и отвечать за последствия их преступления пришлось одному Антону, дворец в наказание отнял тело, доставшееся ему при рождении. Поистине изгнанник, он был вышвырнут в города-близнецы, лишившись какой бы то ни было связи с прежней жизнью. Он всегда знал, что его тело спрятано где-то во Дворце Единства, только понятия не имел, где именно. Местонахождение тела намеренно держали в тайне, чтобы помешать Антону снова завладеть им, и член Совета, огласивший роковой приговор, пообещал, что дворец позаботится о теле, чтобы когда-нибудь вернуть его владельцу, если тот отбудет срок изгнания, не совершив новых преступлений. Антон почти удивлен тем, что это обещание сдержали. Дворец создает видимость, будто ценит знать – по законам, принятым им, тела потомков аристократических родов ни в коем случае не должны уничтожаться, – однако Антон подозревал, что его тело выбросили бы по прошествии нескольких лет просто потому, что могли. Ни единого Макуса больше нет в живых. Антон оставался последним, так что дворец вполне мог затерять эту папку, стереть ее отпечаток в пыли и сделать вид, будто этого рода вовсе не существовало. Как чисто, как удобно.

– Разве ты не можешь попросить Каса отправить туда людей? – допытывался Антон. – Слушай, Август, он ведь король. Полновластный правитель Кэлиту. Он может отдать дворцовой страже приказ расследовать это дело. Кто-нибудь в провинции наверняка знает виновных.

Августа всегда считали здравомыслящим, а Антона – излишне шумным и склонным к актерству. Взрослые обитатели дворца предпочитали прислушиваться к Августу.

– Он пытался, – невозмутимо ответил Август. За годы их дружбы Антон так и не научился различать, когда Август лжет, а когда говорит правду. Что еще оставалось Антону, кроме как каждый раз верить сказанному? – Поверь мне, они ничего не нашли.

Антон встает и переносит папку на стол в середине комнаты, чтобы подробнее изучить документы в ней. У рода Макуса длинная история, но не длиннее, чем у прочей знати, так что это еще не повод хранить такие сведения под замком. Он отодвигает лежащий слева атлас и пресс-папье в виде наковальни справа. Постепенно стол сплошь покрывается вынутыми из папки и прочитанными бумагами, содержание которых все сильнее озадачивает Антона.

Копии административных писем его родителей в Кэлиту. Снимки деревень и налоговые отчеты с графами, обведенными красным. Разделив две слипшиеся от времени учетные ведомости, Антон видит выпавшую из них маленькую фотографию, а на ней – самого себя, младенца в теле, доставшемся ему от рождения, глазеющего прямо в объектив: снимок сделан для того, чтобы его вклеили в королевский журнал регистрации и вписали его личный номер.

Он понятия не имеет, зачем понадобилось собирать все эти материалы. И продолжает недоумевать, пока не просматривает папку до самого конца и его взгляд не падает случайно на какое-то послание официального вида. Отпечатанное на компьютере, оно завизировано личной печатью короля Каса.

«Буду предельно краток. К представителям Совета от своей провинции полагается относиться со всей преданностью, однако появились неопровержимые доказательства тому, что Фэнь Макуса – революционно настроенный мятежник. Притязания на престол обычно требуют взятия под стражу и незамедлительной казни, однако нанесенный им вред простирается гораздо дальше: он замыслил полный развал королевства. Этим планам ни при каких обстоятельствах нельзя позволить распространиться. Ради вашей провинции, ради вашего народа позаботьтесь о том, чтобы Макуса были уничтожены способом, который не вызовет подозрения у их последователей и не побудит их пойти на крайние меры. Это наказание никак не должно ассоциироваться с дворцом».

Антон продолжает читать, но смысл дальнейшего уже не улавливает. Возвращается к началу, перечитывает его снова и снова. И наконец, когда кажется, что уже ничто не повлияет на его понимание, руки сами сбрасывают папку со стола так, что бумаги разлетаются по всему полу.

Он делает короткий вдох. Выдыхает, но ему с трудом удается выпустить воздух из легких. В первый миг паники он не сомневается, что Август пытается вышвырнуть его вон. Проходит несколько минут, дышать ему по-прежнему тяжело, он решает задержать дыхание, и его тело реагирует соответственно. Значит, виновник происходящего – он сам. Теперь весь вред ему может причинить лишь недостаточно твердое владение собой. Паника сменяется бешенством. Она направлена на цели перед ним и внутри у него.

Его родители умерли по вине короля Каса, а не потому, что стали случайными жертвами какой-то местной банды. Все эти годы он гадал, почему его семью постигла столь страшная участь, почему его сестры пополнили список сопутствующих потерь, а оказалось, что причина проста: это было сделано по приказу дворца.

В дверь снова стучат.

– Ваше высочество! Что это за шум?

– Входи, – разрешает Антон. – Только ты одна.

Стражница заглядывает в приоткрытую дверь. Взгляд серебристых глаз охватывает разбросанные по полу бумаги, затем устремляется на Антона.

– Да, ваше высочество?

– Кто последним убирал что-либо в этой комнате? – Антон указывает вокруг взмахом руки. – Здесь беспорядок.

Вэйсаньна переминается с ноги на ногу. Она медлит, и Антон понимает: от нее он услышит подтверждение тому, что подозревал. О чем догадался, увидев стражников у двери командного пункта.

– Если не считать собраний Совета, сюда не впускают никого, кроме вас и его величества. Должно быть, беспорядок устроил ветер, если окно осталось открытым для проветривания.

Это деликатное объяснение придумано только что. На самом деле она, должно быть, думает: «Ваше высочество, этот беспорядок могли устроить только вы».

Антон бросает взгляд на имя, которое значится на папке с делом его семьи, теперь валяющейся у одного из вазонов с растениями. Ему хочется содрать с папки этикетку. Прилепить ее куда-нибудь в другое место, словно этим можно отменить чудовищную бойню, случившуюся не с какой-нибудь другой, а с его семьей. «Революционно настроенный мятежник». Это же бессмыслица. Он никогда не слышал от родителей ни единого хоть сколько-нибудь революционного слова. Они принадлежали к дворцовой знати – с какой стати им было хотеть перемен?

– Нет, это был не ветер, – прямо заявляет Антон. – Разве не я последним заглядывал в эти шкафы? Это же я занимаюсь хранением этих сведений для короля Каса, когда он не в состоянии уследить за всем, что происходит у него в королевстве.

Стражница чуть вздрагивает, пытаясь определить, не проверка ли это. Не имеет значения. Антону известно: здесь нет ни единого документа, который под надзором Августа остался бы непрочитанным. Кронпринц взял себе за правило держаться в курсе всех дел, пользуясь любыми сведениями, к каким у него есть доступ. А между моментом, когда Август получил доступ к этой комнате, и изгнанием Антона из дворца прошло немало времени.

– Впрочем, неважно. – Антон избавляет все сильнее нервничающую Вэйсаньна от необходимости отвечать. Подхватывает с пола папку, потом бумаги, собирает их как попало, зажимает под мышкой. – Проследите, чтобы больше никто сюда не входил.

– Да, ваше высочество…

Широкими шагами Антон проходит мимо нее и за дверь. В коридоре он минует поворот, ведущий прямиком к банкетному залу. Он направляется в сторону спальни Августа, и его начищенная до блеска обувь отбивает по полу дробь военных барабанов. Должно быть, на банкете Калла уже нанесла удар. Король Каса умрет, и тогда ничто не помешает Калле предаться единственному делу, которое ее заботит.

– Принц Август. – Кто-то спешит ему наперерез. Еще один стражник. – Ваше присутствие на банкете настоятельно необходимо.

– Нет, все в порядке, – отзывается Антон.

Замешательство становится ощутимым, повисает пауза – вероятно, стражник гадает, не ослышался ли он. Антон ждет возражений – само собой, их не может не быть. Ведь это Дворец Единства. Установленные порядки не могут быть нарушены просто потому, что у него нет никакого желания придерживаться их.

Но Август Шэньчжи – наследник престола, а не какой-нибудь дворянин, добивающийся расположения монарха. Стражник понимающе кивает, и у Антона появляется возможность следовать дальше, не ввязываясь в спор. Он сворачивает налево, затем в переднюю перед покоями Августа.

– Можете идти.

Стража на посту у входа в покои Августа полностью состоит из Вэйсаньна. Галипэя нет, значит, он уже на банкете, ждет прибытия своего подопечного.

– Все вы, – уточняет Антон и энергичным взмахом руки указывает на дверь.

Еще несколько секунд – и Вэйсаньна, кивнув, выходят в коридор. Только тогда Антон наконец бросает свою папку на письменный стол. Только тогда сопровождает этот бросок ударом кулака по бумагам, и острая боль пронзает ему руку.

«Позаботьтесь о том, чтобы Макуса были уничтожены».

Вот и все, что потребовалось. Один приказ – и жизнь, известная Антону, была разрушена. Неужели король Каса выдумал этот предлог потому, что отец Антона досадил ему каким-нибудь проявлением своеволия на собрании Совета? Революционные настроения. Просто смех, если знать их родословную. Однако червь сомнения уже пробирается ему в голову, ворошит смутные образы из детства. Антон мало что помнит о том, как ездил вместе с родителями по провинции, но эти поездки были довольно частыми. Есть вероятность, что память не подводит его, и все же…

Барабанный бой разносится по всему дворцу, возвещая либо начало банкета, либо его завершение. В коридорах слышатся крики – или восторга, или ужаса. Подняв голову, Антон цепляется взглядом за свое отражение в зеркале на стене. Август так царственно разодет, волосы старательно расчесаны, спина прямая, как струна. Ухмылка Антона не вяжется с его внешностью. У него возникает порыв схватить со стола вазу и швырнуть в зеркало, что он и делает. Зеркало разбивается. Острые осколки усеивают ковер.

– Ты знал, что он отнял у меня, – говорит Антон Августу. Губы Августа шевелятся, выговаривая каждое слово. Насмешливо, даже теперь. – Ты допустил, чтобы это сошло ему с рук.

Августу не хватает приличия хотя бы изобразить раскаяние. В разбитом зеркале отражается рассеченная щека, осколок лба, искаженный рот, но Антон представить себе не может ситуацию, в которой его бывший друг решил бы извиниться. Блистательный кронпринц, прилагающий старания лишь для того, чтобы завладеть вожделенным троном.

Прекрасно. Прекрасно. Если король Каса пожелал заклеймить Макуса как революционеров, значит, это наследство Антон и примет. Он закончит то, что якобы начали его родители.

И тогда Калле Толэйми тоже придется ответить за все, что она сделала.

Глава 2

После

На дальней окраине Талиня у самой его границы расположена провинция под названием Жиньцунь, которая когда-то называлась иначе. Если спросить местных жителей, как раньше они именовали свою родину, окажется, что отвечать им запрещено. Десятилетие пребывания в деревнях солдат внушило местным здоровую дозу страха, вкус которого они ощущают на своих зубах всякий раз, когда прижимают к ним языки, чтобы заговорить. Они повидали немало обезглавленных тел на кольях возле ямыня, выставленных в назидание тем, кто еще помнит давнее название провинции. Они предпочитают выжить, чем стать еще одним наглядным примером.

Калла Толэйми раньше знала настоящее название Жиньцуня. Но в какой-то момент утратила его вместе с собственным именем.

– Вам уже случалось бывать в провинциях, советник?

К разговорам в карете Калла старается не прислушиваться. Этим утром они прибыли в Жиньцунь, заехали к генералу Пойниню и продолжили путь к ямыню в Западной столице. Генералу так и не удалось завязать беседу с Каллой, поэтому он довольствовался в качестве слушателя последним из членов Совета от провинции Жиньцунь.

– Я здесь впервые, – отвечает советник. И стреляет взглядом серовато-голубых глаз в Каллу, безмолвно упрашивая о помощи. – Отец никогда не брал меня с собой, выезжая с визитами.

Венера Хайлижа – старшая дочь Болиня Хайлижа, недавно скончавшегося во сне. Его место в Совете перешло к Венере, и, хотя остальные его члены сомневались, что столь юному советнику разумно продолжать визиты в Жиньцунь, королю не терпелось сплавить новоиспеченного придворного с глаз долой сразу после коронации. У Каллы не было времени молить о прощении или вопрошать, как, во имя небес, он предстал перед ней вот таким. Едва завершилась коронация, от Каллы отделались, Вэйсаньна выпроводили ее вон по мановению королевской руки. А несколько часов спустя, пока она вышагивала по гостиной за пределами королевских покоев, слушая, как на все ее просьбы о встрече с королем отвечают отказом, ей сообщили, что она должна сопровождать делегацию Совета в Жиньцунь.

– Вы удивитесь, увидев здешнюю отсталость, – говорит генерал Пойнинь, хлопая себя ладонями по ляжкам. – Когда я впервые встретил тех, кто до сих пор поклоняется стародавним богам, то решил, что это шутка.

– Мне известно, что в провинциях молятся до сих пор, – вежливо отзывается Венера.

– И не просто молятся. Непременно обратите внимание на то, сколько в здешних деревнях фигурок птиц. Предлагаю на днях отдать приказ по всей провинции избавиться от них. Это неподобающе.

Калла хмурится, отвернувшись так, словно выглядывает в окно. По земляным обочинам мощеной дороги еще виден слежавшийся снег. Хранить фигурки птиц – в любом случае самое большее, что может сделать обычный деревенский житель, желая почтить стародавних богов, и приказ избавиться от них – это перебор.

– Я внесу эту задачу в расписание. – Венера кашляет. – Сначала можно приказать солдатам выяснить, сколько их всего.

По-видимому, этим ей удается задобрить генерала Пойниня. Он ерзает на сиденье, устраиваясь поудобнее, и складывает руки на груди поверх белого кителя.

Калла сразу чувствует, что он вновь смотрит на нее.

– Принцесса Калла, похоже, вы не согласны.

Она подавляет вздох. Эта поездка – чистейшая формальность, инспекция, затеянная напоказ. Дворец не узнаёт ничего нового, а уж провинции тем более ничего не выигрывают, когда члены Совета являются в сопровождении свиты, чтобы сделать записи о количестве зерна и уровнях воды. Жиньцунь и Юуля – единственные провинции Талиня, официальные визиты в которые все еще вносят в дворцовый календарь: слишком уж они удалены от столицы и присоединены настолько недавно, что надежных и четко обозначенных дорог здесь нет. Вместе с тем они так убоги, что никто из членов Совета не обзавелся здесь виллами, выезды на которые, чтобы переждать самые жаркие недели за пределами Сань-Эра, обычно считаются достаточной заменой инспекционным поездкам в другие провинции. Если кто-то из дворца намеревается посетить Жиньцунь, для этого в самом деле нужна целая делегация. Территория этой провинции простирается на много миль без каких-либо признаков жизни – эти обширные излишки земли были обнесены заграждениями после того, как престол захватил деревни вместе с озером среди них. Посланцам из дворца приходится обращаться за помощью к местным генералам, дислоцированным здесь достаточно долго, чтобы знать дорогу и давать указания. На западной оконечности провинции есть и побережье, и бушующий океан, но никто не знает, сколько времени займет путь от одной деревни до другой.

– Не говорите со мной.

В карете становится тихо. Два других советника неловко ерзают.

– Я… с вами… что, простите? – переспрашивает генерал Пойнинь.

Она раздумывает, не пойти ли на попятный, чтобы скрыть свое откровенное презрение. Можно сказать, что внесенное генералом предложение избыточно – ведь есть же дворцовый указ. Все языки, кроме талиньского, запрещены в провинциях законом, поэтому молиться по-настоящему деревенские жители не могут, ведь все молитвы к стародавним богам составлены на их родном языке. Не в меру рьяное отправление религиозных обрядов в провинциях уже удалось пресечь. Дворцу незачем лишний раз навлекать на себя гнев земледельцев.

– Не говорите со мной, – вместо всего этого повторяет Калла. – Голос у вас охренеть какой резкий.

Перед приходом к власти Август Шэньчжи подготовил особый указ, в котором назначал Каллу своим советником, прощал ей все былые преступления и возвеличивал ее саму вместе с ним. Никто не смог бы отменить этот указ, разве что сам Август решил бы отказаться от своего слова и лишить Каллу нового титула.

Но тогда у народа могли возникнуть вопросы.

Тогда Совет начал бы присматриваться, принюхиваться и в конце концов понял бы, что король Август – никакой не Август, а Антон Макуса, отказывающийся покинуть тело, в которое он самовольно вселился. Теперь же, пока Антон позволяет Калле сохранять имеющуюся у нее власть, ни одна душа в этом королевстве не скажет ни слова против, и Калла намерена извлечь из этого обстоятельства всю возможную пользу.

Остаток пути они проводят в молчании.

– Полагаю, мы уже почти готовы, – объявляет Калла, разминая шею, пока не слышит щелчок.

Солнце садится. Им следовало выехать гораздо раньше, двинуться в путь как можно скорее, вместо того чтобы третью ночь проводить на деревенских койках.

Ею овладевает нетерпение. Понадобилась целая неделя, чтобы добраться сюда в карете, и, скорее всего, столько же уйдет на возвращение в Сань-Эр. Время не станет ждать Каллу. Отослав ее на дальние рубежи королевства, Антон волен творить, что ему вздумается, и она ничегошеньки не узнает. Эта мысль вызывает у нее нестерпимый зуд, возбуждает в ней неутихающее беспокойство, распространяющееся по конечностям.

– Верно. Дать вам одеяло, ваше высочество?

Калла бросает взгляд вниз. Окидывает им свой торс, ноги, заляпанные грязью ботинки. С ее точки зрения, должна быть какая-то причина, по которой Венера Хайлижа задала свой вопрос – например, заметив, что Калла невольно дрожит, – но с ней все в порядке. Калла прислоняется к стене ямыня, скрестив руки на груди. Стена пачкает сажей кожаную куртку, в которую Калла по-прежнему одевается – вместо роскошных одежд и тонких шелков, как другие обитатели дворца. Она все еще выглядит так, будто прячется в закоулках Сань-Эра и вынуждена сливаться с вечной тьмой городов-близнецов, участвуя в королевских играх. Если уж на то пошло, сейчас ей теплее, чем кому-либо из присутствующих. Даже дворцовая стража, сопровождающая делегацию, явно зябнет в своих мундирах из практичного черного хлопка. Как и лошади, уже оседланные и впряженные в кареты.

– Нет? – Ответ Каллы звучит как вопрос. – А похоже, что оно мне нужно?

– О нет, я спросила просто на всякий случай. – Венера смотрит поверх ее плеча на строение за стеной. – Может, ямынь не откажется от лишних одеял.

– Ямыню одеяла не нужны, – сухо сообщает Калла.

– Им многого не хватает. Несколько окон разбито, и…

– Позвольте высказаться точнее. – Дневные тени меняют очертания, свет скрывается за горизонтом. – Ямыню не нужны одеяла от нас. Оставьте их в покое. Вы же видели, как они вели себя на протяжении всего нашего пребывания.

Оно продолжалось всего три дня, и прием, оказанный им в Жиньцуне, был предельно холодным. Провожать их деревенские не выходят. Местным жителям дворец без надобности, разве что сам дворец найдет им применение. Пока другие советники совершали осмотры и принимали донесения от военачальников, Калла или сидела в ямыне, или с мрачным видом таскалась вслед за Венерой Хайлижа, мыслями возвращаясь в Сань-Эр. Тех, с кем она успела поговорить, можно пересчитать по пальцам одной руки.

Венера хмурится:

– Ни к чему весь этот аристократизм.

– Но ведь я и впрямь такая. – Калла оправляет перчатки. – Нас не любят. Вот и пусть – все лучше, чем изображать щедрость.

– Я ничего не…

– Еще как изображаете, – перебивает она, глядя, как стражники выходят из ямыня: их последний перед отъездом перерыв на посещение туалета закончен. – Мы ведь, как вы говорите, аристократы. Будь вы по-настоящему щедрой, вы открыли бы для всех казну рода Хайлижа вместо того, чтобы бросать жалкие крохи. Скажите же, что не станете. Вам это позволительно.

Венера открывает рот. Но прежде чем она успевает хоть что-нибудь сказать, Калла – все с тем же небрежным видом – указывает на ее карман:

– Телефон звонит.

Вздрогнув, Венера достает из кармана сотовый телефон, вытягивает антенну на всю длину и отходит, чтобы ответить на звонок. Как только подчиненные ей военачальники вернутся после осмотра Западной столицы, делегация может отбыть. Дворцовая стража, кажется, тоже изнывает от нетерпения: с десяток человек держится неподалеку от столичного ямыня, готовясь к отправлению в любой момент. Руководить действиями во время поездки Венере удается с трудом. И неудивительно. О семье Хайлижа Калла знает лишь с чужих слов, но помнит слухи о том, как во Дворце Земли воротили носы от Венеры за отказ от родного тела. Не то чтобы дворцовая знать не помогает своим детям втихомолку сменить тело, когда те утверждают, что вовсе не мальчики, и требуют иного обращения: суть в том, что Венера сама проделала это в подростковом возрасте и семейство Хайлижа просто не смогло сделать вид, будто ничего не произошло, по примеру других аристократов.

– Странное дело, – говорит на ходу возвращающаяся Венера. Ее головной убор съехал влево, голубые камушки сбоку запутались в черных волосах.

– Только не говорите, что отъезд откладывается.

Венера хмурится, поднимая сотовый телефон к небу. В Жиньцуне сигнал всегда слабый, здесь работают только специальные телефоны для провинций.

– У лейтенанта Фожиня возникли сложности при попытке связаться с генералом Пойнинем. Он перезвонит, как только выяснит, в чем дело, в ямыне Восточной столицы. Занять много времени это не должно.

– Зачем нам вообще ждать генерала Пойниня? Он только и делает, что дает вам скверные советы.

Венера притворяется, будто не слышала ее.

– Ему уже следовало быть здесь с итоговым отчетом Восточной столицы. – Венера опускает телефон. Потом замечает выражение на лице Каллы. – Мы должны привезти во дворец из провинции оба отчета.

– Правда? – задумчиво переспрашивает Калла, хоть ей известно, что так и есть. – Виновата.

Она готова поручиться, что членам Совета от Эйги и Паше не приходится торопить подчиненных им военачальников, добиваясь от них быстрых ответов. Их вертикаль власти непрерывна от трона и члена Совета до генерала и солдата. Преданность несомненна, задачи четко определены. А вот Жиньцунь расколот надвое с тех пор, как его завоевали. Это единственная провинция Талиня, где разграничены западная и восточная части, и все же лишь один член Совета стоит во главе десятка военачальников, действующих и на западе, и на востоке провинции. Венера Хайлижа отнюдь не беспомощна. Но она ровесница Каллы и наивна, как все аристократы, которые выросли, не зная горя, а это значит, что дворец раздергает ее на клочки. Пройдет месяц-другой, и еще какая-нибудь знатная семья вступит в игру, где призом служит Жиньцунь, хоть это и наименее вожделенная провинция из всех.

Калла дала бы Венере от силы месяца три, прежде чем ее собственные солдаты ополчатся против нее, а дворец грохнет по столу кулаком.

Они ждут еще несколько минут. Телефон Венеры молчит.

– Если все затянется до заката, – предлагает Калла, – давайте просто подделаем отчет и уедем.

– Дворцу это не понравится.

– Дворец не узнает, член Совета Хайлижа.

– Но…

– У вас опять звонит телефон.

Венера вздрагивает. Смотрит вниз.

– И в самом деле. Прошу меня простить.

Она отходит. А тем временем дворцовый стражник, кажется, зовет кого-то с расстояния в несколько шагов, и, хотя Калла все слышит, хотя различает повторяющиеся слова «ваше высочество, ваше высочество!», отвечать она и не думает. До тех пор, пока стражник наконец не обращается к ней: «Принцесса Калла!» – сумев моментально привлечь ее внимание.

– Я всего лишь советник, – возражает она. – В титуле нет необходимости.

– Ясно, ваше высочество, – все равно говорит стражник.

Сколько бы она ни возражала, ее голову венчает гладкий обруч из золотистого металла, резко выделяющийся на черных волосах. Но кем бы она ни была – особой королевской крови, советником или просто придворной аристократкой, – все эти титулы означают одно и то же: в Жиньцуне она незваный гость.

– Если получение отчета потребует больше времени, нам придется остаться здесь на ночь. Холодает.

Калла расцепляет сложенные на груди руки, снимает с одной перчатку, подставив кожу ветерку. Горизонт приобрел оранжевый оттенок, возвещая неумолимо надвигающийся закат, уже запустивший длинные пальцы в облака.

Таких пейзажей она не помнит, хотя наверняка видела их прежде. Ее воспоминания о Жиньцуне смутны и далеки, словно логика сна после пробуждения. Она может припомнить ряд событий, случившихся прямо перед тем, как она покинула провинцию, событий, которые побудили ее вселиться в принцессу Каллу Толэйми в возрасте восьми лет. И все же она, глядя на Жиньцунь, не в состоянии признать, что когда-то он был ее родиной.

Она сжимает кулак, ладонь немеет. Всем ее воспоминаниям свойственна непрочность. Она была необходима, чтобы обманывать не только саму себя, но и целый дворец. А теперь ее желудок судорожно сжимается всякий раз, стоит ей засмотреться на равнину, в равной мере изнывая от отвращения и тоски. Где-то в этой провинции гниет на дне глубокой лужи тело девочки, в котором она родилась. Эти места кажутся ей чуждыми, но узы между Каллой и той девочкой привели ее сюда. И направляли ее руку во Дворце Неба, заставив последние пять лет пробыть в роли мятежной, а не удобной принцессы.

– Странно, – замечает Калла. – Прошлой ночью так холодно не было.

Пока она говорит, температура продолжает снижаться. Во рту распространяется кислый привкус. Сердце учащенно бьется, ударяясь о ее ребра.

– Что?!

Услышав резкий возглас Венеры, Калла оборачивается к ней.

– В чем дело? – спрашивает она.

Венера отвечает не сразу, в попытке оглянуться застывает на полпути. Она крепко сжимает телефон.

Калла отталкивается от стены, направляясь к ней.

– Член Совета Хайлижа! – Ее голос звучит так властно, что Венера замирает, наконец взглянув Калле прямо в глаза. – Спрашиваю еще раз: в чем дело?

– Нашли генерала Пойниня, – шепотом отвечает Венера, прикрывая свободной рукой динамик телефона. – Он… он мертв.

Минусовая температура внезапно перестает казаться погодной аномалией.

– Где? В Восточной столице? – уточняет Калла.

– Нет, он здесь, в Западной. За казармами, – выговаривает Венера, а Калла уже бежит к лошади и отвязывает поводья от кареты. – Пытались связаться с его отрядом, но ответа нет, и…

– Скоро вернусь, – перебивает Калла, вскакивая в седло.

Дворцовая стража оборачивается, озадаченная внезапной суматохой.

– Подождите! – Венера убирает телефон. – Если вы едете посмотреть, что там, я тоже…

– Нет! Останьтесь здесь. С дворцовой стражей. – Она указывает на одного стражника, привлекая его внимание грозным взглядом. – Охраняйте ее!

Калла дергает поводья. Лошадь срывается с места. Дорогу до казарм, которые они осматривали ранее, Калла помнит смутно, но прежде, чем успевает усомниться в своей памяти, земля Жиньцуня уже летит под копыта ее лошади с угрожающей скоростью. Ветер бьет в лицо, резкий, как бритва. Сипло дыша, Калла подтягивает выше воротник куртки, пытается прикрыть им глаза и скачет дальше, держа поводья лишь одной рукой, ее лошадь поднимает клубы пыли на главной дороге, ведущей через Западную столицу. Калла проносится мимо двух жалких, запущенных деревушек. Мельком оглядывает их ворота, запоминает названия.

Вон там. Казармы рядом с теми бурыми деревьями. Это она помнит.

Калла резко останавливает лошадь и соскакивает с нее. Вокруг тихо. На удивление тихо, тем более что справа от нее тянется главная торговая улица Западной столицы с ее лавками. Куртка уже не спасает Каллу от холода и дрожи, на миг Калла замирает, вглядываясь в сгущающиеся тучи. Этому явлению должна быть какая-то причина, не столь мрачная, как подсказывает ей чутье.

– Откуда они взялись? – шепчет она себе под нос.

Раздумывать некогда, и Калла устремляется вперед, огибая казармы и на ходу вытаскивая нож из-за голенища ботинка. Взять с собой меч ей не позволили – «это же мирная делегация, принцесса Калла, ваша лучшая защита – дворцовая стража», – так что пришлось довольствоваться лезвием покороче, позаимствованным из дворцового подвала. Ветер треплет ее длинные волосы, мотает их во все стороны, хлещет ими по лицу и глазам.

За казармами она видит троих мужчин, одетых как чиновники. Из ямыня уже прислали кого-то выяснить, в чем дело, когда генерала Пойниня не сумели разыскать и в Восточной столице.

– Ваше высочество! – скованно произносит один из них, заметив приближение Каллы.

Делегацию представляли ему сразу после прибытия, но имени этого чиновника Калла не помнит. Он кланяется, а она неотрывно смотрит на мертвого генерала.

Генерал Пойнинь лежит, подвернув под себя одну руку и откинув в сторону другую. Его левая щека вдавлена в землю, немигающий глаз зловеще налит кровью. С трудом верится, что еще этим днем он болтал без умолку. Возможно, кому-то из местных наконец осточертели его настойчивые попытки искоренить веру в стародавних богов.

– Что произошло? – спрашивает Калла, убирая нож.

– Трудно сказать, – отзывается чиновник, стоящий посередине.

– Специалист скоро будет здесь, – добавляет третий. – Мы послали за ним сразу же, как только увидели генерала. Причину мы установим.

– Позвольте избавить вас от этого расследования. Отойдите в сторону.

Калла наклоняется и переворачивает генерала. Только что левая сторона его лица была пугающе багровой, и уже секунду спустя приобрела тревожную бледность. Должно быть, чиновники тоже заметили это, потому что у одного вырывается возглас отвращения, а Калла жестом велит им отойти еще дальше. Она встает на колени. Распахивает китель на мертвеце.

Двое чиновников из ямыня поспешно зажимают рты.

– Я же советовала вам отойти.

В груди генерала зияет дыра. Зрелище ужасное, но, как ни странно, крови нет совсем: чистый разрез проходит через грудину и ребра, видно пустое пространство под ними. Калла сует в него руку, и звуки рвотных позывов за ее спиной усиливаются. Она осторожно проводит пальцем по белой кости. Край гладкий. Неизвестное оружие еще не закончило работу, а тело уже перестало кровоточить.

– Но это же бессмысленно, – бормочет Калла, поднимаясь.

Повторилось то же самое. В Сань-Эре эти эксперименты с ци были делом рук Сообществ Полумесяца во главе с Лэйдой. Но Лэйда Милю сейчас сидит в темнице Дворца Единства, а у Сообществ Полумесяца нет ни храмов, ни влияния за пределами Сань-Эра. И что же это значит?

Калла опускает воротник куртки, открывая низ лица. Температура, кажется, возвращается к привычной, и эта перемена так же аномальна, как внезапное недавнее похолодание.

– Что он вообще здесь делал? – спрашивает первый чиновник. Борясь с тошнотой, он обмахивается веером.

– Вероятно, желал выяснить, что еще похвального в адрес солдат можно прибавить к отчету, – отзывается третий, все еще зажимая рукой нос. – Пойнинь хлопотал об изменении бюджета. Чтобы меньше доставалось земледельцам и больше – на действия дворца.

– Но… – второй чиновник осматривает траву вокруг трупа, – …отчета нигде не видно.

– Должно быть, он уже передал его.

– Если уже передал, зачем тогда прокрался за казармы?

– Это вы меня спрашиваете? Обратимся лучше к лейтенанту из казарм…

В этом разговоре Калла участия не принимает. Молча выслушав его, она круто поворачивается и шагает к воротам казармы. При виде ее внезапного ухода трое чиновников умолкают, но за ней не следуют. Свернув за угол, Калла опять остается одна, поднимается на крыльцо к двери и входит на обнесенную стеной территорию.

– Небеса… – вырывается у нее шепот.

Когда во время игр Илас была похищена, она нашлась в Пещерном Храме, среди множества других бесчувственных тел. Прошло немало времени, прежде чем Калла привыкла вспоминать увиденное в тот раз без содрогания, обдумывать подробности и гадать, можно ли в ту ночь было пробиться на свободу, не прибегая к грубой силе. Как-нибудь попроще, чтобы ей не пришлось терпеть удар ножом в сердце, а Антону Макуса – вытаскивать ее из храма и выхаживать потом, расчесывать ей волосы, пока его постель пропитывалась ее мимолетным ощущением покоя.

Каждый раз, когда она усилием воли прерывала эту цепочку мыслей, они уводили ее обратно в Пещерный Храм. Ей следовало собраться с силами и вытащить всех остальных. Все эти безымянные лица, жертвы похищения, оказавшиеся не в том месте в неподходящее время. Свою работу она сочла выполненной в тот же момент, как Илас была спасена. Но там было еще столько других людей. И некоторые еще дышали, были еще живы. А она за ними так и не вернулась.

Калла вздыхает, обводя взглядом территорию казарм. Замечает тюки сена, узкие желоба для воды у дальней стены, канаты, свисающие со сторожевых башен, которые возвышаются над периметром.

И тела. Бесчисленные тела в мундирах дворцовых солдат, распластанные и мертвые.

Калла медленно подходит к ближайшему трупу. Он упал, даже не успев выхватить из ножен меч. Едва дыша, Калла наклоняется и осторожно толкает его в плечо так, чтобы повернуть лицом вверх, к быстро темнеющему небу.

Но ран у него на теле нет. Калла хмурится, приподнимает ему веки, видит, что глаза тусклые, но цвет сохранили. Похлопывает солдата по груди. Обыскивает его мундир. Кожа чистая, внутренние органы, кажется, на месте, на земле вокруг нет крови.

Этот солдат просто упал замертво – без каких-либо признаков воздействия, от которого он умер.

Калла выпрямляется. В этих казармах располагался отряд в тридцать с лишним человек. Как могло случиться, что все они полегли безо всяких следов борьбы?

– Что произошло? – бормочет она. – Какой-нибудь бог сошел с небес, чтобы отомстить?

Со стороны желоба для воды слышится шорох.

Калла застывает, быстрым движением выхватив нож. Раздается еще один звук, сдавленный всхлип, и она подкидывает нож, чтобы перехватить его поудобнее.

И уже собирается метнуть свое оружие при первом же признаке движения, как из-за желоба выглядывают две детских головы.

– Ах ты ж… – Калла едва удерживает нож, прямо-таки ловит его уже в полете и сует обратно за голенище. – Эй вы, там!

Дети снова прячутся за желобом.

Калла спешит к ним. Бежать им вроде бы некуда, но она не желает напугать их. И потому изображает все дружелюбие, на какое только способна, нарочно медленно заглядывая за желоб.

– Привет, – говорит она. – С вами все хорошо?

Дети визжат.

– Тсс, тише! – уговаривает она, стараясь изо всех сил. Видимо, дружелюбное выражение лица ей не удалось. – Вам нечего бояться. Вы в безопасности! – Она вскидывает руки, показывая пустые ладони. – Видите? Я хорошая, мне можно верить. Я вас не обижу.

Мальчишка слева прерывисто вздыхает. Успокаивается, обхватив себя руками. Девочке требуется больше времени, чтобы перестать плакать, всхлипы накатывают на нее приступами, но каждый раз слышатся все тише и тише, пока не прекращаются совсем.

– Вот так. Ничего плохого с вами не случится. – Калла присаживается на корточки, чтобы ее глаза и глаза детей оказались на одном уровне, однако остается по другую сторону желоба. – Можете рассказать мне, что произошло? И почему вы здесь?

Молчание. На мгновение Калла задумывается, говорят ли дети по-талиньски, но эту едва возникшую мысль она решительно отметает. Это не тот мир, в котором можно растить детей и не учить их талиньскому языку. В таком случае кто-нибудь точно донес бы на эту семью, постучался бы в двери ямыня, желая получить награду, и наказание со стороны городского главы последовало бы незамедлительно.

И все же…

– Мне можно рассказать, – шепчет она.

Прошлое шумит у нее в ушах, оставляет странный привкус на языке. Не успев осознать, откуда всплыло это слово, она произносит его вслух – «пожалуйста», а она-то думала, что напрочь забыла весь жиньцуньский диалект, – и двое детей вскидываются, их глаза блестят по-новому.

– Вы говорите на нашем тайном, – отзывается мальчик.

– Да. – Калла оглядывается через плечо. Скоро сюда явятся чиновники из ямыня. Своей цели она уже достигла и потому переходит обратно на талиньский. – Я такая же, как вы. Я могу помочь. Расскажите, что случилось.

Дети переглядываются. От них веет осмотрительностью, отчего они кажутся старше и гораздо разумнее, чем следовало бы в таком возрасте. Еще не зная, к какому решению они пришли, Калла видит, как девочка еле заметно кивает и подается ближе к желобу, выглядывая из-за него так, что над деревянным краем видны только два серых глаза.

– Нам разрешают играть здесь и доедать рис, если он у них остается, – настороженно бормочет она. – Мы не солдаты.

Калла сдерживает улыбку:

– Да, я так и поняла. Сюда приходил враг?

– Никто не приходил. – Осмелев, мальчишка решает встать. – В казармах вдруг стало ужасно холодно. А мама говорит, что надо бежать, если сильно холодает воздух. Холод значит, что украли ци. Прадедушка так умер.

Украли? Калла смотрит в сторону, на трупы, усеявшие территорию казарм. Перед ее мысленным взором снова появляется Пещерный Храм и вскрытые тела. Кража ци. В обычное время она считалась провинциальным суеверием, таким же, как вера некоторых в то, что боги наказывают не в меру любопытных, вселяясь в их тела и высасывая из них ци.

– А такое… – она не знает, как выразиться, чтобы не показаться сомневающейся горожанкой, убежденной, что все стародавние боги давно мертвы, – такое часто здесь случается?

Дети мотают головами. И молчат.

– Но вы не убежали.

– Это я решила, – заявляет девочка. Она тоже встает, словно ради защиты собственного достоинства. Какая же она маленькая, чуть выше талии Каллы. У Каллы возникает нелепая мысль, что эту девчушку при желании она могла бы схватить и засунуть в карман. – Подумала, что спрятаться будет надежнее.

– И правильно сделала, – бормочет Калла. Никакие враги не приходили. Просто в мире стало холодно, и солдаты королевской армии упали замертво. А двое деревенских детей рядом с ними остались совершенно невредимыми.

– Вот вы где!

Калла оглядывается через плечо. От входа бежит женщина, у нее серые глаза – точно такие же, как у обоих детей. Ребята выбираются из-за желоба, спешат к матери. Только тогда Калла замечает царапины возле места, где прятались дети. Три линии – достаточно просто, чтобы выглядеть случайным совпадением.

Но лишь немногое оказывается случайностью, когда происходит необъяснимое.

– Что это? – спрашивает Калла, указывая на линии.

– Печать, – без раздумий отвечает девочка, цепляясь за материнское платье. – Для защиты от…

– Дижа! – перебивает ее мать. В голосе слышен упрек – строгий, но завуалированный. – Помнишь, что мы говорили о выдумках? – Женщина переводит взгляд на Каллу и продолжает: – Прошу меня простить. Можно увести их домой? Не стоит им видеть такое.

Странно, что женщина и не думает спросить, что произошло. И, похоже, ничуть не шокирована видом такого множества трупов.

– Конечно, – тем не менее дает согласие Калла.

– Ваше высочество! – Новый возглас со стороны ворот. Трое чиновников из ямыня наконец догоняют ее. – Ваше высочество, дворцовая стража приближается!

Это известие она воспринимает вскользь, все еще размышляя о случившемся и пытаясь разобраться, что к чему. Услышав чиновников, девочка эхом повторяет: «Высочество?» — с оттенком удивления, и Калла коротко кивает в ответ. Впервые в жизни она задается вопросом, не умеют ли в провинции прятать тайны от дворца лучше, чем она думала.

– Лучше поскорее уходите отсюда, пока не явилась стража наводить порядок, – небрежно говорит она и смотрит на мать детей. – Если они захотят рассказать о случившемся что-нибудь еще, попросите городского главу связаться лично со мной.

Женщина почтительно опускает голову.

– Да, ваше высочество.

«Я такая же, как вы», – недавно сказала Калла детям. А потом ее окликнули чиновники, и дети услышали другое: «Я совсем не такая, как вы».

Она смотрит им вслед. Входят чиновники. Они переговариваются, обсуждают случившееся, строят предположения о том, чем оно могло быть вызвано. Калла больше не смотрит на три линии, опасаясь привлечь к ним внимание, но рисует их на тыльной стороне ладони. Этот символ напоминает ей другой – две линии, которые носили «полумесяцы» в Пещерном Храме.

Она едва слышно чертыхается.

Стоит дворцовой страже ввалиться на территорию казарм, Калла наконец собирается с мыслями и принимает решение, спеша к воротам.

– Пусть ямынь разбирается с этим, – заявляет она. – Мы уезжаем.

Глава 3

В день пятнадцатилетия Галипэя Вэйсаньна дворец приставил его к принцу Августу. Выбор пал на него случайно, как на одного Вэйсаньна из списка ровесников принца, способных тенью следовать за ним. Таким спутником мог с легкостью стать один из кузенов Галипэя, тоже Вэйсаньна, поскольку все они были взаимозаменяемыми – разумеется, если имели серебристый оттенок глаз, наследуемый генетически и надежно оберегающий их от попыток вселиться в их тело.

Так или иначе, палец члена Совета, просматривающего список, остановился на имени Галипэя, и начальнику стражи был отдан соответствующий приказ. Августа в то время только что объявили наследником Каса. Требовалось, чтобы кто-нибудь оберегал его от неприятностей, особенно после недавнего скандала колоссальных масштабов во Дворце Земли: попытки Отты Авиа и Антона Макуса совершить набег на сокровищницу. Теперь Отта была одной ногой в могиле, восемнадцатилетнего Антона изгнали на улицы Сань-Эра, а у несчастного принца почти не осталось друзей.

– Прошу сюда.

Галипэя провели в одну из гостиных на втором этаже восточного крыла, куда почти не проникал солнечный свет. Должно быть, гостиной пользовались редко, потому что навстречу ему взметнулось облако пыли, и он раскашлялся, заработав насмешливый взгляд от капитана стражи. Маюнь Милю ничего не сказала, однако Галипэй поспешил приструнить свое зудящее горло, и без того оробевший, чтобы привлекать к себе лишние взгляды. Ежедневные задания от начальства королевской стражи он обычно получал заочно, вместе с остальными младшими Вэйсаньна. И никогда прежде не удостаивался персонального внимания, а тем более не вступал в прямой контакт с самим капитаном стражи, которую на этот раз сопровождала дочь. Так Галипэй познакомился с Лэйдой. В его воспоминаниях появление Августа навсегда затмило это знакомство.

– Садись, садись, – велела Маюнь. – Дать тебе что-нибудь? Воды?

Галипэй сглотнул. У него пересохло в горле, но просить воды у Маюнь Милю он не собирался.

– Нет, госпожа.

Стул под ним скрипнул. Большой ковер покрывал почти весь пол в комнате, но ничуть не приглушал звуки, которыми отзывались половицы. Старые портреты мрачно взирали со стен поверх деревянных стульев, расставленных по кругу. Разглядывать здесь было почти нечего, и Галипэя до сих пор удивляет, как в тот день он запомнил комнату во всех подробностях – от серебристых штор на окнах до обоев темно-бордового оттенка.

– Да не напрягайся ты так. – Капитан Маюнь Милю плюхнулась на стул напротив него. – Воспринимай все это как небольшие перемены в твоем ежедневном распорядке. Тебе по-прежнему предстоит есть, спать и ходить в школу. С той лишь разницей, что при этом ты будешь находиться рядом с принцем.

Ее дочь подошла и встала у нее за спиной, уставившись на Галипэя с беззастенчивым любопытством. На лбу у нее виднелся мазок блеска точно такого же оттенка, как и синие глаза Милю. А раньше он ни разу не оказывался настолько близко к Лэйде, чтобы заметить это. До того момента Галипэй Вэйсаньна входил в число невидимок, каких много во дворце. Был очередным мальчишкой, который тренировался по утрам, а днем ходил в академию, чтобы не остаться неучем. Еще одним сиротой, которому по вечерам нечем заниматься, кроме как продолжать тренировки. Еще задолго до того, как его родители погибли во время происшествия на службе, он был преподнесен в дар королевству как расходный материал. Их пути с Милю или Шэньчжи никогда не пересекались.

А потом в двери вошел Август, и жизнь Галипэя приобрела смысл, его судьба круто изменилась. Права выбора в этом вопросе ему не давали, но, если бы ему предложили начать все заново, он не стал бы менять ничего.

– Здравствуй. – Август приветственно склонил голову. – Ты, должно быть, мой.

Да, решил Галипэй. Август стал его единственной целью. Что требовалось Августу, то Галипэй и обеспечивал. Чего хотелось Августу, то и отыскивал. В последующие годы он был не просто спутником – он стал продолжением Августа; шел туда, куда принц не мог, учитывал то, о чем принц не задумывался. Галипэй не нуждался в благодарностях. Ему нужно было осуществить свою цель, а поскольку речь шла об Августе Шэньчжи, то и цель изо дня в день оказывалась недосягаемой и окрыляющей.

Может, поэтому в последнее время Галипэй чувствовал себя выбитым из колеи. На протяжении многих лет для него существовал только один путь вперед. И одна цель, оттенок которой в основном придавало время, которое Август и Галипэй проводили вместе. Сначала ее прошептали на ухо Галипэю в ночной темноте, когда Август выбрался из своей постели и присел на корточки рядом с товарищем. Когда Галипэй уже собирался сесть и спросить, что случилось, Август удержал его, положив руку на плечо. Другую руку он поднес ко рту и прижал палец к губам. За дверью покоев Августа стояли на страже Вэйсаньна. Август заговорил еле слышным голосом. Только Галипэй услышал его слова.

– Я свергну короля Каса.

Убеждать Галипэя присоединиться к нему не понадобилось. В его глазах это не было государственной изменой. Галипэй был предан лишь одному из членов королевской семьи.

– Ладно, – отозвался он и поднял правую руку, словно уже присягал на верность своему новому королю. – С чего начнем?

И вот теперь это свершилось. На престол городов-близнецов взошел Август. А Сань-Эр ощущался в большей или меньшей степени прежним, и это, вероятно, была первая вероломная мысль против Августа, возникшая в голове Галипэя.

– Твою мать.

В воспоминаниях Август берет его за руку, прижимает его пальцы к своим и улыбается, что бывает с ним редко. В настоящем рука Галипэя с силой ударяет боксерскую грушу, которую избивает уже несколько часов, он поскальзывается, и острая вспышка боли пронзает запястье. Повязки у него на руках ослабли. В голове на повторе крутятся одни и те же две мысли. Первая: с Августом что-то не так. Вторая: здесь чертовски жарко.

Груша нелепо болтается. Галипэй наконец решает отдохнуть, делает выдох и наклоняется, упираясь ладонями в колени.

Этот боксерский зал находится на юге Эра, но каждую минуту через двери проходит столько народа, будто здесь самый центр Саня. Зал посещают в основном местные жильцы, которые, раздевшись до спортивных костюмов, боксируют с грушами и деревянными манекенами в свой обеденный перерыв. Галипэю нравится приходить сюда, хоть и приходится подниматься на шесть лестничных маршей вверх до двери. И даже несмотря на то, что качество груш здесь сомнительное: они набиты тряпками, зачастую образующими комки, выступы и провалы. В тренажерных залах дворца боксерские груши полны привозного песка, его доставляют из приморских провинций специально для груш высшего качества, но, с другой стороны, во дворце повсюду глаза родных Галипэя. Он просыпается и видит за дверью своей комнаты одного из Вэйсаньна. Завтракает – и рядом с ним ест еще один Вэйсаньна. Ему даже словом перемолвиться с Августом не удается, потому что не только Галипэй теперь охраняет его: вся королевская стража, все его тетки и дядьки вертятся вокруг в состоянии полной боеготовности.

А здесь на него не смотрят, за ним не следят. Закидывая руки за спину, чтобы размять уставшие плечи, Галипэй чуть не задевает какого-то мужчину, находящегося позади. Тот даже не вздрагивает. Почти не замечает, хоть и стоит почти вплотную.

Галипэй отирает пот со лба. Пора уходить, пока он не столкнулся с кем-нибудь. Все публичные места в Сань-Эре отличает теснота: здесь полы разграничены веревками, чтобы в одной секции занималось сразу несколько посетителей; хозяева предпочли не отводить под раздевалки отдельное помещение, а отгородить углы занавесками. Над головой натужно вращается вентилятор. Галипэя он не избавляет от обильного пота, зато раздувает занавеску в зоне переодевания, с шуршанием бросает влево и вправо, прежде чем Галипэй резким движением откидывает ее с дороги. Он открывает свой шкафчик. Внутри светится экран пейджера, сообщая о входящих сообщениях.

«Где ты?

Возвращайся поскорее, пожалуйста.

Скоро начинается ремонт стены, а меня не известили???

А гала-торжество в этом году все равно будет?

Ведь нет же, правда?

Галипэй, ответь.

Галипэй, прошу».

Все сообщения от Сэйци. Она приходится Галипэю двоюродной сестрой – или троюродной, или вообще неизвестно настолько дальней, – и ее назначили капитаном нового отряда, сформированного из дворцовой стражи. С тех пор как Лэйду Милю посадили под замок за измену, стражников в Сань-Эре перетасовали, составив отряды, назначенные в каждый сектор города, и переподчинили новому начальству. Теперь уже никогда не появится новой Лэйды, собравшей значительную силу, чтобы свергнуть правителя.

Сэйци воспринимает свою новую роль чересчур серьезно, постоянно приставая к Галипэю и требуя советов. Хотя они не настолько близки.

– Бесит, – ворчит Галипэй себе под нос, засовывая пейджер в карман. Он надевает черную рубашку, затем куртку, застегивая молнию так порывисто, что в ней чуть не застревает подбородок.

Настроение у него паршивое. Сэйци раздражает – тем, что считает, будто влияния у него больше, чем на самом деле. Раздражает город – многолюдием и жарой. Как только он выходит из здания, дышать становится легче, но он все равно трется плечами с другими пешеходами на узких улицах, ему все равно приходится обходить уличные лотки, когда он достигает главных городских артерий. Те горожане, что подогадливее, стараются отступить с его пути, заметив его серебристые глаза и признав в нем Вэйсаньна, но большинство не удосуживается.

Карман вибрирует. Галипэй достает пейджер.

«Скоро вернешься?»

– Я же тебя вроде бы отключил, – бурчит он и снова жмет кнопку.

Дворцовая стража едва справляется, несмотря на свою многочисленность. Август – уже не принц, а монарх – ввел радикальные изменения, значительно превосходящие те, что обещал ввести шепотом еще до восшествия на престол. Новый правитель Талиня распорядился о снабжении товарами и живой силой в виде целых легионов, превратив дворцовую стражу в армии провинций. Они составляют подробные отчеты, чтобы выявить проблемы каждой конкретной провинции, а затем назначают новых мэров и увольняют чиновников, вместо того чтобы решать эти проблемы. Ведется работа над инфраструктурой, потом в каждой деревне воздвигаются статуи короля из самых дорогостоящих материалов, оплаченных членами Совета. Августа Шэньчжи всегда негласно считали наследником, который когда-нибудь изменит к лучшему жизнь народа в Талине. Но его новые меры – и новые налоги – выглядят настолько откровенным захватом власти, что любой сторонний наблюдатель сочтет их намеренной попыткой вызвать волнения во дворце.

Однако все это еще можно списать на необходимость действовать слишком быстро, спешить утвердиться в роли короля – если бы не стена.

Август решил расширить границы Сань-Эра. Стену предстоит снести и передвинуть дальше в сторону Эйги. И это полная бессмыслица. Ведь Август ничего не предпринимает, не потратив прежде на подготовку несколько недель, а то и месяцев. Август никогда не действует, подчиняясь сиюминутной прихоти. И ничего не замышляет, не посоветовавшись сначала с Галипэем.

Но все две недели, прошедших после коронации, он вел себя совсем не так, как раньше. Галипэй невольно вздрагивает, почувствовав, как откуда-то из нависающих над головой труб ему за шиворот падает капля. Сань-Эр следит, как он движется по улицам, вездесущие камеры наблюдения мерцают то на одной тесной улочке, то на другой. То же самое и во дворце. С той самой секунды, как Август стал королем, Галипэй не сумел улучить ни единой минуты, чтобы остаться с ним наедине. В тех считаных случаях, когда Галипэй пытался заговорить с ним, спросить, все ли хорошо, и предложить совет, Августа гораздо больше заботила его кузина Калла – «нет, послушай, Галипэй, ну должен же быть какой-то способ сместить ее с поста советника еще до того, как она вернется из Жиньцуня… Да, полный порядок, незачем мне читать этот отчет, если все было сделано строго по инструкции… Кто-нибудь, принесите мне список других королевских советников…»

Впереди уже виден дворец, одна из башенок озарена солнечным светом, пробившимся сквозь облака. Непривычное зрелище. Обычно в городах-близнецах царит угрюмая серость, небо затянуто тучами, без ночных фонарей на улицах сумрачно.

Галипэй хмурится, обходя стороной сложенный из неровных блоков колизей и отгораживаясь от шума и суеты рынка в нем. Во дворец он попадает через боковой вход. И шагает, оставляя за собой размазанные грязные следы.

– Галипэй! Я уж думала, ты вообще не придешь!

Он подавляет вздох. Надо было догадаться, что на него устроят засаду.

– Сэйци, – ровным тоном приветствует он, не замедляя шаг. Его ждет работа, и вообще, любой Вэйсаньна способен идти и говорить одновременно. – Если это насчет стены, то я тебе не начальник. И понятия не имею, направят вас туда или нет.

– Это-то я знаю, – отзывается Сэйци, явно слегка обиженная тем, что у него могли быть иные предположения. В попытке угнаться за ним, она переходит на легкую трусцу, ее длинная коса стелется за спиной. – Ты же подчиняешься самому королю. Даже начальник моего начальника должен отчитываться перед тобой.

Строго говоря, начальником начальника Сэйци должен быть Август. Так что она ошибается.

– Тогда о чем речь? Наверняка о чем-то важном, если ты потратила столько времени, выслеживая меня.

В южном крыле суматоха – где-то этажом выше. Галипэй ненадолго поворачивает голову, пока они проходят место, где соединяются крылья дворца, и с любопытством оглядывает слуг, сбегающих по широкой зеленой лестнице. У одного из них тюк грязного постельного белья.

– Я хотела спросить насчет празднования. Кайен говорит, что оно все равно состоится.

– Значит, состоится, – отзывается Галипэй. Грандиозное гала-торжество – еще один повод закатить банкет ради самовосхваления членов Совета. – Это же ежегодное событие, его регулярно вносят в расписание. Почему бы ему не состояться и в этом году?

Сэйци морщится.

– В строгом смысле, это гала-торжество Каса. Ты должен убедить короля Августа отменить его.

– Совету это не понравится, – возражает Галипэй.

Если с чем-то Августу и следует быть осторожным, так это с Советом. Простому люду придется подчиниться, что бы Август ни провозглашал. И даже если он прикажет всему населению Талиня отныне ходить спиной вперед, так они и будут делать. По крайней мере, до тех пор, пока есть солдаты, следящие за соблюдением приказа.

Но если против Августа ополчится Совет, он потеряет все. Совету подчинены генералы. Генералы отдают приказы своим солдатам. Это единственный известный Талиню способ функционировать.

– Во дворце почти полный разгром, у нас нет средств на устройство еще одного завтрашнего банкета.

– Они у нас есть. Это королевская сокровищница.

– Речь не о деньгах. Сколько бы новых дворцовых служащих Калла Толэйми ни позволила нанять, у нас не хватает охраны. В смысле, слышишь этот грохот наверху? Целый отряд Вэйсаньна отправили на разведку в дворцовый лазарет из-за незваного гостя с кровавой рвотой. На мой взгляд, это разбазаривание наших талантов.

Значит, вот что это за звуки. Галипэй наконец замедляет шаг. В конце коридора еще одна лестница, вспышка активности видна и на ней.

– Минутку…

Незваный гость с кровавой рвотой?

– Кто-то болен?

Сэйци откидывает со лба челку. Пряди короткие, так что сразу падают обратно, но этим движением она выражает свою позицию.

– Брезгуешь дворцовыми сплетнями? Я понятия не имела, что ты не в курсе. Час назад ее перевезли из Северо-восточной больницы во дворец и сказали, что она подняла крик, будто бы она из знати. Должно быть, кто-то подтвердил это, раз ее оставили здесь.

Галипэй останавливается прямо рядом с лестницей. В животе у него разверзается дыра, пульсирующая подобно свежей ране. Шансов никаких. Абсолютно.

«Киноварь у тебя найдется?» – спросил он у тетушки.

«Зачем? Неужели пытаешься состряпать эликсир бессмертия?»

Он взлетает по лестнице, в голове гудит от изумления. Перед ним открывается высокое южное крыло, серебристый вентилятор стремительно вращается под расписным потолком. Избранный пантеон, самые могущественные божества мира, простирают руки над фойе.

На заре своей истории, еще до войны с Сыца и до завоевания таких земель, как Жиньцунь и Юуля, королевство отправляло посланников по независимым провинциям в поисках богов. Считалось, что где-то в приграничных землях есть вход в небесную обитель. Стародавние боги скрылись в горах, оставив землю смертным и позволив королям править вместо них, но, как и свойственно королям, те возжелали большего. Им было мало того, что старые боги приглядывали за королевством время от времени, откликаясь на молитвы. Вместо этого короли стремились получать милости постоянно и напрямую, оставалось только найти тех, кто их дарует.

И они перерыли горы.

Богов не обнаружили, зато нашли киноварь. У первых людей, добывавших ее, вскоре начались дрожь и судороги. Позднее они утверждали, что видели небеса и побывали там, где до бессмертия рукой подать. Этот минерал привезли в королевство, во Дворец Неба на севере, потом во Дворец Земли на юге. Королевским химикам был отдан приказ изучить грань между смертными и богами, а со своей стороны дворец обещал предоставить им столько киновари, сколько потребуется.

В конце концов, после многочисленных смертей, дворец заговорил по-другому. Киноварь вовсе не элемент богов, она просто ядовита и вызывает галлюцинации. Несмотря на избыток этого минерала, имеющийся в распоряжении ученых, никакого бессмертия из него получить не удалось. От всех запасов избавились разом, погрузили на повозки, чтобы увезти в провинции и выбросить. Заводы, едва увидев бочонки, немедленно нашли применение кроваво-красному цвету. Несмотря на всю свою токсичность, киноварь так и не исчезла из королевства – благодаря красителю, который фабрики Сань-Эра до сих пор производят в значительном количестве. Ее легко раздобыть, надо только иметь связи.

Галипэй сворачивает за угол. Впереди высится двустворчатая дверь лазарета. Если здесь и царили шум и суматоха, то теперь вокруг все тихо. Галипэй толкает обе створки двери, распахивая ее.

– О небеса!

Глава 4

На окраине Сань-Эра бесконечные груды строительных материалов и мусора тянутся вдоль дороги, ведущей в провинции, и громоздятся вблизи стены. Ее центральную часть завтра снесут. Ворота демонтируют и заново соберут дальше от города, на территории Эйги, а желтеющую траву вытеснят стальные фундаменты, в которые пустят корни новые здания.

Большой отряд стражи прибыл, чтобы охранять новый периметр столицы и разгонять провинциалов, которые не прочь расположиться лагерем под самой стеной. Многие прибыли только для того, чтобы посмотреть, как изменятся очертания столицы, и, улучив удобный момент, просочиться в Сань, лишившийся стены. Пока они еще бездействуют. Насколько видит дворцовая стража, местные жители просто терпеливо ждут.

– У нас тут кое-кто заявляет о своем законном праве на вход в город, – докладывает стражник из отряда, занятого разведкой, останавливаясь перед Вэйсаньна.

Тот едва удостаивает его взглядом, на миг оторвавшись от планшета и слишком недовольный назначением сюда. Моросящий дождь капает с хмурого неба, падает на экран. Несколько элитных отрядов необходимы на случай серьезных волнений, способности Вэйсаньна тогда придутся как нельзя кстати, но почему именно он? Большую часть жизни он состоял в королевской охране. А теперь держит под наблюдением стену.

– Личный номер?

– Она говорит, что еще не получила его, но вход назначен на сегодня. Говорит, что ее зовут Биби.

– Биби – а дальше?

– Просто Биби. Неизвестно, имя это или фамилия.

Как же глупо. Вэйсаньна стирает дождь с лица, тычет пальцем в громоздкий планшет, вводя два знака.

– В списке я ее не вижу. Если ей разрешили вход в город, то должны были выдать и личный номер. Нам надо убедиться, что она значится в регистрационных книгах, иначе в город она не войдет.

– Ясно. Удачи.

А тем временем Биби ждет под зонтом у одной из палаток. Зонт мерзкого желтого цвета, последний оставшийся у торговца в Эйги, где она его и купила. Вцепившись в ручку зонта одной рукой, другой она теребит прядь кудрявых волос, то и дело дергая ее. Большую часть своей жизни она провела в провинции Лахо, правда, родилась не там. В сельской местности Талиня люди порой застревают где-то неожиданно для самих себя. Работа на один день превращается в месяц, а дальше приходится копить в ожидании переезда куда-нибудь еще, переезда, который так и не случается, потому что цены на продукты неуклонно растут. Работа на месяц легко растягивается на год, а тот – на десятилетие. Хозяева местных ферм ловко пользуются бартерными сделками, чтобы не связываться с официальной валютой Сань-Эра. Год работы ради приличных удобств. Десять лет работы – ради развалюхи, чтобы было где переночевать. В конце концов забываешь, что отъезд вообще возможен, потому что он означает лишь одно: необходимость начинать все заново.

Лахо не имеет выхода к морю, он со всех сторон окружен сушей, и Биби, несмотря на все старания, так и не избавилась от настойчивого стремления бежать оттуда. В этой провинции производят зерно, выращивают на равнинах пшеницу так же, как в соседних районах. Лахо ничем не примечательна – не то что Гайюй, известная ярко-красными цветами, прозванными «музыкой ветра», или Даол с его искрящимся на востоке побережьем. С другой стороны, Лахо не относится и к неблагополучным провинциям, в отличие от территорий, поглощенных Талинем сравнительно недавно. Жиньцунь и Юуля прочно ассоциируются с беспорядками. Мелкими, но частыми, усмирять которые приходится солдатам из дворца.

А Лахо просто ничего собой не представляет. Отправляясь в путь на юго-восток, к городам-близнецам, и ожидая очередного раунда иммиграционной лотереи, Биби прочувствовала отличие каждой косточкой своего тела, скрипящего коленями во время долгих переходов через равнины и леса. Воды реки Цзиньцзы, шумящие вокруг ее ног, побудили ее принять решение; жаркий климат Паше вызвал влажную дрожь у нее в легких. Потерпев неудачу в первой лотерее, она решила, что провинция Эйги не так уж плоха для ее цели. Местные деревни были оживленными. Еда имела насыщенный вкус.

Потом она услышала о том, что дворец сжег дотла столицу Эйги, чтобы построить на ее месте сторожевую базу, и ей пришлось делать выбор: либо войти в Сань-Эр на законных основаниях и затеряться среди горожан, либо вернуться в дальние провинции и скрыться с глаз долой. Оставаться вблизи городов-близнецов, где стража отличалась особой бдительностью, стало слишком рискованно.

Кто-нибудь мог выяснить, кто она такая. И убить ее во второй раз.

– Спросите во дворце, – жалобно просит Биби, когда стражник возвращается и снова спрашивает у нее личный номер. – Я ведь уже сказала – они обещали, что кто-нибудь будет ждать у главных ворот со всем необходимым для встречи. Откуда же мне было знать, что сегодня главные ворота закрыты?

– Ладно, ладно. – Стражник в хорошем настроении; презрительные усмешки провинциалов, адресованные ему издалека, его не беспокоят. – Дайте мне несколько минут. Схожу в администрацию.

Биби складывает руки на груди, ее рукава собраны в складки у запястий. Она в своей единственной нарядной рубашке. Сельские районы Талиня разнообразием мод не блещут. Полотно и большие отрезы хлопка спасают от перегрева в знойное и влажное время года. Чуть более плотная шерстяная ткань предназначена для засушливых сезонов с их пронизывающим ветром.

– У тебя ведь на самом деле нет личного номера, да?

Голос слышится из палатки слева от нее. Какой-то мужчина высовывает голову наружу – вид у него неухоженный, под глазами тени. А раньше из той же палатки выбегал малыш. Наверное, мужчина – это усталый отец, занятый переездом своего семейства. Но с той же вероятностью он может оказаться и главой банды, которая промышляет торговлей людьми и считает земли вдоль стены своей территорией, с которой собирает урожай детей – будущих работников в Эйги.

– Есть, конечно, – ровным тоном отвечает Биби. – Просто я пока его еще не знаю.

– Я слышал, его присылают в письме вместе с разрешением.

Официально строительство еще не началось, но кое-где уже вырыты ямы, демонтированы опоры стены и стыки изогнутых балок. В просветы легко разглядеть город. Увидеть строения из металла и представить, как входишь внутрь.

– Забавно. Видимо, мой затерялся.

– Разве такое теряется?

Биби заглядывает в не слишком вместительную сумку со своими пожитками, роется в ней, ищет неизвестно что. Среди стражников у стены начинается движение, караульные сменяются с поста, и это служит Биби сигналом: пора идти вперед.

– Какая же я глупая, – вместо того, чтобы ответить, говорит она. – Он же все это время был здесь.

Сань-Эр ощущает ее возвращение мгновенно.

Может, города-близнецы и утратили почти все свои предания, но их храмы по-прежнему действуют. А где есть храмы, там наверняка сохранились и следы прошлого. Духовные практики, имеющие смысл лишь в определенных условиях, сакральные способы служения, передающиеся от стариков молодежи. Именно здесь осколки коллективной памяти цепляются за жизнь, притаившись в сумраке забвения. Никто из ныне живущих не застал войну, но кое-кто еще помнит, как рос в ее тени в первые годы после того, как немалая часть населения королевства нашла убежище за городской стеной. Эти люди помнят, как их родители умалчивали о том, почему бежали из провинций, помнят страх при любом упоминании врага.

Более ста лет границы Талиня никто не нарушал. Выиграв финальную битву, престол вздохнул с облегчением. Вычистил улицы, аккуратно упаковал историю и перевязал красивым бантиком, чтобы больше никто не извлек ее на свет.

Он не сознавал, что это была не признанная победа, а лишь временное перемирие.

Ее враг не знал, что это будет лучшая из игр Биби. И на этот раз она не собиралась мириться с поражением.

Глава 5

Вскоре после наступления темноты делегация наконец возвращается в столицу.

Калла поспешила выбраться из кареты, едва та остановилась снаружи у стены, но ждать пришлось, кажется, целую вечность. Повсюду железные конструкции и строительный мусор, лестницы и разрытая земля. Тускло-зеленым светятся прожектора, установленные по верху стены через каждые два метра, и этого освещения хватает, чтобы прибывшие экипажи находили дорогу, не беспокоя жителей окраины Саня. В этот час в большинстве жилых домов, возвышающихся над стеной, жалюзи на окнах уже все равно закрыты, а их жители готовятся ко сну.

Калла обхватывает себя обеими руками и барабанит пальцами по локтям. Каждый раз, когда у ворот возникает движение, ей кажется, что сейчас они наконец распахнутся, но все время оказывается, что это просто переселенцы из провинций пробуют подобраться поближе к стене и снова отступают, напуганные стражниками и их дубинками. Калла наблюдает за мальчишкой, который то скрывается из виду, то снова появляется, чтобы не попасться. Сначала он выглядывает откуда-то слева от главной дороги. Через несколько минут крадучись подбирается все ближе и ближе справа, но тут стражник рявкает на него, и мальчишка снова исчезает. Никто его не зовет. Ни родители, ни другие взрослые не бранят его, напоминая об осторожности, и не уводят в палатку.

Калла встряхивает головой, чтобы отвлечься. Что станет с этим мальчишкой, ее не касается. В Талине слишком много сирот. Начав беспокоиться о каждом, она рехнется.

– Почему так долго? – обращается Калла к ближайшей цепи стражников, наконец потеряв терпение. – Будто ворота открывает улитка.

– Действуем вручную, ваше высочество, – отзывается кто-то. – Электрическое оборудование отключено и снято.

Пауза. Калла ждет пояснений, но стражник лишь вытягивается в струнку, бдительно глядя в темноту.

– Отключено и снято? – повторяет Калла. – Зачем?

– Завтра начинается демонтаж, ваше высочество. Мы переносим стену на милю дальше.

Ворота издают оглушительный стон. Содрогаются, словно в насмешку над стараниями распахнуть их побыстрее, приоткрываются ровно настолько, чтобы могла протиснуться карета – если не прочь ободрать при этом бока, – и снова замирают, застряв окончательно.

Минуту Калла ждет. По другую сторону стены кто-то кричит, но голос слышится глухо, словно пространство заполнено не свежим ночным воздухом, а водой. Наверняка выкрикивает указания тем, кто открывает эти злополучные ворота. Калла убеждена и в том, что эти указания никто не слушает, потому что створки ворот вдруг снова смыкаются.

За спиной Каллы хлопает дверца кареты. Венера Хайлижа выходит, ежась от холода. Скорее всего, она слышала весь до последнего слова разговор Каллы со стражником, поэтому не спрашивает, в чем дело. Некоторое время она смотрит на стену, потом изрекает:

– Видимо, нам все равно не проехать.

– В Сань-Эре и без того мало экипажей, – напоминает Калла. – Совет вряд ли обрадуется, если вашими стараниями их станет еще меньше.

Венера вздыхает:

– Может потребоваться время.

– Может, – соглашается Калла и принимает решение. – В таком случае увидимся в городе?

– Увидимся… что?!

Высоко вскинув голову, Калла шагает вперед, венец на ее голове поблескивает в свете прожекторов на стене. Ближайшие к ней стражники даже пикнуть не смеют, когда она проходит мимо них по главной дороге. Краем глаза она замечает какое-то движение. Опять тот мальчишка шныряет, огибая толпу. Как раз в тот момент, когда он пристраивается к стайке других переселенцев и оказывается поблизости, Калла хватает его за руку.

– Шевелись, – шипит она.

– Ваше высочество… – При виде ее стражники у стены нерешительно вскидывают дубинки, но Калла просто подныривает под руку одного из них и идет дальше, волоча за собой мальчишку. Пользуясь замешательством охраны, она проскальзывает в щель между створками ворот, и вот она уже внутри, а под ногами шуршит разросшаяся желтая трава.

– Давай, – велит Калла, отпуская мальчишку. – Живо!

Упрашивать его не требуется. Сорвавшись с места, он устремляется в один из переулков. За спиной Каллы суетятся стражники, слышатся протестующие крики, но она уже определилась с направлением, пересекла узкую, незанятую строениями полосу, проходящую вдоль стены, и устремилась в другой тесный переулок между двумя жилыми домами. Сначала стража бросится вдогонку за мальчишкой, но он, похоже, не из тех, кто легко попадается. К тому времени, как погоню отправят и за ней, она уже скроется из виду, и потом, зачем им вообще ее преследовать?

Под ее ногами вибрируют города-близнецы, будто выражая согласие. Калла взбегает на несколько ступенек и покидает переулок, свернув направо, на узкую пешеходную улицу. Она уже не девчонка из Жиньцуня. И не одна из провинциалов, ждущих под стеной в надежде попасть в город по прихоти дворца. Она Калла Толэйми. Восседающий на троне человек готов на все, что только в его власти, лишь бы услать ее с глаз долой, но оружие в виде своего лица Калла носит гораздо дольше, чем он. Антон Макуса пока даже не подозревает, на что он способен. Он не умеет играть в эту игру так, как она.

Вытащив из кармана сотовый телефон, Калла прижимает его к уху. Телефон был позаимствован вместе с ножом из дворца – точнее, из центра наблюдения. Работает он только в городах-близнецах, за их пределами сигнал не проходит.

Пока слышатся гудки, в нос вдруг ударяет резкая вонь. Она исходит со стороны лавки со ставнями, задвинутыми не до конца, и Калла ускоряет шаг. Вполне возможно, внутри гниет труп, и при этой мысли ее на миг удивляет собственная черствость. Именно обнаруженные трупы побудили ее поспешить во дворец – трупы в Жиньцуне, а не здесь, в Сань-Эре. Там они предвещали беду, были признаком надвигающихся ужасов, а здесь это такое же обычное явление, как еще один сырой и серый день, сменяющийся душной ночью, когда, случайно заглянув в разбитые окна первых этажей, непременно увидишь наркоманов, развалившихся на кишащих насекомыми тюфяках.

– Закусочная «Магнолия».

Бодрый голос слышится сквозь помехи в телефоне как раз в тот момент, когда Калла сворачивает в какое-то здание и попадает в зону неустойчивого сигнала. Отовсюду доносится низкий гул: голоса с верхних этажей, зудение лампочки над головой, вибрация, передающаяся по стенам от включенного кондиционера. Она умеет быстро бегать, но, чтобы добраться до Дворца Единства пешком, понадобится довольно много времени. Или меньше, если выбрать путь по крышам и двигаться напрямик сквозь районы плотной застройки.

– Эй, – говорит в трубку Калла. В конце коридора, возле лестницы, нарисована аэрозольной краской синяя стрелка. – Это ты, Чами?

– Если только в меня не вселились незаметно для окружающих, тогда да.

Калла чуть не оступается на первой же ступеньке и, чтобы устоять на ногах, вцепляется в перила так, что белеют костяшки. Чами шутит, конечно же, шутит. С таким сарказмом дети парируют наставления матерей, порой настолько дерзко, что остается лишь принять его как шутку. И все же Калла передергивается, восстанавливает равновесие и продолжает подниматься, шагая через три ступеньки за раз.

– А Илас там?

– А если нет? Минутку… любимая! Детка моя дражайшая!

Калла фыркает. И невольно прижимает к себе телефон. Она все еще поднимается вверх по лестнице, позади остаются семь маршей, восемь, девять, десять…

– Приветствую, ваше королевское высочество.

Под слова Илас, прорывающиеся сквозь помехи, Калла толкает дверь на крышу.

– Твой брат, – вместо приветствия говорит Калла. – Он сейчас на дежурстве в дворцовом центре наблюдения?

За тот вечер, который она провела в роли королевского советника, прежде чем ее отослали в Жиньцунь вместе с делегацией, Калла сделала все возможное, чтобы обзавестись лишней парой глаз во Дворце Единства. Илас и Чами в один голос заявили, что лучше выбросятся в окно, чем вновь станут служить короне. Зато Матиюй Нюва… после ухода из Сообществ Полумесяца ему требовалась новая работа. Хватило несложного маневра, чтобы пристроить его на это место, тем более что Антон как раз отвлекся. Калла представила указ, согласно которому те, кто работал во дворце, имели право приходить и уходить, а не жить в нем постоянно, в итоге простые гражданские из центра наблюдения или кухни получили возможность работать посменно, согласно четкому графику, – впервые с тех пор, как в другом дворце были убиты родители Каллы и Каса усилил меры безопасности у себя.

Высокочтимый новоиспеченный король подписал указ сразу, лишь бы она убралась от дворца подальше.

– Принцесса Калла, это ведь вы его наняли. Кому это знать, как не вам?

– Вообще-то, его график работы с собой в провинцию я не брала.

– Хорошо, хорошо. Так, посмотрим…

Голос в трубке сменяется быстрым пощелкиванием: вероятно, Илас просматривает свой пейджер. Немного погодя, застигнув Каллу прямо во время прыжка с одной крыши на другую, Илас докладывает:

– Да, он пробудет на смене еще час. А в чем?..

– Передай ему, чтобы впустил меня. Я буду ждать у южного входа. И наверняка попаду на одну из камер. Спасибо, пока!

Калла отключается. Это невежливо, но Илас не обидится. Трудно прижимать телефон к уху и в то же время прислушиваться к гулу Сань-Эра под ногами. Если поднимется шум, горожане начнут выбегать из домов и вскоре заполонят главную транспортную артерию города. Все захотят посмотреть на возвращающуюся делегацию, пока она проезжает через Сань-Эр к дворцу, и Калле надо держать ухо востро, чтобы вернуться туда первой и кое-что проверить.

– Вот дерьмо!..

В прыжке на очередную крышу ее ботинок скользит. Наверное, недавно прошел дождь, неровности заполнились водой. Калла с трудом восстанавливает равновесие и избегает падения с высоты здания, но при этом с силой ударяется коленом о бетон и обломки выброшенной электроники.

Острая боль пронзает ногу. Калла скрипит зубами, потом заставляет себя встать и продолжить путь. Подумаешь, поскользнулась. Ничего с ней не случится. Некоторое время она пробыла в отъезде, но города-близнецы не придают ее отсутствию особого значения. Сань-Эр ждет, как всегда терпеливый, и ловит момент ее возвращения, как лучше всего сидящая рубашка, скорее податливая, нежели сопротивляющаяся.

Южный вход Дворца Единства выпирает вперед с одной стороны колизея. Завидев его вдалеке, Калла спускается с крыши обратно на тротуар. В это время на крышах как раз начинается нелегальная торговля наркотиками, сделки проворачивают возле самого колизея в расчете на покупателей, желающих расслабиться после позднего похода за покупками. Эти же крыши кишат «полумесяцами», а Калле совсем не нужно, чтобы ее узнали: на это у нее нет времени.

В узкие просветы между лавками она мельком видит колизей, блестящий серый камень и золотистые фонари. Сначала она сворачивает не туда, но прежде, чем успевает исправить оплошность, слышит в соседнем переулке беспечную болтовню дворцовых стражников. Коротко и сдавленно чертыхнувшись, она, не теряя времени, бросается к какому-то окну и несколько раз стучит в стекло.

Потом замирает и прислушивается. Ответа нет. Стражники уже приближаются, и Калла рывком распахивает окно и прыгает в чужое жилище, легко ступая по замусоренному полу. Вдоль стен комнаты как попало стоят дерюжные мешки вместе с пустыми банками из-под мясных консервов. Кто бы ни жил здесь, он явно еще не распаковал вещи после недавнего переезда, и это кажется странным Калле. В Сань-Эре люди редко меняют жилье, обстоятельства этому обычно не способствуют, разве что кто-нибудь из провинций выигрывает в миграционную лотерею и получает разрешение на въезд в столицу.

Калла выходит из комнаты, пробегает по коридору и через дверь попадает на соседнюю улицу. Впереди виден южный вход во дворец, надо лишь свернуть за темный угол и обогнуть обломок обветшалого навеса, свалившегося с ресторана на третьем этаже. Продвинувшись вперед настолько, чтобы попасть на камеры у дворца, Калла проверяет телефон, не вызывая подозрений у стражи возле входа.

Пока она притворяется, будто жмет кнопки, сообщение приходит на самом деле.

«С какого номера ты звонила? Мой пейджер сработал, ты видишь это?»

От вздоха облегчения, который Калла маскирует под смешок, ее челка взлетает и снова опускается на лоб.

«Я на сотовом. Да, это вижу».

Илас отвечает сразу же:

«О, супер. Матиюй говорит, вернись обратно и у колизея поверни направо. Иди, пока не увидишь провода».

Провода?

Несмотря на замешательство, Калла быстро следует указаниям. Она простояла неподалеку от входа слишком долго, и стража обратила на нее внимание. Ничего особо страшного не случилось бы, войди она во дворец сразу же, но она не желает, чтобы о ее прибытии объявили во всеуслышание. Не хочет, чтобы эта новость достигла ушей короля – по крайней мере, пока она не зайдет кое-куда. А если Антон кипит гневом, он может бросить ее в тюрьму в тот же момент, как она вернется.

– Сюда, Калла!

Она останавливается. Один из переулков она миновала слишком поспешно и теперь настороженно делает пару шагов в обратном направлении, вглядываясь в проход, который она сочла тупиковым, перегороженным стеной колизея. К ее удивлению, в конце этого прохода ей машет Матиюй, стоя рядом с огромным сплетением электрических проводов. Вот оно что.

– Не знала, что есть еще один вход, – замечает Калла, подходя к нему. Слева видны две двери, ведущих в рестораны на верхних этажах, рядом расставлены переполненные мусорные баки с вываливающимися отбросами. Лишь присмотревшись, Калла замечает еще одну дверь, скрытую за проводами, выходящими из-под земли и убегающими на крышу колизея.

– Он аварийный, – жизнерадостно сообщает Матиюй и отворачивается, чтобы открыть дверь. Та не поддается, он вздыхает, роется в проводах, разгребает их и открывает кодовую панель. Калла смотрит, как он вводит какие-то цифры – должно быть, свой личный номер. Герметичная дверь приоткрывается, выпуская затхлый воздух. Матиюй тащит дверь за угол и жестом предлагает Калле первой войти в широкую щель.

– Ты меня впечатлил. Провел здесь меньше двух недель, а уже обнаружил вход, которым давно не пользовались.

Матиюй вытирает рукавом под носом, из которого течет – то ли от ночной прохлады, то ли от побега из дворца навстречу ей. Они с Илас поразительно похожи, вплоть до особенностей поведения, когда они хотят выглядеть вежливыми.

– Не думай, что я не понимаю, зачем ты устроила меня на эту работу. Уже на третий день я зарегистрировал свой личный номер для доступа ко всем аварийным входам, какие здесь есть.

– Молодец. Отведешь меня теперь в центр наблюдения?

– Хорошо бы мне досталась за это приличная премия в конце года.

Калла закатывает глаза и идет по коридору. Наугад поворачивает направо, но Матиюй вовремя хватает ее за плечи и направляет в другую сторону. Она подчиняется. Даже во время дипломатических визитов сюда вместе с королем и королевой Эра она никогда не проводила во Дворце Единства – тогдашнем Дворце Земли – больше нескольких дней подряд. Небо затмевало Землю: чета Толэйми гораздо чаще оказывалась в роли хозяев, принимающих гостей. В соответствии с названием Дворец Земли считался более устойчивым и приземленным, довольствующимся своей долей Талиня южнее реки Цзиньцзы. Между тем по воле Дворца Неба амбиции королевства распространялись все дальше и дальше на север, охватывая двадцать восемь провинций, пока не был завоеван и Жиньцунь, и каждый клочок неизведанных земель вплоть до приграничья.

– Сюда, – говорит Матиюй, указывая на лестницу. Но едва они начинают подниматься, сверху доносятся голоса, свидетельствуя о том, что кто-то спускается прямо им навстречу. Матиюй морщится, жестом увлекая Каллу с лестницы в соседний коридор.

Несмотря на то что это другой дворец, а не тот, где выросла Калла, она с легкостью может обмануть себя, заставить думать, будто знает дорогу. Когда Сань и Эр объединились, когда король Каса захватил последний, а количество членов его Совета увеличилось с двенадцати до двадцати восьми, все иллюзии различия между двумя дворцами рассеялись. Где-то поблизости холодно блистает тронный зал, полукруглый вход в который украшен вычурной резьбой, изречениями и символами бессмертия правителей Талиня.

– Коридоры для прислуги, – объясняет Матиюй, когда после спуска на три ступеньки пушистый красный ковер вдруг сменяется тонким и серым. – Надеюсь, ты не против.

– Как ты посмел! Сию минуту подай мне паланкин.

Матиюй фыркает. Калла не виделась с младшим братом Илас со времен жизни во Дворце Неба – с тех времен, когда Илас состояла в ее свите, а Матиюй навещал ее по выходным, чтобы красть из дворца еду, – но общаться с ним ей так же легко, как с его сестрой. Может, по-настоящему они ее и не знают, но зато и не стремятся втереться в доверие к принцессе. О большем она не просит.

После трех лестничных маршей вверх, двух вниз и пяти крутых поворотов коридора они наконец приближаются к центру наблюдения, причем Матиюй пыхтит и отдувается. Калла следует за ним по пятам как ни в чем не бывало, пока Матиюй проходит на свое рабочее место. Двое служащих по обе стороны от него, бросив любопытный взгляд, снова утыкаются в свои мониторы, делая вид, будто не заметили, что через плечо Матиюю заглядывает сама Калла Толэйми.

– Покажи дворцовую темницу, – говорит Калла.

– Которую?

Которую?.. Калла мысленно возвращается в камеру, где ее содержали после банкета в честь победительницы игр. Крошащиеся стены, местами размытые водой, местами в электрических подпалинах. Тонкое, изношенное одеяло на скрипучей койке. В этой камере Калла провела всего одну ночь, уверенная, что Антон мертв и что сама она совершила ради этого королевства все необходимое и теперь может выдохнуть.

Теперь она почти жалеет, что ошибалась.

– А сколько их всего?

– Две. – Матиюй щелкает по курсору на экране. Слева появляется картинка с камеры наблюдения, показывающей знакомый Калле тюремный коридор. Видео с городских улиц до такой четкости далеко. Записи, сделанные во время королевских игр, иногда оказывались настолько размытыми, что трудно было даже разглядеть, что игроку отсекли конечность. В некоторых переулках освещение придавало схваткам вид мечущихся по экрану теней. А качество видео во дворце чуть ли не превосходит зрение самой Каллы.

Матиюй снова щелкает. Еще одно окно появляется на экране справа: там только одна камера и одна заключенная в ней – она сидит, запрокинув голову и упираясь затылком в стену.

– Стоп. Сделай крупнее, – говорит Калла.

Матиюй делает как велено. Он приближает изображение до тех пор, пока в окне не остается только одна заключенная.

Значит, Лэйда Милю до сих пор под замком. Это не обман, и нет никакой вероятности, что в действительности дело обстоит иначе. Тем не менее в том, что случилось в Жиньцуне, просматриваются отголоски событий, развернувшихся в Сань-Эре во время игр. Калла потому и бросилась обратно так быстро, как только могла, уверенная, что пленница сбежала. Отчасти она надеялась увидеть пустую камеру, потому что это означало бы, что ей известно, кого ловить, что Лэйда – наиболее вероятный противник.

Но Лэйда Милю все это время оставалась в дворцовой темнице, значит, источником бед стал кто-то другой.

– Сообщества Полумесяца, – говорит Калла вслух.

– Что? – отзывается Матиюй.

– Надо проверить Соо…

– Его королевское величество!

Все крыло дворца вдруг оглашает барабанный бой, низкий и раскатистый. Хотя Калла едва сдержалась, чтобы не выругаться, она не была удивлена. Распространение известия о том, что она проскользнула в город раньше остальной делегации, было всего лишь вопросом времени. О своем прибытии во дворец королю она не доложила. Скверный из нее вышел советник.

Антон входит в комнату без обычного сопровождения королевской стражи, и Калла с трудом удерживает руки опущенными. Темные корни его светлых волос, вьющихся вокруг короны, заметно отросли. Он не красит их так же регулярно, как Август. Перемена в нем шокирует, кажется, будто эти двое начали сливаться воедино. Калле хочется сцарапать с него лицо Августа. А еще – погладить его по щеке, умоляя понять ее поступок на арене. Но она не двигается с места, потому что ее желания несущественны. Антон Макуса зол на нее.

– Ваше величество, – произносит Калла.

– Ваше высочество, – отзывается он. – Какая неожиданность.

– Не может быть, чтобы вы верили, будто я отправляюсь в изгнание надолго.

В центре наблюдения воцаряется не просто тишина, а растущее напряжение, явно отличающееся от обычного. Краем глаза Калла видит, как Матиюй морщится, и пробует выправить ситуацию, сверкнув улыбкой. Техника сбоку от нее перемигивается зелеными и красными огоньками. Стены словно смыкаются, рвутся из плена переливчатых голубых обоев, разрастаются, чтобы тоже послушать.

«Тебе надо было отказаться от участия в играх. Надо было сбежать. Сбежать со мной».

– Видимо, шуток, принятых между родственниками, здесь никто не понимает. – Калла переплетает пальцы рук, заложенных за спину. Вцепляется в край куртки, скрывая дрожь, пока она не стала слишком заметной. – Я так успешно проводила инспекцию провинций, что вернулась, опередив всю делегацию. Неужели вы не рады, ваше величество?

Антон буквально падает на стул рядом с кабинками служащих, словно он уже выбился из сил. Их взгляды встречаются, его глаза непроглядно черны. Калла делает шаг к нему, он прищуривается, и в глазах, все еще черных, как ночь, появляется пурпурный оттенок. Всем, кто достаточно близко знает Августа Шэньчжи, известно, что его глаза отливают глубокой синевой. Но список этих приближенных крайне мал, и, поскольку Галипэя Вэйсаньна рядом не видно, вероятно, Антону ловко удается держать всех этих людей на расстоянии.

– Согласно протоколу, все, кто входит в делегацию, должны путешествовать вместе.

– Пфф! – Калла дергает одним плечом. – Когда это я следовала протоколам?

На миг он мрачнеет, пурпур исчезает из глаз, словно смытый внезапным ночным паводком. Разумеется, эта поездка в Жиньцунь была скрытой угрозой. Антон Макуса – единственный, кому известно, кто она такая на самом деле, а она – единственная, кто знает про его нынешний обман, так что должна держать рот на замке, если ждет от него того же самого. Ее недавний любовник смотрит на нее с раздражением противника в бою: она предпочла себя ему, предпочла им обоим, пожертвовала им на арене ради собственной великой цели. Поменяйся они местами, она вцепилась бы в горло Антона в тот же миг, как увидела его после битвы.

Впрочем, если бы ситуация изменилась, они вообще не очутились бы на этой арене, но Антон не послушался ее и не стал снимать браслет. Он тоже выбрал соблазн победы. Виновата не одна Калла, и, если уж начистоту, ее все сильнее раздражает его направленная на нее ярость, если вспомнить, какую роль сыграл в случившемся он сам.

– Я ждал, что вы первым делом отчитаетесь передо мной, принцесса Калла. Как и полагается.

По крайней мере, Антон жив. В пылу отмщения она его не потеряла. Короля Каса она убила, а Антон Макуса по-прежнему топчет землю. Уже что-то. Хотя это «что-то» похоже на бомбу, способную взорваться перед ее лицом в любой момент.

– Я уже здесь.

– После того как мне пришлось разыскивать вас самому. И ради этого покинуть важное совещание насчет стены.

Приходится признать, что он удачно подражает Августу. Все его движения небрежны и грациозны, конечности расслаблены, хотя он явно настороже. Но она знает, на что обращать внимание, и его мелкие промахи безмолвно бросаются в глаза, возвещая истину. Чуть более быстрый наклон головы. Слегка затянутый взмах руки. Август ни за что не сложил бы руки, опираясь на мебель так, как Антон. Это слишком развязно. Август поставил бы ступни на пол ровно, а не опирался на носки. Так себя ведут те, кто привык вскакивать и убегать. Тело Августа не то чтобы не впору Антону – оно не то, как зеркало, отражение в котором меняется с задержкой в полсекунды.

– Мы можем поговорить прямо сейчас? – спрашивает Калла. – Наедине.

– Нет.

Кто-то в углу ахает. Тихонько, ничем не привлекая дальнейшего внимания. И этот звук просто выдает то, о чем думают все присутствующие здесь. Свергая короля Каса, Калла Толэйми и Август Шэньчжи явно были союзниками. Дворцовая прислуга шепотом называла ее «Убийцей короля», и, если бы не Август, Совет немедленно казнил бы Каллу за все ее преступления.

– Матиюй, очисти комнату, – велит Калла.

– Что? – выпаливает Матиюй и переводит взгляд с Каллы на нового короля. – Это разрешается?

– Вы рискуете переступить черту, ваше высочество, – беспечно бросает Антон.

– Конфиденциальный дворцовый вопрос, – не моргнув глазом объясняет Калла.

Нет ничего из ряда вон выходящего в том, чтобы просить разрешения отчитаться при первом же удобном случае, тем более если речь о Калле Толэйми, известной всему дворцу своей непредсказуемостью. Будь у Антона Макуса хоть какое-нибудь чувство самосохранения, он согласился бы не споря. Как ему следовало поступить еще в тот раз, на арене. Но вместо этого он ведет собственную дурацкую игру, и Калле хочется схватить его за плечи и встряхнуть, вынуждая подчиниться.

Помещение начинает пустеть. Служащие встают настолько нехотя, чтобы с чистой совестью отрицать и возмущаться, если потом король распорядится бросить за решетку тех, кто покинул рабочее место; от своих кабинок они не отворачиваются вплоть до последней секунды. Матиюй выходит последним, шаркая ногами и состроив неловкую гримасу Калле, потом задвигает дверь. Та захлопывается со щелчком.

– Тебе надо выйти.

Антон устремляет на нее кинжально-острый взгляд. Надменно фыркает, но никакого притворного пренебрежения не хватит, чтобы скрыть его бешенство.

– Зачем? – спрашивает он. – Чтобы ты безнаказанно убила меня во второй раз?

Они не оставались наедине так, как сейчас, с самой арены. С тех пор, как Калла ударила его клинком в спину и пронзила сердце. Если она не меняла гардероб с тех пор, как принимала участие в играх, то он одет в отутюженный синий китель, брюки по фигуре и выглядит так, словно провел королевский батальон через весь Талинь и после долгого дня расположился отдохнуть на троне. Так не ведут себя те, кто способен поднять лишь временную бурю. Он в теле Августа надолго.

– Антон, прошу тебя… – Калла понижает голос до шепота. – Там, на арене… ты же знаешь, я не хотела…

– Хотела ты или нет, это ничего не меняет, так? – перебивает Антон, поднимаясь со стула.

– Это меняет все. – Калла изо всех сил старается, чтобы в голосе не проскользнула злость. – Я не… я все еще…

На самом деле она не знает, что пытается сказать. И подходящее ли теперь время для выяснений, почему она поступила так, как поступила. Для нее не существует способов сказать: «Прости, что я убила тебя» так, чтобы не подразумевалось «но, если вдуматься, ты сам меня вынудил».

– Антон, – умоляет Калла, делая шаг вперед. Может, ей почудилось, но она могла бы поклясться, что видела, как он вздрогнул, хоть их и разделяет несколько шагов. – Ты создаешь проблемы там, где это ни к чему. Разве дворец не сохранил твое родное тело? Ты можешь забрать его, перепрыгнуть и…

– Я не уйду.

Остаток фразы застревает у нее в горле, распространяя кислый вкус. Она не понимает, какова цель его пребывания здесь. Власть? Деньги? Если бы он хотел сохранить за собой только титул, ему следовало избавиться от Каллы в тот же миг, как она возложила корону ему на голову. И ни в коем случае не стоило открывать ей правду. Отправить ее на плаху прежде, чем кто-нибудь успел возразить против его решения, набрать несколько очков одобрения у членов Совета, которые отчитывались перед Каса, а теперь отчитываются перед ним. И тогда он мог бы играть роль Августа вечно.

– Не надо снова вынуждать меня, – напряженно выговаривает Калла. – Уходи, Антон. Пусть королевство снова станет таким, каким и должно быть.

– И каким же оно должно быть? Видимо, терпеть еще столетие правления никчемного короля.

– У Августа большие планы.

– Август хочет власти прежде всего для себя, – возражает Антон. – И если ты считаешь иначе, ты дура.

Калле приходится отвернуться, посмотреть куда-нибудь еще, и ее взгляд упирается в мониторы, показывающие то, что происходит за пределами дворца. Базарная площадь почти опустела, если не считать бродяг, сбившихся в кучки там и сям.

– Может, я и дура.

Это правда. Это ее пульсирующее сердце, с кровью вырванное из груди и очищенное от нитей обмана, которые она вплела в него сама.

– Как только Август взошел на трон, моя задача была выполнена. И это означало, что все старания были не напрасны, какую бы высокую цену ни пришлось заплатить.

Тебя, шепчет комната. Заполняя пробелы там, где их оставила Калла, нетерпеливо шепчет с мониторов, тихо гудящих вокруг. Если возведение Августа на престол ничего не значило, то ничего не значила и потеря тебя.

– К сожалению… – теперь ближе подступает Антон.

Металлические пуговицы у него на кителе ловят каждое разноцветное мерцание экранов, и Калла, обернувшись, замечает, что сосредоточилась на этой детали, лишь бы удержать эмоции под контролем. Она размышляет, неужели Август подобрал эти пуговицы под цвет глаз Галипэя, решил, что они будут настолько серебристыми, чтобы всегда казаться прохладными на ощупь, и блестящими, чтобы отражать все, что находится поблизости.

– Я никуда не собираюсь. У меня есть незаконченное дело.

Калла остается неподвижной. Не может быть, чтобы он имел в виду их битву на арене. Закончить это дело проще простого: схватить любой подвернувшийся под руку тяжелый предмет и быстрым движением оглушить ее. Он вполне может сделать это, пока комната пуста, и никто не накажет его за опрометчивость.

Она даже может допустить, чтобы это произошло.

Антон тянется к пряди ее волос. Этот жест выглядит ласковым вначале, пока он навивает прядь на палец. Потом он с силой дергает за нее, и Калле приходится податься вперед, чтобы он не вырвал ей волосы. Вскинув руку, она хватает его за запястье. И не смеет посмотреть прямо ему в глаза. Только сжимает его руку, не усиливая и не ослабляя захвата, и дыхание застревает у нее в горле. Абсурдом кажутся даже воспоминания о том, насколько иными были обстоятельства, когда они в последний раз стояли так близко. Может, и Антон думает о том же: о ее прикосновениях, ночной темноте, бушующей снаружи грозе, белых вспышках, видных в щели жалюзи. О беспорядке на полу. Спутанных простынях.

– Что это? – напряженным шепотом спрашивает Калла. – Твое незаконченное дело.

Мысленно перебрав варианты ответа, она находит лишь несколько возможных. Помимо нее самой, если что-то и способно удержать на одном месте опасного человека, привыкшего спасаться бегством и прятаться, то оно точно связано с Августом и с тем, о чем Антон узнал, вселившись в его тело.

Антон отпускает ее. Как это ни ужасно, Калле недостает его прикосновений, даже причиняющих боль. Она хочет еще, жаждет продлить момент контакта, убедиться, что Антон настоящий и, несмотря на то что она разорвала его в клочья, он сумел вновь слепить себя так, как не смог бы никто.

Дверь в центр наблюдения содрогается, пресекая все, что Антон мог бы сказать в ответ. У Каллы остается всего секунда, чтобы взять себя в руки и придать лицу бесстрастное выражение, прежде чем в комнату входит Галипэй Вэйсаньна и рывком закрывает за собой дверь.

– Август, я прождал тебя возле твоих покоев весь вечер, – резко выпаливает он. – Твое присутствие необходимо в королевском лазарете.

Антон не глядит на своего телохранителя, зато Калла внимательно изучает его. Измятый воротник загнулся. Взгляд серебристых глаз кажется диким, каким не должен быть у послушной тени Августа Шэньчжи, посвятившей ему всю жизнь.

– Не сейчас, – отзывается Антон.

– Что случилось в лазарете? – спрашивает Калла.

Антон, метнув в нее негодующий взгляд, начинает:

– Какое из слов «не сейчас» тебе не?..

– Отта Авиа, – перебивает Галипэй.

В тот же миг Антон потрясенно вскидывает голову и круто оборачивается.

– Что ты сказал?!

– Я сказал, что это из-за Отты, – повторяет Галипэй. – Она здесь.

Глава 6

Во Дворце Единства часы бьют полночь. На одном этаже за другим электрические лампы вспыхивают, уловив движение по спящим коридорам, разгоняют мутно-лиловый туман для Антона, который широким шагом движется по северному крылу и слышит, как стук сердца отдается у него в ушах.

«Это из-за Отты. Она здесь».

Едва получив доступ к королевской сокровищнице, Антон позаботился о том, чтобы счета за лечение Отты были оплачены, а также чтобы в больнице никому в голову не пришло выставить ее вон, освободив койку, даже в том случае, если они не сумеют с ним связаться. Сам он ее не навещал: был немного занят, но ему и в голову не приходило, что она очнется. Болезнь яису неизлечима. Мнение врачей на этот счет неизменно. Ее состояние не улучшалось, но и не менялось к худшему. Пожизненная кома не была утешением, но ее хватало, чтобы у Антона изо дня в день было за что цепляться. По крайней мере, Отта у него еще есть. По крайней мере, она еще не совсем покинула его.

– Август, минутку.

Галипэй окликает его. Только что в помещении центра наблюдения Антон быстро опомнился и рванулся в коридор, чтобы поспешить в лазарет и все увидеть своими глазами. Калла или выбрала другой путь, или решила заняться своими делами, потому что по пятам Антона следует только дворцовая стража. И Галипэй. Галипэй, которому постоянно требуется поговорить с ним, несмотря на все старания Антона отсидеться у себя в покоях и целыми вечерами никого не принимать. Вообще-то, Галипэю следовало передать сообщение через караульного стражника, вместо того чтобы отстаивать собственную значимость, болтаться в коридорах ради личной беседы и задерживать его, потому что Антону приходилось покидать свои покои другим путем, лишь бы избежать встречи. Вспомнить только, как быстро вести о прибытии Каллы во дворец достигли его ушей, едва дежурные стражники начали вполголоса обмениваться сплетнями.

– С этим наверняка можно подождать, – отзывается Антон.

Когда Галипэй наконец догоняет его, во всей его фигуре чувствуется напряжение, плечи сутулятся. Антон понимает причины его беспокойства, видит, что он в явном замешательстве. Однако Галипэй Вэйсаньна до сих пор не заподозрил, что в его подопечного вселились. Антону нужно, чтобы так было и дальше.

– Нельзя. – Галипэй понижает голос так, что его слышит только Антон. – Прошу прощения, Август. Хотя Каса уже нет. Даже если она кому-нибудь расскажет…

Антону следовало быть осторожнее и скрыть реакцию. К сожалению, он не успевает одернуть себя, бросает на Галипэя растерянный взгляд, и тот осекается на полуслове. По единственному движению Галипэй непременно понял: что-то не так. Еще не успев заметить оттенок глаз Антона, не уловив никаких странностей его поведения в теле Августа, Галипэй обратил внимание на всего одну неувязку и сразу умолк.

– Это ты доставил ее сюда? – спрашивает Антон, пытаясь загладить ошибку. «Ты был как-то связан с этим делом? – хочется спросить ему. – А Август?»

– Не я, – коротко отвечает Галипэй.

Антон одергивает свободные рукава. Вся эта ткань, собираясь в складки на локтях, сковывает движения. Его практически душат эти шелка и золото, эти многослойные одеяния.

Два стражника распахивают двери лазарета. За ними больничная палата вдвое просторнее любой дворцовой спальни, и Антон даже не сразу понимает, куда смотреть. Он входит. Лампы теплого оттенка на стенах освещают комнату, распространяя свет небольшими кругами, словно свечи. В углу кучей навалены почерневшие полотенца. Кровь. Антон чувствует ее даже сквозь хлорку, которой несет от мраморного пола.

Под простыней она почти незаметна. На самой дальней кровати у окна с задернутыми красными шторами виднеется силуэт Отты Авиа, только черные волосы выделяются на белой ткани. Знакомое зрелище: неподвижная Отта, опутанная проводами и трубками, связанная ими с остатком жизни, которая в ней еще теплится.

Только здесь на ней нет никаких проводов и трубок.

Здесь, когда он подходит ближе и останавливается у ее кровати, она вдруг открывает глаза.

– Отта… – говорит он, приходя в восторг. И сам не замечает, как падает на колени, отмечая лишь слабый отголосок боли.

Отта нерешительно садится. Их взгляды встречаются, и в неярком свете он замечает, что радужки у нее не как прежде, а желтые. Ему вспоминается Калла, находящаяся где-то во дворце. Отта моргает, и ее глаза снова становятся черными, какими были всегда. Возможно, мелькает у Антона туманная мысль, это вселенец. Гораздо проще поверить, что кто-то совершил преступление и доставил во дворец фальшивку. Что кто-то манипулировал энергией ци, чтобы вторгнуться в тело умирающей Отты. Это намного правдоподобнее, чем внезапное пробуждение и выздоровление Отты Авиа.

Потом Отта прерывисто вздыхает, ее глаза мгновенно наполняются слезами, и Антону уже не нужен яркий свет, чтобы рассеять все его сомнения. Даже спустя семь лет, только что очнувшись после комы, она по-прежнему способна мгновенно вызывать у себя слезы по желанию. Перед глазами у него все искажается и мутится, он пытается примирить то, что видит сейчас, с воспоминаниями, которые вызывает в памяти снова и снова: о тех временах, когда они влипали в неприятности, застигнутые в чужих дворцовых покоях, когда их заставали там, где им не полагалось быть, и благодаря Отте, а точнее, ее рыданиям и истерикам эти проступки всегда сходили им с рук.

– Ну-ну, с тобой все хорошо, – уговаривает он. – Ты в безопасности, Отта.

Он подносит ладонь к ее щеке. И опасается, что стоит ему чуть надавить, как она исчезнет, словно рисунок на песке, но Отта плотная на ощупь. Ее всхлипы утихают, от вспышки замешательства морщинка между бровями становится глубже.

– Я слышал, что ты пришла в себя в морге, – говорит Галипэй из-за плеча Антона. – Наверное, перепугалась.

Отта всхлипывает.

– Было так ужасно, – шепчет она. – Я видела одну только темноту. И чувствовала огонь.

– Огонь? – повторяет Антон. – Это ты о чем?

– Не знаю. – Она дергается, потом отталкивает руку Антона. – Не проси объяснить, я не знаю!

В лазарете холодно. Антон не понимает, почему заметил это лишь сейчас. Холод покалывает кожу, распространяясь вверх и вниз по рукам. Антон бросает взгляд через плечо, безмолвно приказывая Галипэю больше ничего не говорить. И не думая раскаиваться, Галипэй складывает руки на груди.

– Нам придется заняться расследованием, – все равно говорит он. – Выход из комы, вызванной яису, – это же самое настоящее медицинское чудо. Северо-восточная больница захочет провести обследование и выяснить, в чем дело.

– Что? – Глаза Отты снова наполняются слезами. – Вы снова отправите меня туда?

– Никуда мы тебя не отправим, – уверяет Антон. Почти инстинктивно он пытается взять ее за руку, и она напрягается, отдергивает ее. На миг он теряется. Потом Галипэй говорит: «Август, у нас на подходе компания», и Антон вспоминает: он же Август Шэньчжи, недавно коронованный монарх Талиня. И перед ним не его первая любовь. А его сводная сестра, и ему следует вести себя соответственно.

Краем глаза он улавливает какое-то движение. Безмолвно, как призрак, в лазарет входит Калла Толэйми и несет в руках сумку.

Какого хрена.

– Да уж, вот это неожиданность, – сухо замечает она и взмахивает рукой.

Сумка падает на постель Отты рядом с ним. Приближение Каллы он не услышал – в отличие от Галипэя. Опять он утратил бдительность. Неудивительно, что в тот раз на арене он проиграл.

– Там одежда для тебя, – поясняет Калла. – Наверняка она понравится тебе больше этой жуткой больничной рубашки.

Отта медленно тянется к сумке. Переворачивает ее вверх дном, и оттуда вываливаются два больших вороха зеленого шелка. Лиф с пышными рукавами и еще несколько полотнищ ткани, составляющих юбки.

– Очень любезно с твоей стороны. – Отту выдает не тон, а нахмуренные брови. Слезинки, повисшие каплями росы у нее на нижних ресницах, переливаются, отражая поднесенный Оттой к лицу шелк. Антон узнает это платье. Оно и впрямь принадлежит Отте, его хранили у нее в покоях все эти годы.

– Право, не стоило утруждаться, ваше высочество, – говорит Антон. Не столько для себя, сколько для Отты. Калла явилась в лазарет через несколько минут после него. Если за это время она успела отправить кого-то из слуг в бывшие покои Отты и заполучить платье, значит, в этих раззолоченных залах Калла Толэйми – важнейшая персона, ради которой бросают любые дела. Интересно, слышала ли она, что о ней болтают. И подослала ли сюда своих шпионов, пока сама уезжала в Жиньцунь, чтобы ей докладывали, о чем перешептываются во дворце любопытные, желающие знать, куда девалась «Убийца короля». Больше Каса уже не сможет покарать их за это. Дворец Единства вправе громко заявить о своей любви к той, что уничтожила прежнего короля, даже если Совет жаждет от нее избавиться.

Отта смотрит на Каллу в упор.

– Я тебя знаю.

– Надеюсь на это, – отзывается Калла. – Мы встречались несколько раз. – Она подходит и присаживается на корточки возле Отты, слева от Антона. Что-то в этой сцене кажется ему надругательством над самой природой. Его чуть не выворачивает, почти так же, как вывернуло после перескока с арены. Такой, как Калла, вообще не место рядом с девушкой вроде Отты. Они же съедят друг друга живьем.

– Теперь я всего лишь королевский советник, так что о поклонах не беспокойся.

– Калла, спасибо, что принесла одежду, – вмешивается Антон, прежде чем Отта решает парировать завуалированную угрозу. – Но если тебе предстоит заняться делами дворца, советую хоть немного поспать. Утром Совет будет ждать отчета о поездке в Жиньцунь.

– А я повторяю, что мне надо поговорить с тобой, поскольку случившееся в Жиньцуне вполне может быть связано с тем, что сейчас находится перед нами, – откликается Калла. – Тебе следует иметь в виду, что в тело Отты Авиа могла вторгнуться враждебная сила.

– Этого не было. – Его не удивляет, что у Каллы мгновенно появились те же подозрения, что и у него: вселенец, которому до сих пор сходила с рук кража чужой личности, естественно, склонен подозревать в том же преступлении всех и каждого. Лишь после быстрой контратаки до него доходит смысл остальных слов Каллы, и он возвращается к ним. – «Случившееся в Жиньцуне»? Что ты имеешь в виду?

Калла поднимается, шурша кожаной одеждой.

– Мы обнаружили мертвым целый легион. Присланных из дворца солдат в их казармах. Ни оружия, ни ран. Как будто у них из тела просто выдернули ци.

Известие открывается с неудачной стороны, словно оказывается, что у свалившейся к их ногам птицы лапы растут из головы. Визит делегации, в которую входила Калла, предполагался как чистейшая формальность. Сама мысль о нападении на Жиньцунь, пока она находилась там, настолько нелепа, что Антон лишь моргает – как и Галипэй, перестав беспокойно переминаться на месте.

– В Жиньцунь прорвались враги? – спрашивает Антон, прекрасно понимая, что этого не может быть, иначе Калла уже объявила бы, в чем дело. И тем не менее, если Сыца решит перейти через приграничные земли и вторгнуться в Талинь, первой на ее пути окажется Жиньцунь.

– Пока неясно. Жиньцунь ведет расследование.

Антон не знает точно, что это означает. По-видимому, не знает и Калла, поскольку сообщила о случившемся так туманно.

– Похоже, неприятности преследуют вас повсюду, принцесса Калла?

Ее взгляд пронзает его. Ему самому неприятно признавать, но прилив удовольствия устремляется вниз по горлу при виде ее возмущения. От того, как ему нравится вот так провоцировать ее. Да, пожалуй, следовало бы избавиться от нее навсегда, под каким-нибудь предлогом натравить на нее дворцовую стражу, но… найденное им наказание гораздо лучше. Тысяча ударов плетью за ее роковой удар ножом в сердце. Пусть тоже прочувствует эту боль.

– Знаешь, я ведь должна извиниться перед тобой, Отта, – вдруг говорит Калла.

У Антона екает в животе. Вот он, недостаток длительных наказаний: Калла обожает платить той же монетой.

– За что? – Отта дергает какую-то нитку на своем платье. Она не видит, как желтые глаза Каллы, блеснув, останавливают взгляд на Антоне, тщательно прицеливаясь, прежде чем метнуть оружие.

– А тебя разве не удивляет, как твой брат очутился на троне? До того как ты впала в кому, этим дворцом правил король Каса. Вряд ли ты считаешь, что корона на голове Августа появилась благодаря естественному ходу событий.

«Остановись, – взглядом подает знак Антон. – Сейчас же».

– А может, так и было, – отзывается Отта.

– Увы и ах. – Калла улыбается. – Наверное, очнувшись, ты просила позвать Антона Макуса.

Вот теперь Отта резко выпрямляется, ее волосы длиной до плеч соскальзывают назад. Если раньше ее поза была расслабленной и уютной в гнезде из простыней, то сейчас она внимательно ловит каждое слово Каллы.

– А при чем тут Антон? – Пауза. – И… где он?

– Прекрасный вопрос. Уверена, будь он здесь, он сам поспешил бы к тебе.

Антон слышит, как насекомые шуршат в углу. В лампах бьется электрический пульс. Инстинкты призывают его вскочить, прийти в движение, прежде чем его схватят и закуют в кандалы.

– Где он? – повторяет Отта, голос которой звучит резче.

Калла медлит с ответом. Она отводит взгляд от Антона, устремляет его вдаль с таким видом, будто уже раскаивается. Ей хочется спровоцировать его, заставить выдать себя и обвинить ее во лжи. Но он не станет. Ведь и ему хочется увидеть реакцию Отты. Любопытство клокочет у него под кожей, а вместе с кровью по венам струится потребность быть нужным.

«Ты же якобы любила меня больше всех, – думает он. – Как будешь скорбеть по мне?»

– Он мертв, – говорит Калла. – Принял участие в королевских играх, чтобы расплатиться с твоими долгами, и я убила его в финальном поединке.

Он не ожидал, что она скажет об этом напрямую. И теперь с трудом сдерживается, чтобы не фыркнуть и не потребовать ее объяснить заодно, при каких именно обстоятельствах он потерпел поражение. Когда Отта поднимает взгляд, он внутренне сжимается в ожидании либо горестного вопля, либо краткого заявления, что она все равно никогда его не любила, – одно из двух он услышит точно, – но выражение ее лица не меняется, а прищуренные глаза превращаются в две узкие щелочки, белки полностью скрываются из вида.

Прошло семь лет, мир продолжал вертеться и без Отты Авиа. Но и спустя семь лет эти черные радужки, если смотреть в них слишком долго, по-прежнему пугают Антона, будто ничто не изменилось.

– Почему ты говоришь об этом вот так? – спрашивает Отта.

Не удержавшись, Антон моргает. И смутно ощущает, что разговор Каллы и Отты продолжается в обход его самого – нелепо, ведь они же говорят о нем. Он поднимается, Калла пристально следит за ним. Ее локоть поднимается ближе к поясу, на котором раньше она носила меч.

– Что, прости?

Обращается она к Отте, но смотрит на него.

– Я про твой тон. Кем был Антон для тебя?

– С вашего позволения, – вмешивается Галипэй. Всеми забытый, он до сих пор молча стоял у стены. – Что бы ни случилось в Жиньцуне, об этом надо немедленно доложить Совету, чтобы предупредить соседние провинции. Обсуждая этот вопрос здесь, мы зря тратим время.

– Да, справедливо, – сразу соглашается Антон. – Калла, ты не подготовишь отчет?

Калла избавлена от необходимости отвечать на вопрос Отты. Она тянется к своим длинным волосам, высвобождает из-под воротника застрявшие пряди, раздраженно отбрасывает их за спину.

– Отчитаться перед Советом может и Венера Хайлижа. Я отчиталась перед королем. Мой долг исполнен.

Она круто поворачивается на месте. Стуча ботинками, выходит за дверь, направляется прочь по коридору и вскоре отдаляется настолько, что уже не слышит, что происходит в лазарете. Перехватив взгляд Антона, Галипэй многозначительно кивает в направлении двери, напоминая, что и им пора уходить.

– Август, – подает голос Галипэй, когда Антон не двигается с места, и Антон приходит в себя. Он вспоминает, где он – и кто он такой. – Уже очень поздно.

– Так и есть. – Антон поворачивается к Отте. – Попробуй поспать. Поговорить мы успеем и потом.

– Да, – тихо отзывается Отта. – Я признательна за это.

Прядь черных волос падает ей на лицо, завиваясь возле уголка губ. Могло бы показаться, что она улыбается, если бы не пламя в ее глазах. У него снова проносится мысль: «Твои глаза. Они чуть ли не такого же оттенка желтого цвета, как у Каллы». Но потом мигает свет, тени исчезают, а Отта остается Оттой.

Ему страшно, что он заполняет пустоту, оставленную Каллой. Эта мысль так пугает, что Антон с трудом подавляет желание протянуть руку и снова коснуться Отты, убедиться, что она настоящая, а не иллюзия, которую он ненароком вызвал, чтобы посчитаться с Каллой за предательство.

– Тебе ничего не нужно? – спрашивает Антон, приказывая себе стоять неподвижно. От придирчивого взгляда Галипэя у него покалывает щеку.

«Неужели тебе больше нечего сказать? – мысленно умоляет он. – Спроси обо мне. Хоть что-нибудь».

– Нет, – отвечает Отта. – Но хорошо бы завтра меня отпустили отсюда. Хочу вернуться в мои прежние комнаты.

– Мы это устроим. – Антон отступает от кровати. Но отойти далеко не успевает: Отта протягивает руку, касается ребра его ладони, и он вздрагивает.

Отта смотрит на него и моргает почти по-детски.

– Я признательна за это, – повторяет она. – Я помню, что мы не всегда ладили, Август. Но я все равно благодарна тебе за то, что ты обо мне позаботишься.

– Конечно. – Антон отводит руку. – Постарайся отдохнуть.

Шагая прочь от лазарета, он молчит. Галипэй мудро следует его примеру, отстав на три шага и сопровождая его всю дорогу до королевских покоев. В тишине гулко разносятся шаги Галипэя, каждый стук подошвы звучит как сердечный ритм. Антон старается не слушать его, однако этот ритм настолько же мощный, как и тот, что у него внутри: Август пытается пробудиться к жизни сразу же, стоит Антону расслабиться.

«Даже не пытайся», – думает Антон. Они приближаются к его покоям. Не попрощавшись с Галипэем, он скрывается внутри и захлопывает за собой дверь.

Глава 7

Калла не перестает думать об Отте Авиа.

Эти мысли не дают ей уснуть всю ночь. Она вертится и ворочается на непривычно прохладных дворцовых простынях и недовольно вздыхает каждые несколько минут, когда ее раздражение достигает предела. Отта была невыносима даже тогда, когда лежала в коме. Именно из-за нее Антон не желал отказываться от участия в играх. Из-за нее Антон с Каллой в итоге сошлись в финальном поединке на арене, а Калла была вынуждена нанести смертельный удар, из-за нее Калла и Антон очутились в нынешнем нелепом положении. И если Отта была способна на все это, лежа без сознания, Калла не желает даже думать о том, что под силу Отте Авиа теперь, когда она очнулась.

Из-за двери до нее доносятся обрывки разговоров, возбужденный шепот. К досаде Каллы, ее комнаты расположены вблизи самой оживленной части Дворца Единства, потому что дворцовых советников размещают поближе к залам заседаний, а те зачастую прилегают к гостиным, где целыми сутками сменяет друг друга знать. Сегодня они болтают до самого утра, потрясенные тем, что болезнь яису, оказывается, можно вылечить.

Нельзя, хочет выпалить Калла, запихивая в рюкзачок свою последнюю пару кожаных штанов. Никто не в состоянии в один прекрасный день просто взять и очнуться, если у него внутри все безвозвратно разрушено. Произошло нечто, выходящее за пределы их понимания.

– Мао-Мао! – зовет Калла. – Мао-Мао, иди сюда, дружище.

Ее кот трусцой выбегает из ванной. Перед отъездом в Жиньцунь она заехала к себе на прежнюю квартиру, звала и щелкала языком до тех пор, пока Мао-Мао не вылез из дыры в стене, где обычно прятался. Почти все в квартире было разбито и сломано, от посуды остались одни осколки, матрас разорвали пополам и выпотрошили, раскидав набивку по всей спальне. Забирать оттуда было нечего – кроме кота и единственного растения в горшке.

Они и составили все имущество Каллы. Совет принял ее отнюдь не с распростертыми объятиями, как Отту. С его одобрения кое-кто из приближенных короля уже счел уместным заказать портрет его только что очнувшейся сестры. Слуги, мимо которых Калла проходила недавно, перешептывались, что портрет повесят в северном крыле, где раньше жили Авиа, и маленькое изящное личико Отты станет украшением главного фойе в ознаменование ее чудесного выздоровления.

Калла наклоняется и протягивает руки.

– Пойдешь со мной? Ты не обязан.

Мао-Мао издает протестующие звуки, тычется в ткань ее рукава. За краткое время, пока Калла была в отъезде, он нагулял жирок – его кормили на каждом углу, слуги наперебой совали ему лакомства. Кто-то повязал ему на шею гигантский розовый бант с бубенчиком, который звенит при каждом движении Мао-Мао. Теперь он щеголь. Королевский кот.

Он дважды встряхивает пушистой головой. Уловив намек, Калла снимает с него бант вместе с бубенчиком.

– Ладно, я тебя здесь не оставлю. Но тебе придется снова лезть в сумку.

– Мяур-р.

– Понимаю. Но жить на рисовом поле со мной лучше, чем в этой змеиной яме одному.

Если она уйдет как можно быстрее, ее отсутствие могут не заметить до тех пор, пока она не выйдет из зоны наблюдений Сань-Эра. Ранним утром, пока дворец еще спал, она совершила набег на королевскую сокровищницу и прихватила из нее вещи, за каждую из которых на черном рынке в провинциях дадут стоимость целого дома. В ее рюкзаке побрякивают ценности на сумму, пожалуй, вдвое больше той, которая причитается победителю королевских игр.

Подготовка к побегу заняла у Каллы целое утро, ей нельзя тратить ни единой лишней секунды. Ей вообще не стоило возвращаться во дворец, но она должна была узнать насчет Лэйды, посмотреть, можно ли что-нибудь исправить. Не доезжая до стены, ей стоило бы при первом удобном случае свернуть с Аппиевой дороги и скрыться в провинции так, чтобы больше ее никто не увидел. Если бы она сбежала ночью во время поездки, дворцовая стража узнала бы об этом лишь утром, разбирая временный придорожный лагерь. А сама Калла к тому времени была бы уже где-то в Паше или Лэйса.

Она бросает взгляд на часы, висящие на пурпурной стене.

– Мяур!

– Да подожди же ты, какой нетерпеливый…

Она расстегивает наплечную сумку и ждет, когда Мао-Мао, повозившись, устраивается внутри. Дворец Единства они покинут через час, когда явятся декораторы для подготовки к сегодняшнему гала-торжеству. По ее просьбе Матиюй отключит камеры по всему ее пути до заднего выхода. Коридоры будут полны народа, и в этом хаосе она с легкостью улизнет.

Здесь уже ничто ее не держит. Король Каса мертв, не осталось никого из виновных в сожжении ее деревни. Служить советником лжекоролю – на это Калла не подписывалась. Если королевство впадет в анархию, то это проблема человека, сидящего на троне, а Антон Макуса больше не ее долбаная забота, особенно теперь, когда очнулась его первая любовь. Пусть живут счастливо, хоть и недолго – до тех пор, пока Август не вернет себе собственное тело и не убьет их обоих.

– Ваше высочество?

В дверь стучат.

– Я занята! – рявкает в ответ Калла, и ее голос разносится по всей комнате. Длинные оконные ниши многократно усиливают каждый звук.

– Ваше высочество, – слышится из-за двери тот же голос, – мне было велено не принимать отказа.

Калла оглядывается, убеждаясь, что ничего не забыла и не обронила.

– Очень жаль. Значит, придете попозже.

Мысли, двигаясь по замкнутому кругу, приводят ее снова и снова к одному и тому же выводу: нет никаких шансов, что Отту удастся долго обманывать. Отта Авиа хорошо знает Августа, а Антона – еще лучше. Ей достаточно единственного взгляда при хорошем дневном свете, чтобы сообразить, что в теле Августа находится Антон, а значит, полная катастрофа, которую она вызовет, лишь вопрос времени. Как только Антона разоблачат, Сань-Эр пойдет прежним путем. Антона уберут, Август вернется, и, если Калла останется в столице, в случившемся обвинят ее. Исправлять ошибки и возвращать себе то, чем она пожертвовала, уже слишком поздно. Антона Макуса она лишилась на арене. И отдала королевству всю себя, когда король Каса пал под ее мечом. Пора уходить, пока еще можно.

– Ваше высочество! – Стук становится настойчивее. – Вашего присутствия просит член Совета Хайлижа. Заседание Совета созвано по делу Жиньцуня, для допроса будет приведена Лэйда Милю.

Калла прикусывает щеку изнутри. Запрокидывает голову, мечет гневные взгляды в потолок, обводит глазами цветочный рисунок.

Твою мать. Твою ж мать.

В три длинных шага Калла проходит через комнату, сбрасывая с плеч и рюкзак, и сумку с Мао-Мао. От неожиданности кот истошно мяукает, и Калла шепотом извиняется перед ним, прежде чем рывком распахнуть дверь.

Женщина, ждущая на пороге, кажется ей знакомой. Есть что-то такое в ее белых волосах и немигающих глазах, тусклый пурпур которых выглядит темнее в коридоре, где нет естественного освещения. Оттенком глаз она напоминает Калле Эно, его остекленевший взгляд после того, как он был убит во время игр у нее на виду, и Калла отгоняет мысли о нем сразу же, едва они являются к ней. И кроме того, пока пожилая служанка отступает, жестом предлагая ей проследовать в коридор и отворачиваясь, у Каллы возникает уверенность, что должна быть еще одна причина, по которой…

– Идемте, ваше высочество.

Пожилая женщина идет вперед. И тут всплывает воспоминание. Это она в числе прочих готовила Каллу к коронации перед тем, как она выступила вперед и возложила корону на голову возлюбленного, которого считала погибшим от ее руки. Тот день прошел для нее как в тумане, она была близка к безумию, но запомнила два произнесенных шепотом слова, одновременно и обвиняющих, и возвеличивающих ее: «Убийца короля».

– Лучше бы прямо сегодня, принцесса Калла. – Женщина останавливается и оглядывается через плечо. – Член Совета настоятельно просила поторопиться.

Если Калла слишком надолго отклонится от намеченного пути, она упустит возможность побега. В отсутствие такого прикрытия, как приход декораторов, служба наблюдения заметит, как она покидает дворец, и стража почти наверняка преградит ей путь.

– Иди гуляй, – шепчет она Мао-Мао. Кот не слушает и укладывается вздремнуть прямо в сумке. Фыркнув, Калла закрывает дверь и следует за служанкой.

– Как тебя зовут? – спрашивает она. – Перед коронацией мне было не до вопросов.

– Джосли. Не желаете внести изменения в свой гардероб, ваше высочество?

Калла медлит с ответом, задумавшись, какое у Джосли полное имя. Мгновение спустя она спохватывается, вспоминает про вопрос и оглядывает себя. Переодеться она собиралась где-нибудь в Сань-Эре. Во время пребывания во дворце она рассудила, что не повредит поинтересоваться содержимым комодов в ее комнатах, и обнаружила там платья с пышными рукавами и отложными воротниками, кучу ткани с завязками вокруг талии. Некоторые из этих вещей она приспособила для себя.

– А тебе не нравится, как я его переделала? – спрашивает Калла, расправляя складки на груди.

– При всем уважении, выглядит это так, будто вы воспользовались теркой для сыра.

– Так и есть.

Вообще-то, это был нож, зато надежный.

Джосли не меняется в лице.

– Может, впредь стоило бы действовать иначе. Сюда, пожалуйста.

Декораторы уже явились во дворец. Пока Калла была в отъезде, остальные королевские советники занимались подготовкой к гала-торжеству и тратами выделенного на него бюджета. Благодаря новым правилам обеспечения безопасности, введенным указом Каллы, они получили возможность нанимать мастеров за пределами дворца и находить гораздо больше декораторов за полцены. Калла смотрит, как целая толпа – со стремянками, валиками для краски и аккуратно сложенными скатертями – вливается во дворец через южное крыло. Она вытягивает шею, пытаясь определить, что это за большие красные ведра, которые вносят в один из залов, но Джосли многозначительно кашляет, привлекая внимание подопечной, и открывает узкую дверь под боковой лестницей. Еще одна лестница ведет вниз, в коридор настолько темный, что Калла видит лишь несколько дюймов выложенного кирпичом пола и смутные тени. Пока они спускаются, она раскидывает руки в стороны и держится за стены, чтобы сохранить равновесие.

В конце темного коридора Джосли поднимается на три ступеньки и толкает дверь, выходящую в очередной коридор. И вдруг останавливается. Калла подбирается, готовясь сорваться с места.

– Я тут затеял перехват, ваше высочество, – произносит мужской голос. – Надеюсь, вы не против.

Она закатывает глаза, ее настороженность рассеивается, стоит ей подняться на три ступеньки и выйти в коридор. Галипэй ждет, скрестив руки на груди; плечи у него настолько широки, что при желании он мог бы намертво закупорить вентиляционный канал.

– Перехват меня? – уточняет Калла. – Я польщена. Придется нам позаботиться, чтобы об этом не услышал Август. Ты же знаешь, какой он ревнивый.

Галипэй хмыкает, но между бровями на миг возникает озабоченная морщинка. Значит, его прислал не король.

– Идем со мной. Благодарю, Джосли.

Служанка кивает. Помахав ей на прощание, Калла идет вслед за Галипэем, нарочно отставая на несколько шагов. Пройдя под зеленой аркой и мимо гигантской статуи кролика, они попадают из одного атриума в другой. Калла старательно запоминает количество поворотов, сделанных ими в бесконечных коридорах. Если Галипэй ведет ее куда-то с намерением избавиться, она пересчитает ему ребра.

– Мы все еще направляемся на заседание Совета, – сообщает Галипэй, не оглядываясь и будто подслушав ее мысли, – так что нападения можешь не ждать.

– От тебя? Нападения? Неслыханно. – Нехотя признав, что подозревать спутника нет оснований, Калла торопливо догоняет его и продолжает идти рядом. – Почему мы идем этим путем?

– Лэйду уже привели из камеры. Я хочу, чтобы ты вошла через дальнюю дверь вместе со мной.

– Венера Хайлижа желает, чтобы я внесла свой вклад в заседание.

– Если тебе найдется что сказать, ты сможешь сделать это в любом случае. Высиживать за столом тебе незачем.

У Галипэя мало причин ненавидеть ее, но и для доверия к ней их точно нет. По крайней мере, таких, чтобы лично привести ее ради компании, хоть ему, скорее всего, одиноко в последнее время, когда Антон препятствует его разговорам с Августом.

– Чем это продиктовано? – спрашивает она. – Я заменяю кого-то из Вэйсаньна?

Галипэй молчит. Кажется, ее догадка верна.

– Сегодня вечером стену сносят, чтобы заново отстроить дальше на территории Эйги, – выдает информацию он.

Стайка придворных проходит мимо них по коридору в противоположном направлении. Одна из женщин в голубом машет Калле, но та ее не узнает. Хотя все равно машет в ответ.

– А-а. Так я нужна тебе в качестве живой силы.

– Я совершенно ясно дал Совету понять, что выводить Лэйду из камеры не следует. – Галипэй понижает голос. – Мы не просто так поместили ее в самую надежную из камер дворцовой темницы. Она опасна.

Камера Лэйды и правда выглядит прочной, насколько видела Калла в центре наблюдения.

– Меня в такой не держали, – говорит Калла, в голосе которой улавливается оттенок досады.

– Связанный с тобой риск был для этого недостаточно велик.

– А-а. Да неужели.

Галипэй искоса бросает в нее взгляд.

– Тебя это… оскорбляет?

– Я же убила короля, Галипэй. Чего еще ты от меня хочешь?

Он еле слышно бормочет что-то очень похожее на «пощади». Оглядывается через плечо, убеждается, что вокруг никого нет, и говорит:

– Та ситуация, о которой ты упоминала прошлой ночью… Она затронула не только Жиньцунь.

У Каллы моментально пропадает всякая охота шутить.

– Были и другие нападения?

– Да. Вести дошли до нас не сразу, но произошло то же самое, что ты видела в Жиньцуне. Целые казармы дворцовых солдат одновременно падали замертво.

Так вот почему они привели Лэйду на допрос. Если случившееся в Жиньцуне напомнило Калле эксперименты Сообществ Полумесяца в Сань-Эре, неудивительно, что к тому же выводу пришли и другие. Особенно если нападениям подверглись провинции, расположенные ближе к столице и значительно более важные для поддержания жизнедеятельности Сань-Эра.

Но Калла, увы, сомневается, что они многого добьются от Лэйды. Даже если бывшая начальница дворцовой стражи что-то знает, она пробыла взаперти с тех самых пор, как ее разоблачили. Так что это не она руководит новым движением сопротивления, охватившим провинции.

Галипэй проводит Каллу мимо изукрашенных двустворчатых дверей, у которых стоят на страже Вэйсаньна, затем снова сворачивает за угол. Ведет к дальней двери, как и говорил. Выглядит этот вход гораздо скромнее, на нем нет даже дверной ручки, панель поворачивается на петле в обе стороны.

– Будь начеку, Калла.

Они пробираются в зал. Лэйду Калла замечает мгновенно: на глазах у нее повязка, она прикована к трибуне в передней части зала, в позе чувствуется ощетиненная настороженность, неуместная для узницы. Если бы не Вэйсаньна, окружившие ее кольцом, можно подумать, что она готовится произнести речь, ведя в бой подчиненный ей батальон.

– Лэйда уже доказала, что способна к перескоку без вспышки на любом расстоянии, – сухо замечает Калла.

Большой стол для совещаний занимает центр комнаты. Удаленность от Лэйды всех сидящих за столом – не меньше трех метров, трибуну для нее поставили в углу, подальше от двустворчатых дверей, но члены Совета зачастую не блещут умом, и если кто-то из них встанет из-за круглого стола и пройдет несколько шагов по залу, то окажется слишком близко к Лэйде.

– Можешь мне поверить, – отзывается Галипэй, на шее которого пульсирует набухшая вена, – я четко дал понять, с какой легкостью все может пойти наперекосяк. Просто будь настороже постоянно, как сможешь. Мы будем устанавливать личность каждого, прежде чем кто-либо покинет этот зал.

Калла обводит взглядом стол. Венера Хайлижа упорно смотрит на собственные руки, сидя со стороны стола, дальней от Каллы. Напротив нее члены Совета Алиха и Жэханьу что-то негромко и оживленно обсуждают, сблизив седеющие головы.

– Разумно, – оценивает Калла. – Все еще рискованно, но разумно.

Галипэй не удосуживается возразить. Только повторяет «будь начеку» и уходит проверять главный вход. Его пояс увешан оружием. Калле не дали ничего. Могли бы предложить ей хоть дубинку. Даже если Лэйда не сумеет вырваться из этого зала, она все равно может напасть на них просто так, на всякий случай.

Поднеся большой палец ко рту, Калла грызет ноготь. Синева Милю. Серебро Вэйсаньна. Желтизна Толэйми. В этом королевстве есть люди, давным-давно отмеченные вниманием. Этой мысли полагалось бы успокоить ее, напомнить, что у Лэйды нет никаких шансов улизнуть и остаться незамеченной. Но сама Калла долго и успешно пряталась в городах-близнецах, прежде чем перестала скрываться. Она не станет недооценивать способность Лэйды исчезнуть бесследно.

По коридору прокатывается низкая барабанная дробь. Антон вступает в зал через главный вход, чуть опередив Отту Авиа, которая, войдя, на миг встречается взглядом с Каллой. Нынешнее сходство Отты и Антона внушает тревогу. Август и Отта – сводные брат с сестрой, им и полагается быть похожими внешне. Но теперь, когда Калла знает, что в теле Августа находится Антон, ей трудно воспринимать его как-то иначе. Любое напоминание о том, что надо считать его Августом, раздражает ее, кажется до тошноты неправильным, особенно когда Отта встает на цыпочки и что-то шепчет на ухо Антону. На Отте красное платье, лиф сшит из плотной парчи. От каждого ее движения юбки струятся и вьются вокруг ее ног хвостом феникса.

А члены Совета воспринимают интимный жест Отты как естественную близость брата и сестры. Калла заставляет себя отвернуться на всякий случай, зная, что так будет лучше. Пламя, лижущее ее изнутри, едва дает ей дышать.

– Не будем тянуть время, – заявляет Антон.

За стол он не садится. И направляется мимо стражи прямо к Лэйде, а Галипэй хватает его за локоть. Калла выпрямляется, скрестив руки на груди, ждет, что будет дальше, и нисколько не удивляется, когда Антон не обращает внимания на Галипэя, отмахивается от него, как от какого-то назойливого члена Совета, поднявшего в разговоре с правителем неуместный вопрос. Освещение в зале приглушенное. Бесспорно, есть что-то странное в том, как Антон старается не смотреть Галипэю в глаза.

Антон останавливается возле Лэйды. Пока он изучает ее, Калла разглядывает собственные обгрызенные ногти и безмолвно вздыхает. В случае опасности вмешается Галипэй. Рядом с Августом он вечно был в роли побитой собаки, и это ощущается в десять раз острее теперь, когда роль Августа играет самозванец Антон. Верный бедняга Галипэй. Должно быть, тяжко, когда вдруг исчезает тот, кого любишь больше всех.

Задумавшись, Калла дергает заусенец до тех пор, пока у нее на большом пальце вокруг ногтя не расплывается кровь. Поморщившись, она разглаживает кожу на пальце и крепко сцепляет руки за спиной. Окна этого зала, в отличие от тронного, не обращены прямо к базарной площади, но до дворца все равно доносится ее шум. Перед мысленным взором Каллы отчетливо встает колизей – стены, окружившие ее кольцом во время финального поединка, плотные толпы людей со всех сторон, которые не позволили бы ей уйти, когда на арену выволокли Антона.

Август не дал им ни единого шанса на побег. Когда Калла и Антон встретились в финале лицом к лицу, ничто, кроме смерти, не сохранило бы любовь, которая, как им казалось, у них есть. В сущности, Август сам виноват в том, что в него вселились.

Но когда он вернется, то все равно обвинит в случившемся ее.

– Лэйда, – начинает Антон, – ты знаешь, зачем тебя привели сюда?

– У меня завязаны глаза, но уши открыты, – отвечает она. – Я слышу, о чем шепчутся здесь все.

– Хорошо. Объяснять все по порядку было бы напрасной тратой моего времени. Ты отправляла своих людей в провинции?

Лэйда отвечает не сразу. Она хмурит брови, почти наполовину скрытые под повязкой. Кондиционер в углу зала изрыгает тепловатый воздух. Калла не может определить, в каком режиме он работает – охлаждения или обогрева.

– Нет.

– Нет? – Антон встряхивает головой, подражая Августу. Движение почти неуловимое: влево, вправо и снова влево, при этом губы слегка поджимаются. Калла никогда не замечала этого за Антоном в других телах, значит, жест, вероятно, намеренный, для пущего правдоподобия. Это осознание застает Каллу врасплох, хотя и не должно. Порой она напрочь забывает, что Антон и Август когда-то были близко знакомы. Гораздо ближе, чем она сама с Августом, несмотря на связь между их семьями, и уж, конечно, гораздо ближе, чем она была с Антоном, несмотря на безрассудное, неистовое время, проведенное вдвоем.

– Я уже созналась, что готовила заговор в городах-близнецах. К провинциям я не имею никакого отношения.

Калла ощущает зудящее прикосновение чужого взгляда на лице. И быстро стреляет глазами в поисках его источника.

– Почему-то никто в этом зале тебе не верит. Что насчет соучастников твоего заговора из Сообществ Полумесяца? Не помнишь среди них тех, у кого были связи в провинциях?

Отта, сумевшая снова привлечь внимание Каллы, улыбается. Калла отворачивается, а секунду спустя гадает, не напрасно ли она поспешила и не выглядела ли испуганной ее реакция.

– Никто из Сообществ Полумесяца не был моим соучастником. Эти люди – религиозные фанатики. Я предложила им возможность приобщиться к стародавним богам, и они согласились.

Кто-то за столом откашливается. Калла не может с ходу определить, кто эта женщина, которая сейчас встает, но ее серо-стальные глаза чем-то ей знакомы, и Калла подозревает, что когда-то она входила в Совет Дворца Неба.

– После нападения в Лахо трех военачальников обнаружили со вскрытой грудной клеткой и извлеченным сердцем, – сообщает женщина. – Почти так же выглядели тела в Пещерном Храме, у которых сердца изъяли по твоему приказу.

Лэйда склоняет голову набок:

– Это вы, член Совета Савин?

Женщина морщится. Обводит взглядом стол, словно ждет поддержки, но никто из других членов Совета не горит желанием вмешаться. Их лица словно сливаются в единое целое, знакомых Калле среди них – раз-два и обчелся.

– Да.

– Вот и мне показалось, что я узнала ваш голос. И это все? По этой причине меня потревожили в моем вечном заключении?

– Ему незачем быть вечным, – вмешивается член Совета Жэханьу. – Мы вправе казнить тебя в любой момент.

Антон вскидывает руку. Широкий рукав падает, открывая ее до локтя.

– Нам незачем угрожать.

Когда-то они с Лэйдой были друзьями, напоминает себе Калла. Август Авиа, Лэйда Милю и Антон Макуса – эти имена связаны в памяти даже у нее, жительницы другого дворца; ей было известно, что эти трое были заодно. Однако она об этом забыла, когда трио распалось после изгнания Антона или даже раньше, когда он объединился с Оттой.

А Отта по-прежнему наблюдает за ней.

– Как я уже доложила его величеству несколько недель назад, такого приказа Пещерному Храму я никогда не отдавала. – Голос Лэйды по-прежнему звучит ровно. – Я поделилась своими знаниями о перескоке. Ими злоупотребили.

– Тогда скажи нам… – начинает член Совета Савин, перед которой лежит планшет. Громоздкая штука, памяти которой хватает, должно быть, всего на три документа и один снимок. – Что тебе известно о «Голубином хвосте»?

Калла почти невольно делает шаг вперед, уловив первые проблески смысла. Несколько стражников косятся на нее с подозрением, но одернуть не успевают: Венера Хайлижа морщится и спрашивает:

– А разве нас об этом информировали?

Алиха и Жэханьу окидывают ее раздраженными взглядами. Калла озадачена не меньше Венеры, но подавляет желание в изнеможении уронить голову на ладони, услышав ее вопрос. Пожалуй, еще раньше, чем против Венеры взбунтуются ее подчиненные, Совет, доведенный до грани, закажет ее убийство прямо здесь, в Сань-Эре.

– «Голубиный хвост», – начинает ответ Лэйда, опередив всех членов Совета, – крупнейшее из всех провинциальных революционное объединение, база которого расположена в Лахо. – Она склоняет голову набок. На шее ее волосы спутались. – Похоже, здесь, в зале, есть кто-то еще. Мои глубочайшие извинения. При короле Каса Совету было запрещено признавать существование «Голубиного хвоста». Не знаю, отменен этот запрет или нет.

Калла стоит затаив дыхание. Из всех присутствующих удивленными выглядят только стражники в дверях. Антон не смотрит на Каллу. Отта даже не пытается сделать вид, будто слушает.

Венера слегка отодвигается от стола:

– Об этом мне тоже никто не сообщил.

– Секретной информацией с вами начнут делиться, когда вы докажете дееспособность на своей должности, – ворчит член Совета Муго. Его руки с переплетенными пальцами сложены на животе, ноги вытянуты под столом. Разговоры о дееспособности для него непозволительная роскошь: не далее как несколько месяцев назад его похитили в подчиненной ему провинции.

Савин выключает свой планшет и кладет его экраном вниз. В какой-то момент она перехватила инициативу и начала руководить допросом, и Антон даже не попытался осадить ее. Калла ждет, что он вмешается, но взгляд у него рассеянный. Его мысли следуют другим путем.

– Насколько нам удалось выяснить, в «Голубином хвосте» верят в верховную власть стародавних богов и считают, что королевство лишило свой народ естественного порядка вещей. Сторонники этой группы регулярно нападают на делегации, появляющиеся в зоне их действий, главным образом севернее реки Цзиньцзы. Дворцовая стража обычно принимает их за обычных мятежников из провинций.

– Я все еще не слышу, почему меня сделали козлом отпущения, – говорит Лэйда.

– Сообщества Полумесяца начали вырезать у людей сердца после того, как ты объяснила им, что можно приносить в жертву ци и обращаться к богам за силой, – говорит Савин. – И вот теперь в шести провинциях в течение нескольких дней произошли подобные нападения, целью которых стали королевские солдаты и дворцовые военачальники. Погибших там уже насчитывается больше, чем здесь, в Сань-Эре.

Лэйда расправляет плечи и высоко поднимает голову. Из-за повязки на глазах ее поза могла бы выглядеть нелепой, но она словно разрастается в тени, линия ее челюсти отчетливо видна в луче света.

– Если вы уже подозреваете в случившемся «Голубиный хвост», – яростно выпаливает она, – тогда допрашивайте повстанцев из-за стены. А я не имею к этому никакого отношения.

– Неужели ты думаешь, что мы не ведем никакого наблюдения в провинциях? «Голубиному хвосту» платили из дворца. Крупная сумма была изъята из сокровищницы за день до твоего ареста, и купюры с соответствующими номерами вновь вошли в обращение на территориях всех ямыней, где случились нападения.

Антон резко оборачивается:

– Об этом мне не доложили.

Почти то же самое заявила и Венера, но на этот раз эффект совсем иной. Члены Совета вздрагивают. Некоторые отводят взгляд, не желая оказываться в роли крайнего. Другие упорно смотрят перед собой, будто и не их дело – докладывать королю хоть о чем-то.

«Они недовольны тобой», – хочется сказать Калле. Они всегда были недовольны Августом, и теперь Антон отнюдь не спасает положение, выясняя детали их планов, подгоняя их и не проявляя никакого уважения к политическим играм Совета.

– Виновник вполне очевиден, – заключает Жэханьу, говоря за всех.

– Это была не я, – настаивает на своем Лэйда.

– Лэйда, – зовет Антон, привлекая к себе ее внимание, и Калла улавливает перемену в этом единственном слове. Из присутствующих в зале ее заметила не только она: Отта наконец отвлекается от Каллы и прищуривает черные глаза. – Ты знала о том, что семья Макуса причастна к деятельности «Голубиного хвоста»?

Что?

Похоже, члены Совета не слишком огорошены. Зато Калла не может поверить своим ушам. Антон расспрашивает про семью Макуса, притворяясь Августом. Актерствовать он бросил, и, если у кого-нибудь здесь имелись хоть малейшие подозрения насчет него, сейчас они получат мощное подкрепление. И потом, с какой стати его семье связываться с провинциальной организацией? Ее же убили мятежники в Кэлиту… или нет?

– О чем ты говоришь? – в свою очередь спрашивает Лэйда. – При чем тут Макуса?

Член Совета Савин прокашливается, пытаясь направить допрос по прежнему руслу.

– Если ты назовешь нам имена тех участников «Голубиного хвоста», с которыми ты общалась, мы можем избавить тебя от казни.

Внезапный и гулкий металлический лязг раздается со стороны трибуны, все в зале от неожиданности вздрагивают. Лэйда мечется, пытаясь освободиться, агрессивно, но безуспешно.

– А вы не задумывались, что сходство между Сообществами Полумесяца и «Голубиным хвостом» начинается и заканчивается их ненавистью к дворцу? – выпаливает она. – Вам не приходит в голову, что кто-нибудь в провинции мог просто ради забавы принести жертву стародавним богам и обнаружить, что способ действует? И что эти люди теперь попытаются воспользоваться обретенной силой, чтобы дать отпор?

Муго фыркает:

– Стародавние боги ненастоящие.

Лэйда застывает неподвижно.

– Ты прав, – говорит она. – Они ненастоящие. – Ее наручники снова лязгают, но на этот раз она тут ни при чем. – В отличие от нас.

Все лампы в зале разом взрываются.

Чертыхнувшись сквозь зубы, Калла пригибается, спасаясь от сыплющихся повсюду осколков. Вэйсаньна реагируют мгновенно – вскидывают оружие и направляют его на Лэйду в ожидании первых признаков нападения. Но Лэйда Милю даже не пытается освободиться, ее руки все еще в металлических браслетах, приковывающих ее к трибуне. В тусклом сером свете из окон видно, как медленно выпрямляются пригнувшиеся было члены Совета. Должно быть, тревога ложная.

Одна из стражниц рядом с Каллой переступает с ноги на ногу. Потом вздыхает, тихонько толкает дальнюю дверь и выходит. Калла видит ее лишь мельком, пока стражница отворачивается, но и этого достаточно.

В тот же миг Калла выходит следом за стражницей, толкая дверь. Выдерживает паузу, дверь поворачивается на петлях и закрывается. И едва стражница замечает движение за спиной, Калла выбрасывает руки вперед, охватывает шею стражницы и с силой сдавливает ее.

Из зала доносится шум поднявшейся тревоги. Кто-то наконец заметил, что Лэйда Милю совершила перескок без вспышки.

– Как ты уз?..

– Не сопротивляйся, – ровным тоном перебивает Калла и толкает ее вперед по коридору. Он пуст. – Только дернешься – убью. Идем со мной.

Глава 8

Дворец переходит в режим изоляции.

В какой-то момент после того, как его доставили в собственные покои, Антон улизнул, воспользовавшись тем, что его стража отвлеклась, споря, кому им нужно отчитываться. Согласно новой системе квадратов, за безопасность дворца отвечает не стража, а многочисленные Вэйсаньна, у которых имеется свое мнение о том, как следует вести поиски внутри дворца, вдобавок почти нет различий в званиях. Они мечутся по атриумам и коридорам, не зная, как разделить сферы ответственности и в то же время тщательно прочесать Дворец Единства в поисках Лэйды Милю. Все выходы уже перекрыты, за окнами следят, так что вряд ли она могла сбежать. Калла тоже исчезла. Вероятно, выслеживает Лэйду. Может, уже нашла, но не желает сообщать об этом Вэйсаньна или Антону. Прекрасно: чем дальше от него Калла, тем лучше.

Антон полощет горло, потом сплевывает воду. Она сразу уходит в сток раковины, и он закрывает кран, дивясь тому, как быстро реагируют дворцовые трубы. У него в квартире на улице Большого Фонтана открыть кран порой означало, что придется целую минуту слушать водопроводные хрипы, прежде чем польется тоненькая струйка. Иногда и закрыть воду сразу не получалось, и кран приходилось подолгу крутить, пока клапан наконец не закрывался и из трубы не переставало течь.

Он выходит из ванной, вытирая волосы полотенцем. Им никто не пользовался уже много лет. Когда-то пушистая ткань со временем стала жесткой, нитки царапаются. Антон проходит в комнату и останавливается перед зеркалом.

Не жалея черной краски и старательно нанеся ее маленькой щеткой на каждую прядь, Антон вернул волосам на голове их естественный цвет.

Август был бы в бешенстве. Столько часов ему пришлось карабкаться по ступеням дворцовой иерархии и прилагать всяческие старания, чтобы выделиться из толпы прихлебателей. Столько времени понадобилось, чтобы его лицо запомнилось, начало первым вставать перед мысленным взором людей при упоминании о наследнике короля, внушало симпатию богатым и надежду бедным, идеально подходило для дворца и с точки зрения Совета, и по мнению городов – лицо ничем себя не запятнавшего «человека со стороны», который добился положения своим трудом. Август Шэньчжи хотел выглядеть избранником богов.

А теперь он ничем не отличается от всех остальных.

– Ваше величество! – Дверь распахивается прежде, чем Антон успевает ответить. Затхлость мгновенно улетучивается из комнат, смешавшись с кондиционированным коридорным воздухом. – Нельзя просто исчезать, когда вам заблагорассудится! Речь идет о безопасности…

Стражница замирает, не договорив. Стремительно переводит взгляд серебристых глаз то на Антона перед зеркалом, то на… Антона Макуса, лежащего на постели. Вернее, на его родное тело. Пустой сосуд.

– Сэйци, кажется? – Антон невозмутим. – Как ты меня нашла?

Сэйци Вэйсаньна, у которой приоткрылся рот, по-прежнему глазеет на них обоих. Скорее всего, она не узнала бы лицо, если бы не снимки семейства Макуса на стенах вокруг кровати под балдахином. В этих комнатах Антон жил после убийства его родителей: угловая секция восточного крыла, почти не сообщающаяся с остальными покоями дворца и расположенная на максимальном удалении от них. К вещам в этих комнатах никто не прикасался с тех пор, как Антона отправили в изгнание, – в комнатах, похоже, лишь изредка наводили порядок. Покрытые тонким слоем пыли темно-зеленые шторы все еще свисают до самого пола, три лампы под потолком все так же зудят, если поставить регулятор яркости на минимум: Антон всегда подозревал, что здесь слишком сильное напряжение в сети.

Несмотря ни на что, эти комнаты он до сих пор ощущает своими. А про остальной Сань-Эр этого он сказать не может.

– Как я нашла вас… – повторяет Сэйци, силясь вывести себя из ступора. Она встряхивает головой так, что ее длинная коса перелетает через плечо. – Ну, мы заметили, что вас нет, и я посмотрела по камерам видеонаблюдения в коридоре.

Некоторое время Антон молчит. Потом отзывается:

– Придется, пожалуй, заново оценить состояние королевской стражи с учетом того, как много времени вам понадобилось, чтобы найти меня. Я ушел уже довольно давно.

Настолько давно, что успел зайти за краской к дворцовому портному. Настолько, что распорядился перенести сюда из хранилища свое родное тело, и теперь оно, только что переодетое и уложенное на белые простыни, выглядит просто спящим.

– Не уверена, что устраивать проверки без предупреждения – это правильно, ваше величество. Тем более в нынешней ситуации. – Сэйци заметно побледнела, это видно даже при тусклом освещении. Она стреляет взглядом в сторону двери. Уже сожалеет, что явилась сюда без подкрепления. – Галипэй был очень обеспокоен. Я могу привести его.

– Ни к чему. Я уже ухожу.

Сэйци бросает еще один взгляд на дверь.

– Отта Авиа тоже здесь и ждет вас.

Это известие застает его врасплох. Инстинкты советуют ему отказаться от встречи, попросить ее прийти попозже и позаботиться о том, чтобы это «попозже» никогда не наступило. Чем меньше времени он проводит с ней, тем меньше вероятность, что он попадется. Но, с другой стороны, у Августа не было бы никаких причин сейчас отказаться от встречи с Оттой.

– Отте не следовало разгуливать по дворцу, пока мы на самоизоляции. Лэйда может прятаться в любой из комнат.

– Да, но… – Сэйци откашливается и отступает в коридор, подавая знак кому-то – вероятно, ждущей поблизости Отте, – как уже отмечалось, стража не смогла помешать разгуливать по дворцу и вам. Я пойду.

На периферии его зрения поблескивает зеркало. При более удачном стечении обстоятельств Антон вселился бы в свое родное тело вместо того, чтобы забирать его из дворцового хранилища и отряхивать от пыли, скопившейся на плечах, потому что его тело стало подобием забытого страхового полиса, втиснутым между выброшенным за ненадобностью пустым сосудом сына кого-то из членов Совета и стопкой книг о войне. Август стоял бы рядом с ним во плоти, а не в виде света, отраженного от стекла и амальгамы. И когда Отта впорхнула бы, чтобы поздороваться, волоча за собой по полу слишком длинные юбки и разводя обнаженными руками, все выглядело бы совершенно буднично.

– О небеса!

Отта застывает на месте.

Поскольку обстоятельства сложились именно так, а не иначе, он оборачивается, чтобы лицо Августа исчезло из поля зрения. Часы продолжают отсчитывать время до того момента, как из них двоих останется лишь один.

– Итак, подготовка к гала-торжеству продолжается, – объявляет Отта. Она отворачивается от тела Антона на постели, но все равно поглядывает в его сторону. – Совет не счел нужным отменять его. И вообще, на внутренние дела дворца его изоляция никак не влияет.

– Совет готов на все, лишь бы избежать видимости конфликта. – Антон пощипывает себе переносицу, пытаясь избавиться от чувства напряжения в голове. За тонкий, изящный нос Августа так просто не возьмешься. Поместить два пальца по обе его стороны почти невозможно.

– В том числе хранить все секреты Каса.

– Верно.

«Ты знала? – хочется добавить Антону. – Когда Каса убил моих родителей, семейство Авиа услышало об этом однажды вечером за ужином? И ты хранила невообразимую тайну от меня, придавая ей так же мало значения, как Август?»

Беззвучно, крадучись, Отта подступает к нему. Проводит ладонями по его плечам, касается холодными пальцами его шеи. Отте он не доверяет. Он понятия не имеет, каковы ее намерения теперь, когда она очнулась, но помнит, что склонность к интригам у нее в крови, а хитроумные маневры с целью придать себе значимости для нее естественны, как дыхание. И все же он, не задумываясь, смягчается в своем отношении к ней и впервые за несколько недель дышит свободно. Рядом с Оттой Антон снова чувствует себя юным, не отвечающим ни за что, кроме заданий, которые должен сдать в академии. То, что во всем королевстве у него нет ни единой родной души, кажется ему неважным, ведь у него есть Отта, и он нужен ей.

– Август, – говорит Отта нежным голосом, – почему в зале совещаний ты спросил про Макуса?

Антон холодеет. Чутье настоятельно советует ему замести следы с помощью гнева, разразиться какой-нибудь пренебрежительной репликой, какую выдал бы в таком случае Август. Но его взгляд невольно притягивает собственное тело, лежащее на постели, и он понимает, что почти неспособен притворяться, когда доказательство прямо здесь, у него на виду. Будь ему все равно, он не стал бы задавать тот вопрос.

– Разве ты по нему не скучаешь? – мягким тоном отзывается он. По этому пути надо идти осмотрительно. Он понятия не имеет, в каких отношениях были Август и Отта до того, как ее сразила болезнь. – Я – да.

Отта касается его уха:

– Сказать по правде, ты никогда и виду не подавал.

– Он был моим лучшим другом.

– Ты считал его слабым. Говорил, что, если бы его родители не погибли, он вообще никогда не научился бы перескоку, потому что его единственная мотивация – гнев и одиночество.

Требуется напряжение всех сил, чтобы не отреагировать мгновенно. Шея Антона медленно заливается краской, багровеет с каждым новым словом. Слабым. Август считал его слабым, потому что его родителей убили, их тела довели до такого состояния, что их кремировали в срочном порядке, и скорбеть пришлось над той урной с пеплом, которая от них осталась.

– Вообще-то… – продолжает Отта, отстраняясь и шествуя по комнате. При этом она постукивает пальчиком по своему подбородку. – Это ведь ты всегда предостерегал меня, твердил, что быть с ним не стоит. Говорил, что он в итоге все равно меня бросит, едва переменится ветер. Люди вроде него только и умеют, что убегать.

Антон срывается. Понятия не имея, как поступит дальше, он бросается вперед, простирает руки, тянется к Отте, и она оборачивается лицом к нему так стремительно, что ее юбки взметаются ало-золотистым вихрем.

– Не говори ни слова, – шипит она, и ее поведение меняется до неузнаваемости.

Ах, Отта, как же я тебя недооценил.

– Я и не собирался, – отвечает Антон и опускает руки. Потом оправляет китель. Это спектакль, но уже не для девушки, которая стоит перед ним.

Отта кивает в сторону двери.

– Здесь установили новые камеры. Пойдем в другое место.

В центре наблюдения Матиюй Нюва переключается с одной дворцовой камеры на другую, от нечего делать высматривает Лэйду Милю. Он сомневается, что бывший начальник стражи окажется настолько глупой, чтобы попасть на камеру, поэтому относится к поискам несерьезно, хотя эта задача возложена на всю службу наблюдений. Наверняка кто-нибудь из Вэйсаньна скоро наткнется на нее. Лэйде недолго осталось прятаться, ведь все выходы перекрыты, а стража обыскивает одно крыло дворца за другим.

Телефон в его кабинке звонит. Матиюй подносит его к уху, перебросив длинный шнур через плечо.

– Алло?

– Матиюй, окажешь услугу?

Услышав этот голос, Матиюй хмурится. Он узнал его мгновенно.

– Откуда у тебя этот номер?

– Каждый может позвонить во дворец и попросить соединить его с кем-нибудь. Я назвался твоей сестрой. Вэйсаньна и в голову не пришло проверять меня из-за телефонного звонка.

А стоило бы. Похоже, вера людям на слово явно вредит мерам безопасности.

– Врать не буду, Во-Я: я думал, ты мертв.

– С чего вдруг, – оскорбляется Во-Я. – Чтоб ты знал, я снова во главе Пещерного Храма. Наш переход в подчинение Помпи Магн был лишь временной заминкой.

– Заминкой, из-за которой половина наших попали за решетку?

– Кто бы говорил, дезер… – Во-Я спохватывается и кашляет. Он звонит явно потому, что ему что-то нужно, так что оскорбления в адрес Матиюя ничего хорошего не принесут. – Я слышал, ты теперь работаешь в дворцовой службе наблюдений. Мне надо, чтобы ты проверил для меня одну совсем ничтожную мелочь.

– Предпочту этого не делать, – отзывается Матиюй. – Я стараюсь не ввязываться в неприятности.

– А сколько раз я прикрывал тебя в храме? От тебя мне нужно только услышать «да» или «нет»: вчера, примерно утром, Сань-Эр принял нового переселенца из-за стены?

Матиюй хмурится и цокает языком, но одновременно задает поиск в отснятом материале с условиями, названными Во-Я.

– Пока идет возведение новой стены, Сань-Эр не принимает переселенцев.

– Просто проверь записи с камер.

Пока Матиюй вызывает на экран изображения с камер на стене, до него доходит, что новые переселенцы на них не попадут, потому что ворота открывают и закрывают вручную. После быстрых подсчетов он находит еще одну камеру, поодаль от стены, но установленную достаточно высоко и направленную на боковую улочку. Перематывает запись обратно. Потом быстро вперед.

– Что-то не похоже. Вижу только стражников.

В трубке тишина. Матиюй отводит ее от уха, проверяет качество звука. Если Во-Я прервал разговор…

– Да? – Голос Во-Я нарушает тишину. – Хм-м…

Матиюй снова прижимает трубку к уху. Клацает по клавиатуре, заодно просматривает записи с ближайших камер.

– Ты ведь знаешь, что в центре наблюдения применяются технологии, которые поднимают тревогу в случае подозрительных движений у стены? Если бы в столицу было так легко проникнуть, начался бы хаос.

– Но люди же проникают, – возражает Во-Я.

– Да-да. – Матиюй закатывает глаза. Он отменяет поиск, переключается на передачу видео в реальном времени. – Сказал же, нет никаких… так. Так, стоп.

В трубке шорох. На другом конце провода Во-Я или стремительно садится, или что-то роняет.

– Что? Что там?

– Какого хрена? – вырывается у Матиюя.

Ботинок – вот что привлекает его внимание. В объектив камеры на улице Золотого Камня попадает лишь малая часть мусорной кучи на углу. Камеры установлены на каждой улице и почти в каждом переулке города, но в центре наблюдения постоянно выводят на экраны изображения лишь с некоторых, иначе сотрудники центра не выдержали бы напряженного просмотра такого обилия бесполезных видео. Третья камера обычно активна, она входит в замкнутую систему наблюдения и показывает более общую панораму улицы. Но этот ботинок торчит точно вверх, а он неизбежно упал бы набок, не будь он надет на ногу, и если Матиюй включит четвертую камеру, чтобы осмотреть эту кучу мусора с другого положения, под более низким углом…

– Ах ты ж!..

Почти заваленный мусором, труп лежит на боку; на нем форма дворцового стражника. Судя по цвету лица, он не мог пролежать здесь долго, на лице застыло изумление.

Но самое странное – желтый зонт, воткнутый ему в живот. Руки мертвеца охватывают его ручку, словно перед самой смертью он пытался вытащить это оружие.

– Мне пора.

Во-Я сбивчиво начинает:

– Погоди, что ты?..

Матиюй кладет трубку.

– Стража!

Глава 9

Калла тащит Лэйду всю дорогу до своих комнат и успевает захлопнуть дверь, прежде чем их настигает паника и суматоха, поднявшаяся в коридорах. Кот встречает Каллу у дверей, но, заметив Лэйду, прячется в ванной.

– Не понимаю, чего ты рассчитываешь добиться, дергая меня туда-сюда, – замечает Лэйда.

Вырваться она пытается с того момента, как Калла схватила ее за руку, но Калла сильнее. Лэйда кряхтит, наваливаясь на нее всем весом. Соседство слишком тесное, успешно обороняться нелегко. Вместо того чтобы искать способы отражать натиск, Калла лишь стискивает зубы и сосредотачивает все внимание на левой руке Лэйды, которую сжимает. Стоит ее отпустить, как Лэйда сбежит и все старания пропадут даром.

– Пусти! – Лэйда задевает плечом подбородок Каллы. И лишь когда та морщится, Лэйда вдруг понимает, что другой рукой Калла высвобождает что-то, находящееся за спиной, – витой шнур, которым перехвачена посередине тяжелая штора. Лэйда изо всех сил дергает и тянет руку, но уже слишком поздно. Складки шторы распустились, шнур в руке у Каллы. В качестве последнего средства Лэйда лягается, рассчитывая попасть Калле в колено, но та уже готова к удару. В этом теле Лэйда ниже ростом, чем она привыкла быть, так что ее движениям недостает силы и размаха. Калла просовывает шнур под проходящую по стене трубу – довольно тонкую, ведущую от надежно закрепленной батареи отопления. И прежде чем Лэйда успевает рвануться на свободу, Калла скручивает шнуром ее запястья.

– О небеса… – недовольно бурчит Калла, наконец отстраняясь, чтобы перевести дыхание.

Пытаясь сдвинуться с места, Лэйда обнаруживает, что ее руки крепко привязаны к трубе. Ее синие глаза блестят ярко, почти лихорадочно.

– Неужели недостаточно унизительного заключения в темнице? – спрашивает Лэйда. – Обязательно было привязывать меня к… – она оглядывается через плечо, – … холодной батарее?

– Хочешь, чтобы я ее включила?

Лэйда фыркает.

– Ты все равно не сможешь. Десять лет назад весь дворец перешел на электрическое отопление.

А за пределами дворца почти весь Сань-Эр по-прежнему пользуется батареями. И ежегодно несколько квартир выходят из строя из-за повреждений труб и перегрева.

– Ты, наверное, держала дворцовые коммуникации под пристальным наблюдением, пока была начальником стражи, – задумчиво отзывается Калла. Она складывает руки на груди, пряча покрасневшие царапины от их борьбы. – После того как меня назначили королевским советником, я случайно наткнулась в центре наблюдения на папку с подробностями работы твоей матери. Многое изменилось. И куча предложений пропала впустую.

Лэйда снова дергает шнур. Тот не поддается. Калла затянула узел так крепко, что теперь сама вряд ли распутает.

– А что тут странного? – бросает Лэйда. – До изменений к лучшему во дворце никому нет дела.

Когда-то Калла утверждала, что стремится к высшему благу. На кухне у Антона этот ответ на вопрос, почему она участвует в королевских играх, казался вполне уместным. Ей хотелось избавиться от всех, кто причинил ей страдания, хотелось превратить в трупы всю знать, которая правила королевством, но была абсолютно равнодушна к участи ее самой – брошенного ребенка, обреченного умереть от голода где-нибудь у дороги. Конечно, она действовала во благо.

– А тебе есть? – спрашивает Калла. – После того как ты стала причиной не одной кровавой бойни, побочного продукта непродуманных планов?

Суть в том, что, даже будь король Каса самым порядочным человеком в этом королевстве, который допустил единственную ошибку – сжег ее деревню, Калла все равно подняла бы на него меч. Ее стремление к благу – отнюдь не ложь, но она полагает, что это и далеко не вся безупречно чистая истина. Если бы отмщение означало гарантированное уничтожение Талиня, пожалуй, она все равно не отказалась бы от него.

– Как я объяснила Совету, – говорит Лэйда, – я уже созналась во всем, в чем я виновна.

Калла ожидала, что Лэйда будет возражать против обвинений. Заявлять, что не желала людям смерти. Лэйда поделилась с мятежной сектой знаниями, позволяющими овладевать силой. Руководила заговором с целью подорвать устои монархии изнутри. Не то чтобы Калла ее осуждала: ей почти грустно, что Лэйда бегала кругами по Сань-Эру, рассчитывая остаться праведницей, в то время как другие без колебаний шли бы напролом ради собственной выгоды. Лэйда Милю следовала верной идее, но результат оказался никудышным.

Калла пинает батарею. Серая краска осыпается с нее, пылью оседая на ее ботинке.

– Совет убежден в твоей причастности к нападениям в провинциях, – прямо говорит Калла. – Тебя казнят в надежде избавиться от проблемы, создающей для них неудобства, точно так же, как твое заключение положило конец убийствам, которые творили «полумесяцы» в Сань-Эре.

Лэйда приоткрывает рот, но Калла не дает ей вставить ни слова:

– Незачем спорить. Мне известно, что к происходящему в провинциях ты не имеешь никакого отношения. Время совершенно не сходится. «Голубиный хвост» должен был действовать одновременно с Сообществами Полумесяца, а не после того, как тебя схватили.

Лэйда снова фыркает, откидывается назад, ударяется лопатками о трубу.

– Чрезвычайно признательна, что вы верите мне, ваше высочество. В таком случае почему я здесь?

В воспоминаниях Калла возвращается на арену. Она тяжело дышит, ее сердце разрывается пополам, она выхватывает нож из рукава. Делает выдох с таким чувством, будто раскалывается небо, и Антон умирает прямо перед ней, а его сосуд, лежащий в луже крови, покрывает мертвенная бледность.

Потом он воскресает, хватает ее за руку, находясь в теле его кузена, и его глаза пылают яростью.

– Где ты научилась этим приемам?

Лэйда хмурится:

– Что, прости?

– Не родилась же ты с этими знаниями, – поясняет Калла, – и в особую догадливость я не верю. Ты этому где-то научилась, а потом передала знания Сообществам Полумесяца. Люди в провинциях этому от кого-то научились, и кто-то из них воспользовался уроками, чтобы совершить нападение на королевских солдат. Как, по-твоему, верно я рассуждаю?

Лэйда молчит. Она не знает, куда клонит Калла, однако достаточно умна, чтобы насторожиться. К тому времени, как Калла подвела ее к явной ловушке, со всех сторон уже разбросан десяток других, разлетающихся с каждым словом, словно семена-крылатки. Вот так дворец ввязывается в бой. Вот почему Калла старалась учиться в промежутках между тренировками под руководством военачальников и неустанным развитием меткости: потому что умение складно говорить – половина пути, пройденного к победе в битве, независимо от того, насколько многочисленны ее подчиненные.

Лэйда хранит молчание.

– Я все думаю… – Калла присаживается на корточки, скрипнув кожаной курткой. Нужно надавить сильнее: если Лэйда сама не шагнет в ловушку, Калла с радостью ее подтолкнет. – Может, дело в семейных традициях. Не так-то много в провинциях возможностей. Там нет ни книг, ни файлов, ни цифровых баз данных. Знания передаются устно, в виде рассказов, от матерей к детям. – Сделав паузу, она ведет пальцем по ворсу ковра, рисуя линии. Три, как на печати, которой защитились дети в Жиньцуне, когда казармами завладел холод. – А во дворце возможностей и ресурсов хоть отбавляй, но трудно остаться незамеченным. Лишь в уединенной атмосфере твоих покоев родная мать учила тебя, как вырезать у людей сердца…

Лэйда делает резкий рывок вперед. Шнур натягивается, не пускает ее, и она с силой ударяется затылком о трубу.

– Не смей говорить о моей матери!

– Я же ее не оскорбляю. – Калла разминает шею, волосы рассыпаются по ее плечам, окутывая их как плащ. – Если тебя научила она, это было настоящее достижение.

Лэйда вновь изо всех сил натягивает шнур.

– Она тут вообще ни при чем. – И делает еще рывок. Ее запястья краснеют. – Она умерла за это королевство. Отдала свою жизнь за Талинь, и никто до сих пор не осознал ее жертву.

Калла верит ей.

– Тогда кто же, Лэйда? – спрашивает она. – Кто научил тебя?

Ей незачем произносить вслух то, что она добавляет мысленно: эти слова и так слышатся в тишине. Ее жажда повисает в воздухе между ними. Она возникла, когда Калла поняла, с какой легкостью Лэйда перескочила в тело стражницы, стоящей по другую сторону огромного стола. Когда увидела разразившийся спустя несколько кратких секунд хаос, когда вспышки так и не последовало, когда все, издавна известное в королевстве, оказалось опровергнуто, а присутствующие могли лишь вообразить, на что еще способна Лэйда.

Кто научил тебя, Лэйда? Как мне тоже этому научиться?

– Не будем об этом, ваше высочество, – говорит Лэйда. – Отведите меня обратно в камеру.

– Если ты хочешь творить благо, разреши помочь тебе.

Лэйда чуть не захлебывается кратким взрывом смеха. Но на самом деле она в ярости.

– Ты? Поможешь мне творить благо? За кого ты меня принимаешь – за ребенка? Ты же Толэйми. Наследница одной из двух семей, тяжелая нога которых веками стояла на шее этого королевства.

– И разве над этой загадкой не ломает голову весь Сань-Эр вот уже несколько лет? – парирует Калла. – Я была следующей претенденткой в очереди на второй трон Талиня, и сама его уничтожила.

– Ты ничем не лучше других только потому, что не любила своих родителей…

– Перескочи в меня, Лэйда, – перебивает Калла. – Я же знаю, что ты думаешь об этом.

Лэйда замирает, ее руки безвольно опускаются. Должно быть, она заподозрила ловушку. В комнате темно, несмотря на дневное время, штора закрыла почти все окно в глубокой нише. Она не пропускает признаков дня или ночи, заглушает шум ветра или дробный стук дождя. Единственное, что отмечает прохождение времени, – дыхание их обеих. Слабый скрип половиц в коридоре служит единственным подтверждением, что жизнь во дворце продолжается.

Волна тошноты возникает у Каллы в груди. Сдавливает ей горло, вызывает привкус во рту. И утихает. Калла смотрит, как на лице Лэйды сменяют друг друга множество оттенков эмоций, как она не может понять, что именно сейчас произошло. В конце концов она приходит к неопровержимому выводу. Предпринимает еще одну попытку и напрягается всем телом.

– Ты… – Лэйда осекается.

– Вот именно, – кивает Калла. – Я уже сдвоена. И я – твой лучший шанс.

В прежней жизни приказания Биби исполняло немало народа.

В этой жизни она научилась действовать так, чтобы не дать себе умереть. Признаться честно, не по собственной воле. Она предпочла бы более легкий вариант, жизнь, которую можно было бы назвать комфортной, хоть и не вполне роскошной, но, поскольку двери постоялых дворов в Лахо одинаково легко открываются, когда они и заперты и незаперты, она научилась перенимать повадки у тараканов. Если незваный гость не удосуживался присмотреться, он редко замечал под кроватью паразита, роясь в ценностях, оставленных на столе.

Биби обрывает чешуйки кожи с обветренной нижней губы. С тех пор как она попала в город, он взбудораженно гудит и полнится слухами. Теперь, когда короля Каса больше нет, горожане не стесняются чесать языками на улицах, судачить о том, как во дворце несколько недель назад поймали изменника – начальника стражи, который планировал заговор с целью убийства гражданских, а вину собирался свалить на сыцаней из-за приграничных земель. Никто ни в Сань-Эре, ни в большинстве провинций в глаза не видел живого сыцаня, но всем известно, что их надо бояться. Война не прошла для королевства бесследно, загнала большинство местных жителей в глухой тупик, отсекла от ресурсных баз тех, кто их возглавлял. Несмотря на победу Талиня, кое-кто до сих пор помнит затравленные глаза своих прадедов и их решительный отказ хотя бы словом поминать прошлое, которое они пережили.

План Лэйды Милю мог зайти далеко. Обрушить монархию. Всколыхнуть несогласных, побудить массы к длительным протестам, слишком масштабным, чтобы их удалось незамедлительно подавить силами Вэйсаньна.

А потом внимание городов-близнецов переключилось на арену и Каллу Толэйми с Антоном Макуса, и у народа появился более важный повод делать ставки.

Биби плетется вдоль стены колизея, крепко вцепившись в сумку с покупками. Ей надо разжиться кое-чем по хозяйству. Сегодня на базарной площади не протолкнуться, потому что во дворце гала-торжество. Не то чтобы на него приглашены все, кто находится за пределами дворца, поэтому Биби не понимает, зачем все эти люди тянут шеи и что-то высматривают, но горожанам, почуявшим близость богатства, свойственно вести себя странно.

– Эй ты!

Она оглядывается через плечо. Дворцовые стражники. Их двое: один на взводе, другому скучно.

– Да?

– Личный номер?

Биби хмурится. Заглядывает в сумку. Внутри ценного – только ключ от квартиры: ей удалось снять редко встречающееся жилье, где установлен обычный замок, а не кодовый, для личного номера. Так намного проще, тем более что личного номера у нее нет.

– Да я просто за покупками вышла, – оправдывается Биби. – Неужели надо каждый раз устраивать проверки?

– Мы получили приказ внести в список всех, кто находится возле дворца. Будь добра оказать содействие.

У стражника, который отвечает ей, глаза темно-оранжевые, оттенка заката после грозы в провинциях, когда тучи рассеиваются перед самым наступлением ночной тьмы. Его спутник – Вэйсаньна, хотя от скуки его веки опущены, так что Биби приходится осторожно взглянуть на него во второй раз, чтобы различить серебристый оттенок глаз.

– Ладно, ладно. – Она делает вид, будто роется в сумке. – Я здесь недавно. Выиграла в прошлом году в лотерею и только что переселилась из Лахо, так что уж простите, что номер до сих пор не запомнила.

Убедительность ее словам придает сильный акцент. Он явно провинциальный, хоть жители Сань-Эра не отличат по выговору тех, кто родом с севера от реки Цзиньцзы, от выходцев с юга.

– О нет, – ахает Биби. – Кажется, карточку забыла.

Стражники переглядываются.

– Нам придется задержать тебя до установления личности.

Биби вздыхает. Ведет ладонью по ручке сумки, оценивая ее размеры.

– Да? А это обязательно?

– Таков протокол.

– Да ладно, – жалобно тянет Биби. – Все равно камер в этом переулке нет.

– Да, но… – стражник умолкает. Хмурится. – Откуда ты знаешь?

Внезапным движением Биби набрасывает ручку сумки на шею Вэйсаньна. Крепко схватившись за концы, она изо всех сил стягивает их и успевает уклоняться от мечущихся в попытке высвободиться рук стражника. Другой стражник на миг теряется, потом хватается за свой пейджер, за оружие, понятия не имея, какого хрена им предписано делать, когда кто-то из горожан оказывается глупым настолько, чтобы напасть на элиту дворцовой стражи.

Для того чтобы задушить человека, требуется довольно много времени – и немало сил, чтобы удержать его при этом. Наверное, второй стражник понимает, что, ввязавшись в этот бой, неизбежно проиграет. И вместо того чтобы схватиться за дубинку, просто поворачивается кругом и выбегает из переулка.

Биби наконец чувствует, что Вэйсаньна обмяк. Она кряхтит, дает ему упасть на землю, потом закрывает глаза и прислушивается к тому, что творится вокруг. Ее легкие замирают. Перед мысленным взглядом появляются пятна: движущаяся ци там, там и еще вон там…

Она совершает перескок и спотыкается, завладев телом стражника с оранжевыми глазами. Он продолжает двигаться, удирая со всех ног, прежде чем ее ци полностью перехватывает контроль и заставляет его остановиться, придерживаясь рукой за кирпичную стену. Позади слышен гул колизея. Она упирается ладонями в колени, усмиряя лихорадочно бьющееся сердце.

Ткань формы стражника незнакомо прикасается к ее коже, грубая, собирающаяся в складки на локтях. Она тянется почесать руки, потом с громкими всхлипами хватает ртом воздух, старается избавиться от горячего сгустка, засевшего в легких.

Биби плачет каждый раз, когда кого-нибудь убивает. И не потому, что чувствует себя скверно. Точно так же она плакала бы, обежав вокруг фермы в Лахо или домчавшись наперегонки с соседскими детьми до самого высокого дерева в негустой роще. Слезы ощущаются как освобождение после усилий, подтверждение тому, что ее тело способно на действия, требующие затрат энергии.

Она стирает слезы с лица, щетина царапает ей ладони. Надо вернуться за своим родным телом. В новой квартире она будет в безопасности до тех пор, пока она в этом стражнике. Потом она выйдет на связь и доложит, что таракашка, которую выдернули из провинции, знает свое дело.

Этап первый – вызвать страх. Паранойю. Смутное подозрение, что нечто маленькое и юркое пробежит по босым ступням дворца, как только тот расположится отдохнуть.

Следующий этап – инфестация.

Глава 10

Галипэй не придерживается протокола изоляции. Он узнаёт, что Августа видели в восточном крыле беседующим с Оттой. И тут же принимает решение не лезть к нему. У себя в комнатах Галипэй надевает длинную куртку. Оставляет свой пейджер, чтобы Сэйци не раздражала его лишний раз, когда он и без того раздражен. Проходя мимо стражников, охраняющих западное крыло, он кивает, и его пропускают.

С небес сыплется легкая изморось. Время дневное, особенно унылое, когда ни у кого и ни на что нет сил, и в деятельности городов-близнецов наступает затишье. Приближающаяся ночь откроет второе дыхание, снова приведет все вокруг в движение, как только луна поднимется над горизонтом. А пока большая часть Сань-Эра отделывается лишь вялым подобием действий.

Но не Галипэй. Похлопав себя по брюкам, он убеждается, что оружие при нем. Никто не остановит его при попытке уйти по своим делам, но его долгое отсутствие на месте службы несомненно вызовет недовольство. А не остановили его, скорее всего, потому, что именно Галипэй обычно выражает недовольство при виде стражников, которые уделяют работе недостаточно времени.

С недавних пор многое утратило смысл. Галипэю лучше, чем кому-либо, известно, что Августу свойственно время от времени исчезать, передвигаясь перескоками по территории городов и достигая каких-то своих целей. Но раньше Галипэй всегда был в курсе и неизменно прикрывал Августа, так что остальные стражники считали, что он мирно отдыхает у себя в покоях.

Никогда прежде Галипэй не оказывался в противоположном лагере.

«Ты просто жаждешь его внимания, – нашептывает ему изнутри нечто ехидное и злорадное. – Тебе горько, что остальное королевство тоже нуждается в нем».

Нет, отбивается он. Дело не только в этом. Но и в отстраненности. В отвлеченности. В новой краске для волос. Август сбросил с себя все, что раньше составляло его сущность, и Галипэй зашел в тупик, пытаясь разобраться в логике этих действий. Лишь увидев черную как смоль шевелюру, он наконец удостоверился, что все это ему не почудилось.

Той ночью много лет назад, когда Август попросил помощи, в первый раз обесцвечивая волосы, он выглядел таким встревоженным, каким Галипэй еще ни разу его не видел.

– В чем дело? – спросил Галипэй. – Что-то случилось?

– Ничего, кроме обычного дня в чудесном Дворце Земли, – усмехнулся Август.

Это было через несколько месяцев после того, как Галипэя приставили к нему. На другом конце столицы еще не пал Дворец Неба, а значит, король Каса еще не поддался фанатичному стремлению к безопасности. И охотно предоставил Августу по его просьбе личный кабинет в самой высокой башенке дворца. Галипэй думал, что принцу захотелось комнату с видом, но Август вскоре объяснил, что ему необходимо уединение вдали от наносящей визиты и умоляющей об одолжениях знати. Кабинет служил ему отдушиной, взобраться так высоко отваживались лишь те, кому Август был нужен по-настоящему.

Галипэй помнит, как забрал у Августа расческу и чуть наклонился, чтобы помочь. Зеркало висело на стене – с тех пор, как два года назад Лэйда уронила его, толкнув слишком сильно и отколов угол, – и Галипэй, нанося на волосы краску, видел в отражении, как постепенно расслабляется лицо Августа.

– Качественный осветлитель, – заметил Галипэй. – Почти не пахнет.

– Все только лучшее, – негромко отозвался Август. – Иначе его не пропустили бы во дворец.

Галипэй уже понимал, что его собеседник занят составлением образа Августа Шэньчжи. Наследник короны ненавидел дворец с присущей ему переменчивой энергией, но обособиться от него не мог. Слишком отдалиться означало бы утратить власть, которую дал ему дворец, а слишком приблизившись, он рисковал пожертвовать грандиозным замыслом, который вынашивал, желая перемен. Принц Август тогда желал владеть троном по-своему, в соответствии со своими убеждениями. То есть править совершенно не так, как это делал Каса.

– Так ты объяснишь мне, что случилось? – спросил Галипэй, когда Август наконец вышел из ванной.

– Началось оформление документов. – Август провел ладонью по влажным чистым волосам. – По официальному усыновлению.

Краска легла идеально, волосы равномерно прокрасились до самых корней. Светлый блонд был ему к лицу, смягчил резкие черты и придал им новый приятный оттенок.

– Это… это же хорошо, – ошеломленно отозвался Галипэй. – Верно?

– Кому как, – сказал Август. – Но этот шаг необходим, только это и важно.

И он сардонически улыбнулся, давая понять, что разговор окончен, и Галипэй сразу умолк, как умолкали и замирали в присутствии богов принесенные в жертву смертные за мгновение до того, как их поглощали.

Сань-Эр выпустил шипы: Галипэй спотыкается на крыльце здания, потом громко топает ботинком у порога, собираясь с мыслями. Он почти на месте. Пещерный Храм находится на улице Лоянь-Дальней. Попасть в него можно только через заднюю дверь этого невысокого строения, потому что храм со всех четырех сторон окружен домами, укрыт ими, как тайна городов-близнецов.

Август перекрасил волосы в свой натуральный цвет. Август не поднимается к себе в кабинет, будто забыв о его существовании. А что касается государственных дел, Август хоть и проводит реформы, порядок которых продумывал когда-то, но делает это так жестко, будто при воплощении их в действие не читает ни единого отчета и не слушает никого из советников. Кое-кто уже начинает ворчать, что Август самонадеянностью превосходит своего приемного отца, что озабочен скорее дворцовой драмой, нежели благополучием народа, а между тем мира, в котором это правда, не существует, а тем более мира, где Август проявил бы себя подобным образом прилюдно.

За краткое время было допущено слишком много неверных шагов. Август позабыл о множестве насущных вопросов, а если уж на то пошло, он чересчур умен, чтобы так напортачить.

Все звуки вокруг Галипэя становятся приглушенными в тот же момент, как он покидает рынок на шестом этаже и проходит в узкую дверь в конце коридора. Где-то на лестничной клетке капает вода, ей вторит гулкое эхо. Пока Галипэй спускается, на площадке второго этажа слышится визг. Выскочив из угла, мимо него проносится семейство крыс, они гонятся друг за другом, раньше Галипэя достигая первого этажа.

Галипэй морщится. Наконец он выходит из здания. Если из-за его появления поднимется шум, то это произойдет прямо сейчас. Другого пути сюда и обратно не существует, разве что проделать дыру в сетке, натянутой над храмом.

Все тихо. Сетка поскрипывает на ветру, за годы нагруженная мусором, который выбрасывают в окна зданий, окружающих храм. Галипэй ждет, наблюдая за «полумесяцами», что-то обсуждающими у храмовой стены. Пещерный Храм – место поклонения, ближайшее к дворцу. Таких мест насчитывается немного, они рассеяны по территории городов-близнецов далеко одно от другого: не то чтобы Сань-Эр полностью забыл стародавних богов, просто немногочисленные верующие в них предпочитают проявлять набожность тайно, в атмосфере уединения. С алтарями в кухне и благовонными курениями в горшочках, расставленных в коридоре. С засушенными цветами на дверях и бумажными амулетами, чтобы сжигать их на крышах.

Но если уж начистоту, храмы служат не верующим. Храмы – последнее, что осталось от ранних лет Сань-Эра, они продолжают существовать лишь потому, что Сообщества Полумесяца скрывают свои темные дела под маской религиозности.

Галипэй входит в Пещерный Храм, толкнув тяжелую дверь. Потрескавшаяся красно-оранжевая краска осыпается, прилипает к подушечкам пальцев. Всякое ощущение тепла покидает его, пока он шагает вдоль молельных мест, каждый выдох вылетает у него в виде облачка белого пара. Он проходит вперед. Встает на колени перед изваяниями в передней части зала.

Из этих изваяний он не узнает ни единого – их имена перестали заучивать в школах еще во времена учебы поколения его родителей, – но их бдительные глаза следят отовсюду. Этот пантеон стремится заполнить пространство, которое Галипэй выделил для поклонения у себя внутри. Богам известно, что изменилось. Они знают, что его уши внемлют их шепоту, знают, что он стремится к новому ответу, чтобы тот занял пустоту.

Когда Август просил позаботиться о том, чтобы Отта умерла, он, похоже, беспокоился, что она может очнуться. Галипэй не в состоянии осознать это. Да, Отта в самом деле очнулась, но никто прежде не приходил в себя после болезни яису. Кому могло прийти в голову, что такое возможно? Почему это считал возможным Август?

Галипэй слышит приближающиеся шаги. Возвышающиеся над ним божества потрясли его. Эти огромные, больше натуральной величины усмешки, эти застывшие руки, отведенные в замахе и готовые вонзить мечи во врага.

«Неужели я разочаровал его?» – вопрошает он богов.

– Чужакам в Пещерном Храме не рады.

Он задается вопросом, неужели он заслужил изгнание, потерпел поражение на тех фронтах, где Августу нужна сила. И вместе с тем он убежден, что где-то у самой поверхности таится нечто, незаметно для всех готовясь к неожиданному нападению. Отта очнулась. Август ведет себя совсем не так, как прежде. Два невозможных обстоятельства, как правило, связаны между собой, разве нет?

– Я здесь не для того, чтобы досаждать, – медленно произносит Галипэй. – Я только хотел помолиться.

– Само собой. Поэтому ты заранее сообщил о том, что хочешь поговорить со старейшим приверженцем храма.

Галипэй поворачивается, стоя на коленях, вежливо окидывает взглядом появившегося рядом старейшину храма. Спину он слегка сутулит, с подбородка сбегает белая борода. У него темные глаза: сначала Галипэю кажется, что черные, но потом старик смотрит на него в упор, и становится ясно, что темно-зеленый цвет этих глаз почти полностью затенили отблески красных храмовых фонарей.

– Здесь безлюдно, – замечает Галипэй, обводя взмахом руки зал.

– Численность снижается, – ровным тоном отвечает старейшина. – Аресты по приказу дворца. Казни. Тебе ли не знать.

– А-а.

Августу было некогда заниматься взятыми под стражу «полумесяцами» после того, как Лэйду бросили за решетку. Их дела остались у него в кабинете, потому что Галипэй пытался завести разговор о них.

– Можно узнать? – спрашивает старейшина. – Могу ли я способствовать твоим молитвам?

– Это ни к чему. Мне требовалось только место. Во дворце святилищ нет.

– С недавних пор во дворце царит хаос, – говорит старейшина: должно быть, он уже слышал про Отту Авиа и ее чудесное выздоровление. – Тайком пронести туда алтарь не составит труда, если уж стал набожным.

Галипэй уже всесторонне обдумал этот вопрос. И не дождался никаких откровений свыше, кроме того, что его знаний недостаточно.

– Пожалуй, во дворец и без того уже слишком много чего пронесли тайно, – замечает он. Стародавние боги глазеют на него. И равнодушно выслушивают его отчаянный вопрос: – В каких случаях киноварь исцеляет, вместо того чтобы убивать?

Если старейшина донесет на него за это, дворцовая стража сразу раскроет преступление, совершенное в Северо-восточной больнице. На удачу Галипэя, «полумесяцы» не питают ни толики преданности дворцу и ни малейшего желания защищать королевство, не получая никаких наград.

– Это невозможно, – отвечает старейшина. – Она ядовита.

– Просвети меня, – просит Галипэй. – Стены и двери у вас выкрашены киноварью. В преданиях ее называют кристаллом бессмертия. Почему?

Старейшина усмехается. Складывает руки за спиной, поворачивается, чтобы уйти.

– А я-то пришел, думая, что услышу хоть что-нибудь достойное моего времени. Это все легенды, юноша. Есть боги и есть смертные; мало что относится и к тем и к другим. От киновари нет пользы, кроме как придавать цвет красивым лаковым вещицам.

Галипэй вскакивает. Его движения полны агрессии того, кто рвется в бой, и весь храм отзывается укоризненным ропотом.

– Нет, – выпаливает он. Старейшина останавливается между рядами молельных мест. – Мы можем менять тела по своей воле, и наиболее убедительное объяснение этому – генетика. Предания не возникают на пустом месте.

– Это королевство таит в своем прошлом гораздо больше, чем ты можешь вообразить. – Хотя старейшина стоит отвернувшись, его низкий рокочущий голос разносится по всему залу, каждое слово слышится отчетливо, не оставляя поводов сомневаться. – В нем существовали воины, способные менять внешность без перескока. И знатные господа, готовые пожертвовать конечностями, лишь бы корона приняла их ци. И даже королева, которая принесла в жертву толпы своего народа в надежде достичь перевоплощения.

Должно быть, старейшина держит Галипэя за недоумка, если развлекает его байками, которые выдумывают крестьяне в провинции, чтобы пугать детей, приучая их не доверять чужакам. Галипэй поднимает глаза. И встречается взглядом с нарисованной на потолке фигурой – размерами гораздо меньше остальных, с древнеталиньскими символами, начертанными на лбу.

«Тебя приставили ко мне уже после Отты, так что я и не рассчитываю, что ты поймешь. Убей ее».

– Я хочу знать, бывало ли в прошлом так, чтобы с помощью киновари исцелили чью-то ци.

Старейшина начинает удаляться.

«Как вам будет угодно».

Галипэй отправился к тетушке за киноварью не без причины. Он мог воспользоваться любым средством. Отта Авиа лежала в коме, в больничной палате не было ни камер, ни медицинского персонала, неравнодушного настолько, чтобы отслеживать посетителей. Можно было бы прижать к ее лицу подушку и дождаться, когда она перестанет дышать. Сделать ей инъекцию любого наркотика из множества распространенных в Сань-Эре, чтобы вызвать остановку сердца. Применять токсичный порошок было незачем. Он раздобыл киноварь только потому, что его попросил Август. И лишь после того, как позднее в тот же день Август вызвал его к себе в кабинет, чтобы извиниться – ему не следовало гонять Галипэя с поручениями, он же помнит, насколько они близки, но давление на него было слишком сильным.

«Киноварь, – объявил Август, вдруг отвернувшись от окна, откуда открывался вид на колизей, – хоть и медленный, но мирный метод. В больнице ничего не заметят. А если кто-то и проведет расследование, то обратить внимание на эти признаки даже не подумает».

– Кстати, ты спрашивал, в каких случаях киноварь исцеляет, вместо того чтобы убивать. – Старейшина уже выходит из главного храмового зала, но из коридора его слова доносятся в десятки раз громче. – Ответ прост. Разумеется, когда к этому причастно божество.

Глава 11

– Ваше величество!

Дерьмо.

Едва они выходят из прежних комнат Антона, их окликает Сэйци, все еще ждущая в конце коридора. Антон прикидывает, какие варианты действий у него есть, от скрученного в комок желудка быстро распространяется паника. Если не проявить осторожность, Отта может ради забавы разоблачить его немедленно.

«Она знает, – непрерывно крутится у него в голове, – она знает, и достаточно одной оплошности, чтобы…

– Ваше величество, – повторяет Сэйци, и, когда они с Оттой проходят мимо, пристраивается к ним и идет рядом. Судя по виду, Отту это не слишком заботит. Антон слышит, как стучит в ушах его собственный пульс, отбивает удары в такт его быстрым шагам. – Гала-торжество скоро начнется. Совет просит разрешения разместить среди его членов несколько Вэйсаньна для защиты во время мероприятия.

– Да, конечно, – отзывается Антон. Что угодно, лишь бы отделаться от нее.

Сэйци делает паузу. И продолжает шагать рядом с ними, поджав губы. Они направляются в главный зал восточного крыла. Этой частью дворца пользуются редко, что сказывается на ее состоянии. Статуи мифических летающих коней, украшающие каждый атриум, смотрятся серыми не по замыслу скульпторов, а от тонкого слоя пыли.

– Если позволите, – начинает Сэйци, – разумнее было бы отменить гала, вместо того чтобы рассредотачивать стражу. Неизвестно, что задумала Лэйда. Может, ждет удобного случая, чтобы сбежать, а может, желает завершить начатое и напасть на дворец.

– Для этого у нее нет возможностей, разве не так? – вмешивается Отта. Ее голос звучит приторно-сладко, но возражений не допускает.

Сэйци морщится. Ей явно не хочется спорить с Оттой. Стражники приучены повиноваться приказам тех, кого они охраняют, и, хотя Отта не принцесса в строгом смысле слова, к этому титулу она приблизилась вплотную. Настолько, чтобы отдать приказ об изгнании Сэйци, если останется недовольна ею. Антон безмолвно упрашивает: «Пожалуйста, отступись. Займись своей работой, перестань во все вникать». Если не ради самой себя, тогда ради его душевного равновесия.

– Кое-кто из стражников по-прежнему предан Лэйде, – спешит сообщить Сэйци. – Далеко не все осуждают ее. Понадобится всего…

В тот же миг Отта падает с ног, а Сэйци резко умолкает. Антон, резко втянув воздух, подхватывает Отту за локти. Ее тело мертвым грузом обмякает в его руках.

– Чтоб тебя… – шипит он. – Отта! Отта, в чем дело?

Первым у него возникает подозрение, что у нее опять болезнь яису. После недолгого улучшения, когда Отта уже считала, что поправилась, недуг возобновился. Антон трясет ее за плечи, привлекает к себе. Она не реагирует. Глаза закрыты, лицо приобретает бледность.

А потом Сэйци рядом с ним говорит:

– Да хватит уже. Не тормози.

Антон круто оборачивается. Сэйци, то есть Отта, кивает в сторону двери рядом с ними: это игровая детская с задернутыми шторами и выключенным светом. Пустая, поскольку во время самоизоляции дворцовых детей не выпускают из их покоев.

– Давай живее. Не хватало еще, чтобы служба наблюдений что-нибудь заподозрила, – говорит Отта. И предоставляет Антону одному тащить ее тело.

К тому времени, как он входит, она уже успевает очутиться в другом углу комнаты. От потрясения он медлит. Это же невозможно. Должно быть невозможно, и тем не менее она перескочила в тело Вэйсаньна, и ее глаза соответственно изменились. Стали полночно-черными с темно-синим отливом, в точности как у Августа.

– Отта… – по-дурацки мямлит он.

– Можешь положить меня вон туда, – отзывается она, указывая на диван. – Помнишь эту комнату? Мы постоянно здесь бывали. Камера в ней только одна, для двери.

Признаться, Антон не помнит. Для него прошло семь лет – с тех пор, как Отта заболела. И неважно, сколько минуло с тех пор, как они в последний раз побывали в этой комнате, настолько беспечные, чтобы прокрадываться сюда в неурочные часы, когда большинство обитателей дворца спит. Их последние месяцы во дворце были пропитаны отчаянным стремлением сбежать. Покинуть города-близнецы, ускользнуть в провинции, по возможности незаметно ограбив сокровищницу, чтобы хватило на собственный дом с садом.

Он бережно укладывает тело Отты на диван. С тех пор как она вышла из комы, в ее облике появился непривычный блеск, но лишь теперь Антон понял, кого этот блеск ему напоминает – короля Каса на телеэкранах. Трансляции, для которых его лицо приукрашивали, делали безупречным. Отту он видит не на экране, но ее кожа тем не менее лоснится. Она похожа на куклу, которую хранят на полке, завернутой в пластик и недосягаемой для стихий и оседающей пыли. Проведенное в коме время сделало ее неприспособленной к реальности и принадлежащей к другой эпохе.

– Антон! – напоминает о себе Отта. – Что такое?

– Ты, должно быть, спятила, – вырывается у него. – Перескок в Вэйсаньна – это же то, из-за чего ты влипла с самого начала.

– В то время ничего такого я не делала, – заявляет Отта.

Она отодвигает в сторону штору, напевая что-то себе под нос. Наступает ночь, поэтому Сань-Эр разгорается ярче. В окно проникает золотисто-желтый свет фонарей, установленных наверху колизея. Отта ведет себя совсем не так, как полагается только что исцелившейся пациентке, вопреки всем прогнозам ставшей чудом медицины.

– Вообще не надо было… – Антон осекается. Идет на попятный. – По сути дела, у тебя и не должно было получиться. Отта, какого хрена?

– А я думала, у тебя более широкие взгляды. – Она стреляет глазами в угол комнаты, и он понимает, что она следит за камерой. Отта манит его, Антон подходит ближе, так что теперь камера его не видит. Это вполне разумно.

– Широкие взгляды? – повторяет он. – Это же…

Немыслимо. Невообразимо. В точности как его прыжок с арены после финального поединка. В точности как то, что сделал он, пережив собственную смерть и воспользовавшись ци чужого сосуда, чтобы вселиться в Августа.

– Что? – спрашивает Отта.

Он подходит к ней почти вплотную, и она кладет руки ему на грудь. Ладони мозолистые, руки натренированной стражницы. Той, что, должно быть, всю жизнь провела в уверенности, что принадлежит к немногим избранным королевства, в кого никто и никогда не сумеет вселиться. Вэйсаньна – единственный род, потомки которого рождаются как будто уже сдвоенными, хотя ци у них на самом деле только одна. Вселение в них – уму непостижимая задача, как и перескок в того, кто уже сдвоен. Как вела бы себя Сэйци Вэйсаньна, если бы знала, что и в нее можно перескочить, и ее можно использовать как обычного талиньского простолюдина? Каким стало бы королевство, узнав, что этот знак отличия уже стерт?

– Знаешь, – осторожно произносит Антон, – я уже начинаю задумываться о предостережениях, что на самом деле ты самозванка.

Отта фыркает:

– Ты ведь уже знаешь, что это не так.

– Невосприимчивость Вэйсаньна к вселению – основополагающий принцип нашей способности совершать перескоки.

– Как и вспышка, несколько метров предельного расстояния и наличие цели перед глазами. – Ладони Отты скользят по его груди к шее. – Я смотрела видео с Цзюэдоу. Я видела, что ты сделал.

– Я не хотел, – говорит Антон. И сам слышит, что оправдывается, хотя Отта обращается к нему с оттенком насмешки. Ей незачем прямо предъявлять обвинения. Она и без того знает изрядную долю правды. – Когда ты поняла?

Она берет его за подбородок. Заставляет повернуть голову, подставляет его лицо электрическому свету, проникающему в комнату.

– Я умею различать оттенки, Антон.

– Ни у кого другого не получилось.

– Я прекрасно знаю тебя. И я, скажем так, особенно чувствительна к переменам.

Отта не отпускает его подбородок, но ее прикосновение меняется. Пальцы как ни в чем не бывало порхают по его щекам. Он не смеет отстраниться, как никогда не смел сказать Отте, что не согласен с ней.

– И потом, – продолжает она, – ты расспрашивал о своей семье, чем подтвердил мои подозрения. Что все это значит?

«Голубиный хвост». Существование которого при короле Каса Совету было запрещено признавать.

Когда Антон только вселился в тело Августа, у него случались вспышки многослойных воспоминаний, мысли, не совсем принадлежащие ему. Раньше он никогда не испытывал такого краткого слияния, никогда после перескока не ощущал волну страха, с которым не мог справиться. Ему не следовало удивляться тому, что ци Августа вступила в борьбу. И хотя победил Антон, просачивающиеся сквозь него струйки Августа оказались сильнодействующими. Он не сомневается, что видел голубя, оттиснутого на печати. Но не знает, достаточно ли этого, чтобы указать на виновника.

– Ты знала, что Каса убил всех моих родных?

Отта застывает. Впервые за все время с тех пор, как она очнулась, а может, и впервые в своей жизни она выглядит неподдельно встревоженной. У нее приоткрываются губы. Глаза становятся огромными.

– О-о, – тянет она. – О, мне так жаль, Антон.

– А вот Август об этом точно не жалел. – Горечь у него на языке имеет тошнотворный привкус. – Он знал.

– Если мы покараем Августа за все тайны, о которых он знал и молчал, он будет обречен на вечные муки.

Отта поджимает губы. Она обдумывает сказанное, но почему-то ее лицо кажется отрешенным. Антон видел Отту после вселений в их юные годы, порой таким способом они ускользали из дворца, но теперь, когда он видит ее в теле стражницы, это не укладывается у него в голове. Вэйсаньна. При первой попытке она заболела яису, а при второй добилась успеха так легко? Что изменилось?

– Что это у тебя такое лицо? – Отта ведет ладонями вниз по его рукам, слегка расправляет рукава. И прежде чем он успевает ее остановить, забирается ему под китель, разглаживает ткань рубашки у него на груди и животе.

– Ты тоже что-то знаешь.

Отта мгновенно переводит на него взгляд. Чернильно-черных глаз. Пора бы ему уже начать привыкать к немыслимому и невозможному: в этом дворце есть еще один человек, который вселился в особу королевской крови восьми лет от роду и не попался.

– Что, прости? – спрашивает Отта.

Она всматривается в него наивным взглядом ученицы из женского монастыря, но Антона не покидает ощущение, что с ним играют. На протяжении долгих лет изгнания он изо всех сил старался поддерживать в ней жизнь. Этого он сам хотел. Пробуждение Отты ему следовало воспринять как чудо из чудес, но…

Она проводит пальцами по его бедрам. Но он не этого ждал. Отта, в которой он поддерживал жизнь, была спящей Оттой, милой девочкой, нежное личико которой оставалось неподвижным, ничего не возражающим, в чем бы он ни исповедовался у ее больничной койки. Пробудившаяся Отта оказалась совсем иной.

– Остановись, – шепчет он.

– Нас же никто не видит, – напоминает Отта, и ее горячее дыхание обжигает его щеку.

На бездумный миг он поддается. Он скучает по ней, скучает по времени, проведенному ими во дворце. Она запускает пальцы под его ремень, касается губами его губ – сначала невесомо, затем увереннее. Антон вбирает в себя поцелуй, завладевает ее лицом, волосами, вдыхает какой-то сочный, насыщенный запах – пралине, засахаренной сливы.

Она придвигается ближе, прижимается к нему с недвусмысленными намерениями, и неправильность всей этой ситуации словно бьет его по лицу наотмашь. Антон отшатывается, делает два шага назад.

Отта испытующе смотрит на него. Переплетает пальцы рук, сложенных перед собой.

– Что-то не так?

– Я… – Антон собирается с мыслями. Делает выдох. – Да, что-то не так. Отта, прошло семь лет. Ты была без сознания, а я… я все это время провел один. Нельзя просто начать с того, на чем мы остановились.

– На это я и не рассчитывала. – Ее взгляд становится еще пристальнее. Волосы на затылке Антона встают дыбом. – Но, по крайней мере, не думала, что ты меня бросишь.

– Я тебя не бросил, – возражает Антон. – Это я заботился, чтобы ты оставалась жива.

– А сам пока увивался вокруг принцессы.

Антон бросает взгляд в сторону двери. Пусть камера и не видит их, но это еще не значит, что за ними не наблюдают. Хватит. Обсуждать эту тему с Оттой он не намерен.

– Рассуди здраво. – Он делает еще шаг назад. – Ты ведь тоже выросла во дворце, так что и без объяснений все понимаешь. Тебе не кажется, что трудновато будет притворяться Августом и в то же время трахать его сводную сестру?

Она даже не вздрагивает. Хотя бы отчасти, но он стремился задеть ее бесцеремонным доводом, а ее губы растягиваются в усмешке.

– Как ты сам говоришь, я твоя сестра. А ты – правитель. Есть масса причин, по которым я должна быть рядом с тобой.

Она нерешительно приближается, но Антон перехватывает ее руку прежде, чем она успевает снова коснуться его груди. Охватывая пальцами ее запястье, он и не дает ей подступить, и не отпускает.

– Усидеть сразу на двух стульях у тебя не получится, Отта, – уверяет он. – Судя по всему, ты хочешь, чтобы я остался Августом навсегда.

– А разве ты хоть чего-нибудь добился как Антон Макуса? – откликается Отта.

«Тебя. У меня была ты», – думает он, уязвленный вопросом. У него была Отта, а препятствием на пути высился весь Сань-Эр. Переполненные больницы, нехватка коек. Заводы, на которых ему не удавалось задержаться надолго, жалкие гроши, которые он зарабатывал никчемными руками аристократа.

– Немногого, – говорит он. – Изгнания. Возможности лазать по карманам богатых дельцов.

– И посмотри, что у тебя есть теперь, – подхватывает Отта. – К твоим услугам целое королевство.

Антон качает головой и отпускает ее запястье.

– Избавь меня от этих уловок. Думаешь, я до сих пор не разобрался в твоих играх?

– Ты же наверняка твердишь себе, что останешься только до тех пор, пока не отомстишь Августу. – Решив снова уколоть Антона, Отта заодно щелкает его по уху. И, упорхнув от него, подлетает к собственному телу на диване. – Но ведь и я знаю твои игры. Тебе здесь нравится. И я тебе помогу, Антон. Просто подыграй мне, а не сопротивляйся. Ясно?

– О чем ты го?..

Она падает. Отта на диване открывает глаза, вернувшись в свое тело, энергично вскакивает на ноги. И тут же принимается трясти за плечи Сэйци.

– Ты как, ничего?

А-а.

Сэйци кое-как приходит в себя. Она не понимает, что произошло. Естественно, ей даже в голову не приходит, что в нее вселялись, она же Вэйсаньна.

– Какого?.. – бормочет стражница. – Неужто я?..

– Упала в обморок, – прямо заявляет Отта. – Наверное, от духоты в восточном крыле. Дай-ка я тебе помогу. – Порывистым движением Отта ставит Сэйци на ноги.

– Ты говорила про гала, – напоминает Антон, делая невозмутимое лицо и следуя примеру Отты. – Нам пора?

Сэйци откашливается. Встряхивается, приходя в себя.

– Да. Да, несколько членов Совета сначала хотели бы кое-что прояснить с вами.

Антон жестом предлагает ей идти вперед.

– Мне надо переодеться, – решает Отта, когда Сэйци переводит на нее вопросительный взгляд. – Я не прочь тоже произнести речь во время гала. – Высказать одобрение Антон не успевает: Отта, повернувшись на каблуках, резво устремляется к двери. И подмигивает, оглянувшись через плечо. – Там и увидимся, Август.

Глава 12

Первая же придворная дама, которая попадается Калле, сообщает ей, что гала-торжество скоро начнется, так что вся дворцовая знать собирается в банкетном зале.

– Абсурд, – бормочет Калла, поддергивает рукава и несется вперед.

Всем известно, что где-то в коридорах дворца затерялась Лэйда Милю, но отменять бессмысленное и показное празднество никто не стал. Наверное, даже когда море ворвется в города-близнецы и затопит их или новая вспышка гриппа просочится сквозь резные двери и перезаражает всех до единого, то и тогда во дворце будут устраивать пышные гала.

Патрульный стражник вздрагивает при виде вылетающей из-за угла Каллы. Он окликает ее, спрашивает, нужна ли помощь, Калла отмахивается на бегу: «Все в порядке!» У нее и так времени в обрез. Ей необходимо разыскать Отту Авиа, предпочтительно до начала гала-торжества, иначе все до единого дворцовые аристократы станут свидетелями ее удушения.

Главный атриум. Вскинув голову так резко, что щелкает челюсть, Калла пытается сообразить, как быстрее добраться до банкетного зала наверху. Она до боли стискивает зубы. В попытке выглядеть хотя бы немного поприличнее она, взбегая по лестнице, приглаживает волосы и собирает их высоко на макушке, чтобы не лезли в лицо.

Десять лет назад она терпела все высокомерные замечания, нарочно произнесенные Оттой в этих комнатах так громко, чтобы их услышали. Эти высокие арки и величественные атриумы переименовали в Дворец Единства, однако он сохранил отголоски былого. Бархатисто-зеленая гамма, расшитые золотом шторы. Увы, многое изменилось, поэтому кажется Калле гораздо менее сносным, чем прежде. По углам видны пучки проводов, стены с их наслоениями подобны палимпсесту и так тесно увешаны дорогостоящими украшениями, что за недостатком места они загораживают друг друга. Нет никакого «единства», есть только половина столицы, которая упрямо пережевывает непомерно большой откушенный кусок, до отказа набиваясь им.

Калла спохватывается и несколько кратких мгновений стоит на пороге банкетного зала, ожидая, когда выровняется дыхание. Один из стражников выходит вперед.

– Ваше высочество, ваша одежда не соответствует протоколу.

– С дороги.

Она уже высмотрела свою цель. Ни один стражник не успевает ее остановить: Калла бросается вперед и вонзается в край толпы. Этот зал украсили для шумного веселья всего несколько недель назад, он и тогда был полон взбудораженной дворцовой знати, празднующей завершение игр в Сань-Эре. Каждый угол освещала оголенная лампа, так что король Каса лишь волей случая не узнал давно потерянную племянницу, когда она вошла, скрывая под маской пол-лица.

Сегодня свет приглушен. В Пещерном Храме тоже была красная лампа вроде тех, которые сейчас болтаются над головой Каллы, пробивающей себе путь вперед. В храме она освещала «полумесяцев», пока они метили себя кровью, как регалии носили темно-багровые знаки. Свет был как раз того оттенка, чтобы сливаться с телами их жертв, у которых вырезали сердца и оставили гнить как пустые сосуды, сваленные в кучу посреди подвальной комнаты.

Калла уже протиснулась в середину толпы. Центр зала устлан большим ковром. Пятна запекшейся крови на деревянных половицах не удалось отскоблить и отчистить полностью, несмотря на все старания, и ни одному из членов Совета не захотелось первым предлагать заменить весь пол там, где предыдущий правитель королевства лишился головы.

Когда Калла в прошлый раз стояла здесь, она была готова умереть. Чтобы ответить за все преступления, совершенные ею во имя мести, и за главное из них, которое она совершила на арене.

– Эй ты.

Не давая Отте Авиа времени обернуться, Калла дергает ее за локоть, рывком выдергивая из разговора.

– Ой! – вскрикивает Отта и спотыкается на ровном месте. Она пытается высвободиться, но в физической силе с Каллой ей не сравниться. С Каллой, которая на голову с лишним выше ее. – Отпусти меня! Что ты себе позволяешь?

Калла тащит Отту за собой к боковой двери. Гул банкетного зала утихает, с глухим стуком отсеченный простой гладкой дверью, замаскированной под обои с цветочным рисунком. Это вход для прислуги, предназначенный для того, чтобы быстро появляться и уходить, подавая угощение. Калла отпускает Отту, но при этом толкает ее вниз, на ковер.

Отта падает с гримасой возмущения. В отличие от Каллы, которая не соответствует протоколу, Отта в точности соблюдает его. Вызывающий ярко-красный туалет, в котором красовалась ранее, она успела сменить. Ее новое платье не издает шороха при движениях, бледно-розовый шелк обхватывает грудь, легкая ткань более темного оттенка струится до колен, образуя треугольник. «Аристократическим» ее вид уже не назовешь. Она выглядит нежной, как лепесток, и при этой мысли Калла скрежещет зубами так, что чуть не стирает их в порошок.

– Я могу тебе чем-то помочь?

– Все наше детство я терпела тебя, Отта, – холодно говорит Калла. – Но на этот раз правила приличия тебя уже не спасут. Лэйда Милю назвала тебя своим источником. Она говорит, что всему, что ей известно о ци, она научилась от тебя.

Отта издает смешок. Она по-прежнему лежит на ковре, но теперь опирается на локти и, даже если ей неудобно, не подает виду.

– А доказательства у тебя есть? Или ты доверяешь беспочвенным обвинениям из уст женщины, взятой под стражу за государственную измену?

– Видеонаблюдение в этом дворце наверняка велось и семь лет назад. – Калла многозначительно поднимает глаза. Даже здесь над их головами мигает камера. – Хочешь, чтобы я проверила? Я прикажу разыскать все видео, на которых вы засняты вдвоем.

– Какая же ты несносная. – Отта плавно встает. Отряхивает юбки, морщит носик, заметив, что шелк измялся. – Даже если ее заявления – правда, это еще не значит, что я учила ее намеренно. Давай, просмотри видео – в них ты ничего не найдешь. Она же приходилась дочерью начальнику стражи. И наверняка шпионила за мной.

Калла не верит своим ушам. Стало быть, Отта признаёт, что так и было. Задолго до того, как Лэйда занялась распространением немыслимых знаний и практик по всему Сань-Эру, они уже были известны Отте Авиа. Отчасти Калла все еще сомневается в этом, несмотря на яростные обвинения, брошенные в лицо Отте.

«Что, серьезно?» – невольно думает Калла. Та самая Отта Авиа, которая зовет слуг, чтобы придерживали соломинку, – ей, видите ли, надоело, что у нее руки заняты бокалом? Та Отта Авиа, которая подхватила болезнь яису, по глупости предприняв попытку вселения в Вэйсаньна?

– Была бы ты со мной полюбезнее, я бы и тебя научила. – Отта привстает на цыпочки, покачивается точно так же, как когда тянулась к уху Августа во время совещания. – Какая жалость.

Что-то срывается у Каллы внутри. Рука сама ныряет в карман. Времени не хватает даже на то, чтобы самой осмыслить этот жест, а тем более чтобы Отта поняла, что будет дальше, и успела увернуться. Логика срабатывает в последнюю миллисекунду. Когда нож уже вылетает из ладони, Калла дергает запястьем и меняет направление – так, чтобы нож лишь слегка пустил кровь, а не вонзился, нанеся серьезную рану.

Но ее старания оказываются напрасными.

Нож не просто падает.

Совершенно не понимая, что происходит, Калла смотрит, как нож на секунду зависает в воздухе перед самым лицом Отты, а потом с глухим стуком валится на пол. По коридору проходит тряская волна. Калла улавливает странный запах, будто горит резина.

– Опа! – жизнерадостно восклицает Отта. – Неужели хватку теряешь?

Какого… хрена?

Боковая дверь с грохотом распахивается. В тот момент Калла настолько озадачена, что ее разум дает сбой. В коридор для слуг входит Август, наполовину скрытый в тени; у Каллы на языке уже вертится обращенное к нему требование приструнить свою сестрицу. Потом он подходит ближе, и на Каллу словно обрушивается удар. Как отсвечивают его глаза, она помнит. Это не Август. Это Антон, устремивший взгляд на Отту с таким беспокойством, какого Калла от него ни разу не видела.

– Что происходит? – ровным тоном осведомляется он.

– Твои волосы! – ахает Калла, словно это самая насущная из нынешних проблем. Свеженанесенная черная краска снова придает Августу вид проныры, как в его юности, когда во дворце он был еще новичком, плохо выходил на снимках и не нравился другим детям знати по причине, объяснить которую они не могли.

– Отта? – напоминает о себе Август. – Ты в порядке?

В дальнем конце коридора появляется вереница слуг с блюдами, но сразу останавливается, заметив, что путь к двери прегражден. Некоторые спешат развернуться и скрыться из виду. Другие стоят, ждут и наблюдают. Антон тоже это заметил, на миг переключив внимание на слуг и обратно. Несмотря на его выдержанный и непринужденный тон, его плечи под черным кителем напряжены. После допроса Лэйды он тоже успел переодеться. Август эти вещи ни разу не надевал, значит, они новехонькие, прямиком от портного.

– Хочешь объявить им? – спрашивает Отта. – Или лучше я?

– Жиньцунь, – произносит Калла. Делая вид, будто Антона нет рядом, она упрямо продолжает допрос. Ведь и он прекрасно поработал, допрашивая ее, Каллу. – Ты имела к нему какое-нибудь отношение?

– О чем ты вообще говоришь?

Калла прищуривает глаза. По ее спине словно проводят ледяным пальцем.

– О бойне, устроенной там, – понизив голос, поясняет она. – На прошлой неделе.

– А, вот я глупая, – говорит Отта, изучая собственные ногти. – Нет, конечно. С какой стати мне знать хоть что-нибудь о бойне в Жиньцуне? Вы позволите мне удалиться, чтобы предложить тост, ваше величество?

Дать ей позволение Антон не торопится. Он склоняет голову набок, уловив тот же оттенок голоса Отты.

– Почему ты так сказала? Про Жиньцунь?

Отта направляется к двери. Задевает Каллу, их рукава трутся один о другой с жесткостью наждачной бумаги.

– Мне надо кое-что объявить. Можно?

– Нет. – Калла выбрасывает руку в сторону, преграждая Отте путь. – Нельзя.

– Ваше величество? – Голос Отты приобретает резкость. На этот раз ее обращение к Антону обсуждению не подлежит, и Калла понимает почему. Отте все известно.

– Вспомни, – продолжает Отта, – я делаю это ради тебя.

Тон не тот, с каким она обращалась к Августу. В нем звучит ожидание, что Антон непременно встанет на ее защиту, и, когда Антон лишь беззвучно открывает и закрывает рот, он медлит слишком долго. От вспышки гнева глаза Отты темнеют.

– Довольно. – Она отбивает со своего пути руку Каллы.

Удар оказывается гораздо сильнее, чем ожидала Калла. Впрочем, она быстро оправляется и снова выставляет руку, и Отта реагирует так же стремительно. Хватает Каллу за запястье и заламывает ей руку за спину.

– Ой-ей! – не удержавшись, вскрикивает Калла. Где же была эта силища раньше, когда Калла тащила Отту через зал в коридор?

– Не могу разобраться, кто ты такая, – шипит Отта, – но разберусь, дай только срок. Ты уже сожгла свой дворец. А этот мой.

Отта разжимает пальцы и отталкивает ее. Калла морщится, сдавленно бормоча ругательства, и прислушивается к слабому ощущению холодка на запястье. На нем виднеется пятнышко крови. Калла быстро поддергивает рукав, осматривает руку в поисках пореза, но не находит. Отта оставила на ее руке след – почти точный отпечаток своего пальца.

Калла сразу бежит к двери и врывается в гул банкетного зала.

– Галипэй… – бормочет она. – Где Галипэй?

– Я хотела бы предложить тост! – провозглашает тем временем Отта в дальнем конце зала, встав на обитый плюшем стул.

Калла обводит зал взглядом, ее сердце так и скачет в груди. Отта задумала нечто сокрушительное. Калла чует это, как чует свирепый муссон еще до того, как он начнется. Свет становится ярче, в каждой лампочке разгорается нить, озаряя толпу. Вот Жэханьу. Муго. Венера Хайлижа, неловко переминающаяся на месте. И наконец у противоположной стены Калла замечает Галипэя Вэйсаньна, и тот уже смотрит на нее.

«Хватай, – одними губами выговаривает Калла, агрессивным жестом указывая на Отту. – Останови ее!»

Галипэй приходит в движение мгновенно. Его серебристые глаза вспыхивают, он рассекает толпу с легкостью бечевки, разрезающей желе, пользуясь для этой цели каждым просветом.

– Калла. – Антон вдруг появляется за ее спиной, хватает ее за руку. Он вышел из коридора для слуг следом за ней. – Оставь ее в покое.

Она рывком высвобождает руку:

– Не трогай меня.

– Как же я рада, что мы смогли собраться сегодня вместе после стольких раздоров, – во весь голос кричит Отта. Она сцепляет руки перед собой. – Ежегодные гала-торжества я всегда особенно любила.

Поверх голов других присутствующих Галипэй снова встречается взглядом с Каллой, медлит возле группы членов Совета, стараясь обойти ее так, чтобы никого не задеть. Калла видит, как он беззвучно выговаривает: «Что за хрень она несет?»

«Без понятия», – отзывается Калла.

– Перед тем как заболеть, – продолжает Отта, – я нашла в сокровищнице короля Каса нечто потрясающее. Из страха я сохранила находку у себя, но теперь, когда Каса больше нет, думаю, королевству и Совету пришло время узнать правду. Не понимаю, как она до сих пор оставалась незамеченной. Вероятно, все королевские советники обходили эту находку взглядом и решали молчать.

При этих словах несколько стоящих по соседству человек переключают внимание на Каллу. С любопытством. И удивлением.

– Калла… – слышится рядом с ней голос Антона.

– Если она намерена рассказать всему королевству, что можно делать перескоки без вспышки и вторгаться в кого угодно и когда вздумается, я убью ее здесь и сейчас, – шипит Калла. – Это же вызовет раскол населения…

– В приграничных землях есть один предмет, ци в котором хватит, чтобы одним мановением руки уничтожить целую деревню, – объявляет Отта.

Галипэй, который наконец пробился к ней вперед, останавливается, озадаченный не меньше, чем остальные слушатели. Калла жестами велит ему действовать, просит заткнуть Отту, но он больше не смотрит в ее сторону.

– В целях защиты его спрятали на месте первой битвы, когда началась война с Сыца. А после победы Талиня за ним так и не вернулись. – Отта делает паузу.

Зал безмолвствует. Замешательство накрывает толпу аристократов, словно толстым одеялом, затрудняя движения и приглушая ответные возгласы.

– Божественная корона Сань-Эра – подделка. Истинная корона Талиня по-прежнему в приграничных землях, и каждый правитель со времен войны был лжецом. С тех самых пор мы не подвергали испытанию короной ни одного из королей.

Из того, что могла заявить Отта, Калла меньше всего ожидала этого. Проходит минута, полное неверие прокатывается по толпе знати ударной волной.

А потом банкетный зал взрывается ревом голосов.

Глава 13

– Ты знал, что она задумала?

Ее вопрос застает Антона врасплох. Ситуация в целом застает его врасплох, потому что он бросил притворяться вечно невозмутимым Августом. Нынешнее выражение лица принадлежит лишь ему самому, и Калла знает это, потому что может перечислить случаи, когда видела его раньше. В последний раз это случилось на арене, когда с его головы стащили мешок и он обнаружил, что стоит в окружении зрителей, вынужденный ввязаться в финальный поединок.

В дальнем конце банкетного зала Галипэй Вэйсаньна широкими шагами выходит вперед, сдергивает Отту со стула, хватает за руки и решительно направляет ее к выходу.

– Конечно нет! – свистящим шепотом отзывается Антон. – Тогда я первым узнал бы про корону.

Еще десять секунд, и вопросы, сыплющиеся на них со всех сторон, окончательно превратятся в неуправляемую лавину. Калла выхватывает то тут, то там обрывки обращенных к Антону слов стоящей поблизости знати, членов Совета, проталкивающихся поближе, чтобы первыми донести до его сведения их ценные указания в свете последних известий. Даже если все это неправда, даже если Дворец Единства попытается отрицать сказанное и отмахнуться от Отты Авиа, как от помешанной, понадобятся доказательства, чтобы подтвердить обратное. И почему-то Калле кажется, что Отта не лжет.

– Идем со мной, – требует она.

Антон меняется в лице. Резко выйдя из ступора, он придает себе невозмутимый вид и пытается сообразить, как повел бы себя в этом случае Август.

– Мне надо отреагировать на случившееся.

Голоса продолжают настаивать. Волю небес определяет только корона… Таков был замысел с самого начала… Мы знали, что короне полагается отвергать того, в ком нет королевской крови… Если побочные ветви королевского рода стали пригодными для правления, что помешает королевству менять правителей снова и снова…

У Каллы недостает терпения, чтобы ввязываться в спор. Она хватает Антона за локоть и решительно направляет его к выходу. Как ни странно, он не упирается. Все внимание Каллы сосредоточено на непосредственной задаче, она обходит возникающие перед ней препятствия, как сделала бы во время любой стратегически значимой битвы. Они выходят за дверь, минуют стражу. Дальше по коридору, налево, потом направо и в первую гостиную, которая попадается на пути.

Пусто. Вот и хорошо. Калла захлопывает за ними дверь.

– Объяснись. С самого начала.

Антон запускает обе пятерни в волосы. В этой комнате больше нет ни следа Августа, притворство слетело с него сразу же при входе.

– Она говорила, что у нее есть какие-то планы. Но я не думал, что именно такие.

Калла смотрит, как Антон повторяет недавний жест руками. Его черные волосы разделяются на прямой пробор, падают мягкими кудрями. Должно быть, это нервная привычка, но как-то получилось, что она впервые видит его таким. С другой стороны, не так уж давно она его знает. Какой бы ни была любовь между ними, ее срок оказался ограниченным, она быстро скатилась до проклятия.

– Это какая-то уловка ради твоего внимания? – поддразнивает она. – Ты уделял ей недостаточно времени, вот она и решила тебя заставить. Она неизбежно возглавит делегацию, посланную привезти корону, и твое участие в ней будет обязательным.

Антон стреляет в нее недовольным взглядом, но не спорит. Догадка Каллы верна: Отта Авиа уже сообразила, что Антон – это Антон, если не узнала об этом от него самого.

– Объясняться с тобой я не обязан, но я понятия не имел, что Отта располагает такими сведениями. И оказался не готов к тому, что она устроит сцену. Тут уже ничего не поделаешь. Она всегда была такой, нам остается лишь сглаживать последствия, насколько это возможно.

Калла сцепляет руки в прочный замок на груди. В окна задувает холодный ветер – не хватало еще, чтобы она начала дрожать. В попытке отвлечься она принимается грызть ноготь, крепко сжимая зубы.

Антон пытается свести все к упрощенному объяснению, списать выходку Отты на ее личные недостатки, но Калла на это не купится. «Не могу разобраться, кто ты такая, – сказала ей Отта, – но разберусь, дай только срок». Таких слов не услышишь от очередного надменного аристократа, заигравшегося в дворцовые интриги. Это угроза человека, который знает или всю правду, или хотя бы ее крупицу.

– Кто такая Отта Авиа, Антон? – спрашивает Калла, понизив голос.

– Что еще за вопрос хренов? – выпаливает Антон. – Она сестра Августа. Второй ребенок в семье Авиа. Самый обычный, если бы ее тетка не вышла за одного из Шэньчжи.

Совет будет лезть из кожи вон, чтобы подтвердить заявления Отты. Калла без труда представляет, какая свистопляска сейчас творится в южном крыле: принесут божественную корону, вероятно, испытают ее на ком-то из заключенных, все равно уже приговоренном к казни, и, не дождавшись, когда небеса покарают его – ведь не могут же небеса допустить, чтобы какой-то заключенный снискал их одобрение! – будут вынуждены постановить, что Отта сказала правду. В королевстве, где божественная корона составляет саму основу монархии, отмахнуться от возникших вопросов нельзя, а то, чего доброго, новых правителей, простых, как фабричные рабочие, будут выдергивать прямо с улицы. Без божественного подтверждения правление короля не может быть законным. А если правление короля незаконно, он не вправе ни назначать членов Совета, ни гарантированно сохранять за ними владения в провинциях Талиня.

– Нет, она не обычная, – говорит Калла, прислушиваясь к шуму, который доносится из коридора. – Я видела, как она остановила нож на лету.

Антон хмурится, ничего не понимая:

– Схватила его?

– Заморозила. С помощью ци.

– Это же невоз…

– Только не говори «невозможно», – перебивает Калла. – «Невозможно» – это перескок без вспышки. «Невозможно» – это обмен ци, когда тела находятся на большом расстоянии. И тем не менее все это продолжает происходить прямо здесь, в этом городе, правильно?

Комичное выражение мелькает на лице Антона. Должно быть, он понял, что шпилька подпущена и ему и что этот вопрос Калла обдумывала с тех пор, как он выжил на арене. Время для ответов он явно считает неподходящим, потому что опровергать ее слова не спешит. Повернувшись, он делает несколько шагов. Водит пальцем по поверхности стола, оказавшегося рядом, рисует на тонком слое пыли. Три линии. Не такие, как нарисовали те дети, но от одного воспоминания об этом Калла холодеет.

– Почему мы вообще ведем здесь этот спор? – медленно произносит Антон. – Ты на протяжении всех игр действовала сообща с Августом, чтобы возвести его на престол. Ты намеревалась короновать его. Если на тебя в любой момент могли свалить вину, разве не стоило ему хотя бы намекнуть тебе, что корона ненастоящая?

– Неизвестно, знал ли об этом Август, – возражает Калла.

– Калла, давай без шуток. Разве было в этом дворце хоть что-то, чего не знал Август?

По коридору к двери снова приближаются голоса. Калла прислушивается, пытаясь понять, что происходит. Это кто-то из стражников отдает приказ не выпускать знать из банкетного зала. Вэйсаньна намерены помешать распространению новостей. Пока Калла и Антон разбираются между собой, королевство вот-вот покатится по наклонной, потому что, как только крупные провинции все узнают, на божественную корону найдутся и другие претенденты, помимо дворца. Ведь корона должна подтвердить право законного правителя. Найдутся те, кто захочет ее примерить, те, кто пожелают ее найти и продать на черном рынке, выставить на торги, чтобы выручить за нее как можно больше. В итоге корона может вернуться в Сань-Эр, но принадлежащей какому-нибудь члену Совета, который готовит государственный переворот.

Еще немного – и им предстоит дать отпор каждому, кто пожелает воспользоваться шансом и стать правителем Талиня, каждому, кто знает, что его признание божественной короной прервет многовековое владычество Шэньчжи и Толэйми.

– С чего все вообще началось? – Гнев Каллы сменяется досадой. У них нет никаких причин для вражды. Ни смягчающих обстоятельств, ни навязанных им правил. Они могли бы просто взять и перестать вцепляться друг другу в глотки. – Что вы с Августом не поделили?

– У тебя больше сходства со мной, чем с Августом, – отвечает Антон. – Но почему-то ты упорно озвучиваешь его мнение. Ты же взяла приступом Дворец Неба, принцесса. Куда девалась та Калла?

Калла вздрагивает:

– Не начинай.

– О, прости. Ты всего лишь бедная сиротка из Жиньцуня, играющая роль принцессы. Не собираешься в ближайшем времени возвращать это тело?

Пустить в ход этот довод он должен был неизбежно, но Калла все равно потрясена. У нее сводит конечности, легкие сжимаются. Страх разоблачения, страх, что ее вытащат на площадь перед дворцом и казнят, пробегает по спине, как мышечная память о первых годах, проведенных в этом теле. Антон вызвал у нее такую же реакцию, как если бы замахнулся на нее ножом.

– Не забывай, – ледяным тоном отвечает Калла, – у тебя тоже нет никаких гарантий, что это испытание ты переживешь. Август может оказаться чересчур силен. И чем дольше ты остаешься в нем, тем больше вероятность, что это ты начнешь сливаться с ним.

– Или он просто исчезнет. Звучит здорово, правда?

– А ведь когда-то он был ближайшим из твоих друзей. Если это не значит ничего…

Дверь содрогается. Калла скользит по ней взглядом, но она точно заперла ее изнутри, как только закрыла. После еще одной безуспешной попытки открыть дверь с другой стороны кто-то в коридоре откашливается и громко зовет:

– Ваше величество! Вы здесь?

Антон вздыхает:

– Ну и в чем дело?

– Нам требуется заявление, – продолжает тот же голос уже приглушенно.

– Сэйци, я консультируюсь со своим советником, – сообщает Антон и снова запускает пальцы в волосы, на этот раз более подавленно.

– При всем уважении, другие королевские советники ждут вас в командном пункте, собрался также весь Совет. Вы не могли бы продолжить этот разговор там?

Калла молчит, наблюдая за реакцией Антона.

– Я прикажу Сэйци проводить меня в центр наблюдения, чтобы разобраться в ситуации, – решает он и направляется к двери. Согласия Каллы он не ждет.

– Это необязательно.

Она понижает голос до шепота. Сэйци Вэйсаньна вряд ли слышала ее снаружи, а вот Антон – наверняка, судя по тому, как он замирает.

– Что, прости?

– Ты мог бы перескочить. Случившееся – проблема Августа. Проблема правителя. Так зачем тебе в ней разбираться?

Калла всегда терялась в догадках, зачем короне понадобилось подтверждать право на власть таких людей, как Каса или ее отец. И подозревала, что она отзывается на конкретную наследственную ци, а во дворце лгут насчет того, что полагается делать короне, и сами сочиняют мифы в поддержку королевской семьи.

Но если настоящая корона до сих пор где-то спрятана, тогда, возможно, ее истинное назначение – как раз такое, как утверждали во дворце. И она способна поразить очередного Шэньчжи или Толэйми. И сделать следующим королем какого-нибудь крестьянина. Это выходит за рамки игры, которую Антон ведет на троне.

Сэйци снова стучит в дверь.

– Ваше величество! Совсем скоро вести распространятся по городам. Нам необходимо действовать, пока не…

– Боишься, что я разоблачу тебя, принцесса?

– Мне все равно, – шипит Калла. – Давай, разоблачай.

– …вспыхнули мятежи, когда нам понадобится рассредоточить стражу…

Антон оборачивается:

– Не искушай.

– Я серьезно. – Вне всяких сомнений, Сэйци могла бы расслышать спор, продолжающийся за дверью, но оба они говорят так тихо, что даже Калле приходится напрягать слух. – Какое мне дело? Совет все равно ждет удобного случая, чтобы избавиться от меня. Расскажи им – и, возможно, они решат заодно выяснить насчет тебя.

С самого начала их альянс опирался на зловещий фундамент: преступница и изгнанник. Двое на грани исчезновения из этого мира, цепляющиеся друг за друга, чтобы в нем удержаться. Теперь же у них обоих под ногами слишком надежная опора, много ли земель и морей. Калла больше не может просто толкнуть Антона Макуса, чтобы он скрылся с глаз долой; им остается лишь продолжать эти нелепые пляски, чтобы узнать, кто из них сумеет подтолкнуть другого к краю и заставить балансировать на нем.

– Я любил тебя, – выпаливает он, – а ты предпочла меня убить.

– Ты отказался сбежать вместе со мной, – обвиняет в ответ Калла. – Мы могли бы улизнуть. Но ты не стал. Что ты предпочел бы взамен? Убить меня, чтобы потом жить долго и счастливо вместе с Оттой Авиа? Уверена, я не та, кого ты хотел бы видеть здесь сейчас.

– …открытые проходы в стене, – продолжает Сэйци, – и толпы провинциалов, переселившихся к…

Антон делает рывок к ней. Два шага – и он оказывается рядом, стиснув зубы. С шеи на лицо стремительно наползает багрянец.

– Как ты смеешь!

– Какой же ты корыстный, – продолжает Калла, хотя и понимает, что перешла черту. За ней – мрачнейшие из ее мыслей, все обвинения, выросшие из их самых ожесточенных стычек. – Ты хотел лишь маленького рая для самого себя и Отты и не мог отказаться от него ради меня. А я поставила на карту королевство. Так что да, Антон, я выбираю победу.

Антон давится смехом. Должно быть, за дверью он слышен отчетливо, потому что Сэйци Вэйсаньна перестает убеждать и взывать. Она умолкает и прислушивается, и Калла предостерегающе смотрит на Антона. Но он не обращает внимания.

– Вот это номер, – шипит он. – Ты заменила уродливого тирана симпатичным, Калла. Тем, кто будет улыбаться, расточать любезности, спрашивать о твоем здоровье, а потом все-таки отправит отряд солдат сжечь твою деревню.

– Заткнись.

– По-твоему, король Каса был плох только садистскими наклонностями, из-за которых его подданные убивали друг друга на ежегодных играх? А как же провинции, которые он продолжал морить голодом, чтобы богатеть самому? И знатные семьи, от которых он избавлялся при первых признаках несогласия с ним? Королевство ты не спасла, Калла. Если только новый трон не означает, что Талинь разделится, как прежде, твоя победа не поменяла в этом королевстве ровным счетом ничего.

Калла отшатывается. У нее перехватывает горло. Не замечая, что ее ноги движутся сами, она старается отступить подальше, пока не упирается спиной в холодную стену. Она шарит по ней руками, пытаясь сориентироваться. Вдавливает пальцы в какой-то гобелен, чувствует, как нитки впиваются в кожу.

– Если ты такой правильный, – задыхаясь, отвечает она, – тогда почему же ты ничего не предпринимаешь? Выведи королевских солдат из всех провинций. Перестань отнимать у них урожай и собирать налоги. Пусть Сань-Эр производит все это собственной кровью.

Говорить об этом рискованно. Человек такого склада, как Антон, может так и поступить, только чтобы доказать свою правоту. Он оставит след везде, где пройдет, а разбираться с последствиями придется тем, кто явится ему на смену.

– Не хочу, – с легкостью отказывается он. – В отличие от кое-кого… – от Августа, он говорит об Августе, но понимает, что его слышит и Сэйци, – я способен признать: да, я предпочитаю, чтобы все подчинялись мне. В моем распоряжении для этого есть все.

Калла разжимает пальцы, отпуская гобелен и выпрямляясь с убежденным видом. Нитки оставили линии у нее на пальцах, нарисовали карту скорби. Тихо, так тихо, что себя слышит лишь она сама, произносит:

– А меня у тебя нет, да?

Может, когда-то это имело значение. Антон замирает – он явно услышал, что она сказала. Должен был услышать, что она все еще готова сбежать вместе с ним, если он хочет, должен понять, что ее гнев существует лишь на том пространстве, на которое они отдалились друг от друга.

– Я должен приговорить тебя к казни. – Он отворачивается. – Но, по-моему, лучше будет, если ты пострадаешь от последствий собственных поступков. Разуй глаза, Калла.

Он рывком распахивает дверь. Сэйци Вэйсаньна поспешно отскакивает, делая вид, будто и не пыталась подслушать, что происходит в комнате.

– Ваше величество, – приветствует она и смотрит через плечо Антона. – Принцесса Калла, вы тоже с нами?

– Идите без меня, – отвечает Калла.

Сэйци не теряет времени. Она уводит Антона, и Калла остается одна в гостиной, слушая, как рокот бурной деятельности прокатывается по дворцу и доносится до нее сквозь стены, пол и потолок.

Она снова смотрит на свое запястье. Пятнышко крови Отты засохло, размером оно чуть больше ногтя на большом пальце.

Перед глазами возникает увиденное в Пещерном Храме. Тела, которые «полумесяцы» украли, сложили в кучу и принесли в жертву.

«Я хочу ее сердце, – звучит у нее в голове эхо слов Помпи Магн. – Оно совершенно особенное».

Затем в памяти ярко вспыхивает арена. Тело, которое носил Антон, истекающее кровью от удара ее ножа. Во всепоглощающем горе Калла едва сознавала, что произошло. Ей не следовало так поступать. Если бы они сбежали до того, как попали на арену, сейчас им не пришлось бы спорить.

Калла отскребает пятнышко крови. Оно легко счищается, осыпаясь чешуйками на ковер.

«Несправедливо, – хочется закричать ей. – Почему? Почему она?»

Как странно, если их тела действительно всегда обладали способностью использовать ци именно так. Как странно, что простые цивилы не наткнулись на эту способность случайно. Вместо них ее обнаружила долбаная Отта Авиа, умеющая замораживать ножи на лету.

Негодование и обида густым сиропом стекают вниз по горлу Каллы. Как только Совет обсудит весь риск наличия фальшивой короны, почти наверняка начнутся поиски настоящей. Калле нужно вернуть себе меч. Ей необходимы ответы.

Приняв решение, она застегивает доверху молнию на куртке, вылетает в коридор и несется в сторону своих комнат.

Глава 14

Несмотря на все старания удержать истерию в рамках, новости разносятся мгновенно.

Лишь небесам известно, как именно, ведь дворец по-прежнему на самоизоляции. Но шепотки просачиваются за дверь и успевают достичь улиц еще до того, как бьет следующий час. Сань-Эр строился с расчетом отнюдь не на хаос грандиозных масштабов. Самое больше, что способны выдержать города, – королевские игры: горстка участников на миллионы зрителей, полное пренебрежение порядком и управлением, потому что к концу месяца из игроков все равно уцелеет только один. Здесь привыкли считать, что всякого, кто внесет разлад в жизнь городов-близнецов, быстро постигнет суровая участь. Дворцовая стража всегда с легкостью подавляла мелкие вспышки волнений благодаря численному перевесу. Она и теперь пресечет беспорядки, и Сань-Эр вздохнет с облегчением оттого, что помеха, закупорившая его артерии, устранена.

– Движение по главной магистрали полностью парализовано, – докладывает Галипэй по рации. – Никогда не видел ничего подобного.

На этот раз вспышка происходит спонтанно. Горожане один за другим покидают свои дома, демонстрируя недовольство единственным доступным им способом. Сань-Эр требует ответов. Городам-близнецам нужен король, избранный небесами. Такой, чтобы небеса подтвердили его право на престол. Без позволения короны у них не было настоящего королевства со времен войны с Сыца, и эта мысль вселяет ужас – как будто рухнуло небо и земля проваливается под ногами. Возможно, без позволения короны они целые столетия, со времен первого массового переселения Талиня в города-близнецы, терпели жесткую монархию только из-за чьих-то коварных уловок.

– Большая часть стражи все еще ждет у колизея. Может быть, перебросить несколько отрядов? – отвечает по рации один из кузенов Галипэя.

– Оставайтесь на месте, – велит Галипэй. – Пусть события развиваются своим чередом. Охранять дворец сейчас важнее всего.

Сверху толпы похожи на темное море голов. В последний раз на улицах было так же многолюдно, когда на весь Сань-Эр взвыла сирена, поднимая ложную тревогу и предупреждая о наводнении, которое так и не началось. В том случае устранить затруднение было легко. Так же легко, как отправить людей обратно по домам. Галипэю случалось выступать в первых рядах подразделений, брошенных на усмирение мятежей, традиционно вспыхивающих перед королевскими играми: возмущенные горожане требовали, чтобы призовые деньги поровну разделили между всеми нуждающимися и вдобавок решили проблему мест в вечно переполненных больницах, а все, что требовалось от дворцовой стражи, – загнать их в угол и убрать с улиц.

Галипэй напрягается, чтобы расслышать ответ по рации. Сегодня они не смогут бросить в тюремные камеры всех бунтовщиков, как распорядился бы король Каса. На них просто не хватит камер.

– …слышишь? Что они… кричат…

Галипэй складывает антенну, отдергивает потрескивающую рацию от уха. Даже если протесты горожан и вспыхивают по их собственной воле, в городах-близнецах есть лишь одна группа, организационных возможностей которой хватит, чтобы перехватить инициативу и воспользоваться обстоятельствами. Сообщества Полумесяца уже распространяют вести о своих следующих целях: собираться у дворца, продолжать протесты, пока не падет престол. Их боевой клич эхом прокатывается по магистрали, одна волна сменяет другую.

– Нет незаконному правителю! Нет трона без доказательства!

Это не значит, что все живущие в городах-близнецах вдруг приобщились к идеям анархистов из Сообществ Полумесяца. Но если дать массам четкую причину выразить возмущение, они ее примут. А если дать возможность Сообществам Полумесяца воспользоваться этими массами ради создания хаоса, они забросают ими дворец, как взрывчаткой, чтобы прорваться внутрь.

Протестующих надо разогнать прежде, чем «полумесяцы» возьмут их в оборот железной хваткой.

– «Полумесяцы» начинают совершать перескоки. Подозревается вселение в нескольких стражников. С ситуацией надо справиться сейчас же.

Галипэй подносит рацию ко рту:

– Казните всех вселенцев из числа «полумесяцев» на месте. Без разговоров. В тюрьме нет места.

Слова согласия и возражения сливаются воедино. Сколько отрядов, столько и мнений. В такие моменты он почти жалеет, что рядом нет Лэйды. Тогда у них был бы хоть один человек, способный принимать решения.

– Некоторые все еще пользуются способами, которым научились у Лэйды…

– Мы не знаем, способны ли они перескакивать без вспышки…

– А разве мы не обязаны согласовывать казни с Советом?..

Без настоящей короны беспорядки с легкостью достигнут точки кипения. Горожане перешептываются о предыдущем жестоком короле и о том, как могли небеса позволить ему править. Вот если бы он носил настоящую корону, говорят они, то за всю свою жестокость лишился бы этого права, дарованного небесами. Август – наследник династии, которую следует свергнуть. Августу надо было отказать в коронации.

Если Сообщества Полумесяца что-то и знают, то в первую очередь – как пользоваться случаем и заполнять вакуум власти.

– Так приказал Август, – рявкает Галипэй, принимая решение за него. К худу или к добру, но Августа он знает. – Действуйте в темпе, приготовьтесь к проведению дворцом поисков настоящей короны. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь гребаный крестьянин из Жиньцуня надел ее и начал претендовать на трон.

Шум за стенами дворца хорошо слышен в коридорах.

Калла медлит у окна, вглядывается в ночь, чтобы хоть мельком увидеть толпы. Отсюда, из этой части южного крыла, мало что видно, но она легко может представить себе, как выглядят сейчас улицы. Нетерпение давит ей на ладони, обостряет желание ощутить в них рукоять меча. Она толкает оконную створку, проверяя, не потому ли шум слышится так отчетливо, что окно не закрыли как следует, но створка не поддается.

– Ваше высочество.

Голос со стороны дальней лестницы звучит удивленно: Каллу не ожидали застать здесь, пробующей на прочность выбранное наугад окно в южном крыле.

– Уверена, все упорно называют меня «высочеством» лишь для того, чтобы напомнить Совету: от меня надо избавиться, пока я не устроила переворот, чтобы захватить трон.

Калла толкает самый угол оконной створки. А-а, она намертво вделана в раму.

– Хм-м… Что ж. – Венера Хайлижа подходит, так придирчиво выбирая место для каждого шага, словно для нее невыносима сама мысль о соприкосновении ног с полом. К тому времени, как она останавливается рядом с Каллой, ясно, что она слегка запыхалась. Наверняка бежала куда-то, пока не заметила Каллу и не отвлеклась. – Я пообещала бы, что не допущу ничего подобного, но нам обеим известно, что власти у меня немного.

– Тем более с такими позициями.

Венера морщится:

– Вы идете на второе совещание?

Второе?

Калла вскидывает брови и поворачивается от окна к члену Совета.

– Понятия не имела, что приглашена. Что я пропустила на первом совещании?

– Отта Авиа утверждает, будто ей известно местонахождение короны. Первое неофициальное совещание проголосовало за отправку делегации. – Должно быть, Совет успел провернуть все это, пока Калла спорила с Антоном. – Второе совещание назначено через час, на нем должны подтвердить, кто войдет в делегацию. Госпожа Авиа лично потребовала вашего участия.

Калла с трудом подавляет желание ринуться в окно вниз головой, пробив стекло. Может, ей удастся выжить чудом в сыром переулке под окном. Или же ее расплющит о бетон, зато больше никогда не придется смотреть на Отту с ее дурацким крошечным личиком.

– Можно узнать почему?

– Неясно. Все мы приняли как данность, что вы сами хотите поехать. – Венера колеблется. – Откровенно говоря, по-моему, мысль неудачная. В Сань-Эре волнения, а ведь у нас здесь столица, где полно дворцовой стражи. К тому времени, как вести дойдут до Жиньцуня, протесты местных жителей будут далеко не единственной причиной для беспокойства ямыней.

– Вы боитесь нашествия масс в вашу провинцию, – заключает Калла. Где-то за ушами в голове у нее созревает боль.

Венера понижает голос.

– Мои солдаты просто не справятся. Им и так едва удается поддерживать порядок в провинции. Каждый, кто направляется в приграничные земли, неизбежно должен пересечь Жиньцунь, а в поисках короны туда наверняка хлынут толпы народу. Начнется хаос.

Калла удерживается от вздоха. Кому есть дело до того, как поведут себя толпы искателей, если ищут они не что-нибудь, а божественную корону? Пусть хоть переубивают всех, кто стоит у них на пути, ради даже самого ничтожного шанса на успех, словно ежегодные игры Сань-Эра выплеснулись через стену и захватили провинции.

– Слушай, Венера… можно называть тебя Венерой? – Если делегацию в самом деле отправят, то, скорее всего, она отбудет на рассвете. Времени не остается ни для чего, кроме наскоро составленных планов. – Вот как ты поступишь. Немедленно отправляйся в Жиньцунь во главе собственной делегации. Обнародуй приказ не покидать дома без острой необходимости. Залезь в карманы и кошельки рода Хайлижа и закупи весь рис и другую провизию, которые понадобятся твоим деревням. Надвигающиеся события это не остановит, но поможет справиться с ними твоим солдатам. И соблазнит жителей Жиньцуня возможностью побыть дома, вместо того чтобы ринуться в приграничье за короной в отчаянной попытке выжить.

Видимо, реальных вариантов действий от Каллы Венера не ожидала. Ей требуется минута, чтобы осмыслить сказанное. И еще минута, прежде чем она кивает – сначала медленно, потом усердно.

– Хорошо, – говорит она. – И как… как долго мне действовать таким образом?

Калла качает головой. Ей уже пора. Ей надо заняться собственными делами.

– Не заставляй меня продумывать за тебя все сразу.

– Но ваше высочество… – И едва Калла пытается обойти ее, Венера выбрасывает вперед руку, торопливо продолжая: – Точно так же должен действовать и весь Талинь, если членам Совета это под силу. Вам следует выступить на совещании.

Голос Венеры Хайлижа исполнен надежды. Калла пытается представить себе, как будет выглядеть такое предложение. С полностью прекращенной работой на полях. С деревенскими колодцами, оставшимися без присмотра.

– Рассуди здраво, Венера. Что будет есть Сань-Эр, если придерживать ресурсы начнет и Эйги? Ты можешь это предпринять только потому, что управляешь Жиньцунем, вот и все. Собери делегацию и отправляйся. Времени у тебя в обрез.

Возразить Венера не успевает: Калла отталкивает ее руку и удаляется, сразу переходя на быстрый шаг. Она делает лишь один крюк: в сокровищницу, за своим мечом. Ей посчастливилось еще ничем не возбудить подозрения дворца, поэтому стража беспрекословно впускает и выпускает ее. В какой-то момент ей придется вернуть похищенные ранее ценности, потому что, судя по всему, пока она никуда отсюда не уходит.

Не уходит, но едет в приграничные земли вместе с делегацией.

Сама эта мысль гвоздем вколачивается ей в череп. С таким же успехом Калла могла бы вновь и вновь биться головой об стену. Для этого нет никаких причин, твердит ее разумная сторона, та самая, которая помогала ей прятаться все пять лет подготовки к успешному убийству и оставаться целеустремленной в своей миссии. Потом слепая досада пересиливает все прочие чувства, уши заполняет фоновый шум, сквозь который не слышно ничего, кроме повторов: Антон, Антон, Антон. Пошел ты. Я тебе покажу. Вот увидишь.

Она оглядывается через плечо. Коридоры пусты. Меч свисает с ее бедра, от его тяжести она уже успела отвыкнуть. После окончания игр прошло немало времени. Оружие моментально переносит ее назад в прошлое, в былые времена, и она снова пытается привыкнуть к его шороху по коже брюк.

Калла поворачивает ручку двери в свои комнаты и проскальзывает в щель, не мешая двери закрыться самой. Несмотря на всю сдержанность ее движений, стук получается гулким, зловещим, как удар похоронного колокола.

Лэйда, по-прежнему привязанная к трубе в другом конце комнаты, вскидывает голову.

– Ты наверняка будешь рада услышать, что в городах неразбериха, – небрежно сообщает Калла. – Повсюду вокруг дворца беспорядки. Наша божественная корона – фальшивка, неспособная определить, кто достоин исполнять повеление небес. Отта Авиа объявила, что настоящая потеряна где-то в приграничье.

На ее слова Лэйда реагирует вяло. Не выглядит удивленной, и Калла мысленно соглашается: само собой. Если она следила за Оттой так долго, что успела узнать о ее умении управлять своей ци, значит, выяснила и насчет божественной короны. Может, даже узнала о ней гораздо раньше, собирая у Августа по крупицам всю возможную информацию, чтобы в конце концов обратить ее против него.

– Странно, что королевству понадобилось так много времени на выяснение.

– Да, но… – Калла делает выдох и старательно массирует уголки глаз, пока туман перед ними не рассеивается, – …хоть Сань-Эр и оставил в прошлом веру в стародавних богов, он по-прежнему убежден, что решения космических масштабов принимают небеса. Или же местные жители ждали только повода взбунтоваться после многолетнего правления Каса.

Лэйда не отвечает. Выбрав точку над плечом Каллы, она упорно смотрит в нее.

– По пути из сокровищницы я прошла мимо нескольких стражников, – продолжает Калла. Ей известно, как спровоцировать реакцию. – Дворец отдал приказ казнить каждого, кого застанут в такое время совершающим перескок.

Лэйда сразу же встречается с ней взглядом. И лишь теперь у нее на лбу от потрясения возникает морщинка.

– Это уже чересчур.

Калла пожимает плечами:

– Дворцу необходимо хоть как-нибудь сделать их примером в назидание остальным. После недавних событий он и без того опасается способностей, которые обнаружились у «полумесяцев». И все их вызвала ты.

– Ничего я не вызывала. – В голосе Лэйды сквозит обида. Обвинение явно уязвило ее. – Только вернула им знания, принадлежавшие им по праву.

Чем больше Калла старается применить логику к тому, что разворачивается у них на глазах, тем сильнее у нее болит голова. Она не удивилась бы, узнав, что Каса и его предшественники лгали целому королевству. Если бы враг подступил к границам Сань-Эра и разрушил стену, король Каса, глядя прямо в камеру, утверждал бы, что кирпичное сооружение цело и невредимо. И все же успешное и абсолютное стирание десятилетий коллективной памяти – не просто абсурд, но и совершенно не то же самое, что повторять ложь, в которую люди предпочитают верить. На протяжении всей жизни Каллы в Талине воспринимали как данность то, что перескок вызывает видимую вспышку и возможен лишь на близком расстоянии. Но если так было не всегда, насколько долго скрывали правду?

– Лэйда, – говорит Калла, – в играх я уже участвовала. И на новые у меня нет времени.

– Понятия не имею, что именно в происходящем тебе кажется игрой. – Лэйда ерзает, подчеркнуто напоминая о том, что она привязана. – Или отпусти меня, или верни в камеру. Я не виновата в том, что король, которого ты возвела на трон, показывает свою истинную сущность.

Она говорит с Каллой, как Антон. Все, что продолжает слышать Калла, – это обвинения, однако решений, похоже, нет ни у кого. Чего же они хотят? Сжечь королевство дотла и начать все заново посреди руин? Калла уже вдоволь наголодалась в свое время в Жиньцуне. И по своей воле возвращаться к нищей жизни не намерена.

– И что с того, если он убьет нескольких «полумесяцев», зато провинции больше никогда не будут голодать? – Калла сама не понимает, с какой стати пытается выгородить Августа. – Изменить королевство к лучшему он вряд ли сможет, если ему не дадут спокойно приступить к строительству.

Некоторое время Лэйда молчит. Удивительно, но сюда шум протестов не долетает. Стены покоев Каллы надежно отсекают его.

– Знаешь, – говорит Лэйда медленно и почти апатично, – рыба в отравленной воде вряд ли будет благодарна, даже если кормить ее каждый час. Она захочет новый аквариум, где будет плавать на свободе и искать корм самостоятельно.

– Мне не до загадок.

– А это и не загадка. Все ясно как день.

Калла подходит к плотным шторам. Отводит край в сторону, выглядывает наружу, но видит лишь тени.

– Какой у нас сегодня прекрасный дневной свет, – бормочет она.

Эти слова нечасто услышишь в Сань-Эре с его переулками, настоящим кошмаром клаустрофоба, и мрачно нависающими зданиями. Вот почему они были выбраны паролем во время игр – чтобы Калла могла узнать Антона, в каком бы теле он ни очутился.

– Слушай, – решительно начинает Калла, задергивая штору до того, как Лэйда успевает заметить, что она отвлеклась, – Отта потребовала, чтобы меня включили в делегацию. Тебе известно, на что она способна. Объясни мне, и я тебя отпущу.

Лэйда прищуривается:

– Да что ты говоришь.

– А почему бы и нет? – Калла уже практически призналась Лэйде, что она самозванка. – Мне незачем держать тебя здесь. И мне вообще плевать, даже если ты хочешь снести этот дворец.

Поначалу Лэйда молчит. Но многозначительно смотрит на сумку, брошенную Каллой у двери. Может, Лэйда и не клюнет. Ведь, в конце концов, Калла торчит здесь, вытягивая ответы из врага престола, вместо того чтобы улизнуть, прихватив украденное. Но советник-отщепенец – все равно советник: неважно, какими методами, однако она по-прежнему разбирается с угрозами, нависшими над монархией.

Она вовсе не желает, чтобы ей было по хер. Честно говоря, ей хотелось бы не принимать происходящее настолько близко к сердцу. Но у разрушения дворца есть минус: Калла не может вообразить, что будет потом. Может, кто-то еще гнуснее, чем Каса. То, что выползет у Отты Авиа из рукава. Мир и покой не гарантированы. И если Калла допустит все это просто потому, что отвернется, какое-нибудь возмездие обязательно настигнет ее позднее, в какой бы захолустной провинции она ни затаилась.

Вот почему Август должен был захватить власть. Вот почему должен был стать их честным королем и принести новую эру справедливости.

– Мне нужен вон тот рюкзак, – наконец объявляет Лэйда.

Само собой.

– Ладно. – Калла прислоняется к стене. – Слушаю тебя.

Лэйда склоняется ухом к плечу, потом к другому, разминая шею. После еще нескольких многозначительных движений начинает ерзать на привязи, словно некое божественное вмешательство свыше спасет ее от выполнения условий заключенной сделки, если она потянет время и пока воздержится от объяснений. Ничего не происходит.

– Лэйда, не трать мое время попусту.

– Я думаю, о чем тебе надо узнать, – возражает она, фыркает и наконец, практически выталкивая из себя каждое слово, начинает: – Перед войной у родов Талиня были боги-покровители. Об этом тебе известно?

Калла засовывает ладони в карманы куртки:

– Допустим.

– Богам-покровителям молились, прося защиты и здоровья. Об этом иногда упоминается в учебниках истории. Не упоминается о другом: что некоторые заходили в своем поклонении богам гораздо дальше. Кое-кто совершал жертвоприношения в обмен на повышение уровня ци. Беда заключалась лишь в том, что боги были капризны. Простые жертвоприношения всякий раз, когда людям хотелось оказаться услышанными, не давали никаких гарантий. Порой, зарезав корову, человек приобретал новую силу. А иногда даже убийство десяти соседей не приносило никаких результатов.

Перед мысленным взглядом Каллы вновь возникает мертвое тело Антона. Ее нож торчит у него в спине, вонзенный по самую рукоятку. И кровь растекается, растекается, увлажняя утоптанную землю арены.

– Стародавние боги могли выбирать, прислушиваться ли к словам и жертвам смертного, желающего привлечь внимание кого-нибудь из их пантеона, – продолжает Лэйда, – однако у каждой семьи имелась особая печать, взывающая непосредственно к богу-покровителю. Покровители были вынуждены прислушаться, если печать оказывалась начертанной после жертвоприношения. Это был надежный, не дающий сбоев способ достучаться до божества.

– Вот прямо на этом и остановись. – Калла на миг закрывает глаза и глубоко вздыхает. – По-твоему, я настолько глупа?

– Ты же просила объяснить, что делает Отта.

Калла сразу открывает глаза:

– Богов не существует. Знаешь, сколько людей я убила? Сколько ци выпустила обратно в пространство, сколько крови пролила своими руками? Думаешь, к этому времени я не заметила бы, если бы те самые боги прислушивались ко мне всякий раз?

– Ваше высочество, если вы не в состоянии соответствовать даже первому условию, то есть верить в них, каким образом вы вообще приносили им жертвы?

Рассуждения Лэйды не производят впечатления лжи. Но это еще не значит, что она говорит правду. Возможно, сама Лэйда действительно верит этому, а жители Сань-Эра гораздо религиознее, чем считала Калла.

Этому должно быть объяснение. Может, вовсе не божество обеспечивает доступ к новой ци, а смертное тело, избавляясь от какой-нибудь преграды при рисовании печати. До того как в королевстве заговорили о перескоке как о вопросе генетики, в провинциях было в ходу слово «магия». При углубленном понимании, будь то перескока или манипуляций с ци, непременно найдется и другое объяснение, помимо богов и чародейства.

– Сообщества Полумесяца, – говорит Калла. Вынимает руку из кармана и рисует в воздухе две горизонтальных линии. – У них на груди вот такое.

– Это одна из простейших печатей. Многие семьи пользовались ею сообща, призывая бога-покровителя. Скорее всего, бога небес.

Калла медленно подходит ближе, нависает над ней:

– А какой пользовалась ты?

И одновременно она следит, как подрагивает левая рука Лэйды. Шнур по-прежнему крепко держит ее. Если бы Лэйда предприняла внезапную попытку высвободиться, больше смысла имел бы рывок правой рукой, поскольку она ближе к наружной стороне. Тогда шансов избавиться от привязи было бы гораздо больше.

– Ты просила понимания, как именно Отте удается управлять ци, – говорит Лэйда. – Я тебе рассказала.

– Несомненно, ты переняла семейную печать, которой пользовалась Отта. Тебе стало любопытно, можно ли использовать ее и тебе.

– Нет. Я никогда не пыталась.

Ложь, если вспомнить, с какой легкостью ей даются перескоки.

– Записи о печатях есть в королевских книгах, – продолжает Лэйда. – Можешь проверить сама. До войны они служили семейными гербами, когда требовалось являться с докладами в ямыни.

– Но ты же сама сказала… – Калла делает еще шаг к ней, – …что у семей были также общие печати для обращения к популярным богам. Значит, они бывают и общие и редкие. Мне нужна та, которая есть у Отты.

– Посмотри в книгах. – Лэйда непреклонна. – Я рассказала тебе то, что знаю. От сокровищницы тебе будет больше помощи, чем от меня. Отта наверняка нашла печать там. Сдержи слово и отпусти меня.

– Ладно, ладно. – Калла бросает беглый взгляд на сумку, оставленную у двери. Какая трагедия, когда путь к спасению совсем рядом, в пределах досягаемости. – Если ты уйдешь прямо сейчас, ночью, наверняка найдется окно, к которому еще не успели приставить стражу. Дай я отпущу тебя.

Калла выхватывает меч. Он вспыхивает серебром в неярком свете, блик пробегает по лезвию.

Приглушенно кряхтя, Лэйда напрягает заведенные за спину руки, дает Калле пространство для маневра. Калла подходит ближе, присаживается. Приставляет меч к шнуру и пилит, пилит, пилит…

– Прости, Лэйда.

– Что?..

Калла делает выпад мечом. Он вонзается Лэйде в сердце, пройдя тело насквозь. Прежде чем Лэйда успевает ахнуть, Калла выдергивает из нее меч.

Длинное лезвие застревает. Издает сырой, хлюпающий звук. Несколько недель бездействия отразились на оружии. Лэйда вскрикивает, из зияющей раны вытекает первая струйка крови. Ее руки по-прежнему связаны. Зажать рану ей нечем.

– Так вот, значит, как, – хрипит Лэйда.

– Я найду ей достойное применение. – Калла смотрит на кровавое пятно, плюхнувшееся ей на запястье. В горле встает ком, огромный и мерзкий, но она не сглатывает его. – Обещаю. Я позабочусь, чтобы эта жертва не стала напрасной.

Хриплый вздох, который испускает Лэйда, звучит знакомо.

– Ты твердишь, что самозванка, но все-таки ты одна из них. И раздаешь обещания попусту.

Глаза Лэйды Милю стекленеют, превращаются в неживые кристаллы – можно было бы собрать их для изображений смерти. Калла понимает, что больше уже ничего от нее не услышит. И стражница, в которую она вселилась, тоже умерла. Отнявшему сразу две жизни нет оправданий.

Калла была готова пожертвовать Антоном, чтобы свергнуть Каса. Готова пожертвовать каждым, кто встанет у нее на пути, если он не отступит сейчас же, в том числе всей дворцовой знатью, стремящейся посеять хаос в королевстве. Принцесса. Убийца короля.

Пора бы ей уже перестать лгать самой себе.

Она откладывает меч. Кровь Лэйды впитывается в ковер. Резко и остро пахнет. В комнате становится тихо.

Взяв Лэйду за левую руку, Калла закатывает на ней длинный рукав.

– Небеса… – еле слышно шепчет она.

В Пещерном Храме приверженцы Сообществ Полумесяца метили себя кровью. Печать на руке Лэйды нарисована не кровью, а чем-то светящимся, похожим на жидкое сияние, проступающее прямо под кожей. Точка слева, длинная изогнутая черта с точкой над ней, и еще одна точка справа. Кажется, это какое-то слово на талиньском. Калла его не узнаёт. Только смотрит на него во все глаза, чтобы запечатлеть в памяти, пока тело не перестает истекать кровью, пока прямо на глазах у Каллы печать не начинает блекнуть, а потом полностью исчезает.

– Какого хрена? – бормочет Калла. Встает, подбирает меч и убирает его в ножны. В ванной смывает кровь с ладоней, отскребая их под струей, пока в линиях на коже не остается ни единого пятнышка. Тягостное ощущение не покидает ее, пока она выходит из комнаты в коридор, и ей кажется, что игра воображения тут ни при чем. Один кулак она держит крепко стиснутым.

Никого из стражников ее присутствие в коридорах особо не заботит. Калла переходит из одного крыла в другое, направляется сначала в дворцовую темницу, затем к дальней двери – к камерам, находящимся под усиленной охраной. Вэйсаньна преграждают ей путь, но она просит их разыскать Галипэя, чтобы тот подтвердил выданное ей разрешение, и, прежде чем Галипэй успевает ответить на посланный по пейджеру запрос, проскальзывает между стражниками и сбегает вниз по лестнице.

Единственная желтая лампа светит со стены. Окон нет. Потолок нависает так низко, что Калла задевает его макушкой и вынуждена пригибаться. У подножия лестницы она находит ряд пустых камер слева от входа.

Тело Лэйды даже не удосужились надежно запереть. Это лишь пустой сосуд, поэтому он снаружи у камеры, там, где его бросили, готовясь к моменту, когда Лэйду найдут и заставят вернуться в родное тело. Калла встает на колени возле этого пустого сосуда и закатывает ему рукав. По ее руке пробегает холодок.

Та же печать, только нарисованная кровью.

Калла разжимает кулак. Ее ладонь влажная от воды, она крепко прикладывает ее к печати и трет, чтобы смыть.

– Калла!

Голос Галипэя долетает до нее за мгновение до того, как появляется он сам. Калла поднимается, чтобы поприветствовать его.

– Что это ты делаешь? – требовательно спрашивает он. И переводит взгляд с нее на тело Лэйды и обратно.

– Всегда пожалуйста, – отзывается Калла и проходит мимо. – Изоляцию дворца можно отменять.

Глава 15

По всему Талиню, по территории всех его двадцати восьми провинций разнеслись вести о самопроизвольных возгораниях в храмах и святилищах, причем все они случились без явной причины.

Королевство за пределами городской стены все еще верит в стародавних богов. Сань-Эр утратил былое почтение к мистическому, но в деревнях все еще передают из поколения в поколение предания о своих домах, земле, о встречах своих предков с малыми богами, которые когда-то жили среди смертных. Там полки еще пестрят маленькими табличками – «тарелка, возвращенная с помощью бога потерянных вещей», «указатель, составленный при содействии бога желтых цветов», «лук, подаренный богом симпатичных мальчишек».

Если стародавним богам и суждено сойти с небес, первым делом они явятся в провинциях. Они разыщут тех, кто верует в них, и пустят в ход свое влияние. В Даоле ярко вспыхивает алтарь в лавке, посвященный богу зимнего урожая. В Юуля загорается семейное святилище бога горшечников и успевает спалить чуть ли не полдеревни, прежде чем его удается потушить. Наполовину рассыпавшиеся руины храма взрываются пламенем однажды в скучный и вялый день, и, хотя находятся они на окраине Паше, дым виден даже в столичном ямыне провинции. Никто из служителей десятилетиями не появлялся в том храме. Член Совета от провинции Паше получает донесения и заверяет жителей подчиненной ему территории, что все дело наверняка в старом фонаре, в котором вспыхнуло масло, нагретое солнцем.

Но жители ближайших деревень строят догадки насчет бога летнего солнца. Всякий раз, когда им твердят, что подобные происшествия должны иметь логичное объяснение, очередной случай оказывается еще более удивительным. Проверенные путешественники из столицы начинают разносить вести о других чудесах природы, творящихся за стеной, слухи быстро распространяются. Одна знатная женщина из-за болезни яису провела семь лет в коме, а потом очнулась. Начальника королевской стражи арестовали за попытку распространения веры в богов. Принцесса сама договорилась с богами, потому что как еще она могла так долго прятаться в городах-близнецах, если не находилась под защитой свыше?

«А я вам так скажу, – говорит кое-кто из деревенских, когда поблизости нет королевских солдат, – может, в тот раз сами боги и заставили Каллу Толэйми убить короля и королеву Эра».

«Может, они с самого начала нашептывали это ей».

«А имена их помнишь?»

«Толэйми? Давным-давно их не слышал».

«Похоже, все это дело рук богов. Будто они решают, кому остаться, а кому сгинуть».

А потом заявление Отты Авиа врывается в каждую деревню сияющей золотой стрелой, и объяснение, почему боги раз за разом наносят удары, внезапно находится. Небеса не выбирали их короля. Возможно, им пора подыскать кого-нибудь другого. Все сводится к короне и к тому, можно ли ее найти. Впервые у провинций появляется шанс приложить руку к делам королевства – может, теперь все наконец изменится.

И люди начинают молиться.

А в городах под защитой стены уцелевшие приверженцы Сообществ Полумесяца приступают к слиянию храмов.

Им необходимо объединиться, чтобы их силы действовали наилучшим образом. Предстоит кое-что построить, ввести некоторые правила и порядки. «Полумесяцы» возражают на всем протяжении заседания, опасаясь, что их убьют или арестуют следующими.

«А Отта Авиа точно не одна из наших? – спрашивает один. – Слишком уж точен расчет времени».

Над столом проносится согласный гул, однако подтверждается, что Сообщества Полумесяца тут ни при чем. Этого следовало ожидать: в процессе агонии королевства знать обратится против себя самой.

«Мы должны объединить усилия, чтобы перехватить корону, – заявляет другой. – Простой люд пойдет за тем, чье право подтвердят небеса. Это самый легкий путь к освобождению».

На этот счет мнения расходятся.

«Нам не выбраться из столицы, если только вы не знаете какой-нибудь способ прицепиться к дну дворцовых карет и завтра уехать вместе с ними».

Однако Сообщества Полумесяца всегда ограничивали свои действия территорией внутри стены. Это понимают все. Единодушное решение принимается быстрее обычного. Возникшее течение несет их к цели, и они не собираются упускать такой случай.

«Будем надеяться, что “Голубиный хвост” справится с задачей. Мы ставим перед собой четкие цели. Наше дело здесь, в городах, – нанести удар точно в центр».

Тело уже убрали, а Калла продолжает тупо стоять возле пятна на ковре.

Пока она будет в отъезде, здесь наведут порядок, говорят ей. А пока ей надо поспать. Особенно если она согласна сопровождать делегацию.

Медленно присев на корточки, она касается пальцем пятна. Оно еще не высохло. Крови так много, что, когда она нажимает на ворс ковра, капли проступают на поверхности.

Точка слева. Длинная изогнутая черта. Точка вверху. Еще одна точка справа.

Калла поправляет воротник рубашки. Кровь запекается у нее на груди, засыхая там, где нарисована печать.

Заползая под одеяло, чтобы вздремнуть, она вовсе не считает, что прохладное дуновение вдоль спины ей почудилось.

С наступлением рассвета у стены уже ждет целая толпа.

После беспорядков, когда все видели, как многих «полумесяцев» уволакивают в темные городские переулки, простые горожане явились сюда, только чтобы поглазеть. Ими движет любопытство. С разинутыми ртами они разглядывают лошадей, впряженных в кареты, указывают пальцами на дворцовых аристократов, ждущих с каменными лицами.

Дворцовая стража сдерживает толпу зевак, оружие у стражников наготове – на случай, если понадобится применить силу. Вперед никто не рвется. Толпа постепенно затихает, с трудом веря, что дворец так быстро перешел к действиям. Должно быть, встревожился из-за короны. Значит, король Август и правда может лишиться ее.

Стражники открывают ворота.

Делегация направляется в провинции.

Глава 16

Давным-давно Антону Макуса часто приходилось бывать в точно таких же поездках с семьей. Сань-Эр задыхался, как и дворец, и при каждом удобном случае, а он обычно представлялся раз в несколько месяцев, его родители увозили детей на свежий воздух в Кэлиту. Карету заимствовали во дворце, Антон сидел рядом с сестрой Буирой, хихикающей в тесноте. Возница спрашивал, готовы ли они, влезал на козлы, брался за поводья, и мать, наскоро велев детям сидеть тихо, захлопывала дверцу и подавала знак, что можно отправляться. Лишь членам Совета позволялось покидать столицу, когда им заблагорассудится, ведь они должны были управлять подчиненными им провинциями, а значит, временами бывать там, и все же каждый раз согласие требовалось получать заранее, и всех, кто выезжал за стену, тщательно регистрировали. Ресурсы для поездок были скудными. По приезде в Кэлиту возница сразу спешил вернуться в Сань-Эр на случай, если карета понадобится другому члену Совета, и возвращался лишь в тот день, на который семья Макуса назначила переезд обратно в города-близнецы.

Вот почему понадобилось столько времени, чтобы спасти Антона после нападения. Целые сутки, за которые он успел выплакаться и после этого просто сидел в оцепенении среди следов кровавой бойни. Ему оставалось лишь ждать, когда вернется возница. Когда он подаст сигнал бедствия, на который явится дворцовая стража.

Антон вытягивает шею, выглядывая в окно кареты. Она выглядит на диво ухоженной: все детали механизма смазаны, обивка сиденья мягкая. Он не припоминает, чтобы раньше ездил в такой роскоши, но, может, кто-то из членов Совета за прошедшие годы сумел добиться улучшений транспорта, а может, для короля выбрали лучшую из карет. Несколько миль назад возница чуть не свернула на бездорожье, прежде чем сумела справиться с лошадьми, а Антон почти ничего не заметил, потому что для колес кареты разливы мелких рек Эйги не помеха. Климат в Эйги сырой, на каждом шагу под ногами хлюпает грязь. Пролегая через всю провинцию, большая дорога у границы разделяется на две – к Паше и к Лэйса: эти Аппиевы дороги тянутся, как два зубца какого-то инструмента, пока река Цзиньцзы не отсекает их. К приграничью им предстоит ехать через Лэйса.

Когда-то они сворачивали в Паше, чтобы добраться до Кэлиту, так что Антон делает вывод, что на этом сходство этой поездки с давними закончится. Может, никого не удивит, если он попросит сделать крюк через Паше и на этот раз, чтобы он смог увидеть снова знакомые с детства места.

Стук в окно застает Антона врасплох, он вздрагивает. Вглядывается через запотевшее стекло и различает Каллу, которая едет верхом рядом с каретой.

Антон невольно сжимает лежащие на коленях кулаки.

– Мы сбавляем скорость, – сообщает Калла голосом, который через стекло слышится глухо. – Жэханьу жалуется.

Члену Совета Жэханьу вообще не следовало присоединяться к делегации. Но проще было уступить всем желающим, чем препираться с ними и в итоге задерживать выезд. Следом за каретой Антона с грохотом катятся еще четыре, больше пяти во дворце не нашлось, и хвала небесам за такое ограничение, иначе нашлось бы гораздо больше членов Совета, утверждающих, что делегация никак не сможет обойтись без их помощи во всех провинциях, через которые будет пролегать их путь. Поездка могла оказаться опасной, почти наверняка им встретятся другие отряды, пытающиеся отнять корону. Войска в каждой провинции понадобится привести в боевую готовность. Нужна бесперебойная связь с казармами и солдаты, готовые явиться на подмогу.

По сути дела, присутствие членов Совета подразумевало, что солдаты могут и не подчиниться приказам короля. Согласно порядку субординации, приказы должны исходить от правителя и передаваться от него Совету, генералам и, наконец, солдатам. Однако Талинь составляют смертные, а смертные чаще преданы тем, кого можно увидеть, пусть даже изредка. Наверное, в провинциях короля воспринимают как нечто столь же неосязаемое, как стародавних богов, и такое же далекое.

Талинь разделен на множество провинций не без причины. Благодаря этому ни один член Совета не в состоянии сосредоточить в своих руках слишком большую власть. Меньше шансов возглавить успешное восстание против монарха.

– Останавливаемся на ночлег? – спрашивает Антон.

Калла кивает по другую сторону стекла.

– Впереди сильные разливы, – коротко сообщает она и пускает коня вперед быстрой рысью, вскинув голову.

– Она всегда такая?

От прозвучавшего рядом голоса Отты он вздрагивает. Напротив них в карете сидят двое Вэйсаньна. Элита дворцовой стражи хоть и выглядит так, будто дремлет, пока есть возможность, они натренированы ловить каждое слово. Для необдуманных разговоров здесь не место.

– Не очень понимаю, о чем ты.

– Да я ничего такого и не имела в виду. – Отта со вздохом откидывается на спинку сиденья и поворачивает голову, глядя на шторку с противоположной стороны. – Просто надоело смотреть, как ты сбиваешься с ног, следя за своим главным советником – усерднее, чем вышеупомянутый выполняет свою работу советника. Если бы я не потребовала ее присутствия, она не стала бы сопровождать делегацию. Только представь!

Антон стреляет взглядом в Вэйсаньна и прикусывает язык. Наедине с Оттой он не оставался с тех пор, как на банкете она сделала свой ход. У него не было ни единого шанса спросить напрямую, чего она добивается, почему настояла на обязательном присутствии Каллы Толэйми во время миссии возвращения короны. Казалось бы, именно Отта должна была предпочесть, чтобы Калла в делегацию не вошла. Особенно если принять во внимание ехидные шпильки, которые Отта подпускает при каждом удобном случае.

Но если бы от Антона понадобились догадки, он сказал бы вот что: Отта ничего не делает наполовину. Очнувшись, она обнаружила на троне его. Она не станет ждать естественного развития событий, при котором Антон либо решит остаться в нынешней роли, либо перескочит обратно в родное тело только для того, чтобы отдубасить очнувшегося Августа. Антон будет терпеть и собираться с силами, дожидаясь, когда прояснятся его обстоятельства, и лишь потом сделает ход, Отта же, окажись власть в пределах ее досягаемости, моментально продемонстрирует железную хватку.

«Помни, я делаю это ради тебя».

«Зачем? – думает Антон, уставившись на Отту. Она отвечает ему взглядом, возможно, сумев прочитать в его глазах вопрос: – Что дальше, после того, как найдем корону?»

Карета перекатывается через гряду крупных камней. Из-под днища слышится протяжный скрип. По стенкам кареты пробегает дрожь.

– Признаться, – говорит Антон вслух, – было бы неплохо, если бы ты заранее предупредила меня в личной беседе.

Заводить такой разговор при Вэйсаньна рискованно, но сейчас, разоблачив его во время поездки делегации, Отта потеряет больше, чем если будет ему подыгрывать.

– Это еще почему? – легким тоном отзывается Отта. – Я же тебя знаю. Ты предпочел бы действовать наиболее безопасным образом. Отправил бы в приграничные земли небольшой отряд, чтобы привезти ее, и потратил бы все силы, чтобы никто об этом никогда не узнал.

– И что в этом плохого?

– Право же, Август, лучше бы твоим советником стать мне. – Движение кареты начинает замедляться. Поерзав на сиденье, Отта закидывает ногу на ногу так, что вспархивают ее зеленые шелковые юбки. – Это же божественная корона. Мы обязаны привезти ее лично. Разве есть во дворце хоть кто-нибудь, кому ты настолько доверяешь, чтобы поручить столь важную задачу?

Антон хмыкает. Указывает на двух Вэйсаньна, сидящих напротив.

– Моя стража полностью достойна доверия.

– Лэйда Милю оказалась предательницей.

Вэйсаньна невольно хмурятся. Прозвучавший намек их оскорбил, однако они не в том положении, чтобы высказываться. Отта мило улыбается им.

– Рано или поздно, – продолжает она, – все тайное становится явным. Ты предпочел бы рискнуть, даже зная, что корона может пропасть по дороге, лишь бы королевство ничего не узнало. Так не годится. Выгода от этой короны слишком велика. Вот и действуй соответственно.

Карета останавливается. Снаружи один из стражников спешивается, мокрая трава громко хлюпает под его ботинками. Стражники проверят периметр, объявят, что опасности нет, и тогда знать сможет выйти из карет.

– А тебя не беспокоило, что Совет мог ополчиться против меня? – Антон намеренно смягчает выражения, помня про слушающих стражников: Отта наверняка заметит их и его предостерегающий тон. – Не так уж трудно вообразить, что они могли проявить меньше великодушия и проголосовать за мое свержение до тех пор, пока не будет привезена корона.

– Ваше величество, – фыркнув, возражает Отта, – право на трон все равно принадлежит вам – согласно порядку престолонаследования. Совет просто не может взять и постановить, что вы больше не король.

– Да, зато может решить дождаться настоящей коронации. И относиться ко мне, как к несовершеннолетнему наследнику престола – назначить регента из числа членов Совета, пока корона не подтвердит мое божественное право короля.

Отта закатывает глаза. Судя по тому, как насторожились оба стражника – плечо чуть заметно выдвинуто вперед, колени слегка подрагивают, – они согласно закивали бы, будь это уместно.

– Короче говоря, – заключает Антон, – на этот раз нам повезло. Я отношусь к тебе со всем уважением, Отта. Но если ты и впредь будешь пытаться решать, как лучше, мне придется тебя осадить. Ты всего лишь моя сестра, а не советник.

«Семь лет прошло, – читается между строк безмолвное предостережение, повторяясь раз за разом. – Ты должна понимать, что мы уже не те, какими были прежде».

– Твоя…

Дверца кареты открывается.

– Все спокойно. Извольте выйти, ваше величество.

Отта закрывает рот. И вылетает из кареты первой, не скрывая раздражения. Следуя за ней и высунув голову в дверь, Антон сразу замечает слева небольшое скопление строений средней высоты. И мгновенно понимает, где они находятся. Они едва миновали середину территории Эйги. Когда-то здесь находилась столица этой провинции, прежде чем король Каса сжег ее дотла и построил на ее месте сторожевую базу. С тех пор ямынь перенесли дальше на север, местных жителей переселили. Когда в новостях показывали видео, посвященные этим событиям, с панорамой почерневших строений, ведущие потратили на пояснения всего несколько минут, а потом переключились на общие потери среди участников игр в тот день.

Антон медленно сходит на траву. Его туфли увязают в грязи. Его увлекают вперед, вслед за Оттой; стража направляет делегацию к большому серому зданию, и Антону едва удается сохранить невозмутимое выражение лица.

Он так долго не бывал в провинциях. На самом деле он уже почти не помнит, каков мир за пределами городских стен. Воспоминания существуют у него в голове в виде смутных образов, точно так же, как о дворце тех времен, когда родители были еще рядом, он сохранил лишь отдельные вспышки в памяти. О Кэлиту ему напоминает томление в груди, когда он вдыхает свежий воздух. Он помнит Кэлиту по отголоскам эха на бесконечных милях его заболоченных равнин, раскинувшихся во все стороны. Как выглядел их загородный дом, он уже не может вообразить, но еще слышит ликующие вопли Буиры, бегающей в высоких папоротниках, разросшихся по периметру их усадьбы. Кэлиту – приморская провинция. С запахом соли, криками птиц, которые селятся высоко на утесах. Между ними и голубями Сань-Эра, к которым он привык, нет ни малейшего сходства, и когда с неба раздаются голоса птиц Эйги и Антон вскидывает голову, туманные образы стремительно возвращаются, накладываясь на настоящее, как отснятая кинопленка.

– Кузен.

Его тянут за локоть, затем возникает скользящее прикосновение холодной ткани – Калла берет его под руку. Идущая слева Отта видит это и хмурится, Галипэй держится на расстоянии справа, мелькая на периферии поля зрения Антона.

– Что такое, Калла?

Она отвечает не сразу. Дождавшись, когда он посмотрит на нее, она многозначительно устремляет взгляд на Отту, и недовольство в ее глазах светится так же ярко, как горящий факел. Не исключено, что с нее станется устроить скандал при первой же возможности. Калла взяла с собой всего одну сопровождающую. И появилась у стены с твердым намерением прихватить и своего кота, но один из Вэйсаньна уперся и заявил, что это угроза безопасности, на что Калла лишь закатила глаза и подчеркнуто распорядилась, чтобы другая сопровождающая из дворца «забрала Мао-Мао обратно и накормила его стейком, чтобы смягчить вызванный у него стресс».

– То наводнение, – наконец говорит Калла. Резко и отрывисто. – При естественном подъеме вода не просто затопила бы часть Аппиевых дорог посреди Эйги. Направляясь в провинцию, мы движемся под уклон. Север ниже, чем юг.

Антон хмурит брови. О небеса. Когда это Калла Толэйми успела так досконально изучить провинции, если только и делала, что готовилась к убийству короля? Сам он уделял учебе не столько внимания, чтобы располагать такими знаниями об Эйги.

– Наводнения не всегда вызваны естественным понижениям рельефа, – говорит он. – Может, крестьяне намудрили с отводными каналами. Или вдоль обочин скопилось слишком много грязи. Некоторые деревенские хоронят своих мертвецов возле Аппиевых дорог, думая, что так они будут ближе к богам.

– Само собой. – Калла оглядывается через плечо. Прищурив глаза, смотрит на члена Совета Муго, который идет неподалеку, прижав к уху сотовый телефон. Созванивается со своими военачальниками, собирает солдат, размещенных в провинции. Эйги – его территория, вот он и поднимает шум, чтобы обеспечить делегации безопасность на время поездки. – Или же кто-то пытается заставить нас свернуть с дороги с того самого момента, как мы отдалились от городов.

– Но скажи на милость, зачем это им? – спрашивает Антон. И перед его мысленным взором вновь сама собой возникает провинция Кэлиту. И ворвавшиеся в дом неизвестные с ножами. Их стремительно вспыхнувшая ярость, резня без раздумий и сомнений, пока его родители не истекли кровью на дощатом полу. Он так долго считал случившееся неизбежностью, трагедией, неразрывно связанной с положением его семьи, однако все это время…

Калла спотыкается на ходу. Антону кажется, что это ее реакция на его слова, но слишком дико выглядит такой драматизм в ответ на вопрос, в который вложено совсем немного язвительности. Едва он хватает ее под локоть, Калла оседает на землю.

Ему передается трепет ее руки.

Ее глаза не просто блестят от возмущения. Они… сияют. Излучают свет.

– Ваше высочество! – громко восклицает ее сопровождающая, прорываясь сквозь цепочку стражников и спеша к Калле.

– С ней все в порядке, – спешит заверить Антон. И принюхивается. Запах жженой резины, витающий в воздухе прямо сейчас, не может быть простым совпадением. – Идем под крышу. Это все наверняка из-за погоды.

Отта делает шаг к нему.

– Может, помочь?..

Антон оттаскивает Каллу, не давая Отте приблизиться к ней. Отте нельзя видеть ее в таком состоянии. Это все равно что открыть гребаную гигантскую банку, полную червей.

– Незачем. Сам справлюсь.

И он ускоряет шаг, не давая Отте времени возразить, опережает Вэйсаньна и почти тащит Каллу за собой. У нее заплетаются ноги, словно она выпила не один литр вина. Если бы она и впрямь ухитрилась тайком провезти его, это впечатляло бы, но, увы, дело, похоже, совсем не в этом.

– Принцесса, – еле слышно цедит Антон сквозь зубы, – что ты творишь?

– Я – ничего.

– Не ври мне.

Член Совета Муго убирает сотовый, чтобы приветствовать солдат, ждущих у серого строения. Антон к тому времени уже проходит в двустворчатые двери, и база в Эйги обретает очертания, похожая на какой-то дремучий мираж. То, что издалека выглядело как скопление зданий, при ближайшем рассмотрении оказалось не более чем иллюзией; тонкие башни он принял за полноценные сооружения. База раскручивается, узкая и змеевидная, оплетая узкие пространства нитями служб, словно бесконечный лабиринт, в точности как Сань-Эр.

– Ваше величество, – говорит солдат у дверей, – жилые помещения во втором крыле…

– Мне нужна минута, чтобы поговорить с советником. – Антон устремляется вперед, волоча за собой Каллу.

В вестибюле холодное и серое строение преображается. Грязная обувь Антона теперь ступает по красному ворсу ковров, обои отливают полночной синевой. Еще день, но темный вестибюль освещен свечами на подоконниках и фонарями на полке камина в центре. Из-за спешки Калла снова спотыкается и, едва устояв на ногах, приходит в себя. Должно быть, неловко выказывать слабость у всех на виду, потому что когда Калла подает голос, он полон ярости:

– Ваше величество, вы дергаете меня, как какой-то рычаг машины.

Ее рука снова трепещет. На этот раз сильнее. Антон спешит в коридор, где видит низкий потолок и ряд светильников на стене. С какой стати им понадобились разные источники освещения и что это за желтый…

Антон бросает взгляд в сторону. Свет исходит от Каллы. Явная, резкая желтизна ее глаз, едва заметно меняющая оттенок коридора.

– Великие небеса, принцесса…

Антон вталкивает ее в первую попавшуюся комнату. Это чей-то кабинет без признаков жизни. Закрытые жалюзи опять-таки создают иллюзию ночи вместе с маленькой настольной лампой. Антон изо всех сил налегает на дверь, чтобы закрыть ее за ними, а она, заскользив сама собой, захлопывается, щелкнув магнитным механизмом. Шатаясь, Калла отходит в сторону сразу же, едва он отпускает ее руку, и предпочитает его помощи такую опору, как стол.

– Какого хрена ты вытворяла?

– Какого хрена – я? – отзывается Калла. – А почему бы тебе не спросить свою малютку любовницу, не отравила ли она меня?

Антон хмурится. В чем бы ни заключалась причина, ее состояние явно повлияло на чувство равновесия. Обе ноги Каллы твердо стоят на полу, но рукой она взмахивает, ищет, за что схватиться, чтобы не упасть.

– Отта способна на многое, – говорит он, – но прибегать к ядам она бы не стала.

– Ага, как же.

С внезапным, едва подавленным возгласом Калла размахивается и с силой вдавливает ладонь в свою грудину. Уже дернувшись вперед, к ней на помощь, Антон напоминает себе: надо собраться. Бросив взгляд на стену, он срывает с нее какую-то бронзовую табличку.

– Взгляни на себя.

Он подносит табличку к Калле. Та вздрагивает, как только успевает взглянуть на нее. Вместо того чтобы сообразить, откуда в комнате желтый отсвет, она отталкивает табличку, и та со звоном падает на пол.

– Не надо.

– Это не дружеская просьба, – выпаливает Антон. – Это приказ. Объясни, что ты сделала.

Калла сильнее прижимает ладонь к груди. Не просто хватается за грудь – растопыривает пальцы, согнув кончики, как когти, словно кожа причиняет ей неудобства и она желает содрать ее, чтобы добраться до того, что находится под ней. Запах гари усиливается. В комнате возникает вибрация, и когда Антон склоняет голову набок, его ухо улавливает ее не как звук, а скорее как ощущение: движение, от которого содрогаются стены, ковер, потолочные планки, пока оно не начинает отзываться зудом у него во рту. Оно въедается в кости. Он готов начать выдергивать у себя зубы один за другим, лишь бы эта дрожь прекратилась.

Довольно. Антон бросается вперед. Прежде чем Калла успевает отразить его атаку, он подцепляет ступней ее щиколотку и сбивает ее с ног. Она вскрикивает, он наваливается, прижимая ее к столу.

– Эй!

– Да не нападаю я, чтоб…

Он вцепляется ей в шею и вдруг чрезмерно остро ощущает все точки их соприкосновения, ее кожа горит под каждым кончиком его пальца, жар скапливается между его ладонью и ее горлом. Калла обжигает ему нервные окончания, словно он и в самом деле поднес ладонь к открытому пламени. Призыв прижаться к ней сильнее вводит в транс, гипнотизирует. Калла вскидывается в попытке освободиться, сбросить его руку. Но ее поза неустойчива, и ей удается лишь ткнуться носом ему в щеку. Дрожь пробегает по его спине, распространяясь на все тело.

Заметив, что именно она пыталась спрятать, Антон порывисто отводит в сторону воротник ее рубашки и видит мазок крови на коже. Она брыкается и отталкивает его, но он уже нашел то, что искал.

– Что ты натворила? – требует ответа Антон. – Зачем ввязалась в эксперименты «полумесяцев»?

– Никакие это не эксперименты, – тяжело дыша, выговаривает Калла. – Просто ци.

– Тогда останови ее.

– Я же ничего не делаю.

Он грубо хватает ее за лицо другой рукой, заставляя замереть в положении лежа на спине.

– Калла.

Она вскрикивает, ее грудь поднимается и опадает. Это не беспомощный скулеж. Это клич изголодавшейся сирены, и ему ничего не хочется так сильно, как вонзить зубы. Прижаться ртом к податливому треугольнику мягкой кожи между ее ключицами. Есть столько способов убить ее немедленно, обратить эту ловушку против нее. На столе с десяток предметов, которые подойдут в качестве оружия, начиная с чернильной ручки, если всадить ее под ребра, вонзить в мышцы и кости, раздирая все важные органы, пока она истекает кровью и раскаянием у него на глазах.

Ее взгляд лихорадочно мечется по сторонам.

Калла чувствует кожей лица каждую бороздку у него на ладони. Антон носит кольца. Холодный нефрит. Она смутно отмечает окружающую ее реальность: синие обои на стенах, застоялый воздух, какой-то тревожный визг, разносящийся по зданию. Потом Антон снова произносит ее имя, и она слышит кое-что еще. Он трясет ее за плечи с возмущенным «Калла, ну же», и у нее возникает спазм в ушах, перед глазами темнеет.

Синоа, ну же.

Калла вскидывается, заморгав.

– Что ты сказал?

– Сказал, что ты не выпускаешь ее, – отвечает Антон, и она понимает: то, что она слышала, произнес не он. По крайней мере, последние слова. – Я про ци.

– Ци и положено находиться внутри.

– Нет, если ты так реагируешь! Выпусти ее.

В этой же комнате шепчет еще один голос. Шепчет в постоянном ритме, вплетая его в слова Антона, так что Калла не может уловить смысл, только чувствует, что шепот все ближе и ближе к ее уху. Она вытягивает шею, всматривается затуманенными глазами, и, когда Антон с силой сжимает пальцы, она уже не в силах совладать с собой, рука взметается сама, чтобы оттолкнуть его.

На ее запястье яростно колотится пульс. Рука ударяется о грудь Антона, как деревянная кувалда, отталкивает его с такой силой, что он пролетает по ковру до дальней стены, на которую натыкается спиной.

Калла переводит дыхание. Выругавшись, Антон нерешительно делает шаг, морщится и хватается за плечо. Сильно пострадавшим он не выглядит.

Комната перестает вибрировать. Калла протирает глаза и замечает, что в них больше нет жжения. Нет сияния. Эти ощущения накапливались на всем протяжении поездки, и она просто представить себе не могла, что результат будет таким.

Впервые за пятнадцать лет она уже была почти готова совершить перескок.

– Ты что-то сделала, – констатирует Антон. Спрашивать он больше не удосуживается. – Чтобы вызвать все это.

Калла невольно подносит руку к своему воротнику, проводит пальцем по подкладке. Пытаясь разобраться, в чем дело – должно быть, отрешенно понимает она, его внимание привлекло то, что она трогала печать, – Антон растянул ткань. В углу тикают часы. На языке толстым слоем лежит послевкусие сильного стресса, но к нему примешивается и вкус возмездия, и ей хочется склониться над Антоном, предложить попробовать его, чтобы он понял, чего она добилась. Он был довольно близок к этому. Мог бы и согласиться, если бы она попросила.

– Может быть.

– Калла, сейчас не до шуток.

– А я и не шучу. – Она сгибает кисть. По руке снова проходит волна дрожи, но управлять ею можно. Она как будто вдруг обрела возможность двигать мышцами, о существовании которых у себя раньше не знала. – Может, я и вправду что-то сделала. А может, так пожелали боги.

На щеке Антона вздрагивает мускул.

– Если теперь ты пытаешься изобразить набожность…

– Ничего подобного. – Калла отталкивается от стола. – Хочешь получить ответы – расспроси Отту. Во всяком случае, с нее все началось. – Пройдя впритирку мимо него, она откидывает засов на двери кабинета. Из коридора в щель проникает шум.

Антон усмехается:

– Да чем тебе не угодила Отта?

Отвечать незачем. Он должен понимать сам. Мало того, ему следовало допросить Отту в тот же момент, как она пришла в себя, потому что все их нынешние сложности начались с Отты Авиа, и Калла намерена докопаться до самой сути.

Если не ради королевства, тогда ради Антона. Чтобы он увидел то, что видит Калла.

– Как я уже говорила снаружи… – она удаляется, ее голос уплывает обратно к двери кабинета, – собери членов Совета. Меня беспокоит наша поездка.

Глава 17

Как и в остальных здешних помещениях, в импровизированном зале заседаний темно, шторы задернуты, наклонный потолок теряется в темноте, а не в ярком свете. Так построено большинство заводов Сань-Эра, особенно цокольные этажи, где хранится готовая продукция, и Калла размышляет, неужели строительные проекты Сань-Эра копировали просто из лени, вместо того чтобы предусмотреть отсутствие нависающего потолка на нижних этажах.

Она выглядывает в окно. Уже спустилась ночь, разлила тушь по мокрой земле. Честно говоря, Эйги производит на Каллу жутковатое впечатление. Здесь слишком пусто. Слишком тихо. И по мере того как они будут углубляться в провинции, станет только хуже, ведь Эйги, по крайней мере, соседствует с Сань-Эром и местный рельеф отчасти напоминает городские улицы. А Центральный Талинь наверняка покажется совершенно незнакомым.

Член Совета Муго откашливается.

– Скоро начинаем? – интересуется он.

Помимо их высокочтимого короля, Калла допустила в эту комнату лишь членов Совета. Никаких стражников. Ни еще кого-нибудь. Ни единого исключения. В том числе и для Отты Авиа.

Калла медленно отворачивается от окна и отпускает отведенную в сторону штору. Последний член Совета, которого они ждали, – Савин, управляющая центром королевства, провинцией Лахо, не имеющей морских границ, входит в двери.

– Да, – говорит Калла. Приглушенный гул голосов постепенно затихает, по крайней мере, почти повсюду за столом. Только прямо напротив Каллы члены Совета Жэханьу и Дисё все еще спорят об одной из статей морского экспорта провинции Цзяньтон.

Калла обходит вокруг стола и демонстративно останавливается между ними. Оба моргают. Член Совета Дисё издает возглас, оскорбленно откидывается на спинку стула, но отчитать ее за вмешательство не решается, ведь в комнате уже полная тишина, и все ждут, что скажет Калла дальше.

– Премного вам благодарна, – начинает Калла. – Надеюсь, мое совещание не помешало вашей увлекательной беседе.

Антон во главе стола складывает ладони вместе и поджимает губы. Он не вмешивается. На его месте она давным-давно сместила бы Жэханьу с поста члена Совета от Кэлиту из чистой мелочности. С другой стороны, Калла понятия не имеет, как поступила бы на месте Антона, ведь ей при этом не пришлось бы выдавать себя за Августа. Или ушла бы, или правила бы как полагается.

Калла отмахивается от этих мыслей. Член Совета Жэханьу пробурчал что-то, а она даже не обратила внимания. У нее дергается плечо. Она пытается усмирить его, но тут возникает дрожь в мышцах бедра, нога сама собой ударяется о край стола. Стук негромкий, но его слышно, и, хотя никто из присутствующих, кажется, не придает ему значения, Антон прищуривается.

– Начнем вот с чего, – решает Калла, приносит копии документов, оставленных на подоконнике, и вручает их Жэханьу, чтобы раздал остальным. Он берет один комплект, презрительно кривит губы и передает остальную пачку дальше. – Лэйда Милю утверждала, что сверхъестественная сила ее ци проистекает из печатей. Мне надо, чтобы все присутствующие, которым это уже известно, признались во всем сейчас же.

Молчание. Калла не знает, верит ли полностью в то, что говорит, но, как она и предполагала, членам Совета требуется больше времени, чтобы признаться в своей осведомленности. Во дворце даже сомневаются в том, что перескоки следует разрешать.

– Прекрасно. Я поручила своей фрейлине Джосли провести для меня кое-какие исследования. Перед отъездом делегации мы взяли несколько книг из сокровищницы. Надеюсь, у вас нет возражений.

– Вы привезли королевские книги в провинции? – не веря своим ушам, спрашивает Муго.

– Да, я же полная идиотка. – Муго, похоже, не улавливает ее сарказм. – Нет. Я сделала их копии.

Калла ждет, когда стопка бумаг обойдет вокруг стола. Ей хватило времени, чтобы разложить и скрепить их вместе. Копии десяти страниц. Нелегко было справиться с этой задачей в потемках. Когда один из комплектов достается Антону, он берет его за скрепленный угол, словно опасаясь, что Калла пропитала текст ядом.

Последние страницы возвращаются к Калле. Она открывает их на середине и расправляет.

– Мы просмотрели несколько довоенных книг учета и скопировали все, что подпадало под определение незнакомых знаков. Предлагаю каждому из вас перелистать первые пять страниц и сообщить мне, узнае́те ли вы на них что-нибудь.

Комнату наполняет шорох бумаги. Проходит несколько секунд. Калла как раз переводит взгляд на члена Совета Савин, когда та восклицает:

– О, вот этот. – Савин показывает свои бумаги с открытой третьей страницей. На нее Калла скопировала маленькое выгравированное изображение, найденное на обложке реестра одной деревни. Треугольник с вертикальной чертой посередине.

– Я очень рада, что вы заявили об этом, – отзывается Калла, – потому что в противном случае мне стало бы любопытно, почему вы лжете. Откройте восьмую страницу, будьте добры.

После поисков печатей в книгах учета Калла отправила Джосли разыскать в центре наблюдения Матиюя Нюва, работающего в предрассветную смену. Им требовался сравнительный поиск и сопоставление результатов. По ее мнению, в дворцовых журналах учета вряд ли нашлось бы слишком много примеров употребления слова «печать». Времени не хватило бы, чтобы изучить все подозрительные явления, зафиксированные в королевстве, и узнать, с какого момента печати фигурируют в его истории. Но если Лэйда сказала правду и до войны любой знак мог оказаться печатью, тогда можно было поступить довольно просто: вбить несколько слов в дворцовую систему поиска и посмотреть, что появится в связи с их подозрениями. Треугольник. Вертикальная линия посередине. Перескок.

– Эйден Цзюньмэнь, тридцать лет, – зачитывает Калла вслух по документу. – Прибыл в Сань-Эр законным образом в качестве выигравшего в лотерею два года назад, участвовал в розыгрышах в четвертый раз. Эмигрировал из Лахо осенью, к зиме вступил в Сообщества Полумесяца. Три недели спустя был казнен.

Половина сидящих за столом разом склоняются над бумагами.

– Не припомню, чтобы это дело было при нас, – говорит Жэханьу, судя по голосу, почти разочарованный тем, что не поставил в нем свою подпись.

– Его могли разбирать в частном порядке, – вмешивается Антон. Это его первые слова с начала совещания.

Все верно, ведь этот отчет взят из папок Вэйсаньна. Решения о публичной казни выносит Совет, когда речь идет о серьезных преступлениях, относящихся к королевству в целом, таких, как государственная измена или массовые убийства. Публичных казней не проводили уже много лет. Для того чтобы вынести вердикт по большинству заурядных преступлений, в Сань-Эре достаточно равнодушной подписи одного короля, решение которого затем приводят в исполнение Вэйсаньна. Калла помнит, как ее родители пролистывали стопку бумаг на подпись за считаные минуты перед завтраком в те времена, когда еще существовал Дворец Неба.

– Ему предъявили обвинение в неумеренных и незаконных перескоках и взяли под стражу при попытке выдать себя за Дайнэ Тумоу, хозяина отеля «Эверсент» в Эре. Кое-кто из вас знает господина Тумоу как участника недавних игр под номером Семьдесят Девять.

На лице Антона отражается явная вспышка воспоминаний, но он сразу спохватывается и надевает маску равнодушия. Они с Каллой чуть не погибли, сражаясь во время игр с наемниками Семьдесят Девятого. В итоге, вместо того чтобы закончить бой, они сбежали.

– Эйден Цзюньмэнь занимал его тело несколько дней, прежде чем был разоблачен, когда один из людей господина Тумоу наконец присмотрелся к его глазам. И вот что самое интересное: из всех свидетелей, давших показания, ни один не видел вспышки, хотя господин Тумоу не оставался на публике без сопровождения ни на миг. Эйден Цзюньмэнь был изгнан из его тела под пытками, перемещен обратно в родное тело и казнен во дворце. Никого из сообщников он не выдал. Он утверждал, что действовал в одиночку. При осмотре его тела обнаружен нанесенный кровью на грудь знак, напоминающий «треугольник с вертикальной линией в середине».

– Похоже на эксперименты Сообществ Полумесяца, – сразу же выпаливает Муго. – Работа Лэйды Милю.

– Может быть. – Калла переворачивает страницу и продолжает читать выдержки: – Личное дело Эйдена Цзюньмэня было чистым, когда ему разрешили въезд в Сань-Эр, но при дальнейшем расследовании, инициированном членом Совета Савин, чтобы выяснить, как могло произойти нечто подобное, в ямыне Лахо узнали, что двое его родственников были связаны с «Голубиным хвостом».

Член Совета Савин откладывает бумаги. Сдвигает на макушку очки с тонкими стеклами, массирует переносицу.

– Да, – устало подтверждает она, – это правда.

– Просто в целях предельной ясности… – вмешивается член Совета, сидящий рядом с Антоном. Темно-зеленые глаза. Видимо, из рода Фажуа, но Калла не помнит, какой провинцией они управляют. – Это тот самый «Голубиный хвост», который теперь совершает нападения повсюду в провинциях?

– Верно, – говорит Калла. – Так что же выглядит более вероятным – что Лэйда раздавала произвольные поручения через Сообщества Полумесяца за два года до того, как устроила заговор против престола, или что «Голубиный хвост» уже некоторое время знал, как управлять ци, и научил этому два года назад вышеупомянутого человека?

– Калла, говори прямо, ладно? – требует Антон. Он повышает голос, тот оглашает комнату. – Я слышу один пример за другим, но ни единой причины, почему мы их обсуждаем.

– И наконец, – прерывает его Калла, – по-моему, очень удобно, что провинциальная группа с поразительными способностями начала совершать нападения в провинциях как раз в то время, как мы узнали, что корона фальшивая. «Голубиный хвост» заявил о себе на все королевство после того, как скрывался годами, а то и десятилетиями, и внезапно Сообщества Полумесяца в Сань-Эре тоже подняли крик: «Нет незаконному правителю!» Что-то спровоцировало то первое нападение в Жиньцуне, и я буду первой, кто увяжет факты в единое целое, громко заявив: за всем этим стоит Отта Авиа.

Антон вскакивает:

– Довольно.

– Ты намерен это отрицать? – так же стремительно реагирует Калла. – Намерен ли отрицать это еще кто-нибудь из присутствующих?

– У меня вопрос, – вмешивается Савин. – Когда она могла все это продумать и осуществить? За несколько дней, прошедших с тех пор, как она очнулась после семи лет комы? Или еще до болезни, когда была подростком? У провинций нет средств, обеспечивающих связь с Сань-Эром.

Калла фыркает.

– Как будто отсутствие телефонных проводов способно ее остановить!

– Не стану отрицать, что некоторые факты выстраиваются в единую цепочку, – подает голос член Совета Жэханьу, откинувшись на спинку стула, – но в чем вы ее обвиняете – в попытках заполучить трон? По какой еще причине может понадобиться вызывать беспорядки в масштабе целого королевства?

Антон качает головой. Отказывается признать то, что находится прямо у него перед глазами.

– Это же абсурд…

– Ей уже давно было известно, что корона ненастоящая, и она выжидала время, пока не представился подходящий случай разгласить эту тайну, – объявляет Калла. – Обсуждая ее мотивы, мы только попусту тратим время. Ее необходимо исключить из состава этой делегации…

– Это ее делегация, принцесса Калла. – Член Совета Муго встает. – И уж простите, но выглядит все это так, будто вы сводите с ней личные счеты. Из всех присутствующих в этой комнате именно вы представляете наибольшую угрозу для престолонаследования. Отта Авиа по своему происхождению не может претендовать на корону. Пожелай она носить ее, понадобился бы государственный переворот, чтобы уничтожить всех членов этого Совета.

В комнате воцаряется тишина. Калла тоже на миг теряется, не зная, что противопоставить доводам Муго.

– Я позабочусь об усилении мер безопасности и прослежу, чтобы наша поездка прошла в отсутствие вмешательства со стороны «Голубиного хвоста», тем более что они представляют реальную угрозу, – продолжает Муго, прежде чем она успевает найтись с ответом. – Но давайте не выдумывать новые опасности там, где их нет, чтобы не преувеличивать собственную значимость.

– Вы серьезно? – спрашивает Калла.

Член Совета Муго уже выходит широкими шагами из комнаты, на ходу вытаскивая из кармана сотовый. Остальные члены Совета переглядываются. Во время паузы Антон отодвигает свой стул и отряхивает рукава.

– Совещание закончено, все свободны, – объявляет он. – Утром мы продолжим путь. Не будем зря терять время.

Не взглянув на Каллу, он тоже покидает комнату.

Совет медленно следует его примеру. Когда мимо Каллы, застывшей у края стола, проходит Фажуа, она коротко кивает.

Комната пустеет.

– Поверить не могу, – произносит Калла вслух.

В голове вспыхивает боль. Калла морщится. Возможно, она спятила. И сама себя довела до паранойи. В комнате слышится сначала шорох, потом Калла различает в нем шепот.

Синоа.

Она стремительно оборачивается, но никого, кроме нее, нет.

Все дело в печати, которую она срисовала с тела Лэйды. Отрицать ее воздействие невозможно: с ее ци что-то происходит, что-то, помимо раскрытия способностей, к чему стремились в своих экспериментах Сообщества Полумесяца. Она снова сменила место пребывания. Здесь, в провинциях, ци, возможно, ведет себя иначе, не так, как в городах: земледельцы, наверное, заранее предчувствуют смену времен года и погоды, деревенские жители живут в гармонии с тем, что выращивают, и точно оценивают потребности скота, который держат. Однако они не слышат шепота неизвестно откуда. Не теряют сознания и не приходят в себя, держа глаза широко открытыми.

Калла дает себе секунду на то, чтобы оправиться, лихорадочно моргая в попытке избавиться от желтых пятен перед глазами. Пока ее отсутствие не заметили, она тоже спешит прочь из комнаты, вполголоса сетуя на никчемность Совета.

На этой сторожевой базе есть галерея игровых автоматов.

Только небесам известно, как Антон набредает на нее, блуждая по зданию. База состоит из трех строений, соединенных многочисленными крытыми переходами. И все же когда он, после безуспешных попыток уснуть, выскальзывает в окно отведенной ему комнаты и тихонько, чтобы не привлечь внимания стражи, проходит в соседние помещения, оказывается, что база пригодна и для перемещений на уровне земли. За первой дверью, которую он толкает, обнаруживается лаборатория с компьютерами в спящем режиме. Зайдя подальше и присмотревшись, он замечает блокноты, клавиатуры и недоеденное яблоко, которое кто-то не удосужился выбросить. Повсюду, куда бы он ни пошел, в воздухе висит зыбкая пелена сигаретного дыма. Поднявшись по лестнице на второй этаж, он находит каталожные шкафы и жесткие диски. На третьем откуда-то доносится слабое попискивание, но его источник не удается установить, пока он разглядывает диваны и чайники.

И вот теперь, на четвертом, он понимает, что звуки издают мониторы, оставленные включенными на ночь. Сыплются монеты, свистят мечи, и все это слышится через воображаемый динамик. Слух режет настолько, что он чуть было не поворачивает обратно к лестнице и не возвращается в свою постель.

А потом он замечает у игрового автомата с подвижной клешней и игрушками в углу ее.

Антон подходит сзади. Беззвучно опускается в бархатное кресло лицом к ней, на расстоянии стоящего между ними низкого круглого стола.

– Тебе тоже не понравилась постель? – спрашивает Калла.

Антон закидывает ногу на край стола.

– У меня просто приступ лунатизма. Не обращай на меня внимания.

Она не реагирует. Несмотря на поздний час, на ней платье, которому, похоже, оборвали подол, чтобы было удобнее надевать с кожаными штанами. Жгуты из красной ткани напоминают цветы, распускающиеся у нее на плечах, длинные рукава закрывают запястья, расходясь широкими колоколами, и падают до локтя, когда она поднимает руку, чтобы подпереть кулаком подбородок. Тканевая лента прикрывает ее ключицы – и печать, которую она нарисовала на себе, – но воротник отсутствует, горловина переходит в узкий вырез чуть ли не до пупка.

Может, для этого уже слишком поздно, но Антона вдруг охватывает желание лизнуть эту полоску обнаженной кожи.

Он указывает на платье:

– В одежде, настолько похожей на придворную, я тебя еще не видел.

– Ты про это старье? – Калла ерзает. – Я переделала несколько вещей перед выездом. У меня складывалось впечатление, что пока я продолжаю одеваться на манер уличного беспризорника, меня никто не воспринимает всерьез как советника.

Антон вскидывает бровь:

– Не уверен, что у тебя возникли трудности с серьезным восприятием именно по этой причине.

– Как любезно указал ранее Муго, я прекрасно сознаю, что принадлежность к запасным претендентам на престол и вдобавок к маниакальным отцеубийцам идет не на пользу моей репутации.

Антон чуть не смеется. Однако удерживается в последний момент, потому что это скользкий путь к забвению, кто такая она, кто они оба и почему сидят здесь. Минуту Антон и Калла просто смотрят друг на друга под звуки игровых автоматов. Соседняя машина непрестанно попискивает и выкрикивает: «Победитель! Победитель! Победитель!» – хотя рядом с ней никого нет.

– Что ты здесь делаешь? – наконец спрашивает Калла. – И почему… так любезен со мной?

А он и не пытался быть любезным. Или, как он полагает, не стал давить в попытке добиться от нее реакции, что по контрасту выглядит почти любезно. Ему самому трудно определить, какое впечатление он производит. За все это время его отношение к ней не изменилось. Оно ни разу не менялось, ни перед выходом в тот раз на арену, ни после коронации. У него по-прежнему возникает желание дотянуться до нее, коснуться ее губ, провести ладонью по волосам. При каждом мимолетном движении ее взгляда вверх и вниз он просит внимания, жаждет того избавления, когда выражение ее лица меняется в ответ на нечто неожиданное, сделанное им.

Лишь боль, которая острее этого желания, вынуждает его вести себя иначе. Чувство самосохранения, сознание, что он раскинет руки и позволит ей снова убить его, стоит ему только забыть, как она пропорола его клинком предательства.

Ему не хочется во второй раз воскресать из мертвых. Калла Толэйми погубила его, поэтому в ответ ему придется погубить все.

– Мне надо обсудить с тобой кое-что.

– А чем еще мы занимались последние несколько дней, кроме обсуждений? – отзывается Калла. Но неуступчивости в ее словах не слышно. Она протягивает руку, достает с ближайшей полки складную доску для настольной игры. – Хочешь сыграть?

Она разворачивает доску, и на ней обнаруживается решетка десять на десять квадратов, каждый пронумерован от одного до сотни. Сбоку от решетки красочно изображены стародавние боги: один в движении, превращающийся в облачко пыли, другой сидящим на подушке и похожим на пса с зеленой мордой.

– «Скаты и лесенки»? – спрашивает Антон, узнав игру. – Нам что, по двенадцать лет?

Еле заметная улыбка порхает по губам Каллы.

– В прежние времена, во Дворце Неба, я всегда любила эту игру. – Она открывает коробочку, прилагающуюся к доске, некоторое время разглядывает ее содержимое, потом протягивает Антону. – Помнишь, как в нее играть?

– Само собой. – В коробочке лежат три фишки и две игральные кости. Он берет одну из фишек. – Ничего сложного. Попадаешь на лесенку – поднимаешься до более высокой цифры. Попадаешь на скат – соскальзываешь вниз до более низкой.

– А ты знаешь, что доски отличаются в зависимости от того, в каком городе сделаны? – Калла тоже берет фишку, затем вынимает кости. – Обычно на досках из Эра поровну скатов и лесенок. А в Сане делают доски, где скатов больше.

Антон поднимает бровь.

– Мы сыграем по-старому, – продолжает Калла. – Десять бросков каждому игроку. – И она бросает кости. На обеих выпадает три, поэтому она переставляет свою фишку по первому ряду и останавливается на шестом квадрате. Попадание на следующий обещает лесенку прямо до квадрата под номером тридцать четыре.

Антон подставляет ладонь под кости. Его пальцы сразу же узнают ее мимолетное прикосновение и откликаются на него.

Ему выпадает семерка. И он взлетает вверх по лесенке.

– Это насчет Отты…

– Естественно. – Калла берет кости. Тон ровный, но в единственном слове слегка сквозит ехидство.

– Ну и что это значит?

Калла снова переставляет свою фишку:

– Только то, что я сказала. «Естественно». Отта всегда при тебе.

– Может, дашь договорить? Я собирался сказать, что тебе нельзя быть настолько откровенной в своих подозрениях. Она пересмотрит тактику таким образом, что ее будет труднее поймать.

Калла сразу переводит взгляд на него. Такого она не ожидала.

– Так ты мне веришь?

– Разумеется, не тому, что она подстроила нападения «Голубиного хвоста», – спешит поправиться Антон. Это же нелепость. Хоть ему и неприятно доставлять Муго хоть какое-то удовольствие, признавая его правоту, но у Отты и в самом деле просто не было времени для осуществления таких планов с тех пор, как она очнулась. Если с целью нападения на королевских солдат по всей территории Талиня и впрямь предпринимались объединенные усилия, они были спланированы намного раньше.

– Тогда чему же? – требует ответа Калла. Со следующим ходом она медлит в явном раздражении.

– Не знаю, – честно говорит Антон. – Это я и хочу выяснить. Помнишь день, когда Август вызвал тебя к стене? Когда пожелал сначала поговорить со мной?

Калла делает очередной бросок и передвигает фишку, не сводя глаз с доски.

– Да, – кивает она. – В тот день Лэйду поймали с поличным.

– Он спрашивал про Отту. И это показалось мне дикостью. Прошло семь лет, а он вдруг вспомнил про нее. Мало того, допытывался, какими были ее последние слова, обращенные ко мне. Словно опасался, что она могла раскрыть какую-то тайну.

Антон съезжает по скату вниз. А следующий бросок Каллы возводит ее по лестнице.

– Полагаю, насчет короны.

– Возможно. Или существовали и другие секреты. По-моему, Отта знает гораздо больше, чем готова выдать прямо сейчас.

Один из автоматов поблизости внезапно разражается громким перезвоном. Может, отмечает, что прошел час, словно гротескные стоячие часы. Еще одна лесенка – и Антон добирается до середины доски.

– А ты не боишься, что промедление окажется для тебя опасным?

– Меня больше беспокоит другое: что она сменит курс, если ее спугнут, и тогда путь к результату удлинится. Мне надо узнать, чего она добивается. Наряду с просчитанными ходами у нее в рукаве должна быть некая грандиозная цель. Выдать информацию – и потом, во время поездки делегации, расспросить тебя.

В безмолвном ответе Калла бросает кости. Вверх. Вниз. Опять. Ее указательный палец медлит, пока она передвигает фишку. Несколько ходов оба делают молча.

– Разумеется, – наконец бормочет она, – потому что для меня находиться здесь – это ужас.

– И уж конечно, в этом нет необходимости.

Антон следит за передвижениями ее фишки. Она опережает его и уже на семьдесят пятом квадрате.

– А тебе не приходило в голову, – говорит она, – что я, возможно, нахожусь здесь из-за тебя?

– Безусловно, – подтверждает он. – Чтобы воспользоваться случаем и выгнать меня из Августа.

Калла чуть не втыкает свою фишку в доску.

– Чтобы защищать тебя. Признаю, во время Цзюэдоу я совершила преступление, но за пределами колизея на протяжении почти всех игр я сражалась бок о бок с тобой. И я все та же Калла.

Антон старается по возможности не вспоминать финальный поединок. Заново переживая момент, когда с его головы сорвали мешок, чтобы объявить начало Цзюэдоу, он вспоминает, как по милости Августа очутился там, и тогда не может думать ни о чем, кроме его долгих лет молчания и скрытой тайне его семьи. К нему возвращаются видения ночного колизея, ликующие толпы со всех сторон, а сам он слышит лишь слова Каллы: «Я люблю тебя. Я люблю тебя, потому и делаю тебе одолжение», и тогда ярости, закипающей у него в крови, достаточно, чтобы выжечь его изнутри целиком.

Но здесь и сейчас Антон ничего не говорит, оберегая обретенное ими краткое перемирие. Он бросает кости. Передвигает свою фишку на восемьдесят девятый квадрат. И не успевает обрадоваться тому, что достиг последнего ряда, как то же число уводит его по скату до самого первого квадрата.

– Вот гадство, – еле слышно бормочет он, продвигая фишку по скату вниз, вздыхает и жестом предлагает Калле сделать следующий ход. – Ну что, давай. Считай, что уже победила.

– Не могу.

Из дальнего угла слышится верещание еще одного автомата.

– Что, прости?

Калла пожимает плечами:

– Я уже сделала все десять ходов. Игра окончена.

Она наверняка шутит. Антон в жизни не встречал никого, кто следовал бы правилу десяти ходов.

– Вот так, да? – спрашивает он. – Принимаешь проигрыш, когда до победы было рукой подать?

– Есть правила, Антон. И не мне их менять. – Сделав паузу, она фыркает. – Но я могла бы поступить вот так… – И Калла одним пальцем переворачивает всю доску. Фишки разлетаются по столу. – Теперь мы оба победили.

Он качает головой. Недавняя атмосфера неловкой шутливости между ними вмиг испарилась.

– Не провоцируй ее, Калла, – говорит он, возвращаясь к теме разговора. – Ради блага королевства. Ты ведь можешь сделать это для меня?

Калла убирает обратно в коробку фишки. Затем кости. Ее губы поджаты, Антон различает у нее на лице досаду. По крайней мере, этой реакции он ждет, пока Калла не вскидывает голову и не устремляет на него взгляд желтых глаз, полных страдания, и Антон вдруг задается вопросом, понимает ли он ее вообще.

– Быстро же ты забыл, – негромко произносит она, – что ради тебя я сровняла бы с землей города-близнецы. В том, о чем ты мог бы попросить меня, было одно неразрешимое противоречие, и ты слишком упорно настаивал на нем.

Победа на арене. Смерть короля Каса.

Антон колеблется:

– Принцесса…

Она уже поднялась. Рукава трепещут по бокам. После длительного участия в играх у него чуть не срывается с языка совет оборвать эти рукава, пока она не запуталась в них во время схватки.

– А теперь, – продолжает Калла, – теперь неразрешимые противоречия между нами продолжают разрастаться. Но я не в настроении скандалить из-за них прямо сейчас, так что ладно. Тебе под силу сделать Отту сговорчивой. Узнать все тайны, какие тебе нужны. Но не забывай, что тот, кому полагается действовать ради блага королевства, – вовсе не ты.

– Ты, значит?

Калла замирает на месте:

– Что, прости?

– Тебе, похоже, нравится играть в палача, – продолжает Антон, отказываясь внимать ее предостерегающему тону. Теперь, когда она отвернулась, с ней легко говорить вот так. Она превратилась в тень женщины, составленной из струек жажды и запаха дыма, из того, что невозможно ухватить, потому он и знает заранее, что ему суждено потерять ее. – Избавляться от людей, которых ты сочла достойными жертвами, и так далее и тому подобное.

То же самое он мог бы сказать о себе. Или о Лэйде Милю, которая раньше водила с ним дружбу и утверждала, что не против смерти при исполнении, пока это не случилось с ее матерью. Какая страшная участь – погибнуть не славной смертью в бою, а от клинка, стремительно вонзенного нечестивой принцессой. Пожалуй, ему следовало быть благодарным хотя бы за то, что Калла предложила ему схватку.

Не добавив больше ни слова, Калла покидает комнату с автоматами, рукава развеваются за ее спиной, как две струйки крови. Оставшись один, Антон лишь качает головой и слушает гудение и звон вокруг него. «Победитель! Победитель! Победитель!» – надрывается назойливый автомат, и Антон наконец с тяжким вздохом встает. Может, это напоминание предназначено как раз для него. Сань-Эр отказал ему в звании своего победителя, и тем не менее он выиграл королевские игры.

«Победитель! Победитель! Победитель!»

– Я-то уж точно так не считаю, – произносит он, проводя рукой по волосам. Дело в том, что его поединок с Каллой на Цзюэдоу так и не завершился. И если они с тех пор продолжают обмениваться ударами, победитель Сань-Эра еще не известен.

Лестницу Калла давно уже покинула. Антон выжидает минуту, одержимый параноидальным страхом, что она еще здесь, прячется, решив застать его врасплох и заставить замолчать.

Никого нет.

Антон медленно плетется к себе в комнату.

Глава 18

На следующее утро, когда южные провинции накрывает затяжной дождь, Сань-Эру достается лишь легкая изморось, которая, собираясь в струйки, стекает по крошащимся фасадам зданий так медленно, что почти успевает испариться, прежде чем достигает земли.

Илас не любит дождь. Пока она не накопила денег на коррекцию зрения, мир перед ее глазами всегда был размытым. Наверное, она могла бы чаще носить очки, но в городах слишком сыро, и, если бы в холодные, обильные инфекциями месяцы она носила маску, ее очки запотевали бы постоянно. Проще уж было разгуливать прищурившись, отчего на ее лбу обозначались морщинки. Другие фрейлины из дворца осуждали ее за невежливость. Она никогда не улыбалась знакомым, встречаясь с ними в коридорах. Однажды Чами предложила ей в качестве выхода улыбаться всем проходящим мимо, но Илас заявила, что лучше пусть ее считают несносной.

Теперь мир вокруг нее предельно отчетлив. Но дождь воскрешает в памяти давние ощущения, и от этого на сердце становится тяжело. Вода на оконных стеклах размывает фонари, превращает их в бесформенные пятна. От влажной дымки неоновые вывески словно обрастают инеем, на города ложится мокрая пелена.

– Доброе утро. – Чами спускается из квартиры над закусочной, подходит к Илас и чмокает ее в голое плечо. До открытия осталось несколько минут. – Рано ты сегодня поднялась.

– Не спалось, – отвечает Илас. Обхватив чашку с чаем, она подносит ее ближе к груди. Жаль, чай уже успел остыть. – Я надеялась, что не разбудила тебя.

Чами качает головой, прядь волос падает ей на розовые глаза. Илас невольно тянется подергать ее, вызывая у Чами улыбку. Она всегда напоминает Илас божества из сказок – малых богов, недостаточно властолюбивых, чтобы претендовать на полагающиеся им почести, но все равно блуждающих по свету и блистающих миловидностью, непостижимой уму смертных.

– Можешь будить меня сколько угодно. – Чами подается вперед, прикрыв на миг глаза, когда прикасается щекой к руке Илас. Та все еще в пижаме, бретелька на левом плече износилась и растрепалась. Чами, должно быть, тоже это заметила: поддев пальцем бретельку, она разок дергает ее. – Я же купила тебе месяц назад новую пижаму, разве нет?

– С этой все в полном порядке, а если что, я тебе скажу.

– Да, но… – Чами переступает с ноги на ногу, только чтобы хорошенько куснуть Илас за плечо, – новую одежду можно покупать и просто так. За это город тебя не накажет.

Здравому началу Илас об этом известно. А другое, испуганное, по-прежнему живет во дворце и постоянно подсчитывает, на сколько ей хватит сбережений, если она все-таки бросит работу. Могло быть и хуже, она точно знает. Она могла бы родиться за стеной, где-нибудь в провинции. Или не в той семье, где двое родителей каждый день ее детства заботились, чтобы у нее была еда. И все же работа во дворце открыла ей глаза на то, как позволено жить некоторым из них, и, хотя беды ее миновали, достаточно было бы единственной дыры в ее потрепанной страховочной сетке, чтобы она очутилась на одном уровне с другими несчастными.

– Сегодня надену новую, – обещает Илас.

– Замечательно, – отзывается Чами. – Дождаться не могу, когда увижу тебя в ней.

– Ах ты ж…

Громкий стук в двери закусочной прерывает ее шутливый упрек. Немедленно приготовившись к худшему, Илас и Чами хватаются одна за кухонную лопатку, другая за вилку. Двери снова сотрясаются от стука, Илас слышит: «Это я! Это я-я-я-я!» – закатывает глаза и откладывает лопатку.

Чами моргает.

– Это что, Матиюй?

– Кто же еще, – бурчит Илас. Она идет отпирать засов на застекленной двери, торопливо впускает младшего брата в закусочную. Его лицо почти полностью скрыто маской и низко надвинутой шапкой, но голос все равно можно узнать, хоть он и приглушен. – Что ты здесь делаешь?

– Не могу больше оставаться во дворце. – С громким «фух», Матиюй начинает избавляться от маскировки. Снятую маску он швыряет на стол. Чами морщится, поддевает ее вилкой, которая по-прежнему у нее в руке, и несет к мусорному ведру.

– А в чем дело? – удивляется Илас. – Сейчас едва рассвело.

– Люди умирают! Повсюду появляются трупы!

– Я слышала, что это все Калла, – подает голос Чами из кухни, куда она унесла маску Матиюя.

Матиюй срывает с головы шерстяную шапку.

– Она просто охотилась за Лэйдой Милю. И вообще, Каллы уже нет в Сань-Эре – делегация выехала еще вчера. Взяла с собой целую толпу Вэйсаньна. И совершенно напрасно, потому что теперь дворец остался без защиты и подвергся нападению.

Из-под его куртки слышится тихое «мяур-р!».

Илас растерянно моргает.

– Ты похитил из дворца Мао-Мао?

– Похитил? – взвивается Матиюй. Он расстегивает куртку. Покладистый, как всегда, кот Каллы медленно высовывается из-под руки Матиюя и, судя по всему, никакого стресса не испытывает. – Да я его спас! И надеялся, что ты все еще поддерживаешь связь с Каллой и сможешь передать ей сообщение.

– Насчет Мао-Мао?

– Нет! – восклицает Матиюй. Он выпускает Мао-Мао из-под куртки, и тот, спрыгнув на пол, принимается обнюхивать липкую лужицу у столика. – Насчет убийств, Илас! Во дворце!

Он вытаскивает из кармана диск. Тем временем Чами манит Мао-Мао к кухонной двери, воркует, обещая накормить его сырым мясом, и он мягко трусит к ней на пушистых лапах. Матиюй поворачивает голову в ту же сторону, яростно встряхивая в руке диск.

– Тебе, наверное, компьютер нужен. – Илас не сходит с места. Может, если она не предложит свой компьютер, то и не увидит, что там, на этом диске, и беды Матиюя растворятся в воздухе.

– Я вынес из дворца видеоматериалы службы наблюдений не ради забавы, это уж точно.

С трудом подавив вздох, Илас кивает и манит его в подсобку, где стоит компьютер. Ее не покидает ощущение, что увиденное ей не понравится.

– А сообщать своему начальству об этом ты не собираешься?

– Слушай, Илас, – Матиюй вставляет диск в слот на системном блоке, – мое начальство – один Вэйсаньна, который следит за частью южного крыла, а я помогаю вести в нем наблюдение. Когда сегодня утром я заступил на смену и пробежался по камерам…

Он ищет среди папок, появившихся на рабочем столе. Некоторое время идет загрузка, но файл скачанный, поэтому компьютер открывает его на видеоплеере без буферизации. Матиюй поджимает губы. И запускает видео.

Первое, что в нем есть примечательного, – мертвый стражник посреди комнаты. Его шея изогнута под неестественным углом. Рядом разбитая ваза, упавшая со стола. Саму комнату Илас не узнает, но Дворец Единства по планировке напоминает Дворец Неба. Стол необычно длинный, значит, это, скорее всего, одна из парадных столовых, где ест дворцовая знать. Через час-другой стол в этой комнате начнут накрывать, тогда и обнаружат труп.

– Небеса… – выдыхает Илас. – Матиюй, ты просто обязан доложить об этом своему начальству.

– До тебя еще не дошло, в чем дело? – Матиюй тычет пальцем в экран. – Это и есть мое начальство!

О-о. Ну и ну.

– Ясно, – медленно произносит Илас. – А кто начальство твоего начальства?

Матиюй качает головой:

– Когда Вэйсаньна реорганизовали систему безопасности в городах-близнецах, это отразилось и на дворце. Им пришлось исключить всякую вероятность, что следующим начальником стражи тоже окажется изменник, поэтому теперь большинство Вэйсаньна в одинаковых чинах. И все подчиняются королю.

– Тогда найди этот одинаковый чин. Хоть кого-нибудь, кто знает, что делает.

– Мне страшно, – шипит Матиюй. – Правда, я знаю только слухи, но в последние несколько дней я слышал от Вэйсаньна обрывки разговоров о нападениях повсюду во дворце. Даже если что-то происходит, они ни за что не скажут нам всей правды.

Илас переплетает пальцы сложенных перед собой рук. Пристально смотрит на экран и изображение на нем. Видеозапись еще не кончилась, но в ней ничего не происходит. Матиюй вырезал ее с запасом в несколько минут. Наверное, теперь труп уже обнаружили.

– Ну и чего ты хочешь от меня? – спрашивает Илас. – Чтобы я отправила сообщение Калле, заставила ее примчаться обратно и защитить дворец? Да, сотовый у нее есть, но я понятия не имею, дозвонюсь ли до нее за пределами Сань-Эра.

В этот момент в подсобку заглядывает Чами. Она хмурится, обеспокоенная разговором.

– И потом, Калла говорила, что ее дорожный телефон – только на случай крайней необходимости.

– А это она и есть, крайняя необходимость, – настаивает Матиюй. – Смотри. – Он щелкает по второму файлу, скачанному на диск. Видеоплеер показывает лазарет. Илас не знает, на что смотреть. Судя по тому, с каким видом Чами подходит и морщит нос, она тоже ничего не понимает.

– В глубине комнаты, – подсказывает Матиюй. – Шесть кроватей накрыты простынями. Это трупы.

– Вообще-то, – говорит Чами, – двое из них – скорее всего, Лэйда Милю.

– Мяу-р-р, – соглашается Мао-Мао, отираясь у ее ног.

– Когда вокруг будет побольше народу и не так опасно, я вернусь во дворец за записями, на которых видно, как все они умерли, – говорит Матиюй. – Потому что я готов поспорить, что это стражники и что произошло нечто такое, отчего они полегли.

От яркого экрана у Илас начинает резать глаза. Она отступает. Протягивает руки к Мао-Мао и подхватывает его, поспешившего к ней.

– Я не понимаю, ты что, хочешь предупредить Каллу о том, что во дворце гибнет стража?

– Так или иначе, это какая-то бессмыслица, – вмешивается Чами. – С тех пор как Август пришел к власти, попасть во дворец стало проще, но служащие и гости, которым разрешено посещение, все равно должны вводить свои личные номера у турникетов. За всеми входами и выходами по-прежнему наблюдают. Если умирают стражники, тогда к этому причастен тот, кому разрешен вход во дворец.

Матиюй притихает, задумавшись. Брат Илас нечасто следует логическим путем: ему свойственно сначала сделать вывод, а уже потом вернуться обратно и собирать недостающие детали. Этот способ давал прекрасные результаты при решении школьных задач и быстром выполнении тестов. Но он не работает теперь, когда Матиюй утверждает, что в самом сердце их столицы разворачивается заговор.

– Слушай, я не знаю, что происходит, – наконец решает Матиюй и нажимает кнопку извлечения диска. – Но кто-то же должен узнать, что, возможно, готовится переворот. А к чему еще все это может вести? Что обычно случается, когда стражи не остается?

Тогда во дворец может просто взять и войти каждый, кто пожелает.

– Вот именно, – откликается Матиюй, заметив выражение лица Илас, хотя она не издала ни звука. – Так что свяжись с Каллой как можно скорее. Потом я схожу за остальными записями, но отныне ночую я здесь.

Глава 19

Два дня пути по талиньским провинциям их встречали только тишь да гладь.

Калла держит уши востро, ловит беседы местных. Она ждет, что подслушает сплетни о том, что за добычей отправилось уже полным-полно народу. О тайных стараниях собрать вместе лучших авантюристов и направиться к приграничным землям. Но деревенские жители умеют держать язык за зубами лучше, чем она рассчитывала, поэтому Калла не слышит ровным счетом ничего. Вряд ли это молчание объясняется полным равнодушием провинций к перехвату короны. Вероятно, здесь широко распространено влияние «Голубиного хвоста», и местные просто играют свою роль, стараясь не навредить группе.

Калла вытирает пот с виска. Пейзаж вокруг начал меняться: чем дальше на север, тем чаще вместо ровных полей Эйги попадаются рощицы. Должно быть, они уже точно в центре Лэйса и сейчас минуют густой лес вдоль Аппиевых дорог. Калла едет верхом, держась в безопасной середине делегации, возле третьей кареты, но действует не настолько бдительно, как следовало бы. Как же медленно они движутся: пройдет еще неделя, прежде чем они достигнут приграничных земель, и это слишком долго. Под ее командованием сейчас они находились бы уже в Жиньцуне. Как все и было в прошлый раз.

В левом ухе у нее гудит. Калла морщится, прижимает к уху плечо. В последние два дня ее ци в целом вела себя прилично. Ей до сих пор неизвестно, чем были вызваны всплески, но они вполне могут возобновиться, ведь печать с груди она не смыла. И остро ощущает ее присутствие. Не потому, что она слегка запачкалась – впрочем, что есть, то есть. Но это ощущение сродни скорее легкой пульсации под кожей.

– Ваше высочество, сдайте немного влево, будьте добры.

Поморщившись, Калла тянет поводья коня и выполняет просьбу стражника. Гравий под конскими копытами крупный и острый. Дорогу построили уже довольно давно, скорее всего еще до войны, а камень еще не раскрошился. Калла оглядывается через плечо, ловит взгляд стражника.

– Пань, кажется?

Пань кивает. Кажется, он доволен, что Калла помнит его имя.

Она указывает на карету, рядом с которой едет.

– Не хочу никого обвинять, но она едет все ближе и ближе ко мне. В чем дело? Где мы наняли этих возниц?

Возница третьей кареты хмурится, глядя поверх конской головы, он явно обижен, но молчит.

– Он не виноват, ваше высочество, – отвечает Пань. – В карету набилось человек восемь. Она перегружена.

Что-то тут не так. Большинство стражников едут верхом, так что кареты предназначены только для членов Совета и их сопровождающих. Если первых в делегации восемь, а вторых – примерно вдвое больше, то по каретам их наверняка можно было разместить более равномерно.

Пока Калла пересчитывает кареты, Пань, видимо, понимает, о чем она думает.

– Последняя карета пуста, – поясняет он. – По приказу короля Августа.

Последняя карета в такой поездке, как эта, вряд ли действительно пуста. Что везет в ней Антон?

– Вы опять подъехали слишком близко.

– Простите, простите, – бормочет Калла и заставляет лошадь идти прямо.

Они едут дальше. Тонкие ветки деревьев над головой машут в такт перестуку копыт и колес. В провинции Лэйса деревья остаются зелеными круглый год. Когда в Сань-Эре немного холодает, но при этом сырость и духота сохраняются, в Лэйса всегда влажно, поэтому смена времен года почти незаметна.

Калла вспоминает, как впервые увидела леса. В ту первую поездку в карете из Жиньцуня в Сань-Эр она изо всех сил сдерживала восторг и волнение, только запрокидывала голову, провожая взглядом когтистые лапы деревьев, тянущиеся к облакам.

В Жиньцуне деревьев почти нет.

Утро сменяется днем. Облака сгущаются, их подгоняют несильные порывы восточного ветра. На Аппиевых дорогах есть участки, где деревья с обеих сторон подступают так близко, что заслоняют дневной свет, и другие участки, где прямые невысокие деревья стоят по отдельности, так что сквозь них хорошо видно небо.

Волнение в лесу Калла чувствует еще до того, как успевает что-то увидеть.

Холодок пробегает по ее плечам. На миг она раздражается, подозревая, что это опять фокусы ее ци. Резко дергает себя за ухо. Покалывание утихает. Потом холодок ощущается вновь, в груди усиливается пульсация.

Она понятия не имеет, что побуждает ее совершить следующий поступок. Чутье велит ей приложить указательный палец к острому краю седла и нажать так сильно, чтобы показалась кровь. Когда деревья шелестят вновь, она слышит это в десять раз громче. А когда гравий под ногами начинает дрожать, Калла резко останавливает коня и прислушивается.

Впереди дорога делает поворот. Лес вокруг нее взбегает по склону, на лэйсанской развилке одна из Аппиевых дорог резко сворачивает влево, к самой большой реке Талиня.

– Ваше высочество! – зовет сзади Пань. – Почему вы?..

Калла спрыгивает с седла.

– Держи его, – кричит она, указывая на брошенные поводья. – Стойте! Всем стоять сейчас же!

Ее приказ разносится по лесу с взрывной силой. Она мчится вдоль вереницы стражников и карет, спешит к авангарду делегации, где возглавляющие движение Вэйсаньна оборачиваются и с беспокойством смотрят на нее. Среди них Галипэй, быстро поворачивающий свою лошадь. Калла, к тому времени чуть не проскочившая мимо, резко останавливается.

– Дай арбалет.

Ее приказ не допускает возражений. Судя по всему, Галипэй колеблется, но все же тянется к мешку с оружием, свисающему с седла, и бросает ей арбалет, а потом болты к нему. Калла ловит арбалет одной рукой, сумку с болтами другой. И едва поймав, заряжает арбалет, целится вперед и делает выдох.

– Принцесса!

Голос Антона. Голос Августа. Она измазала арбалет своей кровью. За ее спиной открываются дверцы карет, члены Совета желают видеть, что происходит, и она замечает все это, но не тратит силы и время, чтобы просить их вернуться на места. Всю свою сосредоточенность она прилагает, чтобы всмотреться… всмотреться…

И наконец стреляет. Но уже нажав спуск, меняет положение руки и целится выше, чем требуется.

Вся делегация смотрит, как болт взмывает в воздух. Он нацелен прямо туда, где начинается поворот дороги, с шумом влетает в деревья одновременно с порывом ветра с востока, но, поскольку Калла сделала поправку на такой случай, болт вонзается точно в замаскированного человека, сидящего на ветке.

Тот вскрикивает. Падает на землю. А вместе с ним падает и часть покрывала, которое он удерживал на месте, и становится видно, что за ним прятались в лесу люди с мечами.

Калла кидается вперед, не дожидаясь стражников и хватая с пояса свой меч. Себе она доверяет больше, чем кому-либо другому здесь, и, поскольку она сорвала неожиданную атаку, у нее в запасе есть лишь кратчайший миг, прежде чем их растерявшиеся противники спохватятся и перестроят ряды. Вэйсаньна отдают команды дворцовой страже занять позиции, а членам Совета – вернуться в кареты. До Каллы доносится: «Ваше величество, вам сюда нельзя».

Наверное, Антона коробит оттого, что приходится притворяться беспомощным. Дворец Земли не тренировал Августа Шэньчжи так, как Дворец Неба тренировал Каллу, так что Август не должен уметь обращаться с мечом. Может, поэтому Каса и прожил так долго, что оказался достаточно умен, чтобы уединиться в своем дворце, пока в другом шла резня.

Калла наносит хлесткий удар, кидаясь в атаку. Едва успев размахнуться, рассекает одного противника. Уворачивается от какой-то женщины, пару раз со звоном парирует ее удары, видит брешь в защите и вонзает меч ей в ребра. Вряд ли среди деревьев прячется больше двадцати человек. Несколько успевают выбежать на дорогу, другие под прикрытием деревьев обходят делегацию, но напасть на нее будет труднее теперь, когда дворцовая стража приведена в боевую готовность. Если бы Калла не заметила покрывало, на делегацию напали бы со всех сторон, разделив защитников. А теперь неизвестные вынуждены полагаться лишь на грубую силу, причем численный перевес на стороне дворца.

Калла вынимает меч из тела женщины. От этого движения кровь выплескивается дугой, заливая обувь обеих. Женщина выкашливает вязкие сгустки, от которых темнеет ее и без того темная зеленая одежда, но падает, ничего не сказав. Ни угроз, ни боевого клича. Ничем не выдает, почему они напали и откуда взялись.

Ничто не указывает на причастность «Голубиного хвоста» к этой засаде, как и ожидала Калла. Но почему именно здесь?

Калла чертыхается вполголоса.

Лязг металла привлекает ее внимание к деревьям. Стража вступила в схватку. Калла устремляется к ним, ныряя в просветы среди деревьев и морщась, когда острые нижние ветки царапают ей лицо. Помимо воплей в пылу сражения и ее тяжелого дыхания громче всего слышится непривычный шорох подлеска под ногами. Она по-прежнему действует так же, как в Сань-Эре, хотя окружающая обстановка разительно изменилась. В городах-близнецах древесную кору заменяет сталь, там роют землю и дают пускать в нее корни зданиям, но, так или иначе, Талинь – королевство, состоящее из лабиринтов. Здесь, в лесу, Калла вонзается в узкое пространство между деревьями и, едва очутившись на небольшой поляне, налетает на бойца, явно одерживающего верх над каким-то Вэйсаньна. Стражник падает на землю, схватка заканчивается. Его противнику хватает замаха, чтобы нацелить удар заодно и на Каллу.

– Кто вы? – кричит она. – Кто вас послал?

Неизвестный вскидывает меч. Он не сыплет проклятиями, не разражается воинственным криком, а бросается вперед. Калла уворачивается, и он наносит стремительный режущий удар слева направо, двигаясь неумело, но с яростной и непоколебимой убежденностью.

В другой жизни Калла, возможно, присоединилась бы к этому отряду. Вернее, та девчонка, которой она была, – потерянная, с именем, которое развеял ветер. Если бы она выжила в Жиньцуне, то могла бы захотеть большего, начать путешествовать по всему королевству, благодаря богов за то, что позволили ей выжить, и замышлять нападение на столицу, чтобы подготовить почву для освобождения Талиня.

Но в нынешней жизни Калле Толэйми осточертела череда препятствий на ее пути к устранению самого большого из них. Ради высшей цели, выживания каждой деревушки в королевстве, она готова на любые жертвы. Она согласилась убить восемьдесят семь гражданских в городах-близнецах. Она заглянула в глаза Лэйде Милю, прежде чем зарезать ее. И эти двадцать безымянных бойцов в лесу – ничто. Небеса поймут, что их действия прервали.

Калла рывком пригибается. Чувствует, как чужой меч касается ее волос, отсекает выбившуюся прядь. Глухо стукнув, металл сталкивается с тонким древесным стволом; темные волосы Каллы разлетаются по сучкам и прелым листьям. Прежде чем неизвестный успевает вытащить свое оружие из коры, Калла наносит ответный удар.

Она слышит, как металл режет плоть. Неизвестный выбрасывает локоть наперерез мечу Каллы, но уже слишком поздно. Один дюйм равнозначен миле, если речь идет об артерии. Рассеченная кожа расходится, кровь выхлестывает мгновенно. Прежде чем Калла успевает отступить, вязкая жидкость попадает ей в глаза, струйками стекает по шее, густая, как слизь. Она утирает лицо и торопливо отшатывается, но все равно проходит несколько ужасающих секунд, прежде чем ее зрение проясняется и во рту перестает ощущаться жгучий привкус.

На тренировках во дворце никогда не рассказывали об этой стороне поединков. Ее учили схемам атаки, объясняли особенности технических расчетов и логических изъянов, но отчаяние она постигала самостоятельно. После падения Дворца Неба Совет медлил несколько месяцев и только потом признал, что резню совершила Калла Толэйми. Наверняка в нее вселились, утверждала половина дворцовой знати. На видео с камер наблюдения принцесса сражалась безрассудно и лихо, но никто не припоминал, чтобы учил ее этому. Не припоминал, чтобы в ней пробуждали гнев.

Ей известно, что именно этим она и хороша. Известно, что именно эти чувства дворец старается выбить из своих генералов, потому что отчаяние вскипает быстро и вместе с тем ослепляет.

Шепот сбоку. Калла вскидывает меч, но кто-то другой блокирует выпад за нее. Рядом два новых бойца, и когда второй отступает на шаг, чтобы замахнуться, Калла пригибается, чтобы мощным ударом сбить его с ног.

– Калла, отойди.

Раздражение покалывает ей грудь. Вместо того чтобы посторониться, она меняет тактику. Ее противник все еще борется, несмотря на опасную рану. Она обходит его сбоку и оттесняет прямо на Антона, как раз когда тот обезвреживает своего противника. За долю секунды он успевает метнуть в Каллу недоверчивый взгляд, а потом сражает и второго врага.

– Ну и что это было? – требует ответа Антон. Его голос гулко разносится среди деревьев. Вокруг них сражения уже затихли, но их шум еще доносится с края дороги.

– Что ты творишь? – выпаливает в ответ Калла и поворачивается на месте, продолжая обыскивать лес взглядом в поисках движения. – Ты же попадешься.

Антон Макуса где-то раздобыл себе меч, скорее всего у кого-то из Вэйсаньна. Причудливое зрелище: невозмутимое лицо Августа в сочетании с боевым азартом Антона, разгоряченного схваткой. Взглянув на него в этот момент, любой поймет, что он вселенец.

– Я пришел сюда, чтобы помочь тебе. – Антон взмахивает мечом. – Во Дворце Земли тоже преподавали основы боя, принцесса.

Именно так научился сражаться Антон Макуса. Но Август Шэньчжи подобную подготовку не проходил. Август – драгоценная золотая ваза, сокровище дворца, и защиту ему обеспечивал Галипэй, а не собственная, заработанная потом ловкость.

– Ты… – Внимание Каллы переключается: справа на расстоянии нескольких шагов что-то негромко щелкает. Ссутуленная фигура за кустом направляет прямо на них что-то серебристое.

Калла встает перед Антоном, заслоняя его, и выбрасывает вперед ладонь. В тот момент о приказах Калла не думает. Она едва понимает, что пытается сделать, но хорошо помнит свою схватку во время паводковых сирен и то, как здоровяк-противник даже не коснулся ее, однако нанес удар такой силы, что она отлетела в сторону. Помнит Пещерный Храм и то, как Помпи Магн привела мир вокруг нее в движение одним жестом.

Воздух накатывает тяжелой волной. Едва успев вылететь из оружия нападающего, метательный снаряд несется в обратном направлении, и деревья охватывает пламя.

Жар взметается горячо и стремительно. К тому времени как дым рассеивается, у Каллы уже сдавлено горло и в легких недостает воздуха.

– Какого хрена? – выдыхает Антон. – Это же был порох. Ты могла погибнуть.

Настойчивый шепот гудит в основании ее черепа, расходится змеей в две стороны по ее рукам, проскакивает по неровной поверхности локтей. Он хочет пробудиться. Желает выплеснуть всю свою силу.

– Назад.

Уставившись на нее, Антон не двигается с места. Он чувствует, что происходит. Воздух дрожит вокруг нее, преломляется и мерцает, как над открытым пламенем. Небеса, эта боль, эта боль…

– Калла, – зовет он.

Калла хватает ртом воздух, опирается о ствол дерева, чтобы удержаться на ногах. Все, что находится вокруг, словно куда-то втягивается, кажется, что атмосфера исчезает, и, хотя она возвращается на место почти мгновенно, о случившемся напоминают дрожащие ветки деревьев. Антону не так повезло: в отсутствие корней, удерживающих его на месте, он отлетает назад и наталкивается на тонкое дерево. На миг он замирает. Воздух вновь становится прозрачным.

А Антон бросается вперед и замахивается на нее мечом.

– Эй! – возмущенно вскрикивает Калла, едва успевая отразить удар. – Какого… хрена?..

– Давай еще раз.

– Прекрати, – шипит она, блокируя следующий удар. Его отголоски она чувствует каждой частичкой тела.

Антон готовится к новому выпаду. Вытирает пятно крови со щеки, размазывает его, и на лице остается темная линия от угла глаза до рта.

– Отбивайся.

Чтоб его. Калла беспорядочно машет мечом, отражая удары. Ничего подобного она не хотела. Она предпочла бы смерть среди морских скал, лишь бы не очутиться в нынешнем положении. Но невозможно пойти на попятный, когда грязная работа уже завела ее на глубину тысячи миль. Точно так же, как невозможно прекратить враждовать ей с Антоном теперь, когда у них на счету столько пролитой крови и выпущенных внутренностей. И она продолжает сражаться с ним, хотя здесь находится лишь затем, чтобы его уберечь. Она питает такую ненависть к короне и к тому, как ее пальцы тянутся повсюду, от электрических проводов Сань-Эра до голой земли Жиньцуня, – так почему же она здесь, даже если ему она не нужна?

– Ты сошел… – она чудом избегает раны на плече, – с ума.

– Дай мне увидеть, Калла. Покажи, как ты это делаешь.

Ее грудь пронзает новая вспышка боли. Это ощущение рвущейся плоти, словно ножницами разрезают ее легкие. Пальцы сводит судорога. Ладно. Ладно.

Калла бросает меч.

– Хорошо.

– Хорошо? – с угрозой повторяет Антон. Вместе они представляют яркий контраст, особенно когда он решительно поднимает меч. Вскидывает его высоко над головой, приготовившись описать идеальную нисходящую дугу. – Подними его. Свое оружие.

Она допустила ошибку задолго до того, как выступила в этот крестовый поход – в тот самый момент, когда решила обвинить кого-то в бедах Жиньцуня, когда приняла решение войти во дворец и свершить возмездие своими руками. Если бы она хотела отомстить как полагается, ей следовало бы помолиться богам и попросить стереть с лица земли весь Талинь.

Антон бросается вперед, чтобы нанести удар.

Выхода не остается. Он зол. Готов драться под любым предлогом. И Калла напрягается, подняв руку над головой. Единственное средство защиты, которое ей удается придумать, – смертное тело из плоти и крови.

Тяжелый глухой удар сотрясает землю.

Проходит несколько секунд. Вдалеке продолжается бой. Их единственные зрители – самоуверенно посвистывающий ветер и любопытные колючие кусты.

Калла медленно открывает глаза. Опускает руку.

– Несправедливо, правда?

Раненой она не выглядит. Насколько она может судить, все части ее тела остались невредимыми, быстрый пульс ощущается везде, где он необходим.

– Что именно? – спрашивает она. Голос звучит сипло.

– Ты убила меня. Ты убила меня, а я, похоже, не могу даже нанести тебе удар, не ощущая твою рану как свою собственную. – Он делает шаг к ней. Несомненно, Антон Макуса закончил схватку, потому что каким бы яростным ни было его лицо, в глазах стоят слезы. – Скажи, что это твоих рук дело. Скажи, что ты обратилась к стародавним богам и сотворила это со мной. Какую еще силу ты обрела, а я утратил?

Калла качает головой. Боль в груди постепенно рассеивается. В ушах утихает страшный гул.

– Значит, вот как ты считаешь? – отзывается она. – На арене я совершила худшее преступление из всех, в каких я виновна. Я ответила бы за это, заплатив собственной жизнью. И сейчас могу.

Она чуть не пропускает его – быстрое движение со стороны границы леса. Темную зелень, которая сливается с лесной листвой, а не с чернотой городских переулков, и значит, это не подкрепление, а очередной нападающий, нацелившийся прямо на них.

Две мысли мелькают у нее в голове.

Первая – что Антон не успеет обернуться вовремя. Вторая – что если она не остановит нападающего, все здесь и закончится – дворец падет, и Талинь…

Но вдруг прямо у нее на глазах неизвестный словно застывает. У него коченеют конечности, и Калла в полном непонимании моргает, увидев, как он начинает валиться наземь, даже не пошевельнув коленями, когда любому человеку чутье подсказало бы сделать шаг вперед и восстановить равновесие.

Нож прилетает слева. Он вонзается неизвестному в шею легко и плавно, как в тесто, по самую рукоятку. Неизвестный падает. Озираясь в поисках того, кто его прикончил, Калла натыкается взглядом на Отту Авиа, которая стоит между двух крепких деревьев, одной рукой придерживая длинный рукав, а другую еще не успев опустить после броска. Отта расплывается в улыбке.

Антон оборачивается и смотрит туда же, куда и Калла. Схватка достигла последней стадии, стражники расходятся по лесу и осматривают прилежащие к дороге территории. К тому времени, как Отту замечает и Антон, один из дворцовых стражников оказывается поблизости и учтиво просит Отту вернуться в карету. Откуда-то выныривает Галипэй, быстро подсчитывая потери.

Калла кидается вперед.

– Ты! – рявкает она, указывая на Отту. И в несколько шагов подлетает к ней, прежде чем Галипэй преграждает ей путь. Калла пытается обойти его. В ответ Галипэй хватает ее за локти, героически стараясь усмирить.

– Калла, это ни к чему…

– Ты это сделала!

Доказательств у Каллы нет. Она понимает, что ее обвинения голословны, но считает, что доказательства удобнее собирать уже потом, после того, как она вцепится руками в тоненькую белую шейку Отты…

– Я спасла Августа, – заявляет из-за деревьев Отта. – А вот ты собиралась дать ему умереть.

– Я видела, что он приближается. Все было под контролем! – возражает Калла.

– Довольно! Довольно! – ревет Галипэй. – Ваше величество, вы не пострадали?

Один из Вэйсаньна поднимает меч, которым дрался Антон, отряхивает его. Второй берет меч Каллы, бросает в ее сторону вопросительный взгляд. Пока они ждут ответа, в лесу воцаряется неестественная тишина.

– Со мной все в порядке, – коротко отвечает Антон. На его лице не видно ни следа недавних страданий. Никаких признаков Антона Макуса.

Может, остальные и не замечают этого, но Галипэй замирает. Он все еще крепко удерживает Каллу, она чувствует, как мышцы его рук напрягаются, готовясь обороняться, как будто он услышал не то, что хотел.

Галипэй подозрителен. Это само собой. Рано или поздно он все равно заметил бы неладное, но что в этом ответе способствовало осознанию?

– Вы сражались, – говорит тот Вэйсаньна, который держит меч Антона.

Антон бросает взгляд на Каллу.

– Почти вся работа досталась принцессе Калле. Надеюсь, мне удалось помочь.

– Для этого здесь находимся мы, ваше величество. – Успешно переведя конфликт в другое русло, Галипэй отпускает Каллу. И быстро подает знак другим стражникам увести Отту, убрать ее с глаз долой, пока Калла не ринулась к ней вновь.

Не глядя на Каллу, Галипэй забирает ее меч у Вэйсаньна. И отдает Калле, опять-таки не встречаясь с ней глазами.

– В дальнейшем, – говорит он, все еще обращаясь к своему королю, – ваше участие не понадобится.

Калла забирает меч.

– Ясно, – говорит Антон.

– Хорошо. Возвращаемся.

Галипэй уводит Антона прочь от поляны, к каретам и делегации. Налетает ветер, раскачивая ветки, и Калла чувствует, как холодная капля скатывается по ее руке. Только тогда она, оглядев себя, видит рассеченную кожу куртки и ощущает первое покалывание боли в руке у самого плеча. Морщась, она хватается за манжету и обнаруживает, что в рукав натекла кровь, скатываясь вниз, к запястью. Кто-то ранил ее. А она этого даже не заметила.

Калла не сходит с места. К тому моменту уже почти все скрылись из виду. Один из стражников снова зовет ее, убеждая следовать за остальными.

Все произошло так быстро. Выбежавший на поляну неизвестный. Отта, издалека бросающая нож. Отта, с помощью своей ци останавливающая неизвестного на ходу и лишающая его всякой возможности двигаться.

Калла скрипит зубами так, что больно челюстям.

– Тварь, – еле слышно выговаривает она.

Глава 20

Вот что гласит предание.

Много лет назад одна королева не смирилась с тем, что ее участью будет смерть. Со временем забылось, к какому роду она принадлежала, Толэйми или Шэньчжи, – некоторое время их ветви переплетались, так что уже давно никто не помнил, какой цвет изначально имели глаза Шэньчжи, прежде чем их вытеснила желтизна Толэйми. В «Голубином хвосте» эту историю рассказывают детям, которые учатся совершать прыжок, когда срабатывают гены. «Не воображай пределы и препятствия, – говорят им. – Если представишь потолок, обязательно ударишься о него головой».

Всякий раз, когда Биби слышала, как в «Голубином хвосте» приукрашивают некоторые подробности, создавая нужную атмосферу, ей приходилось сдерживать смех. В провинциях понятия не имеют о дворце и о том, как он устроен. Поэтому некоторые придуманные детали совершенно несуразны – вроде унитазов из золота или окон, в которые вставлены кристаллы. Или машин, служащих королевской семье верой и правдой, или всеведущих и удивительно чутких стражников, охраняющих коридоры. Но если не считать деталей, история в целом свою задачу выполняет. Дети перестают верить тому, что королевство твердит им об ограничениях для смертных.

Однажды королева поняла, что смерть уже идет за ней. В зависимости от того, кто рассказывал это предание, причиной могло быть или давнишнее вторжение Сыца, или заговор самых преданных слуг. Враги подбирались все ближе, время королевы истекало. Она всегда пользовалась благосклонностью богов. У нее была мощная ци – ее хватало, чтобы сражаться в первых рядах, когда между непокоренными провинциями вспыхивали распри, хватало, чтобы самой вести солдат в бой и стирать их в пыль, если они выходили за рамки.

Королева помолилась богам о самом дерзком желании, какое только могла себе вообразить. И это был не перескок без вспышки. И не выброс ци с целью нападения.

Королева пожелала перевоплотиться после смерти.

Биби останавливается в конце дворцового коридора, медлит, чтобы проверить, как выглядит ее челка, отражающаяся в блестящей вазе с цветами. Две фрейлины проходят мимо, даже не взглянув на нее. И Биби идет своей дорогой.

Следующая часть истории придает ей правдоподобие. В «Голубином хвосте» насилие как способ жертвоприношения не приветствовался никогда. Там доходят до того, что даже утверждают, что, если жертва вынужденная, боги отказываются слушать молитвы. Но Биби-то знает правду. Как бы ни была вызвана смерть, ее достаточно для привлечения внимания какого-нибудь божества. Самолюбие для них на первом месте, кровь они чуют в тот же миг, когда она проливается. Вознося молитву о перевоплощении, королева просила целую деревню своих подданных принести себя в жертву. Что важно сохранить, так это ее жизнь, заявляла она. Об этом она просила не потому, что имела на это право. Ей выпала честь быть королевой этих людей, но вместе с тем на ней лежало бремя поиска их последнего пути к победе. Она намеревалась извлечь дух из своей ци и просить богов сделать так, чтобы она смогла сражаться за свой народ еще не раз. И если этот народ любит ее, он исполнит ее просьбу.

Ее исполнили.

Сотни жителей деревни упокоились с миром, тихо удалились в ночи. Их могилы были вырыты и надгробия обтесаны их собственными руками. Когда враги пришли за королевой, она не сопротивлялась. «Наша победа предназначена для будущего, – пообещала она. – Я вернусь, и ваша жертва не будет напрасной».

Жизнь коротка. Наследие вечно.

На самом деле это предание не имеет конца ни в одном из вариантов, которые рассказывают в «Голубином хвосте». Кто-то подразумевает, что королева так и не вернулась, кто-то клянется, что слышал, будто она возродилась спустя поколение и разгромила врагов. А некоторые даже предполагают, что возрожденная королева – это принцесса Калла Толэйми, хотя по условиям жертвоприношения она должна была сохранить свою ци и память о прошлой жизни, так что эта версия не выдерживает критики, разве что представляет собой любопытную теорию заговора. Калла Толэйми явно никогда не слышала этого предания. Когда города обнесли стеной, она не только преградила путь переселенцам из провинций. Жителей городов тоже оградили – от пустых выдумок про богов.

Биби заходит в центр наблюдения. Технологии в городах выглядят прогрессивными после того, как она долго пробыла в провинциях. Яркие пятна из движущихся пикселей напоминают пойманный и запечатленный свет. Удивительно.

– Я вернусь, – отзывается она шепотом.

– Прошу прощения, вам что-нибудь нужно?

Этот вопрос отвлекает Биби от большого экрана, и она вспоминает, где она и чем занята. У нее в руках поднос с едой. Она пришла раздать миски с рисом дворцовым служащим, работающим в центре наблюдения, поэтому спешит взяться за дело.

– Прошу меня простить, – жизнерадостно восклицает она. – Я новенькая.

– Правда? – Служащий в кабинке принимает от нее миску. – По-моему, я уже видел вас на прошлой неделе.

– Так это все равно недавно. Дайте мне хотя бы год, за это время я освоюсь.

Служащий поднимает брови и возвращается к работе. Напевая себе под нос, Биби заканчивает раздавать еду одному ряду кабинок, затем обходит их и шагает вдоль другого ряда. Кондиционер в углу старательно пыхтит, с трудом поспевая за нарастающей снаружи влажностью. Биби оглядывает аппаратуру вдоль стены, перемигивающуюся лампочками, считает, сколько на каждой панели портов доступа. Забавно, что Дворец Единства располагает гораздо большим количеством ресурсов, чем он когда-либо использует. Королю Каса нравилось иметь возможность все видеть в случае необходимости, но такая необходимость у него возникала редко.

Проходя мимо одной такой панели, Биби сует флешку в порт. И продолжает раздавать рис.

– …не кажется, что это выглядит подозрительно? Оно же об этом просто вопиет!

– Это просто стражник, не воспользовавшийся своим личным номером, Матиюй. В качестве доказательства никто такое не примет.

Биби замедляет шаг, подступает ближе к второй с конца кабинке. Один из дворцовых служащих склонился к своему экрану. Женщина нависает над его плечом, поджав губы. У обоих одинаковые нефритово-зеленые глаза. Брат с сестрой.

– Тогда почему же он не ввел свой номер?

– Он же явно знаком с дежурным стражником. Это просто лень, а вовсе не убийца в стенах дворца.

Ой-ей. Биби подступает поближе, осторожно ставит миску риса в кабинку по соседству с братом и сестрой. И скашивает глаза в сторону. Причем старается остаться незамеченной, чтобы никто не заподозрил, что она подглядывает.

– Илас, клянусь тебе…

Сестра, то есть Илас, отступает от кабинки.

– Мне надо обратно в закусочную. Дозвониться до Каллы я буду пытаться и дальше, но, по-моему, лучше промолчать об этом случае с ненастоящим стражником. Или она решит, что ты выдумываешь.

– Что?!

Сидящий брат оборачивается слишком резко. Как раз в тот момент, когда Биби наклоняется, чтобы поставить миску, он выбивает ее, ударив локтем. Но все не так плохо, как могло быть: Илас бросается вперед и подхватывает миску, не давая ей разбиться об пол. Половина риса остается в ней.

– О нет! – вскрикивает Биби.

– Вы не виноваты, не беспокойтесь. – Брат и сестра хватают салфетки и собирают рассыпанный рис. Биби подставляет поднос, и брат Матиюй кладет салфетки на него.

– Это все из-за меня, – говорит он. – Спасибо. – И добавляет, обращаясь к Илас: – Я еще поищу. Может, до ночи найду еще что-нибудь.

Илас кивает. Проходя мимо и выбрасывая салфетки в мусорную корзину в углу, Биби отмечает, в какую сторону она уходит. Потом отсчитывает несколько секунд. Возвращается тем же путем, каким пришла, по пути выхватив из гнезда флешку, и покидает центр наблюдения, унося поднос. Теперь ей следует подыскать себе новое тело и поскорее выбраться отсюда. Флешку она сует в карман.

Свернув за угол, она догоняет Илас.

– Привет.

Илас оборачивается, но шаг не замедляет. Ее челка, крашенная в лиловый цвет, при каждом движении головы падает на зеленые глаза.

– Вам помочь?

– Я не хотела подслушивать, но все же уловила обрывок разговора, – говорит Биби, подстраиваясь к шагу Илас. – Когда вы говорили про Каллу, вы ведь, наверное, не имели в виду ее высочество принцессу Каллу, да?

Илас хмурит брови:

– Это вас не касается.

– Да ладно, – жалобно тянет Биби. – Вы не знаете, у нее есть кто-нибудь или нет? Я только хотела спросить, не согласится ли она сходить выпить со мной.

– У нее… что?!

Выражение лица Илас такое ошарашенное, что совершенно ясно: о недавних подозрениях она забыла. Биби добилась своего.

– Ну, если нет, что поделаешь. – Биби вздыхает. – Может, тогда со мной выпить сходите вы?

– Я?.. Нет! – выпаливает Илас. – У меня есть подруга.

– А-а. Жаль.

Илас оглядывается через плечо, словно проверяя, не подслушивает ли их кто-нибудь. Коридоры вблизи центра наблюдения обычно пустуют. Знать не любит громкое гудение проводов. И держится отсюда подальше, если в ее присутствии нет необходимости.

– Кто вы? – спрашивает Илас. Ее лицо вновь становится суровым, но уже слишком поздно. Она уже подтвердила Биби, что поддерживает связь с принцессой. – Ваши глаза – они мне знакомы.

Биби пожимает плечами:

– Черные глаза встречаются нередко.

– Только не говорите, что вы в родстве с королем, – продолжает Илас. Возможно, ее цель – направить разговор по другому руслу. Загладить свое признание в надежде, что Биби не заметила его. – Не знала, что у его величества еще осталась родня.

– Нет. С Августом Шэньчжи я никак не связана.

Биби достает из рукава записку и передает Илас. Та нерешительно берет ее, Биби останавливается и поворачивается на месте. Ей нужно в восточное крыло. К новому телу. И новой задаче.

– Это вам. Подумайте, ладно?

Глава 21

После нападения Отта всю дорогу ведет себя непривычно тихо.

Сначала Антон этого не замечает, и, если уж начистоту, он слишком занят мыслями о том, что за хрень только что произошла. Делегация мчится галопом через провинцию Лэйса, чтобы до наступления ночи перебраться на территорию провинции Ланькил по длинному мосту через реку Цзиньцзы. Согласно исходному плану на вечер, они должны были повернуть на запад вдоль границы между провинциями и найти приют в принадлежащем члену Совета Дисё загородном доме в провинции Цзяньтон. Но поскольку вблизи могут оказаться другие нападающие, было решено поспешить на север, вместо того чтобы оставаться в здешних местах.

Они почти у реки Цзиньцзы. Антон рискует бросить взгляд в окно. И замечает промельк движения, но едут они так быстро, что всадники и кони сливаются с темнотой зарождающейся ночи. Небо омыто темно-оранжевым, заходящее солнце постепенно выдавливает за горизонт расползающаяся тьма.

Надо было ему взмахнуть мечом.

Калла находилась в его власти. Она осталась безоружной. И почти умоляла сделать так, чтобы она ответила за свое преступление, открывала навстречу ему ладони.

Но если бы он захотел, то смог бы исполнить это намерение еще много дней назад. В тот же момент, как только он очутился в тронном зале, старался отдышаться и ждал, когда его ци освоится в теле Августа, он мог приказать посадить Каллу под замок и готовиться к ее казни. Этого он не сделал. Конечно же, не сделал.

Дело не в том, что он желает ей смерти, на самом деле нет. Он хочет видеть ее на своей стороне.

Антон стреляет взглядом в других попутчиков в карете, останавливает его на Отте. Их экипаж трясет и качает, под колесами то утоптанная земля, то камни. Мост через реку Цзиньцзы существует дольше, чем ведутся летописи их королевства, его построили в первые годы, как только возникло сообщение между севером и югом. Колеса снова подпрыгивают и дальше катятся уже по ровной дороге, они наконец-то достигли провинции Ланькил. Это северная половина Талиня, которой раньше правил Дворец Неба.

– Ты засмотрелся.

Антон медленно протягивает руку. Поддевает пальцем рукав Отты, слегка приподнимает его, показывая пятнышко крови.

– Тебе в самом деле не стоило вступать в бой.

– Опять! – Отта закатывает глаза. – Расслабьтесь, ваше величество. Я не нарушила ничьи приказы или еще что. Ты нуждался в помощи.

– Нет. Я ни в чем не нуждаюсь.

«Вообще-то, – добавляет самый язвительный и тайный из его голосов, – это тебе полагается нуждаться во мне».

Карета замедляет ход. Не дожидаясь, когда она полностью остановится, Антон вскакивает и распахивает дверцу, вызывая протестующие возгласы у стражников, сопровождающих его. Прохладный ветер ударяет в лицо. Шея Антона раскраснелась под воротником кителя, пот пропитал дорогую ткань.

Завидев его, ближайший Вэйсаньна спрыгивает с коня. Дверца второй кареты открывается, ее пассажиры выносят раненого. С большинством стражников, отражавших нападение, все будет в порядке. Надо только обработать и перевязать царапины и раны.

– Докладывайте, – велит Антон, обращаясь к Вэйсаньна.

– Мы потеряли шестерых.

Пятеро стражников обнаружились мертвыми на месте боя, а шестой истек кровью в пути. Несмотря на нехватку ресурсов в провинции, там, где есть ямынь, должен быть и целитель. Оставалось лишь надеяться на то, что раненый продержится, пока они не достигнут ямыня в центре провинции.

Но он не продержался.

Антон кивает в сторону деревьев.

– Выроем могилы. Несите их туда, подальше от глаз сопровождающих: не хватало еще, чтобы кто-нибудь упал в обморок и разбил голову.

Вэйсаньна кивает и идет отдавать распоряжения. Щит ночной темноты должен обеспечить им преимущество, если они встанут лагерем на открытой местности. Делегация заспорила было, безопасно ли искать наугад какую-нибудь поляну у большой дороги после пересечения границы Ланькила, однако у них большой отряд, так что вряд ли какие-нибудь местные жители сумеют одолеть их в открытом бою. Дворец придал делегации охрану, по численности почти вдвое превосходящую тех, кого требуется охранять. Восемь членов Совета, восемнадцать сопровождающих. И пятьдесят – точнее, теперь уже сорок четыре – стражников, десять из которых заменяют обычную королевскую охрану, неотступно следующую за королем повсюду. Этого должно хватить. Единственный возможный вариант – брошенный город на небольшом расстоянии от границы, город, бывший когда-то столицей Ланькила, причем вероятность обрушения еще довоенной постройки, в которой они остановятся на ночлег, гораздо выше, чем нападения провинциального отряда мятежников на открытой местности.

Антон устало плетется к деревьям. И чувствует, как Отта подкрадывается к нему еще до того, как слышит ее шаги; предостерегающие мурашки пробегают у него сзади по шее прямо перед тем, как она обхватывает его за плечо.

– Я скажу несколько слов, – обещает она, – чтобы упокоить их с миром.

– В этом нет необходимости.

– Есть, еще какая.

У него было семь лет, чтобы упокоить с миром ее саму. Позаботься он об этом заранее, возможно, теперь не остался бы обязанным ей. А может, нашел бы в изгнании какую-нибудь другую цель и вообще не встретился бы с Каллой на играх.

Стража принимается рыть могилы в мягкой земле у деревьев. Заранее заботясь, чтобы их не потревожили ночью, Вэйсаньна обходят периметр лагеря, и Антон видит их продвижение в густых кустах. Тем временем члены Совета продолжают беседу у обочины – должно быть, заметили что-то необычное вдалеке на горизонте, потому что они перешептываются о том, как скучают по Сань-Эру и как досадно видеть, сколько места пропадает зря. Хорошо, что в делегацию не вошел член Совета от Ланькила, иначе его привели бы в ярость предложения, лишенные какой бы то ни было экономической целесообразности.

– Этого вполне хватит, – говорит Антон, заметив, что могилы уже достаточно глубоки.

Стражники уходят за телами. Отта рассеянно оборачивается, наблюдая, как они пробираются сквозь лес. И напевает себе под нос, пока они не скрываются из виду. Потом говорит:

– Ты должен принести их в жертву.

– Что, прости?

Она кивает в сторону могил.

– Ты ведь сумел на арене. Так что должен знать, какой силой это может тебя наделить.

Антон подносит пальцы к вискам. С силой нажимает, заставляя себя думать и вместе с тем заслоняясь от Отты, отгораживаясь от нее ладонями, как щитом, пока не справляется с внезапным и острым желанием сорваться на нее.

– Я не стану этого делать.

– Хорошо еще, что их ци не воспользовались нападавшие. Если они нанесут новый удар, ты должен знать, как им противостоять. Как только ты получишь корону, она дарует тебе нечеловеческую силу. Тогда я смогу научить тебя большему.

– Отта. – Антон решительно поворачивается к ней, заложив руки за спину. – Это не… по-моему, здесь у нас с тобой разные цели.

Отта разглядывает свой рукав. Одергивает его раз, другой, чтобы спрятать пятно.

– То есть как это?

Стражники с погибшими еще не вернулись. Деревья шелестят в лад недавней залихватской песенке Отты, размахивают цветущими ветками на ветру.

– Я понятия не имел, что ты так много знаешь про ци, – говорит он, – а ты вдруг самовольно возвысилась до положения моей наставницы. Со мной такое не пройдет.

– У тебя нет выбора, – беспечно отзывается Отта. – Август слишком силен. Если не будешь стараться, чтобы подавить его, со временем он тебя пересилит.

– Пере… – Антон обрывает себя, не желая в замешательстве повторять за ней слова, как попугай. – Довольно. Если то, что ты говоришь, правда, корона даст мне неограниченную власть. Дополнительных наставлений мне не потребуется.

Вот теперь Отта хмурится. Быстро стреляет глазами в сторону – стража возвращается. У нее в запасе меньше нескольких секунд, чтобы парировать его слова, прежде чем ее услышат.

– Почему ты так упрямишься? Раньше ты таким не был.

– Да, раньше я прислушивался к каждому твоему слову, – подтверждает Антон. Когда он мысленно возвращается к своим последним воспоминаниям об Отте, то понимает, что выглядит она по-прежнему. А когда смотрится в зеркало, видит, что сам успел измениться бесчисленное множество раз. – А потом ты меня оставила. Из-за тебя я отправился в изгнание – по-твоему, это никак на мне не отразилось? Я не могу быть с тобой, как раньше, Отта. И больше не буду никогда.

Шесть трупов – за первую половину пути. В провинциях опасно. Людям, привыкшим к столичному комфорту, никогда не выжить здесь в одиночку.

Отта смотрит на него в упор. Он ждет бурных возражений, но не видит никакой реакции, кроме чуть недовольной гримаски, от которой опускаются уголки ее розовых губ.

Стражники возвращаются и опускают умерших в могилы.

– Прекрасно, – говорит Отта. – Так или иначе, у меня были другие планы.

Прежде чем Антон успевает спросить, о чем вообще речь, Отта поворачивается на месте и удаляется легким шагом, вскоре скрываясь за деревьями. Он ее не останавливает.

Вдалеке видна бывшая столица провинции Ланькил.

Калла грызет ноготь большого пальца, подавляя вздох. Хочется курить. Надо было купить пачку сигарет перед отъездом из Сань-Эра, потому что лишь небесам известно, найдет ли она их здесь, и если да, то где. Явно не в тех местах, которые в провинциях считаются городами.

Ветер задувает ей в глаза так резко, что они слезятся. Сквозь облака пробивается лунный свет. Горизонт мерцает серебром.

В провинциях Талиня сохранился с десяток заброшенных городов – еще довоенных, население которых было эвакуировано с началом вторжения Сыца или вскоре после него. Этот город в Ланькиле не выглядит полностью разрушенным, но и проверку временем он не выдержал. До войны в каждой провинции имелся хотя бы один крупный город, а в самых богатых – несколько. Когда Сыца вторглась в Талинь, гражданское население городов бежало или в Сань-Эр, последнюю цитадель королевства, или в далекие деревушки с их простым образом жизни. Городская роскошь оказалась слишком накладной – средств не хватало ни на водопровод, ни на электричество. А после войны просто не нашлось столько народа, чтобы заново отстроить города.

Поздно ночью в Сань-Эре иногда крутят по телевизору документальные фильмы, отснятые несколько десятков лет назад путешественниками в заброшенных городах. В бессонные часы Калла посмотрела несколько таких документалок, не сводя с экрана прищуренных глаз и держа на коленях Мао-Мао. Эти города всегда казались такими странными и таинственными. Возможно, когда-то и Сань-Эр был похож на них. Горделиво вздымающиеся здания из природных материалов – коричневые, красные и желтые, впитывающие солнечные лучи под голубыми небесами. Деревья, высаженные у тротуаров. Величественные арки и мощеные дороги, обретающие смысл в перспективе, если смотреть на город с высоты птичьего полета. Все эти места были преданы забвению, их бремя принял на себя Сань-Эр. Ему пришлось отрастить новые конечности, гноящиеся между старыми, заменить балки из теплого дерева жесткими, из неподатливой стали. Свои благоприятные позиции он приспосабливал для народа, для людей, для нескончаемого притока населения, и сам при этом начал приходить в упадок.

Калла сильнее вгрызается в ноготь, неотрывно глядя на далекую панораму города. От взвинченности это ее не спасает. В ней столько взрывной энергии, что она сгрызла бы собственную руку, если бы могла, вот только вряд ли она отросла бы вновь так же, как ногти.

Кто они? Почему напали не где-нибудь, а в лесу?

Если бы Калла не учуяла характерную ауру их присутствия, вряд ли им удалось бы убить короля, даже если они в самом деле ставили перед собой такую цель, однако потери делегации оказались бы куда больше шестерых стражников. Расположение неизвестных у поворота дороги означало, что они подстерегали делегацию в засаде. Те, кто ехал в авангарде, не сразу заметили бы, если бы на делегацию напали сзади. Неизвестные скорее стремились вызвать хаос и панику, нежели отхватить главный приз. Всем известно, что королевские особы всегда едут первыми.

Нападающие могли выбрать место посвободнее. Зачем им понадобилось прятаться среди деревьев, под прикрытием камуфляжного покрывала?

– С этим я тебе помогу.

Калла не оборачивается, сразу узнав голос. Только скашивает глаза и видит, что в руках у Отты Авиа бинты и стоит она гораздо ближе, чем хотелось бы. Тьфу ты. Лучше бы она приняла недавнее предложение Джосли обработать и перевязать ее раны.

– Премного благодарна за предложение, – говорит Калла и одергивает рукав, пряча следы крови на руке. – Но лучше я найду целителя в следующей деревне.

– Пока мы доберемся до следующей деревни, ты истечешь кровью. Вэйсаньна говорят, что до нее еще день пути.

Калла могла бы отнекиваться и дальше, но у Отты Авиа явно есть причины подойти к ней. Лучше уж выслушать все сразу, чем ждать, когда затаившаяся змея решит атаковать. Калла молча поддергивает рукав, показывая рану.

– Как мне отблагодарить тебя? – с сухой усмешкой интересуется она.

– Придумаешь что-нибудь. – Отта лезет в тканевую сумочку, висящую у нее через плечо. Во время нападения этой сумочки при ней не было. Оттуда она достает флакон с антисептиком.

Несколько минут проходят в молчании. Отта заливает рану медикаментом. Калла стоически терпит жжение.

– Итак, – щебечет Отта, – полагаю, ты не знаешь, почему на нас напали?

– Я до сих пор не уверена, что ты тут ни при чем, Отта.

Калла не удосуживается смягчить обвинения, но вынуждена признаться, что высказать их – все равно что выпустить пар. Для того чтобы злиться и винить Отту, требуется больше сил, чем для попыток применить беспристрастную логику: Калла не вполне понимает, чего добилась бы Отта таким способом, ведь это она направила делегацию к приграничным землям, и она же утверждает, будто подслушала короля Каса и узнала достаточно, чтобы найти корону.

– Нет, не знаю, – прямо отвечает Калла, видя, что Отта не поддается на провокацию. – Все трупы собрали, но не обнаружили в них ничего примечательного. Наиболее вероятным представляется предположение, что это партизанский отряд, выступающий против короля. Ничто не подтверждает, что он как-то связан с «Голубиным хвостом».

– Само собой. – Отта отматывает бинт. – Скопления мятежников существовали всегда. И король, посетивший провинции, наверняка должен был привлечь их внимание.

– Они показались тебе мятежниками?

– Они определенно представляли угрозу для нашего монарха. Вот меня и поразило то, что ты намеренно подпустила одного из них слишком близко.

Калла ерзает на месте. Ее меч ударяется и трется о кожаные штаны и ткань куртки, которую она перехватила в талии поясом. В голове у нее гудит.

– На самом деле все было не так, – возражает она.

– Правда? – Отта в своей чистой одежде и с чистыми руками отзывается голосом сладким, как мед, прикладывая конец бинта к ране. – А казалось, что именно так и было. Извини, если я заблуждалась на твой счет.

Отта не могла стать свидетельницей сцены между Каллой и Антоном, предшествующей нападению неизвестного, иначе Калла заметила бы ее среди деревьев. Что именно она видела? Насколько много услышала?

– Так или иначе, ты прекрасно смогла вывести нападающего из строя.

– Хотя и не должна была.

– Да, – соглашается Калла. И сдерживается, чтобы не морщиться, пока Отта наматывает бинты, затягивая их на ее руке. – Потому что ему изначально ничто не угрожало. Ты не видела, как сражается твой монарх. В коме ты пробыла так долго, что понятия не имеешь, сколько всего изменилось. Он прекрасно справился бы сам.

– А если бы его ранили? – возражает Отта и поднимает взгляд. Ее глаза – черные лужицы точно того же оттенка, что и тени, сгущающиеся с каждым часом. – Понимаю, это освященная временем тактика советника. Он был бы прикован к постели, нуждался в отдыхе. И ты не подпускала бы к нему никого, чтобы он находился исключительно под твоим влиянием.

– У тебя паранойя.

Отта улыбается. Ее руки замирают, а легкий ветерок отдувает волосы от ее лица, и пряди, упав, служат ему идеальным обрамлением.

– А у тебя – нет?

Со стороны лагеря делегации доносится шум, обе оборачиваются и видят, как стражники оттесняют одного из членов Совета, попытавшегося открыть последнюю из карет. По приказу короля приближаться к ней запрещено. Даже если не принимать во внимание, что остальная делегация занята, Каллу и Отту вряд ли кто-нибудь подслушает, слишком уж они далеко. И все же Калла понижает голос, заявляя:

– Тебе следует прекратить попытки воевать против меня, Отта. Нам незачем быть врагами. Мы даже не соперники.

– Да, знаю. – Отта завязывает бинт бантиком. – Слово «соперницы» было бы до ужаса неточным. Ты ведь даже не приблизилась к тому, чтобы стать со мной на равных.

Она что, серьезно?

Калла отдергивает руку. Хватит. Она зря теряет время, споря с Оттой, будто они дети, ссорящиеся на площадке из-за лучшей игрушки. Калла решительно идет прочь, и Отта не удерживает ее, но притворяется, будто ей непонятна столь внезапная реакция собеседницы.

– Я ведь просто делаю одолжение, предупреждая тебя, – бросает ей вслед Отта. – Нельзя сохранить то, что тебе не принадлежит.

Калла скрипит зубами. У нее снова начинается головная боль. Не давая Отте окончательно разозлить ее, она обходит вокруг карет и направляется к груде вещей, чтобы помочь в разгрузке.

– Приветствую, ваше высочество, – говорит Джосли, которая уже ставит палатку. – Выглядишь бледной.

– Я в порядке, – отзывается Калла и указывает на оставшиеся шесты. – Давай помогу.

В груди у нее ворочается безжалостная досада, но под ней скрыта ясность: первый признак того, что, возможно, Калла неверно поняла увиденное. Вот в чем просчиталась Отта, вот она, поврежденная конечность, на которую она перенесла вес в разгар боя, сама не сознавая, что демонстрирует свое уязвимое место. Если бы дело было в Антоне, она не говорила бы о нем так снисходительно. Он не марионетка на ниточках, которые Отта и Калла могут дергать поочередно. Он достаточно сильный игрок, чтобы удержаться на троне, и Отте в ее шикарных рукавах и красивых платьях следует знать, что сохранить это положение не так-то просто.

Калла смотрит вверх, на вспыхивающие звезды. Прищурившись, она без труда может представить себе, каким жители провинций видят в очертаниях созвездий пантеон своих богов. Может вообразить, почему они верят в богов, которые живут на небесах, смотрят с высоты на жизнь смертных и наделяют их ци сверхъестественной силой, когда эти смертные приносят жертвы во имя своих покровителей.

– Ваше высочество, вы не туда направляете шест.

Калла замирает. Прокашливается.

– Знаешь что? Лучше дай-ка мне молоток и гвозди.

Спустя почти час после въезда на территорию Ланькила Галипэй объявляет, что периметр лагеря тщательно обследован, так что можно устраиваться на ночлег. Антон слышит его сквозь тонкую ткань палатки, занятый изучением карты, которую он потребовал у одного из стражников и теперь разглядывает, светя электрическим фонариком.

Он предупредил стражу, что намерен отдыхать. Никого впускать к нему не следует. Ни Каллу, ни Отту. Даже если они скажут, что огнем охвачено все королевство, – с этим можно подождать до завтра, когда они снова двинутся в путь.

Услышав шорох молнии открывшегося входа и увидев ухитрившегося пройти мимо стражи Галипэя, он понимает, что ему не следовало удивляться. Антон не в состоянии как следует запереть двери здесь, в палатке, как делал в дворцовых покоях, чтобы избежать встреч с Галипэем.

– Я отдал страже у палатки совершенно конкретные распоряжения, – сухо замечает Антон.

– По опыту стражникам известно, что эти распоряжения ко мне не относятся, – отзывается Галипэй. – Странно. Должно быть, они гадают, почему ты забыл об этом.

Антону не нравится, как развивается этот разговор. Он переворачивает карту лицом вниз.

– Возможно, тебе пора уже перестать рассчитывать на особое отношение, Галипэй.

– Если учитывать, что я глава твоей королевской стражи, обычно такое отношение называется «круглосуточной охраной».

Электрический фонарик в руке Антона дрожит. Вместо того чтобы выключить, он направляет его луч прямо на Галипэя – в знак предупреждения о черте, переходить которую следует с осторожностью. Галипэй и бровью не ведет. Он не должен видеть ничего, кроме слепящего света, а он смотрит прямо на Антона.

– Ты что-то хотел? – спрашивает Антон.

– Хотел узнать, не желаешь ли ты что-нибудь рассказать мне.

Палатка содрогается. Центральный шест лязгает, бьется об ослабленный винт вверху, звенит в такт пронзительному крику, который разносится над лагерем. Если в южных провинциях дикой живности почти нет после длительного и чрезмерного истребления и продажи в города-близнецы, то природа северных провинций по-прежнему достаточно богата. Ланькил не так лесист, как Лэйса, значит, открытых пространств здесь больше, и любой порыв ветра далеко разносит каждый звук.

Антон не знает, как ответить. Он может лишь предположить, что подозрения Галипэя достигли критической стадии, значит, надо во всем разобраться, пока ситуация не стала неуправляемой. И все же Антон, должно быть, слишком долго медлит в попытке расшифровать тон этого разговора, потому что Галипэй, не дожидаясь разрешения, подходит к нему. И берется за фонарик, отводит его луч от себя и направляет вверх, освещая потолок палатки.

Что-то происходит. Пальцы Антона теряют чувствительность там, где их касается Галипэй. Руки Антона слабеют, словно он повредил нерв. Левое ухо перестает слышать, потом слух возвращается к нему, но вместе с неистовым гудением.

Это Август. Он сражается за владение телом.

– Я видел у тебя в кабинете письма перед отправлением делегации, – осторожно начинает Галипэй. – Потому и хочу узнать, что именно там случилось.

Даже если бы Антон хотел в этот момент солгать, он не в состоянии. Если он откроет рот, вместо него заговорит кто-то другой.

Там… там, во дворце? Или там, на месте нападения?

Антон захватывает зубами щеку изнутри и с силой закусывает ее. Во рту расплывается металлический привкус, кровь стекает в горло. Боль выталкивает его в настоящее, пальцы вновь обретают чувствительность. Он пытается высвободиться, но Галипэй воспринимает это как вызов и направляет луч фонарика на него.

– Хватит!

Антон отшвыривает фонарик в сторону. Он с лязгом ударяется об пол палатки и катится в сторону так, что отходят контакты и свет начинает мигать, однако прежде успевает ослепить Антона. Тот быстро мигает, чтобы прояснилось в глазах.

– Не понимаю, что на тебя нашло, – заявляет Антон, пытаясь придать голосу властность. – Но это уже слишком.

Он ждет, что Галипэй возразит. Будет настаивать, пока не докопается, почему Антон понятия не имеет, о чем идет речь. Вместо этого Галипэй круто поворачивается и выходит, откинув с дороги полотнище у входа в палатку.

И это, пожалуй, гораздо хуже, потому что означает, что эту игру Антон уже проиграл.

Дерьмо.

Он влип.

С наступлением ночи возникают голоса.

…не надо… получится… слушай меня… Синоа, нет, нет…

Калла изо всех сил зажмуривается, обхватив голову ладонями. Она постоянно слышит одно и то же имя. Вновь и вновь, то совсем близко, то издалека, но имя всегда одно. Синоа.

У другой стенки палатки крепко спит Джосли. Калла придвинула все подушки пожилой женщине и заняла место в углу, сидя и обхватив обеими руками колени. Хвала небесам, Джосли не стала возражать и быстро уснула.

…проиграешь… не победить меня.

Калла вскакивает. Довольно. Не настолько она глупа, чтобы считать, будто ей померещилось неизвестно откуда взявшееся имя, так что оно никак не может быть беспричинным бредом. Каждый спазм в основании ее черепа вызывает свистящий шепот, каждый раз эти голоса звучат громче, создавая у нее характерное ощущение, что все это – воспоминания, о которых она забыла.

Впрочем, это и не ее настоящее имя. Вовсе нет. Иначе она знала бы об этом. Узнала бы его. Чем старательнее она терпит, тем больше крепнет в ней уверенность, что эти голоса обращаются не к ней. Явно не к маленькой сиротке, которой она была, когда носила другое имя.

Калла пробует вытянуть руку. Рана сразу отзывается на движение, побуждает осознать, что повязка промокла, и Калла, морщась, снимает ее. Рана под бинтами почти уже не кровоточит. Если сменить повязку еще раз, ее хватит, чтобы впитать вязкие остатки.

Калла замирает. Откидывается назад, подставляет руку к свету фонаря, проникающему снаружи сквозь ткань палатки. Слишком темно. Бросив бинты на пол, она выходит на свежий воздух, и ее руки моментально покрываются мурашками.

Здесь освещение лучше, и она сразу видит мазок крови под затягивающейся раной. Вначале она теряется. Голоса продолжают нашептывать ей в ухо – надо бы выяснить, кто в этом виноват. Но то, что у нее перед глазами, ей не привиделось. Кровь образовала одну прямую горизонтальную линию, а затем двойную петлю, направленную вверх. Это не случайно возникшее пятно. А еще одна печать.

Словно подтверждая это осознание, позади глаз ощущается новый взрыв боли. Пошатываясь, Калла возвращается к себе в палатку, хватает меч, оставляя спящую служанку. Она движется быстро и бесшумно, не попадаясь на глаза стражникам. За считаные секунды она добегает до палатки Отты, откидывает полотнище, прикрывающее вход, и врывается.

Палатка пуста.

Калла медлит, останавливается и соображает. Осматривает опрятную постель и не находит ничего интересного. Не то чтобы здесь, в лагере, Отте совсем некуда пойти. Но любой стражник, заметивший ее, наверняка вежливо попросил бы вернуться к себе в палатку.

Синоа… сейчас… сейчас…

Калла выходит. Должно быть, где-то поблизости идет дождь. Сырая мгла стелется над землей, окутывает все вокруг серой дымкой. Голоса продолжают звучать, снова и снова, и Калла по какому-то наитию поворачивается и смотрит вдаль, в сторону заброшенного города.

Вот теперь ты мне попалась.

– Какого хрена? – выпаливает вслух Калла. – Отта?

Давай же.

Калла ждет некоторое время, пытаясь определить, неужели все это ей мерещится. Краем глаза она видит стражника, который что-то напевает себе под нос от скуки и обозревает окрестности. Ее он еще не заметил. Калла не сходит с места, но странное, искаженное ощущение поднимается в ней вверх, к носу, давит на глаза, озаряет пространство вокруг нее. Моргнув и чуть не поперхнувшись, она обнаруживает, что у нее из глаз льется желтое сияние.

– Ах ты ж… – вырывается у нее.

Она с силой обхватывает руками голову. Ночь кренится и качается, а вместе с ней и весь мир. Все ее жалкие уловки на этот раз не срабатывают: при попытке выбросить руки вперед, чтобы прогнать ощущения, ничего не происходит. Она зверек, посаженный в стеклянную клетку, которую некий великан ради забавы трясет в руках.

– Прекрати, – выдыхает Калла. Она хватается за свой воротник. Может, все закончится, если она отскоблит печать. Может, если…

Свет в ее глазах достигает нестерпимой яркости. Как только ближайший стражник отворачивается, Калла срывается с места и мчится со всех ног, направляясь к городу

Глава 22

Город обнесен стеной с воротами. Сквозь длинные прутья Калла видит, что находится за ними, но за прошедшие века в петлях скопилась грязь, они заржавели, как и засовы. Быстрее будет перебраться через верх ворот, начав с какой-нибудь опоры повыше, чем пытаться отпереть их.

По прутьям она взбирается за считаные секунды и спрыгивает с другой стороны ворот, громко захрустев гравием. Лунного света достаточно, чтобы освещать ей путь. Городские улицы обретают очертания перед ней, слегка подсвеченные желтым сиянием, исходящим из ее глаз.

Жалобный скулеж в ушах побуждает ее двигаться дальше. Медлить некогда. Ей надо найти Отту, а потом – лупить ее по голове до тех пор, пока Отта не объяснит, как заставить голову самой Каллы прекратить эти фокусы.

Синоа… не надо… ко мне…

Голоса настойчивы. Калла с трудом сглатывает и прижимает к боку меч, чтобы он не бился о ее ногу, пока она бежит. Улицы здесь гораздо шире, чем в Сань-Эре. Она стремительно несется мимо зданий, застывших, как часовые, по обеим сторонам от нее. Одни окна разбиты, другие запачканы так, что сквозь них ничего не видно. Нигде поблизости нет ни единой электрической вывески. Проезжая часть вымощена каменными плитами, достаточно широкими для колес деревянной тачки. Одна из них как раз поставлена у белой двери.

– Отта! – решается позвать Калла. – Я здесь. Выходи.

Молчание. Она замедляет шаг. Чем глубже в город она заходит, тем более ветхими выглядят строения вокруг. Витрина под вывеской «Аптека» наполовину обрушилась. Дверь по другую сторону улицы, кажется, вела в жилое здание, бумажное объявление на фасаде предлагает потенциальным жильцам звонить по короткому номеру. Калла склоняет голову набок. Значит, не так давно повесили это объявление, если оно еще не успело сгнить. И вместе с тем достаточно давно, поскольку с тех пор вышки сотовой связи в провинциях успели исчезнуть. Этот город опустел до войны, а не после.

В ночи разносится вой. Нечто среднее между криком зверя и свистом ледяного ветра. Калле приходится сдерживать дрожь, сбегающую по шее. Провинции слишком обширны, чересчур велики. В Сань-Эре любая угроза гарантированно находится поблизости, но здесь, вдали от столичных стен, на арене королевства в целом, кто угодно может ждать неизмеримо долгое время, прежде чем раскроет карты.

Синоа… я не позволю тебе…

Дыхание Каллы становится частым и сбивчивым. Ни за одну мысль не удается зацепиться надолго, боль стала всепоглощающей. Наверное, Отта пытается убить ее. Может, так ей и будет становиться все хуже и хуже, пока она не сойдет с ума окончательно и не пронзит себя мечом.

– Чего ты хочешь?

Калла выхватывает меч и взмахивает им. Она лишь рассекает воздух, и свист клинка дополняет ночной хор.

Твою мать. Твою ж мать.

Вперед – вот куда она направляется. Зрение туманится. Она спотыкается в переулках, поднимаясь вверх по склонам. Едва удерживает равновесие, спускаясь по каменным ступеням, и наконец налетает на какую-то колонну и хватается за нее, чтобы не упасть. Так продолжаться не может, но Калле нельзя возвращаться в лагерь в таком виде, как нельзя и признаться кому бы то ни было, что с ней неладно. Начнется расследование. Выяснится, что она сдвоена. Что занимала чужое тело с тех пор, как себя помнит, и что никоим образом не заслуживает власти, которой располагает.

Отняв руку от колонны, она видит, что пальцы испачканы пеплом. Посмотрев вперед и сосредоточившись, Калла понимает, что здание перед ней – храм. Его белые колонны словно светятся под луной. Нависающие над ними изогнутые карнизы крыши поблескивают золотом.

– Пожалуйста… – выговаривает она вслух. Если в этом мире есть боги, она молит их о том, чтобы ей стало легче.

Пошатываясь, она идет в храм, переступает границу между грязной улицей и мраморными полами. Чувствует, как в воздухе вокруг нее пульсирует ци. Гул в ушах режет их ощутимо, физически, как лезвие ножа.

«Долгих лет ее величеству», – слышится крик у нее в голове, отчетливый и ясный, как день. Это целый хор голосов, звучащих в унисон, и не из храма, а повсюду в городе, повторяясь вновь и вновь. «Да живет ее величество десять тысяч лет. Пусть наша жертва дарует ей новую жизнь. Пусть она переродится и победит в войне, а наши враги покорятся».

Калла падает на колени. Ее меч скребет по мрамору, сметая тонкий слой пепла. Под ним виднеется что-то цветное, инкрустация у подножия лестницы. Калла едва способна сознательно принять решение и все же вдруг понимает, что разметает руками пепел, счищает его, смахивает в стороны, пока изображение не оказывается на виду.

И ничего не понимает.

Это ее лицо смотрит на нее с инкрустации на храмовом полу. Такого просто не может быть. Пусть нынешняя Калла и захватчица, но принцесса Калла Толэйми родилась как любой другой ребенок, за восемь лет до того, как в нее перескочила девчонка из Жиньцуня.

Калла смахивает пепел с подписи под ее лицом.

СИНОА ТОЛЭЙМИ

КОРОЛЕВА ДВОРЦА НЕБА

Должно быть, это галлюцинация. Больше она не в состоянии справиться с болью. Что-то пытается разорвать ее изнутри. И если она не остановит эту силу, то умрет.

– Калла, ни с места.

Желтое сияние вытесняет ночную темноту. У Каллы содрогается грудь. Новая печать у нее на руке вся пылает, словно в ее кости проникло неистовое солнце.

– Галипэй?

Он появляется в поле зрения. Его меч обнажен.

– Подними руки.

Долгих лет ее величеству. Да живет ее величество десять тысяч лет. Да живет ее величество десять тысяч лет. Да живет ее величество десять тысяч лет. Да живет ее величество десять тысяч лет…

– Замолчи! – выдыхает Калла, зажимая уши. – Умоляю.

Тебе никогда не выиграть эту войну. Кровь останется на твоих руках. Земли будут потеряны…

– Калла Толэйми! – ревет Галипэй. – У тебя есть три секунды, чтобы сдаться, прежде чем я возьму тебя под стражу силой.

Юг потерян. Ии сгорел. У тебя нет ничего, кроме…

– Одна.

Синоа, я больше никогда не увижу тебя.

– Две.

Долгих лет ее величеству.

– Тр…

Впервые за пятнадцать лет Калла совершает перескок.

Глава 23

Венера Хайлижа добирается до Жиньцуня в сопровождении четырех стражников верхом на лошадях. Карету они не берут. Вещей у них с собой почти нет.

– Я объявляю период добровольной изоляции, – говорит она в ямыне Восточной столицы. Местный мэр спешит сообщить известие мэру Западной столицы. Генералы получили приказ, но им велено никуда не выпускать своих подчиненных, поэтому все в полном замешательстве, гадая, каким же образом следить за тем, чтобы приказ об изоляции выполнялся. Однако Венера настаивает на своем. Солдаты тоже должны оставаться в казармах. Венера желает, чтобы Жиньцунь полностью опустел и превратился в земли призраков.

– Знаете, – говорит мэр Восточной столицы, склоняясь над плечом что-то пишущей Венеры, – можно было бы на время переселить людей в Юуля. Нельзя мешать им зарабатывать себе на жизнь.

Лампа на столе мерцает. Венера откладывает один лист в сторону. Это расчеты на неделю. Далее она переходит к расчетам на месяц. Потом на шесть. По ее предположениям, цифры покажут, что по прошествии примерно года она больше не сможет никого содержать.

– Я ни к чему их не принуждаю, – просто отвечает она. – Если они останутся, то будут вознаграждены.

– Но что, если это побудит людей отказаться от работы и после того, как закончится изоляция?

Венера окидывает его взглядом.

– А вы намерены бросить работу?

Мэр кривится. Несколько секунд он тянет и мямлит, так ничего и не добавив.

Возможно, массовое переселение в Юуля было бы наилучшим решением. Юуля не соприкасается с приграничными землями. Даже от восточной оконечности этой провинции, ближней к приграничью, путь к горам лежит через долгие мили территории Жиньцуня. Похожая на ручку сковородки провинция, которой управляет клан Хайлижа, – последний рубеж на границе Талиня, его не обогнуть, какую бы дорогу ни выбрал путник.

Венера возвращается к расчетам. Мэр уходит по своим делам. Ямынь погружается в молчание, которое каждые несколько секунд нарушает только шуршание пера Венеры по разлинованной бумаге. И когда в открытое окно влетает возглас снаружи, он звучит на весь кабинет, так что Венера сразу хмурится и встает, чтобы выяснить, в чем дело.

– Мне казалось, я велела всем, кто есть в ямыне, находиться в помещении, – заявляет она, выглядывая в окно.

Двое сотрудников ямыня сидят на лавочке у здания с сигаретами в руках. Уйти домой им нельзя: это нарушит работу ямыня. Но это не значит, что им разрешено сидеть вот так на виду, напрашиваясь на неприятности.

– Член Совета, посмотрите, – говорит та сотрудница, что слева. Ее голубые глаза вытаращены. Она указывает куда-то вдаль.

Венера не понимает, на что они смотрят. Небо черное, низко нависшее над головами, с пригоршней звезд. Несколько секунд она вглядывается в облака, прежде чем переводит взгляд ниже, на горы.

Светящаяся точка появляется там и гаснет. Венера так и не поняла бы, что высматривает именно ее, если бы двое взбудораженных сотрудников ямыня не встрепенулись.

– Вот! – восклицают они. – Вот опять!

Венера понимает: это была вспышка чьего-то перескока. В приграничье кто-то есть.

Свесившись из окна, она шипит сквозь зубы:

– Может, все-таки зайдете обратно?

Глава 24

Мир умолкает.

Калла делает выдох. Вдох. Голоса исчезли. Боль рассеивается. То, что находится вокруг, медленно обретает очертания: храм, припорошенный серой пылью, луна, освещающая путь, мраморные ступени…

Ее тело.

Не смея дышать, Калла приближается к нему. Ее голова запрокинута, волосы разметались. Лица не видно. Нет никаких признаков, указывающих, выпустила ли она только что в мир сущность столетней давности, возродилась ли Синоа Толэйми как Калла Толэйми и уверенно шла по пути мести, пока ее планы не нарушила деревенская сирота.

Запястье, к которому она прикасается, еще теплое. Ткань рубашки шуршит, когда она берет тело за плечо и поворачивает к себе.

Калла остывает. Ее глаза широко открыты.

Открыты и желты, а не белы, как у опустевших сосудов.

С детской растерянностью Калла замирает на месте, думая, что на нее не нападут, если она не станет шевелиться. Но тело перед ней ни на что не реагирует. И не мигает, даже когда порыв ветра с завыванием проносится в ночи, расшвыривая пепел. Калла протягивает руку и закрывает телу глаза, будто это труп. Пустому сосуду не повредит, даже если глаза останутся открытыми, так что это не имеет значения. Однако глазам этого сосуда полагается быть бесцветными, потому что цвет глаз указывает на присутствии ци, и, если только настоящая принцесса не скрывается в теле до сих пор, с какой стати им…

Калла торопливо вскидывает меч, который Галипэй держал в руке. Подносит лезвие к лицу так, чтобы увидеть свое отражение в лунном свете.

И слышит безумный смех, не сразу осознав, что его издает не кто иной, как она. Смех рвется из нее неудержимо, отражение Галипэя повторяет каждый жест, а потом так же неожиданно, как начала смеяться, Калла умолкает, моментально посерьезнев. В тишине ее глаза поблескивают серебром, и ей наконец приходится задаться вопросом, который возникает вновь, вопросом, над которым она никогда особо не задумывалась, чтобы не дать чему-нибудь странному всплыть на поверхность.

Она всегда знала – произошло нечто особенное, направившее ее по этому пути: либо она родилась с глазами того же желтого цвета, как у Толэйми, либо не принесла с собой цвет глаз, с которым родилась, когда вселилась в тело принцессы. Или ее рождению сопутствовало самое невероятное совпадение из возможных, или ей досталась невообразимая способность к перескоку без того единственного признака, по которому распознавали вселения с тех пор, как в королевстве ведутся летописи.

Сперва она перескочила в особу королевской крови. И не просто в ребенка – если верить звучащим у нее в голове голосам, в человека с гораздо более зрелой ци, в того, кто могуществом многократно превосходил ее. А теперь с легкостью вселилась в Вэйсаньна, то есть совершила нечто на грани полной невозможности.

– Да кто я вообще такая? – шепчет она.

Ее тело не отвечает. И не шевелится. Если принцесса таится в нем и лишь изображает неподвижность, ей все равно необходимо дышать, верно? Вряд ли это притворство. Ее воротник слегка сбился в сторону, на груди по-прежнему виднеется печать. Проверяя возникшее подозрение, Калла отводит в сторону воротник рубашки на теле Галипэя и настороженно опускает взгляд.

Печать, созданная из света. Такая же, как у Лэйды, когда она, перескакивая из одного тела в другое, метила то, в которое попала. Калла царапает пальцем светящуюся печать, но она не стирается.

Встревоженная, она вскакивает на ноги. Пожалуй, не следовало ей рисовать на себе то, что не стирается, не разобравшись прежде, что это такое. Эти печати – целый язык, а она понятия не имеет, что он означает.

– Хорошо, – говорит она вслух. – Со мной все хорошо.

На стене, окружающей храм, что-то привлекает ее внимание. Раньше она этого не замечала, слишком отвлеклась и обезумела от боли, но теперь, когда в голове прояснилось, эти ритмичные взмахи на ветру в поле зрения не дают ей покоя. Повернувшись к источнику движения, Калла видит вонзенный по рукоятку кинжал, пригвоздивший к глинобитной стене сложенный листок бумаги.

Не сразу, но, все-таки решившись оставить свое тело без присмотра, она медленно подходит к стене храма, но не выпускает себя из поля зрения. Листок оставила ей Отта, в этом нет никаких сомнений. Кинжал выглядит новее, чем что-либо другое в этом городе, ярко поблескивает металлом там, где все остальное покрыто слоем пыли и грязи. Едва Калла выдергивает его – требуется резкий рывок, чтобы вытащить лезвие из глины, – листок падает. Сомневаясь, что найдет в записке что-нибудь хорошее, Калла затаивает дыхание, подбирает ее и разворачивает.

«Приходи в одиночку».

Первыми в глаза бросаются эти слова. Под ними набросана карта с черным крестом за границей Жиньцуня, далеко в горах. О назначении карты гадать незачем. Отта указала место, где находится божественная корона, и Калла понятия не имеет почему.

Калла смотрит в сторону мраморных ступеней. Ее тело – если она вообще может претендовать на него и называть своим – по-прежнему распростерлось там. Отта прошла через весь город, чтобы оставить карту, и наверняка давным-давно сбежала. В городе стоит зловещая тишина, дыханию Каллы вторит эхо.

Она надежно прячет карту в карман куртки на своем теле. Потом с кряхтеньем поднимает свой покинутый сосуд и взваливает на плечо.

Галипэй силен. Не стоило бы удивляться этому. Но она уже не помнит, каково это – двигаться в теле, которое тебе не принадлежит, и от нее требуется немало усилий, чтобы не размахивать новыми конечностями и приспособиться к иному расположению центра тяжести, пока она возвращается по главной улице города к воротам, надеясь не споткнуться там, где заканчивается мостовая и начинается неровная земля. Должно быть, Галипэй открыл ворота, последовав за ней. А она этого даже не услышала.

План складывается у нее в голове, пока она приближается к лагерному костру, заранее сняв с плеча бесчувственное тело и взяв его на руки более подобающим образом. Несколько стражников на ночном дежурстве замечают ее. И поднимают было крик, заметив тело у нее на руках, уверенные, что на них снова напали.

– Все в порядке, – отзывается она, чуть не срывая Галипэю голос непривычной высотой. Прокашлявшись, она добавляет его обычным тембром: – Где Отта Авиа?

Двое ближайших стражников переглядываются.

– Отта Авиа? – повторяет один. – А разве она не у себя в палатке?

– Нет, – отвечает Калла. – Разбудите его величество.

– Я не сплю.

Антон появляется из палатки с быстротой, указывающей, что он слушал их разговор. На миг он прищуривается – правильно, подсказывает интуиция Галипэя: Август плохо видит по ночам, и Калла ориентируется на это. Она поворачивает тело, которое держит на руках. Ждет первых признаков осознания, когда луна освещает лицо.

Может, это будет злорадство. А может, досада, что кто-то другой разделался с ней раньше, чем он.

Вместо этого она видит явную волну ужаса, от которого Антон меняется в лице. Он бросается к ней бегом и в этот момент наиболее явно выходит из образа, потому что Август Шэньчжи никогда не бегает.

– Она?..

Антон не договаривает. Он тянется обеими руками к шее безжизненного тела, нащупывает пульс. «Я ответила бы за это, заплатив собственной жизнью, – сказала она ему последнее, прежде чем начались все нынешние странности. – И сейчас могу».

И вот к чему это их привело.

Калла не спешит успокаивать его. С высоты роста Галипэя она нависает над ним, в то время как тучи заволакивают луну; ночь темнеет, тонет в тенях, и, возможно, Антон все-таки любит ее, если дышит так сбивчиво и отчаянно.

– Я нашел ее в городе, – говорит она. – А когда приближался, слышал, как она зовет Отту.

Антон резко вскидывает голову:

– Что?

– Думаю, Отта провела какой-то обряд для обретения силы и теперь отправилась за короной сама.

Калла ждет, что после этого невероятного предположения наступит хаос. Ведь это не совсем ложь: если Отта исчезла, причина тому может быть лишь одна.

«Ты уже сожгла свой дворец. А этот мой». Отта сама произнесла эти слова. Но зачем было оставлять карту и исчезать? Отта хочет добраться до места первой.

Слова Каллы встречены ошеломленным молчанием. Несколько членов Совета, разбуженные шумом, выбрались из своих палаток, но возмущаться не спешат. Они на неизведанной территории: гадают, как напали на Каллу, как долго Отта замышляла мятеж, грозит ли им более серьезная опасность, чем предполагалось. Сквозь постепенно разрастающуюся толпу пробирается Джосли, подвергает машинальному осмотру Каллу, то есть ее тело.

– Галипэй, что ты такое говоришь? – спрашивает Антон, часто моргая.

– Мы должны последовать за…

– Так она еще жива?

Остаток ответа угасает у нее на языке. В темноте Антон больше всего похож на самого себя. Радужка отливает пурпуром, когда он встречается взглядом с Каллой, выдавая себя всем, кто знает, на что следует обращать внимание.

– Она еще жива, – подтверждает Калла и поворачивается. – Проверь ее глаза.

Едва услышав это, Антон тянется к ее векам и осторожно оттягивает их. Глаза электрически-желтые, не закатившиеся и не потускневшие. Несомненно, живые, но неподвижные.

– Дай ее мне.

Калла колеблется.

– Я помогу, – подхватывает Джосли. Должно быть, оба они решили, что Галипэю не терпится как можно скорее избавиться от своей ноши.

Спохватившись, Калла передает свое тело Антону. И с удивлением видит, как бережно он принимает его, как прижимает ее голову к своему плечу и поправляет меч, свисающий с ее бедра, когда поворачивается и уходит прочь. Калла едва узнает собственное тело, с которым обращаются как с чем-то хрупким. Со своим ростом она никогда не была миниатюрной, но каким-то образом превратилась в бледное подобие человека в тот же момент, как только из нее вылетела ци.

Калла смотрит, как ее тело уносят к последней карете. Антон отдает какие-то распоряжения, Джосли помогает ему, заглядывает внутрь, передвигает какие-то вещи, и он наконец укладывает ее тело. Издалека Калле удается мельком увидеть три поставленных один на другой ящика, а потом Джосли снова захлопывает дверцу кареты.

Антон, что, скажи на милость, ты в ней везешь?

– Галипэй, что будем делать?

Голос слышится из-за спины. Обернувшись, она видит одного из близких родственников Галипэя – Балена, или Байена, или…

– Нам надо как можно скорее добраться до приграничья, – отвечает она. Карта надежно покоится в кармане ее бесчувственного тела. – Даже если без Отты мы не знаем точное место, мы продвинемся как можно дальше, а потом рассредоточимся и выследим ее. Речь идет уже не только о том, чтобы разыскать корону ради мира в Сань-Эре. Но и о том, чтобы предотвратить переворот, который она может готовить.

– И выясним, какого хрена она сделала с Каллой, – добавляет Антон, который, вернувшись от кареты, присоединяется к собравшейся толпе и закатывает рукава. И, заметив, что стража недоуменно уставилась на него, хлопает в ладоши. – Ну, чего ждем? Разбирайте лагерь! За работу!

Калла не мешает ему отдавать приказы. Пусть распоряжается, командует стражей и членами Совета, подгоняя их. Не говоря ни слова, она подстраивается к остальным, вместе с ними сворачивая лагерь.

Похоже, это все сыграло в ее пользу.

Глава 25

Странную бумажку Илас бросила в мусорную корзину, как только вернулась из дворца. И думать о ней вообще не стала, посчитав какой-то чепухой. Для работы в таком окружении, как Дворец Единства, требуется некоторая доля странности, поэтому принимать записку на свой счет она даже не собиралась. Просто так уж вышло, что в тот день она попалась на глаза черноглазой женщине, решившей опробовать на ней свои причуды. Но с глаз долой – из памяти вон.

– Детка, что это?

О случившемся напомнила ей Чами, поднявшись в их квартиру поздно вечером с той самой бумажкой в руках.

– Только не говори, что вытащила ее из мусора! – стонет Илас, откладывая книгу. – Я же потом бросила туда шкурки от апельсина.

Илас надела новую пижаму, как и обещала. От окна несильно дует установленный в углу кондиционер, его прохладу впитывают в основном разросшиеся комнатные растения, расставленные в ряд на полу, и лишь остатки дуновения распространяются по спальне. Закусочная закрылась час назад, но Чами занималась уборкой, закрывала ставни и запирала двери, а Илас первой ушла наверх, чтобы отдохнуть.

– Вид у нее странный, вот я и достала, – Чами поднимает брови. Милая подружка Илас, в строгом порядке зашнуровывающая обувь, с недавних пор носит в левой брови фальшивый пирсинг. Не желает отставать от моды, но хочет «сначала попробовать», прежде чем «отважиться на шрам, который останется на всю жизнь». – Ты ничего не хочешь мне объяснить?

Чами поворачивает к ней бумажку. Она вся в оранжевых пятнах от беспечно брошенной Илас апельсиновой кожуры, но печатный текст посередине читается отчетливо:

«Ты нам нужна.

441–819».

– Ну, во‑первых, это вовсе не то, чем кажется.

Чами фыркает:

– Ага, так я и подумала. Тебе дали ее во дворце?

– Да просто кое-кто подслушал наш с Матиюем разговор.

Как по команде, снизу доносится глухой стук, затем «ой!» и мяуканье. Матиюй спит внизу, в подсобке, на надувном матрасе. В отведенную ему во дворце комнату он не желает возвращаться, опасаясь за свою жизнь. Илас до сих пор не уверена, что во дворце действует некий заговор с целью истребления стражи. В Сань-Эре постоянно кого-нибудь да убивают. Совпадение по времени внушает подозрения, но с той же вероятностью преступление может быть самым рядовым. Может, кто-то из стражников нажил себе врагов среди других служащих дворца, и теперь, когда большинство Вэйсаньна уехали вместе с делегацией, обиженные решили воспользоваться случаем и отомстить.

– Тебе дали визитку с номером из-за того… – Чами умолкает, на ее лице проступает растерянность, – …что подслушали ваш разговор?

Илас вглядывается в сторону лестницы, прислушивается к звукам снизу.

– У вас там все в порядке?

– Да! – отзывается ее брат. – Кот чуть не уронил тарелку. А я ее спас!

Лучше бы они там внизу ничего не разбили. Илас вздыхает, оборачивается и протягивает руку, чтобы забрать у Чами записку.

– Понятия не имею, что это. И не горю желанием выяснять.

За долю секунды до того, как их пальцы соприкасаются, Чами отдергивает руку и прячет записку за спину.

– Ты, наверное, не помнишь из-за похищения и так далее, – говорит Чами, – но я узнала номер.

Илас замирает. Тем больше причин сразу выбросить бумажку.

– Номер Пещерного Храма?

Чами кивает.

– Когда ты не вернулась домой, я столько раз туда названивала. И, конечно, мне ничем не помогли. Не могли же они признаться, что устроили в подвале склад тел.

– Я сейчас же выброшу ее…

– Постой, постой, – уговаривает Чами. – Илас, ты же разгадала за Матиюя его загадку. Это Сообщества Полумесяца. Они просочились во дворец и теперь уничтожают стражу.

– Ладно, и что? – спрашивает Илас. – Это вообще не мое дело.

– Нет, твое, раз ты уже знаешь о нем. – Чами уже направляется к телефону возле кондиционера. – Однако может стать чьим-то, как только ты сообщишь о нем и представишь доказательства. Я звоню.

– Что?! – вскрикивает Илас. – Они же похитили меня!

Чами выдвигает переполненный ящик, в который они сваливают всякую мелочь.

– Мы звоним, чтобы их поймали, а не для того, чтобы сотрудничать с ними.

Илас складывает руки на груди. Новая пижама, на ее вкус, слишком шелковистая, поэтому жест получается недостаточно внушительным. Рукава скрадывают ее острое недовольство.

– Сообщества Полумесяца постоянно совершают преступления. Когда это собранными против них доказательствами удавалось их остановить?

Чами достает из ящика записывающую видеокамеру. Диктофона у них нет, но камера пишет не только видео, но и звук, поэтому Илас понимает, что Чами хочет записать телефонный разговор. Она ставит камеру возле телефона. Нажимает кнопку «старт».

– Я тебе заранее скажу, что из этого выйдет, – продолжает предостерегать Илас, пока Чами набирает номер. – «Помогите нам связаться с Каллой Толэйми. Нам нужна ее поддержка, пока мы разрушаем города-близнецы до состояния полной анархии. Мы любим ее, потому что любим разрушение».

Чами жмет кнопку, переключая телефон на громкую связь. На звонок отвечают почти сразу, уже после второго гудка.

– Алло?

Чами жестом просит Илас сказать что-нибудь. Илас упрямо молчит.

– Алло? Кто говорит?

– А с кем я имею удовольствие беседовать? – Чами берется за дело сама.

Илас досадливо топает ногой, но на самом деле ей всегда нравятся порывы Чами. Она настолько увереннее в себе и буквально блещет везде, где Илас тушуется и норовит ускользнуть.

– Вы же мне звоните, значит, вам и объясняться первой.

– А вот и нет, вы первая дали моей подруге этот номер на визитке, так что я хотела бы узнать, с кем говорю.

Чами одаряет Илас сверкающей улыбкой, явно наслаждаясь.

– О-о! – Тон ее собеседницы на другом конце провода разом меняется. – С этого и надо было начинать! Я Биби.

У Биби заметный акцент. Во дворце Илас или не вслушивалась, или Биби старалась скрывать непривычный выговор. В Сань-Эре редко можно услышать иную манеру говорить, и Илас замечает различие лишь потому, что время от времени дворец нанимает в слуги кого-нибудь из легальных мигрантов. Большинство таких слуг сохраняют свой акцент не дольше года, а потом его насильственно вытесняет типичный для городов-близнецов говор.

– Биби, чем мы можем помочь вам? – Чами подносит бумажку с номером к свету, снова разглядывая ее.

– Не буду отнимать у вас время. Я хотела бы, чтобы вы помогли мне связаться с принцессой. Я знаю, что обе вы раньше были ее фрейлинами.

Илас сосредоточенными жестами показывает: «Я же говорила!» Чами кидает бумажкой в Илас и нарочно промахивается.

– А с какой стати… – Чами придвигает камеру ближе к телефону, чтобы разговор уж точно записался, – …нам это делать?

– Захват Сань-Эра Сообществами Полумесяца неизбежен и уже близок. При содействии Каллы все пройдет гораздо более гладко. Города-близнецы подчинятся законной наследнице престола.

Илас воздевает руки к потолку. Должно быть, она телепатка хренова, если с такой точностью предсказала этот разговор. Сообщества Полумесяца знают, что Сань-Эр вряд ли легко смирится с их господством – ведь они как-никак маргиналы, вдобавок известные своими экстремистскими выходками и похищениями мирных граждан. Сообщества Полумесяца желают перемен, и, возможно, кое-кто среди них мыслит разумно и здраво, однако слишком уж долго они действовали как воротилы черного рынка. Даже если они успешно захватят дворец, им еще придется иметь дело с недовольством и презрением народа. Десятилетиями Талинь учили принимать волю небес, чтить аристократов, возвысившихся благодаря своему происхождению, признавать право знати править массами. Годами Сань-Эр наставлял своих детей возвращаться домой до наступления темноты, ведь в переулках шныряют «полумесяцы». Такое легко не забывается.

– Вы должны предоставить мне больше сведений на этот счет, – возражает Чами. – Сомневаюсь, что захват неминуем.

– Так и есть. Мы силой завладеем Дворцом Единства.

– Каким образом?

– Это что, допрос? Все подробности излишни. Важно лишь то, что одобрение Каллы смягчит народ. Уверена, она не прочь оказать нам поддержку в обмен на титул правительницы.

Чами изучает свои ногти, прислонившись к стене. Вид у нее совершенно невозмутимый, тон деловитый.

– Для того чтобы донести что-либо до сведения Каллы, мне понадобятся детали. Знаете, сколько народу добивается ее аудиенции? Откуда мне знать, что вы не отнимете у нее время зря планами, заведомо обреченными на провал?

– Назвать вам точное время или способ я не могу. Но скажу, что мы располагаем полными планами Дворца Единства и надежным путем для…

– Как у вас появились эти полные планы Дворца Единства? – перебивает Чами. – Такую информацию не хранят в базах данных. Особенно о скрытых входах и выходах, коридорах для прислуги, тайных убежищах, о которых никогда не рассказывают подробно даже фрейлинам, служащим, сотрудникам центра наблюдения. Без полного представления о системах блокировки попытка захватить дворец вряд ли окажется успешной.

В этот момент Илас прямо-таки влюблена.

– Так что если только какой-нибудь… ну, не знаю… член Совета не присягнул на верность Сообществам Полумесяца и не поделился конфиденциальной информацией, сомневаюсь, что полные планы у вас в самом деле есть, – продолжает Чами. – Впрочем, неплохая попытка.

Молчание на другом конце провода затягивается. Илас предполагает, что Биби удалось подловить и что это положит конец любым планам, которые намеревались пустить в ход Сообщества Полумесяца.

– У нас действительно есть надежный источник, – наконец отвечает Биби.

В ее голосе снова слышится сомнение. Илас бочком подходит к телефону. Нет никаких причин продлевать этот разговор. Ничего из него не выйдет. Еще одна попытка переворота, устроенная Сообществами Полумесяца, все равно будет сорвана, а у Каллы и без того полно важных дел.

Палец Илас уже зависает над рычагом, готовый нажать его. И тут из телефона слышится:

– Планы нарисовала нам Юлия Макуса перед тем, как ее убили.

Глава 26

К рассвету они успевают достичь противоположного конца длинной провинции Ланькил с ее извилистыми очертаниями. Вскоре они въедут в Лахо, пересечение которой не должно занять более одного дня. Ее территория формой напоминает два сжатых вместе прямоугольника – обычное явление для большинства провинций в глубине материковой территории, где земли делили аккуратно и ровно для удобства управления. Там, где есть большие реки и горы, очертания границ примерно соответствуют им, но север Талиня занимают обширные ровные степи, как нельзя лучше подходящие для прямых границ. Порой из-за этого между членами Совета вспыхивают размолвки, когда чьи-нибудь генералы, расслабившись, перестают патрулировать всю территорию до границы провинции и надеются, что часть их работы возьмут на себя соседские солдаты.

Калла, едущая во второй карете, роется в сумке Галипэя. От необходимости находиться в его теле она не в восторге. Карета переполнена, Калла втиснута в нее вместе с другими Вэйсаньна, разрабатывающими подробный план защиты членов Совета. При его росте она трется головой о потолок кареты всякий раз, когда на дороге попадается камушек и подпрыгивает колесо, в итоге его волосы электризуются. То есть ее. Без разницы.

Калла достает электронные часы и рассматривает их, вертя в руке. Цифры не меняются, часы постоянно показывают 05:27. Она понятия не имеет, зачем Галипэй таскает с собой сломанные часы. Может, он остановил их намеренно в какой-то момент, чтобы отслеживать время их поездки. После Лахо будет провинция Акция, известная тем, что половину ее территории занимают пески. Отчасти они продолжаются и на севере Жиньцуня, но по другую его сторону начинается приграничье, стихии там более суровы. Поэтому вместо песка там камень, вместо дюн – холодные степи.

«Еще три провинции», – твердит себе Калла.

На дне сумки ей под руку попадается сотовый телефон. Маленький, такой же, как у нее, – тот самый, который теперь едет вместе с ее телом в последней карете, – так что она сомневается, что это устройство будет работать в провинциях. И все же из чистого любопытства Калла достает телефон, вытаскивает антенну и смотрит, есть ли сигнал. Орудуя до нелепости огромными руками Галипэя, она вынуждена помнить об осторожности, чтобы не толкать стражников, сидящих по обе стороны от нее, и устроившийся напротив член Совета Муго меряет ее странным взглядом. Калла не обращает на него внимания.

Сигнала нет.

Но как раз в этот момент по карете разносится щебечущий звук.

– Алло? – Муго почти ревет в свой телефон – гораздо больше, чем тот, что в руках у Каллы, размером почти с его голову. Специально изготовленный, чтобы ловить в провинциях сигнал, переданный из самого Сань-Эра. – Говори громче! Здесь на мили вокруг ни единой вышки.

Все пассажиры кареты поворачиваются, слушая его разговор. Это неизбежно, ведь он вынужден говорить во весь голос.

– Что? – Муго делает паузу. У всех на виду от его лица отливает кровь, оно приобретает мертвенную бледность. – С какой стати… о небеса. Да, я доложу его величеству.

– В чем дело? – спрашивает Калла в тот же момент, как Муго заканчивает разговор. Им некогда останавливаться и ждать, когда Муго передаст сообщение.

– Член Совета Наурил мертв. Убит.

По карете пролетает шепот. Муго пытается убрать антенну своего телефона и с громким треском чуть не ломает ее пополам.

– Во дворце уже схватили виновника? – спрашивает Савин, выдвинувшись из глубины кареты, где она сидит.

Муго качает головой:

– Все произошло несколько минут назад. Там решили сначала связаться со мной, чтобы я мог поговорить с королем.

Калла жалеет, что не оставила карту Отты при себе: сейчас можно было бы рассмотреть ее повнимательнее. Хотя Отта обозначила на ней место в приграничье, на карте все равно показан весь Талинь. Сань-Эр внизу занимает полуостров, выдающийся на юго-восток. Провинции раскинулись за городской стеной: Эйги вдоль почти всей наземной границы, справа уступающая место Кирее. Той самой Кирее, которой управлял член Совета Наурил.

Потянувшись через колени другого стражника, Калла отдергивает занавеску на окне. Если не считать отдельных рощиц, повсюду вокруг видны зеленые поля. Останавливаться здесь небезопасно.

– Мы уже почти в Лахо, – говорит она, указывая на равнину вдалеке. – Вы сможете передать его величеству известие, когда мы встанем лагерем на ночь. А медлить здесь нам нельзя.

Муго пыжится:

– Неразбериха в Кирее, оставшейся без правителя, способна за один день нанести серьезный ущерб королевству. Его величество должен немедленно назначить временную замену Наурилу.

Дело не в том, что гражданский долг предписывает Муго сообщить о преступлении. Просто он рассчитывает на быстрый захват власти, поскольку представилась такая возможность. Ему уже принадлежит Эйги. Вместе с Киреей получится целое королевство, пусть и небольшое.

– Мы въезжаем на территорию «Голубиного хвоста», – предостерегает Калла. – Сидите и не высовывайтесь. Никакая временная замена ничем не повлияет на текущую ситуацию в Кирее.

Но Муго уже встает. Сидящие по соседству с ним члены Совета ропщут, недовольные толкотней.

– Зато успокоит народ.

– Чем? Известием, что одного никчемного члена Совета сменил другой?

Взгляд Муго становится пронзительным. Калла подавляет вздох, спохватившись, что по сравнению с обычной замкнутостью Галипэя Вэйсаньна слишком открыто высказала свое мнение.

– Послушайте, – начинает она, пытаясь усмирить волну, которую сама и подняла. – Вы входите в состав делегации, отправленной по делу чрезвычайной важности. Мы обязаны отыскать корону до того, как ею завладеет Отта Авиа. И вы намерены поставить наши планы под удар, занимаясь столичными делами? Если Отта уничтожит королевство, сама ваша должность будет упразднена, и что тогда?

– Не надо нагонять страх на Совет, препятствуя его работе. – Муго пробирается по карете. – Прошу прощения… – Кто-то из членов Совета возмущается и жалуется, просит его сесть на место и успокоиться, но Муго тянется к ручке дверцы, явно собираясь распахнуть ее и вынудить возницу остановиться.

– Стойте, стойте. – Калла тоже поднимается. – Дождитесь хотя бы, пока мы убедимся, что еще не въехали в Лахо…

Договорить Калла не успевает: карета со скрежетом останавливается, возница снаружи издает тревожный крик. Взбудораженно крутанувшись, Калла выглядывает в окно и замечает вдали что-то движущееся.

– Что это было? – допытывается кто-то из Вэйсаньна.

Муго распахивает дверь:

– Эй!

Калла кидается за ним и оттаскивает члена Совета обратно прежде, чем он успевает показаться на пороге кареты. Но, едва очутившись на виду сама, она чувствует, как что-то ударяется ей в плечо и пронзает мышцу. Вид металлической стрелы, торчащей из ее формы стражника, потрясает ее сильнее боли в плече. Такое оружие должно стоить бешеных денег.

Еще одна стрела, просвистев в воздухе, попадает в боковую стенку кареты.

– Дерьмо! – выпаливает Калла. – Живо внутрь! На нас напали.

«Жители Сань-Эра, – повторяет по кругу телевизор в парикмахерской, – это вражеский захват».

Член Совета Алиха закатывает глаза. Он уже почти на месте, возвращается из дворца в свой второй дом в Эре, чтобы перекусить в середине утра, и по пути миновал еще три экрана, перед которыми тоже собрались толпы.

«Оглядитесь вокруг: разве такой жизни хотели для нас стародавние боги, когда сотворили Талинь? Мы были рождены летать, однако правителями вам предписано оставаться на земле».

Сообщества Полумесяца взломали дворцовую систему оповещения и подключились ко всем каналам Сань-Эра. Какая нелепость. Если бы народ в самом деле верил в их религиозную чепуху, их не оттеснили бы в тень городов, их практики не сохранились бы лишь в последних уцелевших храмах. Однако Сань-Эр падок на новое, поэтому всему, что нарушает однообразие повседневной жизни, люди отдают всю полноту внимания, независимо от того, что представляет собой эта новизна.

Алиха ворчит и бурчит, проталкиваясь сквозь толпу у парикмахерской. Внутри никто не работает – слишком увлечены передачей. Все утро он провел, уставившись на сводки по экспорту из Дакии и убеждаясь, что местные заводы получат всю необходимую продукцию, чтобы продавать рис, сортировать семена, распределять согласно квотам текущего года, а что в благодарность за это делает Сань-Эр? Само собой, бездельничает и ждет подачек от Совета. Алиха осточертело слушать жалобы из Дакии, что она не в состоянии соответствовать цифрам и планам, ему осточертело недовольство городов-близнецов тем, что привоза не хватает. Не его вина, что земледельцы ленивы. Управление провинцией Дакия поручили деду его отца в тот год, когда знать пребывала в упадке после войны с Сыца. В лучшем мире роду Алиха досталась бы более продуктивная провинция, и он попытался было завладеть Кэлиту, когда Макуса облажались, но Каса, конечно, спелся с Жэханьу.

С тяжелым портфелем в руке Алиха ныряет под натянутой бельевой веревкой. Мутная капля срывается с чужого носка и падает ему на плечо. Сорвав носок с веревки, он раздраженно бросает его в грязь. Эти районы Саня ужасны. Они буквально кишат выродками и хулиганами, которые оставляют окна открытыми настежь, включают на полную громкость телевизоры и целыми днями валяются в постели. Квартиры на нижнем этаже, мимо которых он проходит, не пустуют, несмотря на разгар рабочего дня, и кажутся непрерывной чередой включенных экранов.

«Ни Совета, ни управления. Боги обращаются к правителям, обращаются к народу».

За его спиной в переулок выплескивают ведро воды. Алиха круто оборачивается, уже готовый разразиться проклятиями, но грозить кулаком, как он собирался, некому, на балконе ни души. Ведро упало само собой, выплеснув воду, медленно откатилось и остановилось, наткнувшись на мешок с мусором.

– Странно… – бормочет Алиха. Лучше ему поскорее убраться отсюда, пока его дочь не решила, что он не намерен составить ей компанию за миской лапши. Она стала такой ранимой с тех пор, как на нее без причины напали во время королевских игр, и больше никуда не выходит, боится опасностей.

Но едва повернувшись, чтобы следовать своим путем по переулку, Алиха замечает какого-то мужчину, который приближается с противоположного конца, подбрасывая в руках апельсин.

– Член Совета! – приветствует он Алиха. – Помните меня?

Алиха хмурится. Если это попытка ограбления, вскоре камеры наблюдения зафиксируют ее, дворец пришлет на место преступления стражу. И потом, наличных при себе у него немного, так что это напрасный труд.

– К сожалению, нет, – отзывается Алиха. – Прошу меня простить…

Его собеседник выбрасывает руку в сторону, преграждая ему путь. Рукав сбивается, открывая полумесяц, вытатуированный на запястье.

Тревожная дрожь пробегает по спине Алиха. Рисковать он не желает – сделав крутой разворот, он спешит в противоположном направлении, но что-то мелькает перед ним, и внезапно кто-то спрыгивает с балкона, который еще недавно он считал пустым, и опять-таки встает у него на пути. На этот раз перед ним женщина, из-под расстегнутого воротника рубашки которой выглядывают рога вытатуированного полумесяца.

– Прочь с дороги! – требует Алиха. – Что вы себе?..

Что-то впивается ему в бок. Он не сразу осознает это ощущение, только замечает нечто инородное и ледяное. А потом возникает боль.

– Будь ты проклят за то, что посадил меня за решетку, – яростно шепчет женщина. И вытаскивает нож. Потом всаживает его вновь, на два дюйма левее. – Это твоя дочь виновата в том, что оказалась у меня на пути. И неудивительно, что она даже убежать не смогла – ведь у нее на каждой руке висело тысяч пять гребаных пакетов с покупками. Мразь.

Нож выдергивают. Алиха трогает рану, пытается удержать льющуюся из нее красную влагу. Если бы ему удалось где-нибудь скрыться, если бы он мог дождаться стражи…

Вскрикнув, он падает на колени. Он неосторожно отвернулся от мужчины в конце переулка, и что-то ударило его сзади, пробив спину и выйдя из груди. Перед глазами у него все плывет. Серые тени. Серые лужи. Только его алая кровь вносит какое-то разнообразие, капая на сырую землю, когда он, корчась, падает набок, с силой ударяясь головой о рваный мусорный пакет.

– Надо было им пораньше отправить меня за тобой, – цедит женщина, вытирая рукоятку ножа. – Тут тебе самое место, среди мусора. Повеселись, разлагаясь в нем.

Член Совета Алиха слышит, как она бросает нож на землю рядом с ним, металл лязгает громко, как заводские станки во время сбоя и повторного запуска. Потом булькает кровь, вытекает изо рта, заполняет легкие, и больше он уже ничего не слышит.

Глава 27

Антон приходит в себя с гудящей головой.

Левый глаз заслоняет алая пелена. Видно, рана у него на лбу, догадывается он, если стекающая кровь мешает ему видеть. Кажется, без сознания он пробыл недолго. Он сильно ударился головой, когда карета скатилась вниз. Они угодили в придорожную канаву.

Он пробует пошевелиться, затем – найти опору для ног в лежащей на боку карете. Двое стражников в полной отключке, с безвольно запрокинутыми головами. Они живы, но бесполезны для него, если приходят в себя так долго.

Антон вытирает лоб, пытается остановить кровь. Встает, с силой бьет локтем в окно над ним. Лишь после третьего удара стекло разбивается, крупными осколками падая внутрь кареты.

Что произошло? Как мог их возница не заметить такую здоровенную канаву?

Антон подтягивается на руках, уцепившись за край окна, и нащупывает сеть. Он холодеет. Дело обстоит хуже, чем он полагал. Из-за сети слышится приглушенный звон мечей. Антон дергает сеть, пытается отвести ее в сторону, чтобы высвободиться, но она слишком широка. И предназначена именно для того, чтобы не упустить его.

Дерьмо. Сколько карет попало в канаву? Все ли они пострадали, или остальным хватило времени сбавить скорость, когда они увидели, что первая свернула с дороги?

Антон роется в карманах, выхватывает нож и полосует сеть везде, где может дотянуться. Она не поддается. Он пробует резать веревки по одной, яростно пилит узлы между ячейками, но все напрасно.

– Эй! – подает голос Антон. – Кто-нибудь!

– Тсс! Тихо!

Топот эхом отражается от стенок кареты – кажется, это стучат подошвы по склону канавы. Несколько секунд спустя по другую сторону сети возникает Галипэй Вэйсаньна. Он быстро обводит накрытую сетью карету взглядом серебристых глаз, ищет отверстие.

– Молчи. Похоже, явились за тобой. Мы сбежим до того, как они прорвутся через стражу.

Со вчерашней ночи Галипэй ведет себя странно. Даже теперь, после случившегося. Может, он тоже что-то замышляет. Может, и случившееся – его вина.

– Что там творится? – спрашивает Антон. Земля содрогается. Неужели это взрыв?

– Мы на территории Лахо. Готов поручиться чем угодно, что на нас напал «Голубиный хвост». – Голос Галипэя звучит глухо, он шарит вокруг кареты, пытается найти край сети. – Сможешь… с другой стороны?

Антону не удается расслышать вопрос Галипэя полностью, однако он догадывается, о чем он спрашивает. Отодвинувшись от оранжевого света, льющегося из того окна, которое оказалось сверху, он переползает к нижнему. Оно почти придавлено к земле, так как карета перевернулась. Его Антон тоже разбивает пинком, так что осколки вылетают наружу, потом высовывает голову.

Галипэй сидит на корточках у кареты.

– Пролезай.

– В грязь? – ворчливо уточняет Антон.

Галипэй закатывает глаза. А потом… выпускает воздух изо рта так, словно сдувает волосы со лба.

Но у него нет волос, закрывающих лоб и падающих на глаза. Этот жест довольно часто повторяет другой человек, но как могло случиться, что?..

– Давай скорее. Времени и так нет, только это окно не попало под сетку. Поднять ее я не смогу. У нее по краям какие-то магнитные хреновины.

Скрипя зубами, Антон опускается к окну кареты, протискивается сквозь узкую раму. Кто-то визжит шагах в десяти от них, Галипэй резко втягивает носом воздух, оглянувшись через плечо. Антона, которому осталось проползти последние несколько дюймов, он не ждет, а просто выдергивает его из окна и ставит на ноги.

Шрапнель бьет в землю возле самой канавы. Взметаются комья земли, Антон недоуменно вздрагивает. Такое оружие он встречал лишь в учебниках, где упоминались битвы Талиня с Сыца. После окончания войны дворец вывел многие виды оружия из употребления и уничтожил. И до сих пор в столице они запрещены. Ведь необходимость в них отпала. Сохранять их означало идти на риск, что это оружие будет обращено против правителя теперь, когда истреблен враг из-за границы.

– У них еще и стрелы хорошие, – подсказывает Галипэй, заметив выражение лица Антона. Галипэй кивает на свое плечо, и теперь, выбравшись из-под сетки, Антон отчетливо видит, что по плечу его телохранителя расплывается гигантское багровое пятно. – По-моему, наконечник застрял где-то в ране.

– Наверное, надо его вытащить.

– Да уж. – Галипэй ждет, когда взметнувшаяся земля осядет, выглядывает из канавы. Антон держится сразу за ним, хотя ему приходится напрячься, чтобы высунуть голову, маленькую голову Августа, над краем канавы и приглядеться.

– Кто все это устроил? – понизив голос, спрашивает Антон. – Такой же отряд, как в Лэйса?

– Одежда на них такая же, так что, видимо, да. На этот раз численный перевес у них. Мне удалось увидеть их лишь мельком, потом пришлось прятаться, но они пользуются перескоком, а это значит, что либо Вэйсаньна понадобится как-то отражать их атаки, либо мы будем уничтожены.

– Перескоком? – повторяет Антон. – Они не могут быть настолько сильны, чтобы вселяться в дворцовую стражу.

– Семьи Сань-Эра не имеют принципиального преимущества в силе перед провинциальными – они же дворцовая стража, а не аристократия, – невнятно отвечает Галипэй. – Во всяком случае, у них здорово получается. Они вселяются в нас, убивают и покидают наши тела. Вэйсаньна у нас недостаточно, чтобы успешно обороняться за счет одной их только невосприимчивости. Разделавшись со стражей, они прорвутся к каретам и нападут на членов Совета. Сомневаюсь, что делегация выдержит эту атаку.

Вэйсаньна. Стража. Неужели Галипэй всегда так выражался?

– Возьмем лошадь и сбежим, как только представится случай, – продолжает Галипэй. – Нам незачем присутствие остальных, чтобы продолжить поиски короны: если уж на то пошло, делегация – просто балласт.

Вглядываясь на отчаянно сражающуюся стражу, Антон наконец видит, где остановились остальные кареты. Они по-прежнему выстроены в ряд, в них впряжены лошади, они сравнительно невредимы. Последняя карета у всех на виду стоит без замка на двери, и никто не может помешать какому-нибудь провинциалу распахнуть дверцу и увидеть, что лежит внутри.

– Нет… – вырывается у Антона.

Галипэй озадаченно оборачивается к нему.

– Нет?

– Нет, еще рано…

Еще один шрапнельный снаряд ударяет в землю рядом с канавой. Это не случайный недолет, а намеренный: снаряд распространяет клубы дыма, заполняющие канаву. Антон оборачивается, считая, что бежать надо сейчас, или их заметят, но уже слишком поздно.

В канаву спускается неизвестный. За ним следуют еще десять, и у каждого в руке клинок.

– Руки вверх, – командует неизвестный.

Они окружены.

Калла напрягает руки, растягивая веревку, которой связаны ее запястья, но та не поддается. Будь она в собственном теле с более гибкими руками, ей наверняка удалось бы перекинуть руки вперед. Тогда она смогла бы распутать веревку на щиколотках и сбежать. А широкие плечи Галипэя при всей его мускулистости в данный момент скорее обуза, чем преимущество.

– Может, хватит возиться? – слышится шипение за ее спиной.

Хотя Калле завязали глаза, ей известно, что их с Антоном держат под стражей отдельно от членов Совета, так что сделать выговор ей может только он. Их вывели из канавы, сразу же связали и велели сесть на землю. Калла не понимает, почему их не убили. Она слышит, как кто-то из членов Совета вблизи карет протестует: повязка на глазах слишком тугая, веревку затянули слишком крепко, земля слишком твердая. Кто бы ни развел этот скулеж, он явно не понимает: противники способны в мгновение ока приставить нож к горлу любому из них.

Так почему они этого не делают?

– Я пытаюсь вызволить нас, – приглушенно отвечает Калла. – Может, если бы ты попробовал тоже повозиться, тебе с твоими костлявыми руками было бы легче выпутаться из веревок.

От этих слов Антон на минуту умолкает. Возможно, размышляет, стоит ли оскорбиться, ведь, строго говоря, она пренебрежительно отнеслась к рукам Августа.

– Нам грозит смерть, а ты думаешь о моих руках.

– Я лично тебя убью, если скажешь еще хоть слово.

Антон фыркает:

– Галипэй Вэйсаньна, с каких это пор ты так осмелел?

Эта реплика рывком возвращает Каллу к реальности. Она пытается потереться лицом о собственное плечо, но сдвинуть повязку с глаз не может.

– Слушай, – говорит она, – не знаю, зачем мы им нужны, но долго держать нас в живых они не станут.

Нападающие говорят наперебой где-то неподалеку. Лахо славится обширными каменистыми равнинами, поросшими травой. Звуки разносятся над ними, не встречая препятствий. Калла не может расслышать, что именно говорят неизвестные, но ей ясно, что они о чем-то спорят.

– Есть простой способ высвободиться, – вдруг говорит Антон. – Плечо все еще кровоточит. Мысленно сосредоточься на вытягивании крови из раны, и сможешь перескочить даже с завязанными глазами.

Ее грудь пульсирует. Печать все еще там. Она слышит, что лошади по-прежнему у карет – побег и впрямь получится быстрый.

– А вы почему этого не делаете, ваше величество? – спрашивает она. – Ведь вы мастер перескоков.

– Не хочу.

– Напрасно ты все усложняешь.

– Да? Кому, как не тебе, должно быть понятно нежелание терять могущественное тело, Калла.

Она замирает, изо всех сил пытаясь растянуть запястьями веревки. Так, значит, он все понял.

– Слушай, – с расстановкой начинает Калла, – я сделала то, что требовалось…

– Отта в самом деле напала на тебя?

– Да! – Ну, разумеется, первым делом ему надо знать, виновата ли Отта. – Она выманила меня из лагеря, чуть не свела меня с ума с помощью ци, а потом оставила карту с обозначенным местом в приграничье. Не знаю, каковы ее цели. Зато знаю, куда она направляется, даже если это ловушка.

Антон издает негромкий возглас:

– Типично для нее. Меньшего я и не ожидал.

Эта реакция бесит Каллу еще сильнее, чем его вопрос, в самом ли деле Отта напала на нее. Калла снова изо всех сил тянет и дергает веревки, но шансов избавиться от них явно нет. Спор между нападающими постепенно затихает. Хотя Калла особо не прислушивается, внезапно ее удивляет, что она вообще не улавливает ни единого слова.

Они говорят не на талиньском.

Вокруг становится тихо. Что-то изменилось. Услышав быстро приближающиеся по сухой траве шаги, Калла понимает – идут прямо к ней, и это понимание лишь слегка опережает удар кулаком ей в щеку.

Ах ты ж…

Калла с трудом сдерживает в себе чуть не вырвавшийся вскрик. Она падает головой в траву, ее плечо хрустит, стукнувшись о землю. Ее руки по-прежнему связаны за спиной, так что она не может ни сгруппироваться при падении, ни прикрыться от пинка в грудь. В эту минуту она особенно рада тому, что на ней тело Галипэя. Такой удар в ее собственную грудь был бы слишком болезненным.

– Так это с самого начала была засада наоборот? Глупо было думать, что ты за это не поплатишься.

Нападающий обращается к ней. Обличает ее.

– Что за хрень ты несешь? – рявкает в ответ Калла.

Может, их любопытство целиком объясняется замешательством. Но как бы там ни было, с ее глаз вдруг срывают повязку, и она видит перед собой неизвестного мужчину. Он заставляет ее поднять голову, взяв за подбородок. Проверяет цвет ее глаз.

– Ты Галипэй Вэйсаньна? – спрашивает он.

На горизонте разгорается утро. Небо расчерчено ослепительно-красными полосами, над головой пролетает птичья стая. Это голуби, обычные обитатели центральных провинций с их неприветливой природой.

– Да, – говорит она. – А кто ты?

Спрашивать об этом не стоило. Неизвестный бьет ее кулаком в нос, перед глазами у нее на миг все переворачивается, и она не сразу понимает, что голова просто запрокинута и перед глазами кружится, кружится трава…

– Тот, с кем ты общался, – цедит неизвестный. – Тот, с кем заключил соглашение. Ну и с какой же стати мы похоронили наших бойцов в Лэйса, а? Ты надеялся таким способом сократить нашу численность?

– Дерьмо… – бормочет Калла.

Зачем Галипэй заключил соглашение с «Голубиным хвостом»?

Неизвестный заставляет ее сесть прямо, дернув за волосы. Напрягая зрение, она мельком видит поблизости Антона. Тот ловит каждое слово. Должно быть, тоже пытается разобраться, что к чему, как она.

– За твою непроходимую глупость и провал…

– Ты не выполнил свою часть сделки, – стремительно перебивает Калла. Ее нижняя губа начинает распухать. Умело сыграв на чувствах собеседника, она вытянет из него ответы. – Отряд нападающих был обнаружен заранее. Такого соглашения не было.

Он толкает ее на землю. Кровь стекает с ее лица, окрашивая траву.

– Мы рисковали всем. Мы приняли твою информацию и пообещали безопасность твоему королю. Это больше, чем соглашение.

– Я не считал его таковым. – Она силится понять последовательность событий. Нападение в Жиньцуне, нападения в других провинциях. Лес в Лэйса, теперь эта канава в Лахо. – Потому и действовал соответственно.

Неизвестный качает головой. А когда отворачивается, жестом веля одному из соратников принести ему меч, Калла наконец замечает у него сзади на шее маленькую татуировку – голубя.

– Все складывалось гораздо более гладко, когда мы обращались напрямую к принцу Августу. Подпускать тебя к божественным делам мы не желаем.

К божественным делам. К принцу Августу.

Вдох застревает у нее в горле.

Галипэй заключил соглашение с «Голубиным хвостом», потому что с «Голубиным хвостом» поддерживал связь Август. Август распорядился о нападениях в провинциях, он отдавал приказы до коронации, пока в него не вселился Антон. Похоже, своим поступком Антон нарушил тщательно подготовленные планы: взбаламутить провинции, обвинить членов Совета, взять Талинь под свой контроль полностью.

О боги. И это она возвела его на трон.

– Антон, – вдруг говорит Калла. Это сигнал к отходу. Отчасти она понимает, что разоблачает его намеренно. Чтобы не осталось других вариантов. Загоняет его в угол, чтобы принудить к действию. Говорит что угодно, лишь бы скрепить вместе их каторжные цепи. – Я ухожу. Идем со мной. Ты нужен мне.

Ответа она не ждет. Паники, которая достигла кульминации в заброшенном городе Ланькила, уже не ощущает, но едва она мысленно обращается внутрь, то же ощущение ждет ее – бездна просто оказывается не запечатанной, а разверзшейся у нее в голове. Выдох, вдох. Кровь струйками стекает с ее плеча, пробегает по руке, скапливается в ладонях.

Боль пронзает ее позвоночник, вызывает ослепительную вспышку в голове. Когда Калла снова открывает глаза, то смотрит в потолок кареты, а ее тело покалывает от циркулирующей в нем крови и вернувшихся ощущений. Едва шевельнувшись, она чувствует, какая на ней грязная одежда, все еще покрытая пеплом заброшенного города в Ланькиле.

Получилось.

Слева доносится какой-то звук. Все еще не придя в себя, Калла медленно поворачивается. Меньше всего она ожидала увидеть, как с длинного ящика вдруг слетает крышка, а потом кто-то садится в нем.

– Какого хрена?..

– Боги мои, я закоченел как доска. Поверить не могу, что меня оставили валяться в хранилище в таком состоянии.

Калла вспоминает снимок, который Антон держал у себя в квартире, – тот самый, где он был запечатлен совсем юным, у Дворца Земли. Черные глаза и встрепанные волосы, крепкий лоб и правильные, соразмерные черты лица.

– Так ты взял с собой в поездку родное тело? – восклицает она. – Ты что, спятил? Выделил для него целую карету?

– Я прихватил его с собой потому, что понимал, насколько велика вероятность, что еще до конца пути ты выгонишь меня из Августа, и оказался прав, – парирует он. – Так мы идем? Август и Галипэй уже приходят в себя.

Вот дерьмо. Вот ведь дерьмо…

Калла толкает дверь кареты. И, еще не успев осмотреться и определить, куда повернет, выхватывает меч и берет его на изготовку. Ее тело отзывается моментально, повинуясь малейшему приказу, ощущает мир вокруг и приспосабливается к нему. Ноги уже готовы к пружинистому прыжку. Пальцы сжимаются, надежно захватив рукоять меча. Как же она счастлива вернуться в себя. Ни одно другое тело в мире ей не подходит так, как это.

В ярком утреннем свете Калла рассекает клинком упряжь, удерживающую лошадь у кареты. Вбрасывает меч в ножны, вскакивает в седло и, едва заметно качнувшись, восстанавливает равновесие.

– Нн-о! – шепотом приказывает она.

Лихорадочными движениями ног она направляет коня, заставляя его обойти карету. Антон выбирается наружу, Калла протягивает ему руку и забрасывает его на спину коня как раз в ту минуту, когда со стороны равнины доносятся крики. Она успевает бросить туда взгляд.

Галипэй, пошатываясь, поднимается на ноги.

– Нам на север, – командует Антон, взявшись за ее плечи, чтобы повернуть в нужном направлении.

Калла кивает. Прежде чем «Голубиный хвост» осыпает их градом стрел, она дергает поводья и галопом уносится прочь.

Август Шэньчжи приходит в себя так, словно пробуждается после сна.

И, в первый же раз моргнув, понимает: происходит нечто очень скверное. Во второй раз обнаруживает, что у него завязаны глаза, потом – что связаны руки.

– На этом хватит, – слышится рядом голос. – Кто сбежал? Верните их.

В воздухе витает непривычный запах. Словно что-то сгорело, слишком долго пробыв на солнце. Рядом кто-то кряхтит, и он моментально узнает голос Галипэя. Они связаны? Они где-то в провинциях?

Воспоминания, слабо забрезжив при попытке дотянуться до них, улетучиваются, словно дым сквозь сито, унося с собой все, что произошло, пока он не владел собой. У него ноет все тело, значит, последние несколько дней он много двигался. Он не помнит ничего, кроме настойчивых уколов возмущения. Хотя его ци была подавлена, он способен чувствовать все усилия, предпринятые ею, чтобы снова вырваться на поверхность, начиная с взрыва ярости, от которого у него до сих пор першит в горле.

С привычной легкостью Август наклоняется лицом к коленям и сдирает с глаз повязку. Люди, которых он видит перед собой, ему совершенно незнакомы, но значение имеет лишь то, что он связан, а они стоят над ним, вооруженные мечами. Август без малейших усилий совершает перескок в ближайшего мужчину. Выхватив меч из ножен, висящих у незнакомца на боку, он пронзает им захваченное тело, но еще до того, как ощущает боль, снова делает перескок с такой яростной вспышкой, что испуганные крики слышит даже после вселения.

Он находит человека, вооруженного ножом. Кто-то другой визжит, умоляя: «Погоди, нет! Стой!» – и нож рассекает ему шею.

А он продолжает перескоки. Еще раз. И еще.

К шестому большинство людей вокруг него разбегаются, стремятся отдалиться не меньше чем на три метра, и Август вытирает руки, морщась при виде того, как сильно потеет его очередное тело. Но это не значит, что он медлит: в свое родное тело он возвращается сразу же, как только убивает захваченное.

Под ним жесткая и неудобная земля. Он разминает конечности, похлопывает по ним, потом отваживается встать, осматривает одежду, ссадины, ищет способы понять, что они здесь делают.

– Галипэй?

Его телохранитель неуверенно поднимается. За то время, пока Август нападал на их противников, Галипэй лишь отчасти успел опомниться. Его шея и грудь в крови. Руки по-прежнему связаны, но повязки на глазах нет. Как следует присмотревшись к Августу, он широко раскрывает глаза, затем сосредотачивается, и его зрачки в серебре становятся крохотными, как булавочные головки.

– Это ты, – выдыхает Галипэй. – Август, ты вернулся.

– Что за хрень, – бурчит Август, – здесь происходит?

Глава 28

Корона проспала больше сотни лет и теперь недовольна тем, что ее разбудили.

Когда ее надевали в прошлый раз, Талинь выглядел иначе. Океан омывал его со всех сторон, волны разбивались о северные горы. Провинции были государствами-вассалами разной формы и размера и платили дань, подчиняясь скорее богам, чем воинам, рыщущим в полях. От этого никому легче не становилось, но настоящей войны Талинь тогда еще не видел. Нетрудно вообразить, что и небеса в то время были голубее, и воздух слаще.

А потом пришла война, и боги разгневались. В мире смертных требовался естественный ход событий. Ци рождалась и должна была умирать. Людям могли доставаться благословения, но у них не должно было возникать и мысли, что им тоже позволено играть в богов.

Корона была даром небес. Когда ее носительница посмела выступить против предписанного богами отречения от престола, малая богиня равновесия спустилась на землю, дабы восстановить порядок. Ее так ошеломили увиденные злодейства, что ей осталось лишь наложить на корону проклятие, чтобы к ней не прикасались, и умолять богов не вмешиваться. Пусть Талинь восстанавливается. Это была ее сфера: равновесие нарушилось, и она сама покинула пантеон, чтобы стеречь корону, сколько понадобится. Пока не возобновилась война.

Далеко в горах корона чувствует, что к ней приближается некая сила.

И все начинается заново.

Вэйсаньна вводят в Сань-Эре временный комендантский час. Все жители городов должны покинуть улицы к наступлению темноты ради своей собственной безопасности, потому что там заправляют Сообщества Полумесяца.

О смерти члена Совета Алиха сообщили в ночном выпуске новостей, воспроизведя в высоком разрешении видео, заснятое системами наблюдения. В этой части города как раз недавно установили цветные камеры. Когда стену в переулке забрызгало красным, пятно очертаниями напомнило птицу, расправившую крылья.

На члена Совета от провинции Иньгу Бетилию напали на открытом рынке. Трое неизвестных в масках приблизились к ней, вооруженные ножами, и через несколько секунд ее не мог спасти даже перескок – она истекла кровью рядом с мясом, выложенным на продажу. Свыше двадцати свидетелей сообщили, что у напавших на руках были вытатуированы полумесяцы. Вэйсаньна возложили вину на Сообщества Полумесяца, но особыми приметами, позволяющими установить личность убийц, не располагали. Ввиду многочисленности приверженцев храмов, аресту подлежали либо все они, либо никто.

Член Совета от Мэаньнина, провинции слева от Лахо, выжила, несмотря на многочисленные удары тупым предметом, но до сих пор не пришла в себя, находясь в больнице. Члену Совета от Эдисо, провинции над Кэлиту, по другую сторону реки Цзиньцзы, отсекли руку, протянутую за обедом на рынке в колизее, но «полумесяц» с ножом сбежал еще до того, как из обрубка брызнула кровь.

Это анархия.

Но простые граждане Сань-Эра явно заметили, что нападают не на них.

Выскользнув из своей закусочной через заднюю дверь, Илас и Чами видят, что соблюдать комендантский час никто не собирается. Слабые, но настойчивые басы доносятся из одного заведения в соседнем здании. Чами дважды пожимает руку Илас, и та отвечает на ее жест, давая понять, что тоже видит троих женщин, притаившихся в конце переулка. Они проходят мимо беспрепятственно.

– За свою жизнь мы каких только нелепостей не делали, – бормочет Илас, – но приз явно достался бы этой.

– Нет в этом ничего нелепого, – уверяет Чами. – Это идеальный способ передать сообщение и помочь твоему брату.

– Сотрудничая с преступниками, которых он обвиняет?

Чами вздыхает, но в этом звуке слышится нежность, а не раздражение. Больше она ничего не добавляет. Споры между ними вспыхивали по этому поводу не меньше восьми раз с тех пор, как вчера вечером они закончили разговор по телефону. Илас попыталась отказать той женщине, Биби, утверждая, что на самом деле у них нет способа связаться с Каллой Толэйми, поскольку ее телефон плохо ловит сигнал, – так что очень жаль, но лучше бы ей обратиться к кому-нибудь другому, Биби сейчас же прервала ее: у Сообществ Полумесяца есть технологии усиления сигнала, поэтому нужен лишь номер телефона Каллы. Это препятствие легко преодолимо. Биби все уладит и просит взамен лишь передать ее сообщение – после того, как Илас свяжется с Каллой.

– Но почему… вы идете на это? – в замешательстве спросила Илас. – Вы поняли суть разговора, который подслушали в центре наблюдения? Мой брат намерен донести на вас. А я – сообщить Калле, что во дворце появился нарушитель, с которым ей необходимо разобраться, то есть вы, и после этого вы хотите вступить в разговор и поздороваться?

– Я надеюсь, что принцесса сможет принять обоснованное решение. – Судя по голосу, Биби ничуть не встревожена.

Как и Чами после того, как они повесили трубку.

– Какая разница, что хотят сказать Сообщества Полумесяца? – спросила она. – Их слова могут влететь Калле в одно ухо и вылететь из другого. Она не станет предпринимать то, чего не захочет.

Наверное, Илас слишком привыкла бегать за Матиюем, пока они оба росли. За трудолюбивым и старательным Матиюем, который делал уроки и верил одноклассникам, когда те говорили, что хотят просто взглянуть на его домашнюю работу, чтобы вдохновиться. Легковерным Матиюем, который по своей воле присоединился к культу после окончания академии, поскольку это был самый быстрый путь вверх по столичной иерархической лестнице и столь же быстрый способ подзаработать, а затем сразу же перейти на приличную службу.

Сообщества Полумесяца всегда были наиболее вероятными претендентами на свержение власти дворца. Но лишь наиболее вероятными – и только. Если бы Дворец Единства в самом деле пожелал, он за день стер бы с лица земли все до единого столичные храмы. Им позволили стоять и дальше, потому что Сообществам Полумесяца понадобилась бы колоссальная поддержка, чтобы завоевать Сань-Эр – голодный Сань-Эр, отчаявшийся Сань-Эр. Жители городов, которым предложен выбор между очередным гарантированным обедом и революцией, наверняка предпочтут сохранить свою работу, пусть даже паршивую.

– Да хватит уже так изводиться, – говорит Чами. – Как только мы передадим сообщение Калле, нас это уже не будет касаться. Тем более что Матиюй уже проходит собеседования в финансовом районе. Пусть хоть дворец сжигают, нам-то что.

– Из этого тоже не выйдет ничего хорошего, – возражает Илас. – Я бы предпочла функционирующую экономику.

Чами фыркает. Они идут через Сань, и, хотя в городе тише обычного, ощущение опасности отсутствует. Магазины и другие заведения вроде бы закрыты, но жалюзи на входе опущены лишь наполовину, так что под них все равно можно поднырнуть. Илас щурится, вглядываясь в одно из окон: ресторан «Два цыпленка» явно открыт, просто посетители едят в темноте, чтобы не нарываться на упреки дворцовых патрулей.

Самое известное киберкафе Саня находится всего в десяти минутах ходьбы от закусочной «Магнолия», поэтому вскоре Илас и Чами приближаются к входу в кафе и прижимаются лицами к застекленной двери. Свет внутри погашен. Биби предложила встретиться здесь, но не сказала, войти им внутрь или ждать снаружи.

– Слышишь что-нибудь? – шепчет Чами.

Илас качает головой.

– Это место Вэйсаньна должны были закрыть первым, так что вряд ли они станут работать у всех на виду. Попробуем зайти сзади.

Кафе полностью автономно, но расположено на нижнем этаже торгового центра, а главный вход, ведущий в него, – скрипучая вращающаяся дверь на улице Моуцо. Но пока подруги приближаются к этой двери по улице, обойдя кем-то брошенный неподалеку велосипед – неужели его купили, а потом сообразили, что на велосипеде по Саню не очень-то проедешь? – Илас обнаруживает, что дверь заперта. И грубо трясет поперечину на двери, словно надеясь расшатать ее, а Чами смеется.

– Что тут смешного?

– Ты, дорогая моя. Кажется, здесь дверной ограничитель. – Чами выбивает треугольный блок, подсунутый под одну из створок вращающейся двери. И когда снова налегает на поперечину, дверь поддается. – Вот мы и на месте.

Ну разумеется.

Илас и Чами быстро входят в торговый центр и минуют пустые призрачные магазины. Методом проб и ошибок они находят путь в глубину здания, к киберкафе, и все это время Илас сомневается, что оно открыто, даже когда в кромешной темноте входит в дверь, принятую ими за задний вход заведения. На шаги отзывается гулкое эхо. Пальцы Чами сжимаются на руке подруги.

– К сожалению, придется подождать примерно час.

Илас и Чами взвизгивают и оборачиваются одновременно. Голос исходит из-за стойки. Внезапно освещенный квадратом голубоватого света, поднимается старик с бутылкой газировки в руках, над бутылкой покачивается соломинка. Старик хорошо одет, но пиджак странно висит на нем, подкладные плечи не сочетаются с сухощавой фигурой.

– Сулянь, они со мной!

Этот голос слышится тоже из-за стойки, но откуда-то с уровня пола. Илас заглядывает туда и видит в квадратном отверстии в полу голову Биби, радостно машущей ей. Под полом кафе есть еще один, цокольный этаж.

– Разве я не говорил тебе заранее записать имена твоих гостей? – спрашивает Сулянь.

– Извини, – бросает Биби, уже скрываясь на лестнице. – Только, пожалуйста, пропусти их. Дам хорошие чаевые. Спасибо!

У старика усталый вид. Он поворачивается к Илас и Чами и жестом предлагает им последовать за Биби.

– После тебя, – шепчет Чами.

– Чтобы меня убили первой? – тоже шепотом отзывается Илас.

И все же она обходит вокруг стойки. Смотрит вниз, на залитую голубым светом лестницу, принюхивается, осторожно начинает спускаться. Помещение внизу очень тесное, не больше чем на три компьютера, и по нему разносится громкий цокот клавиш. Илас подает руку Чами, помогая ей спуститься. На последней ступеньке Чами, пошатнувшись, ударяется локтем о перегородку, но сразу восстанавливает равновесие. Илас спешит придержать перегородку и вдруг удивленно моргает, щурится и вглядывается в щели возле ее петель. Оказывается, она ошиблась: помещение здесь совсем не маленькое, тесным выглядит только закуток для компьютеров. А за перегородкой вдаль уходят бесчисленные ряды книжных стеллажей, занимая большую часть цокольного этажа.

– Сюда!

Другие компьютеры заняты двумя подростками, но их уши закрыты наушниками. Протиснувшись мимо них, Илас и Чами нерешительно подходят к компьютеру, за которым сидит Биби.

– Мы воспользуемся программой «во-ай-пи», – говорит Биби, как только они садятся рядом, не тратя времени на любезности. И щелкает по экрану, вытаскивая многочисленные окна.

– «Вой-пи»? – пробует повторить Илас.

– «Во-ай-пи». Передача речи через интернет. – Она оглядывается. Видит пустые, непонимающие глаза. – Ладно, извините. Я могу запустить программу, которая набирает телефоны, находящиеся в провинциях. Просто введите номер. Не беспокойтесь, он не сохранится.

– Так мы вам и поверили, – бурчит Илас, прикрывая руку и набирая цифры на подсунутой Биби клавиатуре. Илас по-прежнему не уверена, что это не ловушка. Еще минута-другая, и, наверное, из-за стеллажей выскочат «полумесяцы», чтобы снова похитить ее и вырезать сердце.

– Я поспрашивала о вас в храме, – говорит Биби, пока Илас заканчивает вводить номер. – Они просят извинения за то, что втянули вас в эксперименты. Большинства их приверженцев, занимавшихся этими сомнительными делами, уже нет в живых. Не все мы одинаковы… Ну, полагаю, что желания у нас в целом одни и те же, но мы придерживаемся разных нравственных принципов, стремясь осуществить их.

Илас даже не удостаивает ее ответом.

Гораздо сильнее она озабочена мыслями, правильно ли набрала номер Каллы, но едва она жмет зеленую кнопку «Звонок», программа выдает ошибку соединения. Биби хмурится, глядя на экран.

– Странно… – говорит она. – Даже если бы способ не сработал, по крайней мере, программа должна была хотя бы попробовать дозвониться.

– А номер тот? – спрашивает Чами, придвигаясь ближе и кладя подбородок на плечо Илас.

– Он самый, – говорит Илас. – Не знаю почему… – ее вдруг осеняет. – Подождите. Знаю.

Она открывает браузер и заходит на сайт одного из интернет-изданий Сань-Эра. Биби и Чами молча смотрят, как Илас листает недавние статьи и останавливается, отыскав материалы о божественной короне. Их она от нечего делать просмотрела за обедом. Автор статьи привел карту, стрелками обозначив путь королевской делегации к приграничью.

Чами указывает на экран, сообразив, зачем Илас сверяется с маршрутом делегации.

– Попробуйте код Лахо.

Илас добавляет перед номером дорожного сотового Каллы двузначный код провинции. Ошибка.

– Ланькил? – уже не так уверенно высказывает Чами следующее предположение. Если делегация все еще в Ланькиле, значит, она движется с запозданием.

Ошибка.

– А может, стоит предположить лучшее, – решает Илас и набирает код провинции Акция.

Вид окошка на экране меняется. Вместо красного предупреждения об ошибке появляется зеленый загрузочный кружок. Биби садится прямо. Илас и Чами затаивают дыхание.

Один звонок. Второй.

– Какого хрена? – раздаются в динамиках компьютера первые слова, слышные сквозь треск помех, но тем не менее отчетливые. Даже если по голосу Каллу можно узнать не сразу, то по приветствию – моментально. – Кто это и как вы умудрились дозвониться?

– Это я, – торопливо выпаливает Илас. – Ты можешь говорить?

– Эм-м, ну… конечно. Антон, возьми пока поводья, ладно?

Илас отшатывается. Чами моргает. Биби медленно склоняет голову набок.

– Антон? – эхом повторяет она. – Антон Макуса? Разве он не умер?

– Долгая история, на дорогах Акции в ее подробности вдаваться не стоит. Эта проклятая пустыня – не шутки. А в чем дело? С Чами все хорошо?

– Я в порядке! – щебечет Чами. – И тоже здесь!

– Калла, Сообщества Полумесяца приступают к перевороту в Сань-Эре. – Ходить вокруг да около нет смысла. Илас не знает, где расположен микрофон, ведь они звонят с компьютера, поэтому на всякий случай повышает голос. – На прошлой неделе они втихомолку убивали стражу и Вэйсаньна, а теперь дошло до политических убийств, о которых сообщают во всех новостях. Нападениям подверглось большинство членов Совета, оставшихся в столице.

В ответ слышатся шумы. Пауза так затягивается, что Илас беспокоится, не прервалась ли связь, хотя зеленый кружок на экране мигает по-прежнему.

– Да уж, действительно тревожный поворот, – доносится сквозь треск и гул помех. – Но тут я ничего не могу поделать. Отта Авиа разошлась, мы пытаемся опередить ее в поисках короны. Придется Сань-Эру держаться до возвращения делегации.

Биби понимающе смотрит на Илас, словно подтверждая: «Видите, она даже не слишком беспокоится».

Илас морщится.

– Еще одно. Дозвониться до тебя нам, вообще-то, помогли Сообщества Полумесяца. И у меня тут кое-кто хочет поговорить с тобой.

– У тебя там – что?

– Привет, ваше высочество, – вступает в разговор Биби. – Буду краткой, я знаю, что вы заняты. После возвращения в Сань-Эр можете рассчитывать на поддержку наших сил. Мы просим вас только не противостоять нам. У нас много общего.

– Много общего?.. Илас, это что, розыгрыш?

– Уверяю вас, храмы пришли к соглашению, – продолжает Биби, не давая Илас ответить. – Мы никогда и не стремились к полному хаосу. Мы только хотим, чтобы королевство жило так, как завещали боги. И если вы на троне нашим символом станете, стране будут обеспечены подлинные и долгосрочные перемены.

Должно быть, Калла отвела телефон от уха. Слышится невнятное бормотание, судя по интонации, его смысл не особенно приятен.

– У Сообществ Полумесяца новые лидеры, – нерешительно поясняет Илас.

– Ну-ну, – отзывается Калла, голосу которой вторит взрыв статических помех, – да ладно.

После долгих лет службы у Каллы Илас знает, что означают эти короткие отклики, будто принцесса отмахивается от разговора. Илас охватывает странное облегчение, несмотря на то что именно такой исход предсказывала Чами. Где-то в глубине души Илас боялась различить в голосе Каллы интерес к предложению Биби. И сама не может объяснить почему.

– Слушайте, Илас, Чами, раз уж вы на связи, – говорит Калла. Ее слышно все хуже и хуже. Если во время разговора она едет верхом по территории Акции, возможно, она уже слишком далеко от вышки, через которую установлено соединение. – Вы когда-нибудь слышали о Синоа Толэйми?

Илас и Чами переглядываются. Ни та ни другая не закончили школу, прежде чем поступить на службу во дворец. Но, несмотря на незаконченное образование, истории их учили с ранних лет, как и всех детей в Сань-Эре. В одном из первых параграфов учебника они прочли, что король Акилас Шэньчжи из Дворца Земли возглавлял военные действия против Сыца. Во время этой войны его брат, король Потау Толэйми, правил во Дворце Неба, хотя был ненастоящим Толэйми, потому что у предшествующего ему поколения Толэйми детей не было, поэтому престол перешел к одному из Шэньчжи.

– Ни разу, – отвечает Чами. – Она правила еще до войны?

– Наверное, – задумчиво произносит Калла. – А само имя слышали? Может, она урожденная Шэньчжи.

Смена имени всегда была обычным делом среди особ королевской крови, даже после того как столицей королевства стал Сань-Эр. Отец короля Каса тоже происходил из Шэньчжи, у него было двое сыновей, а правитель второго дворца наследников не имел. Король Каса унаследовал Сань и Дворец Земли, а отца Каллы возвели как Толэйми на трон Эра во Дворце Неба. Шэньчжи и Толэйми одной крови. Имя – всего лишь формальность, соответствующая дворцу.

– О Синоа я никогда не слышала, и точка, – заявляет Илас. – А почему ты спрашиваешь?

– …думала, что шансов мало… дикая история…

Связь с Каллой слабеет. Илас подается вперед, собираясь сказать про мать Антона и про то, что Сообществам Полумесяца известно о ней, но тут связь рвется, зеленый кружок превращается в красную линию.

Биби мгновенно вскакивает. Вынимает из компьютера какой-то диск, накидывает на шею наушники.

– Разговор получился очень плодотворный, – заявляет она. Пробегает пальцами по клавиатуре, закрывает все и выходит из системы. – Мне надо привести в порядок кое-какие дела. Если я вам понадоблюсь, у вас есть мой номер.

Илас и Чами отпускают ее. Никто не говорит ничего определенного; если им повезло, больше им не придется ввязываться в эти глупости.

– О! – вдруг восклицает Биби и оборачивается, едва начав подниматься по лестнице на верхний этаж киберкафе. – Будет лучше, если следующие несколько дней вы проведете дома. Просто на всякий случай.

Глава 29

Август считает, что однажды слышал стародавних богов.

Об этом он никогда и никому не говорил. Иначе во дворце его признали бы ненормальным задолго до того, как он сумел возвыситься. Но ему известно, что он не ошибся, даже если не может толком объяснить, как это произошло.

Ему было четырнадцать, его отец умирал. Анник Авиа при жизни мало чем мог повлиять на участь Августа, но научил его складывать из бумаги птичек и каждый год водил его в столичный погребальный дом, где вместе с сыном переходил из зала в зал и показывал таблички, принадлежавшие их предкам. В Сань-Эре чтимых покойников не хоронили – их пепел высыпали в ящички, которые задвигали в отверстия в стене, снабжая двухдюймовой табличкой с именем. Август привык читать эти имена с величайшим старанием, обращая внимание на цвета, покрывающие гравировку. В густонаселенном городе крайне редко случалось, чтобы что-то другое отличало ту или иную семью, поэтому потомки окрашивали выгравированное имя умерших в цвет их глаз, служивший хоть и маленьким, но уникальным знаком памяти в море металлических ящичков и табличек.

«Авиа – старинный род, – говорил отец Августа на смертном одре. – Да, ничем особенным мы не выделяемся, но у нас есть своя история. Именно ее ты должен сохранить. Позаботься о своей матери и сестре».

Позднее в том же году Отту сразила болезнь яису, а его мать совершила смертельный прыжок, незаметно пробравшись на вершину стены. Эти два события были никак не связаны одно с другим. Матерью Августа была вторая жена Анника, которая плевать хотела на Отту, чья мать умерла при родах. Август навещал их обеих, но постоянно скорбел только об отце.

Молодой месяц помогал ему прятаться, когда он крадучись шел по городу в первый день каждого месяца, чтобы почтить память отца, и нес ему в дар фрукты. Он был не чем иным, как призрачным видением, незнаемым никем, в первую очередь – самим собой. Королевство мало чем было ему обязано, а он желал большего. Август позаботился о том, чтобы его отцу досталось два ящичка вместо одного, купил оба, чтобы табличка с именем размером превосходила остальные. И все же каждый раз, когда он наводил порядок на могиле отца, черная тушь казалась ему ужасающе заурядной по сравнению с яркими красками других имен. Черные глаза считались приметой знати, особенно часто встречающейся во дворце. А с точки зрения Августа, они свидетельствовали о незначительности. В северном крыле его с легкостью мог заменить другой осиротевший мальчишка. Если бы в школе он обменялся сочинениями, написанными одинаковыми ручками, со своим соседом по парте, никакой учитель не заметил бы разницы.

– Хотел бы я знать, – прошептал он вслух однажды ночью, полируя ящички и заодно наводя глянец на соседние таблички, – уготовано ли мне что-то большее.

Когда Карнели Авиа вышла замуж за короля Каса, мало кто знал о существовании Августа. На роскошной церемонии никому не было дела до тщедушного восьмилетнего племянника, попавшего в высшие круги лишь благодаря браку тетки. За последующие годы он очаровал аристократию, постарался понравиться тем, кто считался элитой, сливками общества. Но этого оказалось недостаточно. Он так и не приблизился к тому, чего желал.

– Хочу знать, чем может быть это большее.

Он уже не просто размышлял вслух – он ждал ответа. В тот поздний час он почти засыпал, так что дальнейшее можно приписать игре его воображения. Лишь трепещущие огоньки убедили его, что это не слуховая галлюцинация: святилища всех богов, какие только находились поблизости, пульсировали алым. Август обернулся, услышал донесшийся прямо с небес шепот «король, король, король» и принял решение.

Подавая тете Карнели чашку чаю, он рассчитывал лишь нанести ущерб ее внутренним органам. Настолько, чтобы устранить саму вероятность появления наследников, а самому Августу – однажды начать приводить в исполнение свои планы. Что она заболеет, он никак не ожидал.

А тем более – что вскоре после этого она умрет.

Но для него все сложилось удачно, как обычно и бывало. Августу нравится считать, что бог везения особенно благоволит к нему, и, хотя он не в состоянии представить себе стародавних богов существами, попирающими землю, как верят в провинциях, ему известно, что в королевстве сохранилась сама их сущность. Дует ветер, жребий брошен. Все встает на свои места, и Август Шэньчжи – король.

Жаль только, что в этой роли он пока прожил всего несколько часов.

В провинцию Акция они въезжают после наступления ночи. Страшно холодает, Галипэй со спины своей лошади то и дело оглядывается на Августа, все усерднее подгоняющего свою. Стража уже не раз просила Августа соблаговолить сесть в карету, но он отказывается, предпочитая ехать верхом. Теперь в каретах гораздо просторнее: членам Совета была дана возможность вернуться в Сань-Эр. Возвращающиеся привезут в города-близнецы весть о том, что Антон Макуса и Калла Толэйми – преступники, с самой коронации приводящие в исполнение заговор против правителя.

Но вернуться в столицу пожелали далеко не все члены Совета. До них уже донеслись вести о нападениях Сообществ Полумесяца. И о волнениях, неуклонно нарастающих в Сань-Эре.

– Надо сбавить ход, – кричит Галипэй. – Впереди пески.

Август молча, но согласно кивает. Как только позволяет сниженная скорость, Галипэй подъезжает поближе. Остальная стража отстает. Можно поговорить без помех.

– Август, минутку, – начинает Галипэй. – Ты помнишь?..

– Нет, – перебивает Август. Это нечестно, неправильно, он понять не может, как Галипэй неделями не догадывался, что в него вселились… кому еще знать его, как не его телохранителю, ближайшему доверенному лицу.

С ранних лет ничто не раздражало Августа сильнее, чем когда его обходили вниманием. Слишком много ночей в детстве он провел, одиноко сидя в углу на заводе, принадлежащем его отцу, и гадая, почему он чувствует себя настоящим в меньшей степени, чем работающие станки для обработки резины, выстроенные в ряд. Деталью, которая может сломаться, но это не имеет значения, ведь ее мгновенно заменят десятки других, находящихся в том же цеху. Такое окружение для Августа было невыносимым. Тем предпочтительнее стал потом дворец. Он полюбил общаться со знатью в залах собраний, его слова кругами расходились за пределы четырех стен и становились писаным законом.

Августу Шэньчжи нужно, чтобы королевству было не все равно, чем он занят. Ему требуется, чтобы королевство знало: он любит его сильно, катастрофически, глубоко. И ответная преданность будет неподдельной и длительной. Ибо пока его подданные свидетельствуют о сотворенных им чудесах и считают его великим носителем тяжкого бремени, он может превзойти самого себя. Может стать для них самим воплощением небес, принявшим облик смертного.

Беда с постоянным присутствием Галипэя рядом в том, что Август заманивает себя в ловушку веры, будто возможно и то и другое. И то, что Галипэй видит его настоящего, и то, что все равно будет всецело предан ему. Но так не бывает. И не должно быть. Галипэя к нему приставили. В конечном итоге все это ненастоящее, и об этом следует помнить.

– Незачем говорить со мной таким тоном, – укоризненно замечает Галипэй. – Я знал: что-то не так.

– И все же, – отзывается Август, – нам пришлось тащиться до самой провинции Лахо, прежде чем мне случайно удалось вернуться.

– Случайно? Ты меня не ценишь.

Гнев нерешительно ослабляет хватку, отпускает Августа. Тон Галипэя от него не ускользает. Он понимает, на что намекает Галипэй.

– Ты видел письмо в кабинете.

«Голубиный хвост» появился в поле зрения Августа, когда дворцовая стража провела облаву на территории Сообществ Полумесяца после предательства Лэйды и обнаружила, что столица поддерживает тесную связь с провинциями. Несмотря на то что и «Голубиный хвост», и Сообщества Полумесяца настроены революционно, по одному принципиальному пункту между ними нет согласия: «полумесяцы» желают упразднить монархию и передать всю полноту власти богам, «хвосты» же стремятся искоренить только чиновничий аппарат, избавиться от Совета, генералов, солдат и предоставить богам возможность выражать свою волю через правителя, возведенного на трон.

И Август понял, что ему представилась возможность действовать.

– Письмо я нашел лишь перед самым нашим отъездом из Сань-Эра. – Галипэй делает паузу. – И вышел на связь от твоего имени, чтобы возобновить ее.

Август, сжимая в руках поводья и поддерживая ровную скорость, бросает взгляд на Галипэя и обнаруживает, что тот уже наблюдает за ним. Стражник не выглядит особо озабоченным тем, что Август никак не высказался по поводу его плана. В конце концов пришлось бы – Галипэй не замечает лишь очень немногое, и еще меньше Август намеренно стремится утаить от него. Все встало на свои места всего за несколько дней до коронации Августа. Занятый то вмешательством в игры, то необходимыми появлениями во дворце, чтобы развеять подозрения, он не успевал даже поесть. Галипэй должен понимать, что ему обо всем рассказали бы сразу же после коронации.

Если бы Антон Макуса не повел себя как мерзавец.

Август подавляет эту вспышку ярости, едва она успевает вспыхнуть. Для нее еще найдется время потом.

– Ты прекрасно справился, – говорит он. – Совет этого не переживет.

Песчаные дюны Акции свирепо раздувает ветер. Колкий песок летит Августу в глаза, но он решительно отказывается отворачиваться, защищая лицо.

– Август.

Когда Август снова оборачивается, брови Галипэя нахмурены. Что бы он ни собирался сказать, он колеблется, и Август, выждав несколько секунд, подбадривает:

– Продолжай.

Его разрешение действует мгновенно. Больше Галипэй не сомневается.

– Поначалу все это казалось бессмыслицей, но теперь я понимаю. Ты хотел, чтобы Отта очнулась. И знал, что киноварь подействует.

Это как раз тот случай, когда Август надеялся, что Галипэй ни о чем не догадается. Остальное он расскажет, когда придет время. Для остального у него есть причины и бесконечные оправдания, кому бы ни понадобилось умереть. Однако спасение сводной сестры особенно тревожит его, потому что в богов он не верит, однако не чем иным, кроме как их провидением, невозможно объяснить, почему он счел, что у этой рискованной затеи есть шанс сработать.

– Это было предположение, – ровным тоном отвечает Август. – Ведь она уже почти умерла. Так что средство либо убило бы ее, либо воскресило бы.

Чем ближе они подбирались к казни Каса, тем сильнее тяготило Августа сознание, что потом наибольшую угрозу для него будет представлять Совет. Он не имеет законного права претендовать на титул наследника королевского рода и престол, как особенно любили повторять сплетники-аристократы. Достаточно найтись одному вероломному члену Совета, чтобы корона была возложена на чью-то другую голову и во всеуслышание объявлено, что этого тоже пожелали небеса, а потом вспыхнули бы бурные споры, кто в большей мере достоин быть правителем. Август уже знал, что корона ненастоящая. И не мог рисковать, понимая, что кто-нибудь тоже способен воспользоваться этой лазейкой, чтобы получить согласие небес, вместе с тем у него самого нет иного способа выделиться, кроме как с помощью воли короны. Королевской крови нет в его жилах. Лишь усыновление королем Каса давало ему право на трон, а после смерти Каса что помешает Совету сослаться на это маленькое обстоятельство в первый же момент недовольства им?

– Август, – говорит Галипэй, и голос его кажется невнятным и далеким, – почему способ подействовал? Что тебе известно?

Много лет назад Август и Лэйда Милю задумали сбежать из Сань-Эра и разыскать настоящую божественную корону в забытом дворце глубоко на территории приграничья. Ходили слухи, будто корона обладает властью стирать с лица земли целые города и менять морские приливы, читать мысли и повелевать армиями. С короной они смогли бы свергнуть короля Каса силой. Пойти войной на Талинь с севера, завоевать его весь до самого юга и освободить столицу.

На беду, им понадобилось, чтобы Антон Макуса присоединился к ним, потому что путешествовать по провинциям было трудно, а ориентироваться в приграничье – еще труднее. Если они хотели выжить, передвигаться предстояло перескоками. Без навыков Антона их план так и остался бы неубедительной детской затеей. Потом о плане узнала Отта и не захотела отпускать Антона. В сущности, Лэйда и узнала про корону от Отты, постоянно шпионя за ней, потому что была убеждена: с этой девчонкой что-то не так. Сводная сестра Августа всегда была немного странной. Август советовал Лэйде не обращать на нее внимания, но Лэйда упрямо сохраняла записи с камер, расставленных, чтобы приглядывать за Оттой, пока однажды та не заметила слежку и не прокралась в спальню Лэйды, чтобы отплатить ей той же монетой.

«А я скажу! Все расскажу! Клянусь, я так и сделаю!» – поспешила Отта объявить Августу, явившись к нему в покои. И как он ни пытался утихомирить ее, она продолжала возмущаться находкой – еще не законченным, но адресованным Антону предложением. Лэйда решила написать ему из соображений безопасности, чтобы никто случайно не подслушал предательский разговор, но не менее предательское письмо все равно было найдено.

– Чего ты хочешь, Отта? – не выдержал Август в тот раз. – Чтобы пригласили и тебя? Это гораздо важнее твоего дурацкого романа…

– Ты его не получишь, – отрезала Отта. – И вот это тоже. – Она помахала перед ним обрывком бумаги. – Если бы Лэйда внимательно прочла ту книгу, вы поняли бы, что корона проклята. Думаешь, забрать ее – это так просто? Понадобится принести жертву. Огромную жертву…

– Я готов, – перебил Август. – Я знаю, к чему стремлюсь. Все это ради блага королевства.

Отта отдернула штору. Солнечный свет, хлынувший в окно, был таким ярким, что резал глаза, – редкость для Сань-Эра.

– Только посмотри на себя! Притворяешься хорошим, а на самом деле для Саня ты – зло куда страшнее Каса. Ты же всех нас бросишь в клетку и назовешь своими верноподданными!

Спорить с Оттой было бессмысленно. Август понимал, какой ультиматум она ему поставила: если у нее заберут Антона, она донесет на всех. А когда он в следующий раз прокрался в ее комнаты, надеясь стащить книгу, которую читала Лэйда, то нашел ту самую книгу в камине – вернее, ее обугленные остатки.

– Меня всегда удивляло, как могла моя сообразительная сестра поддаться нелепому убеждению, будто бы неоднократные перескоки в Вэйсаньна – удачная затея, – говорит Август, вспомнив прошлое. – В тот день она пыталась не сбежать, а совершить некий обряд, и потерпела фиаско. Ее ци попала в ловушку, застряла в ней, и это вызвало болезнь яису. А киноварь – элемент, очищающий ци.

Галипэй наверняка понимает, что в этом объяснении нет никакого смысла. Он не сводит глаз с тропы, бегущей впереди, до побелевших суставов сжав поводья. Галипэй Вэйсаньна точно знает, что у Августа имелись и другие причины, но больше ни о чем не спрашивает.

– И вот теперь она очнулась, – бормочет он, – и охотится за твоей короной.

– Именно поэтому мы и разбудили ее. – Пустыня вокруг становится ровной. Они уже далеко на территории Акции, и должны поторопиться. – Отта приведет нас к ней.

Глава 30

Когда после двух дней непрерывной скачки они прибывают в столицу провинции Акция, Антон близок к обмороку. В этом он ни за что бы не признался, отвечая во время поездки на вопросы Каллы, но это очевидно и без слов. Спешившись, он на некоторое время замирает и пытается собраться с силами.

Калла подозрительно поглядывает на него. Кажется, будто она всецело поглощена своим занятием, привязывая коня у местной конюшни; бледность ее лица объясняется не только светом луны, медленно всплывающей из-за горизонта. Им нужна вода. Еда. Продолжать путь, не сделав передышки, неблагоразумно.

Песок осыпается под их ногами. Южный ветер приносит слабый запах пепла, и Антона передергивает одновременно с Каллой. Оба понимают: каждая минута, проведенная ими в бездействии, – время, подаренное Августу, чтобы догнать их.

– Если кто-нибудь спросит, – предупреждает Калла, – мы – путники, направляющиеся в приграничье и привлеченные слухами о божественной короне. Вряд ли сегодня мы единственные решили остановиться на ночь в Акции.

Антон разминает шею, потом руки, разводя их в стороны. Мышцы слева на спине напряжены, а он не может расслабить их, как ни машет руками.

– Громкое заявление Отта сделала неделю назад. Большинство путников, прибывающих в Акцию с юга, уже давно миновали ее.

– А мы особо медлительные путники, и вдобавок увлекательная поездка нам важнее приобретения сокровища для черного рынка. И вообще, никто не станет настолько придирчиво допрашивать нас.

Решает она, значит, так тому и быть. Все равно у Антона нет сил на споры. По воле случая они опять стали союзниками и вместе с тем будто вернулись обратно в дни, предшествующие Цзюэдоу. Антон в бегах, чтобы выжить, но при этом ищет способ разделаться с Августом; Калла явно озабочена тем, как остановить Отту. Доискиваться причин, по которым они решили объединиться и действовать дальше сообща, им нельзя, чтобы случайно не всплыло то, что таится под этим прикрытием.

Калла кивает в сторону ямыня, затем жестами показывает, чтобы Антон опустил голову, когда они будут проходить мимо. Уже поздно, вряд ли там еще кто-то работает, но ямынь неизменно выполняет роль городских ворот, у входа стоят на страже два дворцовых солдата. Они пропускают беглецов беспрепятственно, не удосуживаясь поздороваться. Возможно, их еще не предупредили; возможно, Август еще не распорядился распространить весть о том, что принцессу Каллу Толэйми и Антона Макуса разыскивают, – медлит просто потому, что не желает вызвать волнения в провинциях.

Осыпающийся песок под их ногами вскоре сменяется травой на территории ямыня. Как ни пытается Антон смотреть только вперед, его блуждающий взгляд машинально замечет засовы на дверях слева, ведущих в глубину строения. Чей-то силуэт движется за оклеенными бумагой перегородками. Должно быть, у мэра Акции с недавних пор множество дел. Видимо, готовится к скорому проезду делегации, если, конечно, ее не перебили полностью в Лахо.

Почему-то Антон сомневается, что Августа легко убить, а тем более своре приверженцев культа, даже если им известны фокусы с ци.

– Ого!

Негромкий возглас Калла издает в тот же момент, как они выходят из ямыня в деревню. Ее панорама расстилается перед ними, фонари у лавок озаряют ее мягким оранжевым сиянием, а там, куда не достигает их свет, лежат бархатистые тени. Лотки выстроились по обе стороны улицы, толпы местных жителей бродят вокруг них. Если только у Акции нет тайной «финансовой воронки», о которой Талинь не знает, это, наверное, какой-то особенный праздник, ради которого торговцы разложили еду, заводные игрушки, благовония. Над одним лотком летает на привязи воздушный змей в виде толстого коротышки, колышется на ветру.

Почему-то его не было видно снаружи, из-за ямыня.

– Наверное, изображение какого-то бога, – замечает Антон, указывая на змея.

Калла молчит. О чем бы она ни думала, она просто идет вперед, неопределенно хмыкнув. Антон тащится за ней, собственные конечности кажутся ему каменными. Приходится делать осознанные усилия, чтобы не сталкиваться плечами с другими прохожими, а улица узкая. В родном теле он значительно выше Каллы, настолько, что зловеще выделяется в толпе. Он подавляет в себе порыв сложить руки на груди и ссутулиться, по школьной привычке изображать небрежность и беспечность даже при ходьбе. В родном теле ему никогда не бывало удобно – не из-за стеснительности, а потому, что тело слишком явно и всецело принадлежало ему, а то, что принадлежало ему и оказывалось на виду у других, могло быть причастно к гибели. Все, на что мог обратить внимание противник, рисковало подвергнуться нападению.

– Слышал? – быстро шепчет Калла. Она выбрасывает руку в сторону, а когда снова прижимает ее к себе, оказывается, что в ней зажаты две украденные палочки жареного корня таро.

– Преступница, – говорит Антон, но берет одну палочку.

– Слушай.

Они замирают, будто разглядывают что-то у соседнего прилавка с ритуальными бумажными деньгами, и Антон быстро определяет, к какому разговору призвала его прислушаться Калла.

– …говорил, что с тех пор вестей от него не получал. Знаю, что телефонов там точно нет, но это не предвещает ничего хорошего.

– Я бы не слишком беспокоился. Они выехали, зная, что понадобятся поиски. Вряд ли у него есть карта.

– Да, но он не собирался положить на них всю жизнь. Говорил, что вернется, если не найдет за два дня. А прошла неделя.

Речь идет о короне. Акция так близко к приграничью, что наверняка множество цивилов не упустили случая отправиться в горы и поискать сокровище.

Глупо было надеяться наткнуться на предмет вековой давности в обширном приграничье всего за два дня. Антон с Каллой обмениваются осуждающими взглядами. И тем не менее по рукам Антона пробегают мурашки.

– Идем, – зовет Калла.

Но едва она отдает приказ, Антон вдруг застывает на месте, мешая потоку местных жителей, бродящих вдоль лотков. Он не нарочно упрямится. Просто заметил, что дыхание выходит изо рта белым паром.

– Дерьмо. В чем дело?

Калла тоже замирает, широко раскрыв глаза. В провинции похолодало – внезапно, без предупреждения, словно небесный кондиционер включили на максимальное охлаждение. Кое-кто из местных неподалеку поеживается, растерянно бормочет. Такие перепады температур в Акции прежде не замечали. Зимы в пустынях бывают суровыми, но обычно настолько резко даже там не холодает.

– В Жиньцуне, – говорит Калла, – тоже было такое.

– Холод?

Калла втягивает щеки, закусывает их изнутри, оглядывается вокруг. Ее ярко-малиновые губы словно горят. Скорее всего, от обезвоживания. Антону не следовало задерживать на них взгляд, но он все-таки смотрит.

– Да, холод, – подтверждает она. – А потом мы нашли целую казарму мертвых солдат. Идем под крышу.

По флагу, вывешенному снаружи, они узнают харчевню, Калла заходит первой, взмахнув при этом длинными волосами. Антон оглядывается через плечо, внимательно осматривается и лишь потом следует за ней. К тому времени Калла уже разговорилась с женщиной за барной стойкой и отдает ей деньги.

– А я и не знал, что у тебя они есть.

– Ровно столько, чтобы заплатить за шестую комнату наверху, – бормочет Калла, ставя локти на стойку. Она постукивает пальцем по каменной поверхности, Антон смотрит в ту сторону, куда она незаметно указывает, и видит какого-то мужчину, сидящего в дальнем конце бара. Во всем заведении только у него нет компании. Остальные пришли с родными или друзьями, собрались на поздний ужин. Узкая лестница с неровными ступенями ведет в комнаты наверху. Когда один из работников харчевни поднимается по ней с подносом в руках, ступени стонут и скрипят, напоминая какой-то музыкальный инструмент.

Один потенциальный источник опасности, зато есть возможность быстро улизнуть – это им на руку.

– Вот вам, дорогуша. – Женщина за стойкой ставит перед ними два стакана воды. Задерживается на минуту, вытирает пролитые капли, потом говорит Калле: – Знакомо выглядишь.

– Спасибо. Мне часто так говорят.

Женщина уходит наводить порядок на столах. Калла придвигает один стакан к Антону. Он выпивает воду в три глотка. По пути на север через Лахо воздух становился все суше и суше. Они с Каллой правили лошадью по очереди, но ни разу не остановились передохнуть.

– Нам надо поговорить об Отте.

– Мы закончим поиски раньше, чем она, – заверяет Антон, хотя ему и следовало знать, что держать за дурочку Каллу не стоит, потому что она так же стремительно возражает:

– Речь не об этом, и ты это знаешь. – Она подзывает хозяйку бара и просит еще воды. Дождавшись, когда она нальет ей еще стакан и отвернется, Калла сует руку в карман, вынимает лист бумаги и выкладывает на каменную стойку.

Антон медленно берет карту. Сверху написано «Приходи в одиночку», в самой середине приграничных земель поставлен черный крест.

– Моя личная неприязнь к Отте Авиа тут ни при чем. Слишком уж много странностей случилось с этой делегацией – начиная с причин, по которым Отта завела нас сюда, утверждая, что корона ей нужна для тебя, и заканчивая объяснениями, почему «Голубиный хвост» следил за делегацией по поручению Августа все это время. Возможно, они действуют сообща, Антон. Если мы выступили против Августа, нам придется готовиться и к столкновению с Оттой.

Антон вздыхает. Надо же было этому разговору состояться именно сейчас, когда у него раскалывается голова и урчит в животе. Но для язвительных замечаний в адрес Каллы, единственной, кого он может с некоторой долей вероятности назвать своим союзником, он слишком измотан, поэтому решает поддержать разговор.

– Если ты спрашиваешь о том, сговорились ли они еще до того, как она заболела, – я не знаю, – говорит он. – Я не могу объяснить, почему Отта поступает так или иначе, – впрочем, я отклонил ее предложение стать ее королем-марионеткой, чтобы она правила страной через меня. Это случилось еще в Ланькиле, и с тех пор я с ней не разговаривал.

Лицо Каллы становится задумчивым. Она опустошает еще один стакан воды. Если она пытается понять, какие отношения связывают Антона и Отту, то он, вообще-то, и сам никогда этого не понимал. Отта всегда воспринимала мир как игру понарошку, словно ее действия не имеют последствий, а отношение людей к ней – всего лишь магнитофонные записи, которые она может перемотать обратно по своему желанию. Возможно, на самом деле она никогда и не собиралась пускаться в бега вместе с ним: сколько бы она ни жаловалась на дворцовую жизнь, само чувство собственного «я» она строила на ловкости, с которой ориентировалась в этой жизни, и, когда наступил день исполнения их плана набега на сокровищницу, очень может быть, что у нее была припасена еще одна уловка, в которую его не посвятили. А если бы им сопутствовал успех, Отта бросила бы его умирать и сбежала с добытыми деньгами.

– Наверняка это ужасное чувство, – деловито заключает Калла. – Все это время ты поддерживал в ней жизнь как в том, с кем нельзя расстаться, и на самом деле понятия не имел, за кого цепляешься. Ты вообще не знал, что она способна вот так пользоваться энергией ци. И был не в курсе, что ей одной известно местонахождение некоего мифического предмета, способного уничтожить целое королевство.

Антон отставляет свой стакан с водой.

– Шестая комната, говоришь?

И он идет к лестнице, не дожидаясь ответа Каллы. Слышит, как она цокает языком, а через секунду – как топает, догоняя его.

– Что тебя расстроило?

– Я же ничего не сказал.

Вся харчевня словно вибрирует от каждого шага по ступеням. После одного крутого поворота лестницы и резкого движения, при котором едва удалось сохранить равновесие, Антон входит в комнату с цифрой «шесть» на двери. Маленькая газовая лампа в углу дает неяркий свет. Замка нет. Одному из них придется дежурить, пока другой спит.

– А тебе и не понадобилось ничего говорить. Ты просто сбежал, как капризный двухлетка.

Калла входит следом за ним и закрывает дверь. Может, у него бред, но вряд ли он сумеет уснуть, несмотря на изнеможение. Ему хочется преодолеть оставшееся до приграничья расстояние бегом. Взобраться на вершину самой высокой горы и прыгнуть оттуда – посмотреть, заставит ли это Отту вернуться и заявить, что он ей небезразличен, или докажет, что он в самом деле не более чем очередная ступенька на ее пути.

Семь лет. Надо было ему самому отключить ее от аппаратов и прыгнуть в печь крематория следом за ее трупом, лишь бы избавить всех от нынешних метаний.

– Ты не виноват.

Антон замирает. В приступе раздражения он сдернул китель с плеч, но не успел выпутаться из рукавов.

– Что, прости?

– Ни в этом, ни во всем. – Кажется, Калле неловко – такой Антон уж точно видит ее впервые. Она почесывает свое запястье. – Есть люди, которые ради достижения некой цели всю свою жизнь прикидываются теми, кем не являются. Это многое говорит о ее кознях и ничего о тебе.

Не удержавшись, Антон смеется:

– Спасибо, Калла. Потому что мне в самом деле нужно было, чтобы ты попыталась поднять мне настроение.

– Ты всегда так высоко ценил ее – так что да, я рассудила, что тебе это необходимо.

Калла капризно бросается на тюфяк, заменяющий постель. Судя по всему, раздеваться перед сном она не собирается, а Антон оставляет китель на полу и расстегивает пуговицы на рубашке. Вряд ли она станет возражать.

– Да ладно. – Рубашку тоже он роняет на пол. Он понятия не имеет, кто надел ее на его тело и когда. Вероятно, много лет назад, если подол уже отпоролся. – Ты же меня убила. Не тебе судить, в чем я нуждаюсь.

– А вот и нет. – Калла отстегивает меч, небрежно сталкивает его с тюфяка. – Я тебя убила, но это не значит, что мне нет до тебя дела. За возможность того, что у нас было, я отдала бы все – все, кроме одной цели. Не моя вина, что нас поставили в такое положение, когда мне пришлось выбирать.

Это едва ли извинение. И вряд ли даже в этих словах есть оттенок раскаяния. Но когда Антон затихает, обдумывая ее слова, ему приходит в голову, что в этом королевстве, наверное, это его спасительная благодать. Перед ним – единственный человек, который, как ему известно, лгать ему не станет.

Антон присаживается на корточки. Калла поворачивает голову, смотрит на него в упор так, что волосы на затылке встают дыбом. И отводит взгляд, но так быстро, что не уследить.

– А теперь? – спрашивает он. – Когда выбор уже сделан?

Холод просачивается в харчевню. Не такой жгучий, как когда они стояли снаружи, но его ледяные пальцы пробираются сквозь окно, проникая под стекло.

– Не совсем понимаю, о чем ты.

Он действует не думая. Скорее всего, в бреду, уверяет он себя. Протягивает руку, берет Каллу за подбородок и поворачивает ее лицом к лампе в углу. Желтые глаза вспыхивают в ответ, словно он поднес к прямым солнечным лучам чистое золото.

– Предупреждаю тебя, – глухо говорит Калла, – я не буду для тебя заменой просто потому, что ты не можешь заполучить свою первую любовь.

– А это была любовь? – возражает Антон. – И есть?

Ему вспоминается дворец, его гостиные с безукоризненным порядком и серебряными канделябрами. И города-близнецы, навечно связанные один с другим, – последнее поле битвы для королевства, с трудом выигравшего войну.

– Иначе меня бы здесь не было.

Антон сжимает пальцы на ее подбородке.

– Ты здесь потому, что в конце пути ждет корона.

– Корона мне не нужна.

– На арене ты сражалась за власть над ней. После смерти Каса тебе пришлось решать, кто будет следующим.

Калла прикрывает глаза.

– Нет. После смерти Каса я была готова отказаться от всего, – говорит она, понизив голос до шепота. – Но ты не бросил бы Отту. Ты остался на привязи. А потом тебе пришлось перескочить в Августа, и посмотри только, что с тех пор творится. Какие еще причины есть у меня, Антон? Я последовала за тобой через все королевство, потому что не могу отпустить тебя во второй раз.

В ее словах нет яда, но каждое из них оставляет жгучую рану. Антон с трудом сглатывает из-за вставшего в горле кома. Лампа мерцает.

– Скажи мне, Калла, – просит он, – объясни, как еще я мог бы выжить, если бы в тот момент не вселился в Августа.

Она поднимает руку. Медленно кладет ее поверх его ладони, переплетает пальцы. Ощущения от этого жеста пробираются по мышцам до его груди, внедряются в сердце, словно инфекция, завладевают его кровью.

– А может, – шепчет Калла, – ни один из нас и не должен был выжить.

У Антона нет ни малейшего желания сдерживаться. Он подается вперед и почти удивляется, когда Калла не отталкивает его, когда их губы встречаются, и она с выдохом медлит две секунды, три, четыре, прежде чем, запустив пальцы в волосы у него на затылке, придвигает его голову ближе.

Его родное тело бодрствует с тех пор, как он сделал перескок и вывалился из кареты, но лишь теперь оно по-настоящему вспоминает, что значит быть частью этого мира. Только теперь, когда ладонь Каллы соскальзывает по его шее, вниз по груди, вокруг торса, оставляя за собой трепетный холодок, Антон понимает, чего лишался все эти годы, пока занимал чужие тела.

Он слегка отстраняется. Калла не удерживает его. Она не сводит с него взгляда желтых глаз, и он чувствует себя не более чем верующим, завороженным небесами.

– Это смертный приговор? – Он навивает на палец прядь ее волос. Они льются как вода, скользят как шелк. – Совместно подписанный, совместно приведенный в исполнение?

– Я рада, что ты это понял. – У Каллы перехватывает дыхание, когда он дотрагивается пальцем до ее нижней губы. Но она, тут же оправившись, добавляет: – Тебе известно, во что ты ввязался. Известно, кто я такая.

– Известно.

Ее язык с готовностью принимает его палец, юркнувший в рот. Дрожь проходит по его спине, и, хотя в комнате становится все холоднее, еще никогда, ни в одном теле ему не бывало так тепло, как сейчас. Каждый дюйм его кожи пылает.

Он устал сражаться с ней. Как бы истошно ни вопили сирены, предупреждая, что его ударит током, если он схватится за оголенный провод, он готов принять последствия своей самонадеянной веры, что он станет другим, что одного намерения достаточно, чтобы изменить его жизненный путь – в отличие от всех прочих смертных, посмевших желать слишком многого. Антон делает выдох, тычется лбом в ложбинку между шеей и плечом Каллы и, чувствуя себя в этот миг в безопасности, плюет под ноги богов. Он опрокидывает Каллу на спину, прижимает ее поднятые над головой руки к тюфяку, и, когда она позволяет ему это, когда он видит, как она податлива и послушна, он отказывается от всех шансов выйти из этого положения безнаказанным.

– Не забудь, – шепчет Калла так тихо, что Антону приходится напрячь слух, – мы уезжаем до рассвета.

Он чуть не смеется:

– Хочешь сказать, тебе нужен отдых?

Калла хмурится. Она делает движение бедрами, и Антон с трудом удерживается, чтобы не застонать. Высвободив одну руку, она проводит вниз по его животу, потом вдоль пояса.

– Калла.

– Да? – Ее голос звучит напевно. Это не призыв отозваться, не просьба пояснить. Это требование: ответь тем же.

– Да. Ты…

Что бы он ни собирался произнести дальше, его слова тонут в прерывистом вздохе, когда она тянет вниз его молнию.

– Замка на двери нет, – шепчет она ему на ухо. – Если собираешься убить меня, сделай это тихо и спрячь тело, прежде чем хозяева харчевни позовут солдат.

– Я сделаю это очень тихо. – Он так затвердел, что испытывает ощущения на грани боли. Калла делает это нарочно, вместе с язычком молнии тянет каждую секунду. Он выдерживает лишь до половины, а потом отпускает и другую ее руку и расстегивается сам. – Но быстроты не обещаю.

– Обидно. – Она смотрит на дверь, притворяясь, будто не обращает внимания на то, как он сдергивает с нее штаны, оставляя их болтаться на уровне колен. – Нас застукают, а я едва успела узнать тебя таким…

Он проскальзывает в нее. Их судорожные вдохи сливаются, Калла разом переводит на него взгляд, на месте притворной сдержанности вспыхивает жажда.

– Не волнуйся. – Она пахнет безупречным металлом. Ощущается под его руками как оружие, сотворенное из плоти и крови, то, что будет снова и снова звать его на бой, пока не принесет его жизнь в жертву. – К тому времени, как все закончится, ты будешь прекрасно знать меня.

Его губы завладевают всем, до чего могут дотянуться, – ее ртом, ее шеей, ее грудью. В этом есть нечто такое, что избавляет его от последних нескольких дней, проведенных в безмолвии, в ожидании, когда что-то разразится во время их бессловесного путешествия. Она закаляет его, как учения перед боем, обозначает их общий наступательный потенциал. Он чувствует, как нарастает ее возбуждение, когда она силится выпрямить ноги под ним, и он приглаживает ладонями ее волосы, удерживает ее на месте, когда она стонет ему в рот и надолго замирает.

– Вот и все, – шепчет он.

Она выдыхает. Выгибается под ним дугой, вонзает пальцы ему в плечи.

– Что бы ты там ни думал, – сбивчиво шепчет она, – ты – мой якорь в этом мире. Прости, что бросила тебя на произвол судьбы. Ведь я думала, что предаю земле нас обоих.

Эти слова оказывают на него странное воздействие. Антон делает вдох, уткнувшись лицом в ее лицо, а когда все заканчивается, то ему кажется, что между ними пульсирует как уйма возможностей целый мир, и королевство, и бескрайние моря за ним.

– Теперь я у тебя есть, – просто говорит он.

Глава 31

За час до рассвета, когда они собираются уезжать, в провинции Акция все еще стоит собачий холод.

– Что-то тут не так, – клацая зубами, выговаривает Калла. Без перчаток у нее коченеют пальцы. Едва коснувшись ботинками земли, она сует руки в карманы.

Антон приземляется с кряхтеньем. Не желая лишний раз привлекать к себе внимание, они покидают свою комнату на втором этаже, выскочив в окно, через подоконник которого Антон перебирается далеко не так грациозно, как его спутница.

– Пожалуй, времени, чтобы украсть пальто перед отъездом, у нас нет.

Калла в любом случае сомневается, что в Акции достаточно жителей, у которых имеются пальто, а если таковые и найдутся, красть у них она не намерена. Это не то же самое, что стащить пару ломтиков жареного таро.

– В пути согреемся, – говорит она. Небо низко нависает над ними, серое с примесью черноты – и оскорбленное наступлением дня, и сопротивляющееся ему. Насколько понимает Калла, ночью массовых убийств не случилось. Внезапный холод пришел один, без нападений, не то что в Жиньцуне.

– О чем задумалась?

Антон задает вопрос словно невзначай. В ответ Калла протягивает руку и приглаживает ему волосы. Она считает, что ее мысли ему незачем знать, а то распухнет и без того крупная голова, но это тело идет ему больше всех. Его непринужденное проворство, крепкая челюсть. В таком виде он очень напоминает себя внутреннего: одновременно и стойкого воина на службе королевству, и мятежного аристократа, которому не следовало бы давать в руки оружие. Антон Макуса в своем родном теле повзрослел удачно, гораздо лучше некоторых сосудов, которым свойствен слишком длительный застой. Он смотрит, как Калла изучает его, задерживает на ней взгляд, и, когда она поднимает глаза и смотрит ему в лицо, он не отворачивается.

– А о чем задумался ты?

Ее вопрос звучит так, будто она к чему-то клонит.

Антон прерывает их поединок взглядов, чтобы оглянуться через плечо, словно кто-то может их преследовать. Вокруг полная тишина. Они стараются не шуметь, выбирают боковые улочки, избегая главных дорог деревни. Оставить следы в грязи, невольно помогая любому, кто захочет последовать за ними, слишком легко.

– О том телефонном разговоре, когда ты спрашивала своих фрейлин о Синоа Толэйми.

Калла замирает:

– Ты уже слышал это имя?

– Я не сразу вспомнил, почему оно показалось мне знакомым, но да, слышал. У Отты была книга, где на первой странице значилось: «Собственность Синоа Толэйми». Эту книгу она уничтожила много лет назад. Я сам видел, как она бросила ее в камин после ссоры с Августом.

Невероятно. Незадолго до войны существовала принцесса из рода Толэйми, а в истории не сохранилось о ней никаких упоминаний. Как могли единственным свидетельством ее существования быть лишь книга, которая попала к Отте… и галлюцинации Каллы?

– Странно, – говорит Калла.

Антон бросает на нее взгляд. Дойдя до внутреннего двора ямыня Акции, они останавливаются, прислушиваются, ждут, не покажется ли кто-то, потом переглядываются, кивают друг другу и быстро проходят через ямынь. Он пуст. В нем царит мертвая тишина.

– Как думаешь, нас заметили? – уже снаружи спрашивает Антон.

– Неважно. – Калла взлетает на спину их лошади, взяв на себя обязанность править ею первую часть пути. – Мы уезжаем. Садись.

Антон садится к ней за спину. Лошадь поначалу сбивается с темпа, тонко ржет при виде песчаных дюн, но Калла быстро направляет ее по более ровной тропе. В полутьме трудно разглядеть что-либо среди песчаной пустыни. Калла почти уверена, что где-то здесь должна быть мощеная дорога, расчищенная для путников.

Они едут молча. Должно быть, Антон впал в глубокую задумчивость, потому что он никак не реагирует на то, как правит лошадью Калла, даже когда им приходится переваливать через особенно высокую и неровную дюну. От постоянных движений ее бросает в пот, прогоняющий холод. Но уже вскоре нос теряет чувствительность. Температура воздуха продолжает снижаться. Сходя с гор, он несет с собой холод, который Калла чувствует с каждым вдохом.

– Принцесса! – вдруг зовет Антон. – Мы далеко заехали?

Калла моргает, напрягая слух, чтобы уловить вопрос сквозь завывания ветра.

– Мы уже въезжаем в северную часть Акции. А что?

– Смотри. В нашу сторону едут люди.

Калла думает, что Антон наверняка ошибся: вероятно, от недостатка отдыха в предыдущую ночь ему мерещатся миражи на горизонте. Она щурится. Дюны постепенно сменяются ровной местностью. Еще несколько часов – и они достигнут границы Акции и Жиньцуня, а значит, и плоской засушливой земли, на которой почти ничего не растет.

Но спустя некоторое время Калла понимает, что Антон прав: пятно вдалеке – это еще одна делегация. Явно не та, с которой остался Август, и не какие-нибудь местные жители.

– Останови их, – требует Калла. – Помаши руками.

Антон без колебаний делает как велено, слегка привстает в седле и отчаянно машет. Калла улавливает момент, когда делегация их заметила, при этом всадники в авангарде сбавляют скорость. Всего она насчитала пятерых. Не желая напрасно рисковать, Калла останавливает лошадь на некотором расстоянии от делегации и спешивается, меч со стуком ударяется о ее ногу. Антон решительно следует за ней, хоть он и безоружен.

На востоке начинает всходить солнце, образуя мутно-лиловый полукруг. Делегация тоже останавливается заранее, не приближаясь вплотную. В отличие от Каллы и Антона, идущих вперед твердым шагом, первый всадник, сойдя с седла, сразу спотыкается, делает два шага и чуть не валится на третьем.

– Это член Совета, – сразу говорит Антон. – Она голосовала против отправки делегации за короной. Что она здесь делает?

Едва Антон узнает эту женщину, Калла видит, что и ей она знакома: это Венера Хайлижа. Ее одежда изорвана. Наверняка она не меняла ее много дней подряд, светлая ткань перепачкана грязью и кровью. Солнце поднимается все выше. Заливает золотисто-желтым сиянием песок.

– Она же уехала защищать Жиньцунь, – недоумевает Калла. – Зачем она скачет верхом обратно на юг?

Калла продолжает идти вперед. И чем ближе подходит, тем яснее ей становится, что Венера еле держится на ногах. У нее синие губы. На бескровном лице.

– Венера! – зовет Калла. – Что вы здесь делаете? С вами все хорошо?

Венере удается продержаться ровно до тех пор, пока Калла не подходит к ней вплотную. Но едва Калла хватает ее за руки, чтобы проверить, не ранена ли она, силы покидают ее. Калла вцепляется в нее, чтобы не дать рухнуть навзничь, опускается вместе с ней на колени на землю, которая с таким же успехом могла быть льдом, потому что прикосновение к ней обжигает холодом даже сквозь кожаные штаны.

– Венера, – повторяет Калла голосом, в который закрадывается паника, – что случилось? Кто на вас напал?

– Не надо, – хрипит Венера, – не въезжайте.

Калла не понимает. Она оглядывается на Антона, который выглядит ошарашенным не меньше, чем она. Он переводит взгляд на спутников Венеры, на горизонт, где далекие горы Жиньцуня тянутся к небу. Солнце уже поднялось настолько высоко, что видно: остальные всадники выглядят не лучше Венеры. Их лица, похоже, обморожены, одежда в грязи.

– Не… въезжать? – повторяет Калла. Должно быть, случившееся как-то связано с первым нападением на казармы. А еще – с приграничными землями и предметом, ждущим там, вожделенным трофеем, за который сражается королевство.

– Не въезжать в Жиньцунь? – уточняет Антон, проводя обеими пятернями по волосам. – Что случилось?

– Жиньцунь замерз… – Венера содрогается от усилий, – …вместе со всеми, кто там был.

Они возвращаются в ямынь Акции.

На этот раз Калла извещает о своем прибытии и просит встречи с мэром. В воздухе распространился запах выжженной солнцем земли, хотя температура падает до минусовой. Внутри ямыня влияние стихий ощущается значительно менее остро. Чувствуя под ногами поскрипывающие половицы и поглядывая на слегка запыленные окна, Калла могла бы убедить себя, что они сидят где-нибудь в Эйги или в Дакии – там, где она могла бы схватиться за меч и при желании в два счета вернуться под защиту стены Сань-Эра. Все провинциальные ямыни возведены по одному и тому же плану. От нее требуется только не смотреть на панораму за окном.

Но здесь они далеко, очень далеко от Сань-Эра. И двигаться вперед нельзя.

– Вы не получали никаких известий из ямыней Жиньцуня? – спрашивает Калла. Чашку с горячим чаем она обхватывает обеими руками, но согреться все равно не может.

Мэр Поликола, старательно изображающий радушие, теряется от каждого вопроса Каллы. Он понятия не имеет, сколько путешественников проехало через Акцию в Жиньцунь, следовательно, не в состоянии определить, сколько гражданских лиц в настоящее время попало в ловушку в Жиньцуне. Он не знает, проезжала ли через провинцию Отта Авиа. И не в курсе, что и почему происходит или почему сигналов тревоги из Жиньцуня не поступало ни от мэра Западной, ни от мэра Восточной столицы.

– Если позволите, я хотел бы спросить, – начинает мэр, пока Калла растирает лоб, недоумевая, как они очутились в подобном положении, – как выбралась из провинции член Совета Хайлижа?

– У нас были лошади, и мы бежали, – услышав вопрос, подает голос Венера с другого конца комнаты. До сих пор ей удавалось только согласно кивать или отрицательно мотать головой в ответ на вопросы целителя. Ее стража, вид у которой измотанный, медленно оттаивает на стульях. – А к чему вы клоните?

Поликола спешит заверить ее, что ничего не имел в виду. Тем временем Антон задумчиво хмыкает. От чая он отказался. И теперь вышагивает по комнате вокруг Каллы, а она не возражает, потому что от его движений по комнате распространяется тепло, хоть и едва ощутимое.

– Это произошло постепенно, – говорит Антон – задает вопрос, хоть и утвердительным тоном.

– Холод… подползал, – отвечает Венера. – И пока мы продолжали двигаться, нам удавалось обогнать его.

Антон замирает. В комнате становится тихо.

– Значит, все остальные в Жиньцуне мертвы?

Венера не отвечает. Она не может – просто не знает, и это явно отражается на ее ошеломленном лице. Никто в этой комнате не имеет ни малейшего представления, хоть и находится в половине дня пути от границы Жиньцуня.

– Этого не может быть, – говорит Калла. – Отта наверняка тоже где-то в пределах провинции. Готова поручиться, что это она все и подстроила.

– Даже если подстроила, она могла остаться невредимой, несмотря на смерть всего остального населения Жиньцуня. – Антон снова принимается вышагивать из угла в угол. – Холод неестественный. Это очевидно. Может быть, он поражает далеко не всех.

Вполне возможно, что Отта еще в провинции и невредима. Вполне возможно, что она не имеет никакого отношения к случившемуся и замерзла, как все остальные. Беда в том, что их знаний недостаточно, чтобы двигаться вперед, а скоро их настигнет Август и со злости возьмет под стражу.

Словно прочитав ее мысли, Антон ведет пальцем по ее руке, пока обходит вокруг, и не отводит руку, пока не удаляется от нее. Со стороны этот жест может показаться интимным, но Калла знает: Антон напоминает себе, что она рядом; она заверяет его, что они заодно. Избежать этой ситуации невозможно, остается лишь пережить ее.

– Член Совета Хайлижа! – вдруг обращается к Венере Калла. – В Жиньцуне ведь есть две камеры?

– Да, в обоих ямынях.

Калла склоняет голову набок, смотрит на стоящий в той же комнате компьютер. В Акции камера только одна, а в Жиньцуне две, в Восточной и Западной столицах. Провинции не обеспечены инфраструктурой, подходящей для электроники, которой пользуются в Сань-Эре. Для облегчения жизни членов Совета и удобства управления дворец снабжает ямыни минимумом необходимой техники, и этим его заботы исчерпываются.

– Мэр Поликола, будьте любезны включить компьютер.

Мэр хоть и хмурится, но подходит и запускает машину. Затем Калла подзывает к себе Венеру, та взглядом просит разрешения у целителя, а он помогает ей сбросить одеяло, подтверждая, что обследование завершено.

– Хотите, чтобы я залогинилась? – спрашивает Венера.

– Если не возражаете, – кивает Калла.

В Талине сеть общая для всех провинций. Если Венера введет свои данные, она может получить доступ к серверу Жиньцуня прямо отсюда.

Венера склоняется над клавиатурой, вводит данные.

– Какой запрос мне сделать?

– Включите прямую трансляцию с камеры в ямыне Западной столицы. Хочу выяснить, что мы можем увидеть.

Венера ориентируется в программах с трудом, ее взгляд мечется по экрану в поисках нужных кнопок. Похоже, она плохо знакома с расположением функций, но знает, как пользоваться компьютером и уже получила доступ к серверу Жиньцуня благодаря своему личному номеру, так что как-нибудь разберется. Чай Каллы давно остыл. Антон стоит к ним спиной, предпочитая смотреть в окно ямыня. Может, там он и найдет решение.

В дверь негромко стучат. Один из сотрудников ямыня принес мэру какие-то бумаги и что-то вполголоса объясняет ему. Слова почти неразличимы, но Калле удается понять, что к их нынешней ситуации это не имеет отношения.

Экран перед Венерой переключается на видеоплеер.

– А вот и он.

Калла заглядывает через плечо члена Совета. В прямоугольном окне – ямынь Западной столицы, две статуи львов по обе стороны от переднего входа. О том, что это прямая трансляция, а не стоп-кадр, свидетельствует только вид немощеной дороги, над которой каждый порыв ветра взметает клубы пыли.

– Вы сказали, что холод подползал. – Калла намеренно повторяет то же слово, которое выбрала Венера. – Что именно вы при этом видели, что происходило с жителями, оставшимися в провинции?

Вдалеке, в самом углу кадра, появляется какое-то еле различимое пятнышко. Как Калла ни поворачивает голову так и этак, разглядеть, что это, ей не удается.

– Они переставали двигаться, – говорит Венера. – Когда холод настигал их, они замерзали.

Калла вспоминает о первом сошествии холода на Жиньцунь. О том, как он нахлынул с небес, как из казарм была вытянута вся энергия ци и холод отступил.

– Однако этот холод – какое-то последствие воздействия на ци. А не мороз как таковой. Это же бессмысленно.

– А я что говорю, – бормочет Антон, не оборачиваясь от окна.

Калла придвигается к экрану. Движущееся вдалеке пятнышко приближается. Она может поклясться, что оно размерами больше четверти пикселя. Пока Венера Хайлижа строит предположения насчет других случаев странных природных явлений в Жиньцуне – «видите ли, я об этом читала, такое происходит чаще, чем может показаться», – Калла перебирает клавиши. Видео перематывается. Оно подтверждает подозрения Каллы, и она закрывает экран.

Жители Жиньцуня не замерзли. Но движутся они очень-очень медленно. Видимо, человек, попавший в кадр, как раз пытался добраться до ямыня как до ближайшего укрытия.

Краем глаза Калла замечает, что Антон оборачивается, подняв бровь. Она достаточно повидала его в бою, чтобы точно распознавать жесты, замечать, как напрягаются его мышцы. Он почуял и теперь оценивает угрозу, но, если не считать Венеру Хайлижа, в комнате находится лишь мэр и парень, с которым тот говорит. Калла не поднимает шум, не спрашивает, что он заметил. Как сделала бы в бою, она действует синхронно с Антоном, переключает внимание с Венеры на занятого разговором мэра.

В первую секунду ей кажется, что у нее снова галлюцинации. С тех пор как она выселилась из тела Галипэя, она не слышала голоса и не ощущала вспышек чужих воспоминаний. То, что происходит сейчас, не имеет никакого отношения к недавним печатям, зато всецело связано с ее первым перескоком. С девчонкой, которой она тогда была.

– …дело богов. Люди из столицы только сделают хуже.

– А может, они найдут цзюньди и все прекратят. Официальным властям я доверяю больше, чем преступным убийцам.

В Акции говорят почти на таком же диалекте, как в Жиньцуне. Калла понимает этих людей.

– И все-таки это их дело. Наших среди них нет. Только вспомнить, как поступил правитель с Эйги.

– Мэр! – зовет Антон. – О чем разговор?

Он их не понимает. Но что-то возбуждает его подозрения. Цзюньди, перекатывает услышанное слово на языке Калла, давит эти два слога о передние зубы. Что оно означает? Никогда прежде она его не слышала. Ее словарный запас слишком ограничен, он перестал пополняться в тот год, когда она покинула Жиньцунь в золоченой карете.

– О низкой урожайности зерновых, господин, – отзывается мэр. По-талиньски он говорит жизнерадостно и услужливо. Не подает и виду, что несколько секунд назад он обвинил столичных жителей в черствости, а Каллу назвал убийцей. – Луцинь, почему бы тебе не пройтись по ямыню и не проверить, все ли в порядке? Сегодня рабочий день начнется рано.

Его подчиненный Луцинь кивает. Он выходит за дверь, Калла отодвигается от компьютера.

– Мне надо в туалет, – говорит она. – Прошу меня простить.

Мэр не придает значения ее уходу. Венера тоже не оборачивается. Встретившись взглядом с Антоном, Калла подает простой знак вверх-вниз пальцем, потом кивает в сторону двери и одними губами выговаривает: «Спасибо!» Неизвестно, понял ли он, что она пыталась сказать, но она уже выходит за порог и с силой проводит ладонью по дверной петле.

И рассекает руку о металл. Неровный порез пробуждается к жизни, поврежденная кожа пульсирует, на ней проступают бисерные капли крови. Калла с силой сжимает себе ладонь и спешит вслед за ушедшим парнем.

Она совершает перескок легко и быстро: ногу, чтобы сделать шаг, поднимает еще Луцинь, но ставит эту же ногу на пол уже она. Позади слышится глухой стук, но она не поворачивает головы, желает воспользоваться презумпцией невиновности на случай, если кто-нибудь спросит, почему принцесса Калла Толэйми вдруг потеряла сознание. Она заглядывает в помещения ямыня. Болтовня в них при виде нее не прекращается. Как ни в чем не бывало она подходит к незанятому письменному столу – несомненно, рабочему месту Луциня – и осматривает его, ищет причины, почему он нашептывал мэру Поликола, что люди из столицы сделают только хуже.

– Эй, – говорит Калла вслух, обращаясь ко всем, кто находится поблизости, – ни у кого нет новых идей насчет цзюньди?

– Опять ты за свое? – отзывается кто-то из угла. Любопытный тон. – Лучше держи рот на замке. Подумают, что мы знаем больше, чем на самом деле.

Что это вообще значит, лихорадочно соображает Калла. И начинает рыться в бумагах на столе. Ей надо вернуться в ближайшие несколько минут, иначе мэр удивится, куда она запропастилась, и вдобавок ей не хочется оставлять члену Совета Хайлижа право принимать решения…

Она берет один лист.

«ЗАДЕРЖИТЕ ИХ ТАМ».

Антон покидает комнату вскоре после Каллы под предлогом поисков воды и застывает как вкопанный, увидев за дверью ее неподвижное тело. А-а. Так вот что означали ее знаки.

– Ну и ну… – бормочет он под нос, быстрым движением подхватывает ее и перебрасывает через плечо. Пожалуй, он сначала разыщет кухню, а потом спрячет Каллу где-нибудь, пока она не вернется. Если кто-то и способен учуять, куда он направился, так только Калла Толэйми.

Держась в тени, Антон проворно обследует ямынь. Мог бы и не прятаться, все равно вокруг никого нет. Пробравшись в кухню, он закрывает за собой раздвижные двери. Тело Каллы кажется в его руках зловеще неподвижным, и, хотя он понимает, что она как-то хитроумно манипулирует собственной ци, ему все равно становится не по себе при виде ее слегка приоткрывшихся глаз и совершенно живых желтых радужек под веками.

– Побудьте здесь, принцесса, – шепчет он, открывает большой шкаф и кладет ее внутрь. Ее тело податливо складывается, отзываясь на его попытки устроить поудобнее ее голову. Подумать только, он ведь действительно испугался, увидев ее бесчувственную на руках у Галипэя, который принес ее в лагерь из города в Ланькиле. Это был последний раз, когда он имел глупость считать, будто Калла сдалась так легко.

Антон наливает себе стакан воды, потом возвращается в главный кабинет ямыня. В дверях он сталкивается с куда-то спешащим, озабоченным мэром. За ним следует Венера Хайлижа, обеспокоенно восклицая:

– Нам нужны ваши номера. Хотя члена Совета от Акции нет на месте, я могу с ним связаться. Это для вашего же блага…

– Член Совета, прошу вас, мне надо распорядиться об экстренном оповещении на границах…

– Мэр…

Их голоса затихают вдалеке. Антон отпивает глоток воды. Возвращается на свое прежнее место у окна, устремляет в него взгляд.

Через несколько секунд дверь снова открывается. Калла вернулась в свое тело.

– Нам надо уходить, – говорит она. – Сейчас же, Антон.

Глава 32

В далеке перед делегацией появляется ямынь провинции Акция. Несмотря на полуденное солнце, от холода строение и стены вокруг него окружены дымкой, видны словно сквозь белую пелену. Галипэй подает делегации знак остановиться, Август бросает поводья одному из стражников. Он уже узнал одну из лошадей, привязанных возле ямыня. Это лошадь из дворца. Та самая, на которой Калла бежала из Ланькила.

Они наверняка здесь.

Из ямыня выбегает мэр Поликола. За ним по пятам следует женщина – член Совета Венера Хайлижа, хотя Августу требуется некоторое время, чтобы припомнить, как ее зовут. Титул она унаследовала от своего отца. Август ни за что бы не подумал, что она продержится на посту так долго.

– Где Калла? – выпаливает Август, которому не до церемоний и вежливости.

Мэр Поликола морщится. Тем временем Хайлижа вскидывает на него взгляд, словно удивляясь вопросу.

– Я велел задержать ее до моего приезда, так что лучше не говорите, что ее здесь нет, – продолжает Август резким тоном.

– Ваше величество, к тому времени, как мы получили ваш приказ, она уже уехала. Мы не сообразили, что ее сопровождал Антон Макуса. Думали, просто случайный спутник.

Хм-м. Прекрасно. Если они покинули ямынь недавно, значит, далеко уехать не могли. В любом случае скоро они попадутся Августу – ведь речь об Антоне Макуса, а ему нужна корона. Так что можно с уверенностью утверждать, куда направляются Антон и Калла.

– Отлично, – говорит Август. Мэр заметно успокаивается. А он уже приготовился к наказанию. – Вызовите своих генералов. Мы продолжаем путь вперед.

Отсюда уже видны горы. Жиньцунь велик, но приграничье гораздо выше, вся соседняя провинция лежит в его тени.

– Ваше величество, если позволите… – вступает в разговор Венера. – Въезд на территорию Жиньцуня – заведомо провальное предприятие. Провинция заморожена. Мы уже пытались направить людей через границу.

– Они выжили?

Венера колеблется.

– Да, полагаю, но передвигаются со скоростью шаг в минуту. Как только они пересекают границу, вернуть их обратно уже нельзя.

Приграничные земли вытягивают ци. Если такое наблюдается во всем Жиньцуне, значит, явление не случайное. В этом есть что-то почти мифическое.

– Отта добралась до короны, – медленно произносит Август. Он обращается только к Галипэю, но Венера Хайлижа с любопытством склоняет голову набок, пытаясь понять, о чем речь.

– Я скажу членам Совета, что их путешествие заканчивается здесь, – решает Галипэй. – Дальше делегация уже не поедет.

– Вы меня не слушаете! – восклицает Венера. И взмахивает рукой в сторону Жиньцуня. – Нет никакого «дальше». Холод заморозит вас на месте.

Галипэй уже входит в ямынь.

– Приведите своих генералов, мэр.

– Что?.. – теряется Венера, но ее битва уже проиграна. На лице полное замешательство, и когда она переводит взгляд на Августа, то и он ничего не объясняет. Лишь пожимает плечами, а потом тоже направляется к ямыню.

– Тревогу нам должен внушать не холод, член Совета, – бросает он через плечо, – а то, что будет, когда он прекратится.

– Ты все молчишь.

Калла грызет на ходу ноготь большого пальца, поглядывая через плечо в сторону деревни, уже превратившейся в далекую точку. Зная о скором приезде Августа, они не успели забрать лошадь, привязанную снаружи у ямыня, им не хватило времени ни на что, кроме как стащить два плаща из главного кабинета и бежать на своих двоих.

Они уже отдалились на достаточное расстояние, теперь можно и сбавить ход. Калла снова смотрит вперед, на горы.

Они приближаются не только к горам, но и к последней черте.

– Принцесса! – снова напоминает о себе Антон. – Ты нарочно не отвечаешь мне?

Так и есть. Холодно так, что кажется, будто прекращается деятельность замерзающего мозга. Калла пытается думать, но всякий раз заходит в тупик, понимая, что подобраться ближе к горам невозможно, и какого же хрена им тогда делать, как искать?..

– Принцесса. Солнечный лучик. Душистый горошек. Зеленая фасоль. Черный чай…

– Наигрался? – наконец откликается Калла. От ее дыхания изо рта вылетают густо-белые облачка. – Хватит. Ты же просто перечисляешь что попало. Я слушаю.

– Я ведь еще ничего определенного не сказал.

Пожалуй, они могли бы двинуться в обход, добраться до западной морской границы Жиньцуня и оттуда на лодке по воде – до приграничья, но на это уйдет несколько дней. А их в запасе нет.

– Что не так с сокровищем моего сердца?

– «Властелин моего сердца» звучал бы гораздо уместнее.

Калла окидывает его возмущенным взглядом. Он шутит, но опасная сторона ее натуры все равно встает на дыбы и плюется ядом в ответ на любую провокацию.

– Не вздумай понизить меня в звании. В прошлом эта роль мне не слишком удалась.

Антон вздыхает. Возразить ему нечего, особенно теперь, когда Отта Авиа где-то далеко в горах и неизвестно чем занята. Поджав губы, он говорит:

– И все же я не понимаю, Калла. Почему она просила тебя прийти, да еще в одиночку?

Будь Калла более беспечной, она предположила бы, что дело в политике. Отвергнутая женщина, попытки отстоять свою правоту… Но, увидев, как Отта метнула нож точно в шею человеку, Калла не стала бы давать такой ответ. Отта Авиа гораздо умнее, к этому ни один из них не готов.

– Не знаю, – отвечает она. – Когда что-то выглядит бессмысленным, редко бывает, что мы смотрим на эту бессмыслицу под верным углом.

Антон резко останавливается. Взвывает ветер, бросает волосы ему на глаза.

– Ты видела?

Калла смотрит в сторону гор. Они неподвижны. Серые великаны, спящие вдалеке.

– Видела что?

– Луч света. – Антон указывает вперед и влево. – Он изгибался дугой оттуда, – он показывает пальцем, потом передвигает его, побуждая Каллу посмотреть прямо перед собой, – вон туда.

Калла суетливо вытаскивает из кармана карту. Расправляет ее, разглаживает складки.

– Антон, это корона.

– Что?..

– Я не шучу. Конечная точка совпадает с местом, указанным на карте.

Непохоже, что ее слова убедили Антона. Он пытается сглотнуть, его шея несколько раз прерывисто вздрагивает. Чем дольше они идут, тем острее Калла чувствует то же самое. Холод вертит и крутит ее внутренности, чего с ней не случалось с восьми лет. Эти ощущения нельзя даже назвать болью. Они возникают где-то параллельно с ней, как разлад внутренних органов с телом и попытки вырваться наружу.

– А не слишком ли это удобно для нее – стрелять лучом в небо, тебе не кажется?

– Это ты сказал, что луч изгибался дугой. – Калла заталкивает карту обратно в карман. – А на самом деле он не исходил из этой точки, а входил в нее. Антон, это ци. Собранная со всей провинции. Как при жертвоприношении.

Антон закрывает глаза. Она не понимает, что он делает, и не считает, что для этого сейчас есть время, особенно когда слышит вдалеке какой-то шум и видит, как кто-то движется в их сторону от деревни.

Последняя черта. Если они пойдут дальше, то замерзнут.

– Калла, – вдруг говорит Антон, – научи меня тому же, что ты рисуешь на себе.

Ей требуется секунда, чтобы понять, о чем он просит. К тому времени Антон уже переходит от слов к делу, вытаскивает, но не полностью, ее меч из ножен и проводит ладонью по лезвию. И протягивает ей руку со стекающей по пальцам кровью.

Антон Макуса был первым, кто сам случайно открыл этот способ, кто превратил мертвое тело в свой шанс на выживание. Кто принес такую колоссальную жертву, что ему не потребовалось направляющей печати.

– Вот. – Калла берет Антона за руку, его кровь стекает ей в ладонь. На ней печать уже стоит – причем ничуть не потускнела, – и она, отведя в сторону его воротник, рисует ту же печать на его теле. Поток холодной энергии пробегает вниз по ее спине. Мир вокруг разом обретает резкость.

– Ты запомнил порядок? – спрашивает она, понизив голос.

– Нет, – отвечает Антон, глядя на ее губы. – Тебе придется снова учить меня. Я увижу тебя по свету.

И он падает, валится мертвым грузом на холодную землю.

– Эй! – взвывает Калла. – Ах ты ж…

Делегация Августа приближается на полном скаку. Калле некогда тратить время, вопя в пустоту, хотя она и ожидала, что Антон дождется ее. Фыркнув, Калла поворачивается в сторону гор и закрывает глаза в поисках ци.

И совершает прыжок.

При первом вселении сразу же чувствуется нечто странное. Она жива и в сознании. Но не может моргнуть. Мир вокруг нее не движется – это безжизненная подделка с цветами и формами, едва соответствующая ее представлениям о том, в какой стороне север, а в какой юг.

Медленно-медленно она поворачивает голову. Не может шевельнуть конечностями, зато чувствует, откуда дует ветер. Он прилетел от западной морской границы.

До предела напрягая свою ци, она ищет следующее тело.

Калла влетает в тело с размаху, отчего должна была споткнуться, но тело остается неподвижным.

Она снова на улицах Жиньцуня. Окружение выглядит знакомым. У ее ног грязная лужа, и, хотя наклон головы отнимает много времени, Калла делает его, чтобы взглянуть на свое замерзающее отражение.

Когда она впервые увидела здесь принцессу, та выглядела такой прекрасной. Головной убор, усеянный драгоценными камнями. Струящиеся розовые рукава, сверкающее золотом платье. Слезы стекают по лицу Каллы, и унять их невозможно. Ее тело не в состоянии двигаться, разве что с изнуряющей медлительностью, а слезы льются, льются, льются не прекращаясь.

Она так сильно этого хотела. Она хотела так много… этот мир и море за ним.

Калле пора уходить. Если она сдастся, застрянет здесь навсегда, совсем как эта девочка. Она приказывает глазам закрыться и ждет, когда они помогут ей полностью отгородиться от вида Жиньцуня.

Это тело абсолютно неподвижно. Она умирает. Она по пояс утопает в белом снегу, ладони распростерты по черному камню.

Давай, подгоняет она себя. Продолжай двигаться. Если эта горная тропа ведет на север, значит, там должен быть еще кто-то…

Ее голова прижата ко льду. Во рту кровь. На этот раз она совершенно растеряна. Может, прошло лишь несколько минут, а может, и целые часы. Она ищет, ищет взглядом медленно моргающих глаз, но видит только белый снег в горах.

Это тело упало. Вот в чем дело. Мучительно медленно Калле удается запрокинуть голову и взглянуть на небо.

Умоляю, умоляю…

Вспышка возникает слева. Там.

Ее рука прижата к груди. Ладонь такая маленькая. Вокруг люди. Они поворачивают не в том направлении. Они бегут. И Калла вместе с ними.

Ее тело совершенно окоченело. На грани смерти. Она чувствует, как близко очутилась к короне. Эта вспышка света с каждым разом все ярче и ближе. Ощущения в сдавленной и вывернутой шее невыносимы.

В животе нож, легкие до отказа переполнены…

Сколько же народу в приграничье.

– Ты как раз вовремя.

Калла мгновенно открывает глаза. И сразу же понимает: она может двигаться. Как бы далеко ни распространился холод, они вырвались за его пределы.

– Антон? – шепчет она. Однообразно серое небо простирается над ней, нависая над землей так низко, что она, кажется, могла бы просто поднять руку и пощупать его складки.

– Если сомневаешься, можешь поцеловать меня, – отзывается голос. Хоть он и выше по тембру, несомненно, голос принадлежит Антону Макуса, а не самозванцу.

Калла оборачивается. И едва сдерживается, чтобы не ахнуть.

– Согласен, – кивает Антон. – А мы думали, что в Пещерном Храме был кошмар.

Тела, тела и опять тела. Антон занял то, что лежит дальше в том же ряду, что и она, – женское, с волосами, мягкими волнами ниспадающими вдоль холодного осунувшегося лица. Калла насчитывает десять тел между ними. По другую сторону от Антона ряд тел продолжается, насколько хватает глаз, загибается вверх по склону и образует полукруг нескончаемых спящих лиц.

Калла быстро оглядывает себя, видит перчатки на руках и стеганую куртку. Чувствует, как щекочут сзади шею кудрявые волосы, заправленные за уши.

Она делает выдох, и перед ее глазами возникает заметное белое облачко. Взгляд смещается выше, обыскивает склон горы, движется вдоль белых сугробов. На полпути вверх по склону раззявил пасть вход в какое-то сооружение, встроенное в гору. Сначала это сооружение трудно разглядеть, оно сливается со снегом и склоном горы. Калла заставляет себя встать, медленно плетется вверх по склону, делает несколько шагов и вытягивает шею, чтобы посмотреть под другим углом. Гладкие наружные стены с круглыми башенками охватывают всю вершину горы и скрываются в облаках. Это дворец.

– Цзюньди, – еле слышно шепчет Калла. Вот что значит это слово.

Над входом во дворец надпись на древнем талиньском языке. Калла разглядывает символы, кое-что разбирает, но не может понять, что значит надпись. Только имя пишется так же, как на современном талиньском.

ТОЛЭЙМИ

– Все это сосуды, – сообщает Антон, отвлекая внимание Каллы от дворца. Он разглядывает ближайшее тело, приподнимает ему веки. Видит белые глаза. Лучше быть пустым сосудом – они не страдают.

На горе тихо. Калле не хочется очутиться здесь в тот момент, когда возникнет следующая вспышка. Только небесам известно, что будет с ними после.

– Оставь их, – говорит она, отряхивая руки, и указывает на вход во дворец. – Мы нужны там.

Глава 33

После безумной скачки верхом, после отчаянных перескоков через всю печально известную неприступностью горную цепь, Калла не сразу осваивается в безмолвии, которое встречает их в атриуме дворца. Здесь звуки обращены внутрь, тишина создается за счет намеренного их приглушения, а не истинного спокойствия.

– Темно, – замечает Антон, останавливаясь после нескольких шагов. Свет снаружи попадает в окна не под тем углом, чтобы озарять то, что находится внутри.

– Скоро глаза привыкнут, – отвечает Калла.

К ним вернулась свобода движений, но вокруг по-прежнему царит смертельный холод. Климат приграничья суров, Калла крепко обхватывает себя обеими руками, чтобы сохранить тепло, вглядывается в свое отражение в вазе у входа. Естественно, цветов в ней нет. Позаимствованное лицо моргает, уставившись на нее с поверхности вазы: нос на нем длинный, глаза бирюзовые. А глаза Антона после перескока остались черными. Значит, цвет ее глаз меняется не под действием печати. Просто Калла странная.

– Может, Отты здесь и нет. – Антон принюхивается, вытягивает шею, оглядывая вестибюль. Пахнет затхлостью или гнилью. В низких потолках и бетонных полах нет ничего примечательного. Убранство совсем не такое, как у дворцов Сань-Эра: никакого сходства с бархатисто-зелеными обоями или балюстрадами, покрытыми затейливой резьбой с героями легенд. Всюду только оттенки белого и бежевого, благодаря которым дворец сливается с горами.

– Да уж, а сотни тел, принесенных в жертву, брошены в снегу просто ради забавы, – говорит Калла.

– Мы же не знаем, как долго они пробыли здесь в виде сосудов. Вполне возможно, они попали сюда еще до Отты.

Калла в этом сомневается. Но вслух не говорит, решив не тратить слова попусту.

Дойдя до конца вестибюля – осторожно, чтобы не сработала какая-нибудь ловушка, – Калла попадает в просторный зал, потолок которого почти касается ее макушки, словно это какое-то подземелье, а не вход в величественный дворец. Что же это все-таки такое? Первоначальный Дворец Неба был разрушен в войну, но располагался он не здесь, а где-то у реки Цзиньцзы.

Проем в другом конце зала ведет к винтовой лестнице. Калла кивает Антону, подавая сигнал скорее подниматься.

– Подожди, – отзывается он, все еще стоя на пороге зала и неотрывно глядя на декоративную роспись, покрывающую ту стену, которая короче. – Посмотри сюда.

– Антон, у нас нет времени…

– Есть. По-твоему, на что это похоже?

Да какого ж хрена. Калла широкими шагами возвращается к нему, вглядывается в темноту. Глаза различают расписные панели в тусклых тонах, происходящее на которых, видимо, надо рассматривать справа налево. Бордюры панелей размыты, они словно сливаются одна с другой, привлекая ее внимание сначала к сцене коронации, затем – битвы, за которой следует изображение башни на вершине горы. Такой же башни, какие венчают этот самый дворец, где они сейчас находятся.

– На любую другую историческую настенную роспись, – прямо говорит она. – Рождение, война, смерть. Да здравствует правитель и так далее и тому подобное.

Антона ее равнодушие не обижает. Он прикладывает ладонь к стене, разглядывая ее почти благоговейно.

– Принцесса, – тихо шепчет он, – ты повсюду.

Снизу под росписью вытянут в одну строчку текст – опять на давно устаревшем талиньском. Почти весь его Калла воспринимает как тарабарщину. Почти весь – кроме имен, потому что те не изменились в отличие от остального языка.

«Толэйми, Толэйми, Толэйми» повторяется снова и снова.

– Я не понимаю ничего из этого, – говорит Калла. – То же имя было над входом во дворец. Талинь никогда не владел приграничьем. Даже Жиньцунь завоевали лишь пятнадцать лет назад, как же тогда здесь умудрились возвести дворец?

– Вот это и пытаются объяснить – видишь? – Антон указывает на первую панель. – Рождение. Трое детей.

На стене изображены три спеленутых младенца с золотыми коронами, парящими над головами. Калла всегда ненавидела уроки истории искусств. После войны сохранилось искусство, выражение идей которому никак не давалось, а толкования наставников Каллы никогда не бывали понятными интуитивно.

Антон указывает на вторую панель.

– Битва. – Он делает паузу. – Гражданская война?

На панели сражающиеся стороны в одежде одних и тех же цветов. В сущности, расшифровать смысл этой росписи вроде бы нетрудно. Река протекает посередине, разделяя боевые порядки. Калла наклоняется и присматривается.

– По-моему, это река Цзиньцзы.

Антон хмурится:

– Да быть того не может. И что же за битва здесь нарисована?

Логично было бы предположить только, что какая-нибудь из битв в войне с Сыца. На следующей панели толпы народа слушают, как правитель обращается к ним с балкона. Само здание похоже… вообще-то, на Дворец Единства.

– А вот и печать.

Калла вздрагивает, часто заморгав. Она ощущает особенную вспышку узнавания: воспоминания накладываются на увиденное, словно она здесь уже бывала, стояла на этом полу, слышала те же слова. На самом деле не бывала. Она точно знает. Тем не менее она вздрагивает всем телом, проследив взгляд Антона и обнаружив маленький знакомый рисунок, парящий над головой правителя, обращающегося к подданным. Точка слева, длинная изогнутая черта с точкой над ней и еще одна точка справа.

В зал прокрадывается холод. Калла настораживается, прислушиваясь к завываниям ветра за стенами дворца. Ничего не говоря, она уходит от росписи к винтовой лестнице, оглядывает ее. Металл стонет, когда она, сдернув перчатки, берется за перила.

– Что-то тут не то.

Калла оборачивается через плечо. Похоже, Антон просто не в состоянии не отвлекаться на каждый предмет, обнаруженный во дворце. Должно быть, он заранее знает, что она намерена отчитать его, потому что, едва она открывает рот, отчаянно машет ей рукой.

– Что? – Калла, бросив еще один взгляд вверх, на лестницу, убирает ладонь с перил и спешит туда, где стоит Антон. – Что такое?

– Скажи, что это не война с Сыца.

Он нашел карту – точнее, топографический макет в масштабе на высоком столе. Каждая деревня на нем обозначена белой булавкой. Каждая гора вздымается над поверхностью стола, тщательно изображенная во всех подробностях. Единственная странность – на удивление маленькие размеры приграничья. На большинстве карт королевства приграничные земли представлены во всю длину и ширину, а по другую их сторону показана полоска территории Сыца.

Здесь же сразу после приграничья карта заканчивается, словно склоны гор уходят прямо в море.

– Это определенно война с Сыца, – твердо заявляет Калла. Она не понимает, почему Антон в этом сомневается. – Посмотри на стрелки.

За время, проведенное во Дворце Неба, она повидала немало стратегических карт и умеет читать их. Неизвестно, кто пользовался этой картой последним, но на ней показано, что одна сторона конфликта наступает с севера, а другая бежит на юго-восток. Некоторые отряды обозначены зеленым цветом. Другие – красным. Калла касается сектора, где находится провинция Симили, обводит пальцем находящиеся в нем зеленые фигурки.

– Калла… – говорит Антон. Ее имя он произносит неторопливо и осторожно. Словно собирается поведать ей плохие вести. – Цвета. Они не с той стороны.

В сущности, она понимает, что он имеет в виду, но ее разум отказывается делать выводы. Симили обозначена зеленым. Победа. В войне с Сыца первой их потерей при изначальном вторжении стала провинция Симили. Потом они продолжали терять, терять и снова терять территории, пока течение войны не переменилось с их отступлением в Сань-Эр и не принесло трудно доставшуюся им победу.

Но ведь смысла в этом нет ни хрена. Какой еще войной может быть показанная на карте, кроме как войной с Сыца? Но если так… значит, это стратегическая карта сыцанской стороны.

– Я все думаю о Синоа Толэйми… – медленно начинает Калла.

Антон бросает быстрый взгляд на стену, роспись и старинные письмена на ней.

– О той, что была вычищена из истории Талиня.

Калла касается своей груди. На это тело печать перенеслась в виде слабо светящихся линий. А настоящая нарисована на теле, рухнувшем у границы Жиньцуня, неподвижном, как и все жители провинции. На ее краденом теле. Свидетельстве величайшего из ее преступлений.

Долгих лет ее величеству. Да живет ее величество десять тысяч лет. Да живет ее величество десять тысяч лет.

– Она возглавила вторжение.

Голоса звучат в ее памяти. Они стали частью ее воспоминаний, намертво запечатлены в ней, как пепел в Ланькиле – к ее коже. «Тебе никогда не выиграть эту войну. Кровь останется на твоих руках. Земли будут потеряны. Юг потерян. Ии сгорел».

Брови Антона взлетают так высоко, что скрываются под челкой. Калла знает, что он старается не вселяться в женские тела, когда у него есть выбор, но ему следовало бы делать это почаще, ведь его мимика при этом становится такой выразительной.

– Со стороны Сыца?

Фрагменты головоломки наконец щелкают, вставая на свои места. Калла переводит взгляд на край макета и приграничье, заканчивающееся берегом моря.

– Сыца не существует, – произносит она, и весь дворец словно наконец-то вздыхает с облегчением. Одного краткого утверждения хватило, чтобы истина снова заняла свое место в мире. – Сыца выдумали, чтобы объяснить последующим поколениям, почему королевство истерзано войной. К северу от приграничья нет никакого чужого государства. Корону никто и не думал прятать ради безопасности. В Талине вспыхнула гражданская война, и Синоа Толэйми, потерпев поражение, бежала сюда вместе с короной и умерла.

Громкий стук раздается откуда-то сверху. Калла цепенеет, ожидая продолжения, но слышит лишь затухающее эхо, и во дворце снова воцаряется тишина. Антон больше не ждет – он бежит к лестнице.

– Осторожнее, осторожнее! – шипит ему вслед Калла.

По винтовой лестнице они поднимаются в башенку. Лестница узкая настолько, что Калла задевает плечами о стены, краска вековой давности шелушится и сыплется ей на куртку. В ушах стучит кровь. Стучит в такт ее шагам и не умолкает, когда они наконец останавливаются на верхней ступеньке лестницы, очутившись в выстуженной комнате с застекленным наклонным потолком.

Калла пытается осмыслить то, что видит. У нее на глазах комнату озаряет вспышка. Она вонзается в сидящее на троне тело, подобно стреле, полностью погружается в плоть, которая поглощает и острый наконечник, и ствол с оперением.

Тело мертво – это очевидно. Но, видимо, отчасти ци все еще действует в нем, не давая трупу распасться после стольких лет. Кожа обвисла и приобрела серый оттенок, от нее разит гнилью. Тело покрыто толстым слоем пыли, сглаживающей ресницы и складки некогда яркой одежды. Тем не менее Калла сразу узнает очертания носа и лица, которые она годами видела, глядя на себя в зеркало. Неизвестно как, но Синоа Толэйми переродилась в точности такой, как выглядела сто лет назад.

Единственное на теле, что оказалось неподвластно времени, – ее корона. Ободок из золотистого металла, окружающий голову и покрытый декоративной резьбой с мифическими существами и замысловатыми печатями. Острые зубцы по верхнему краю короны усеяны бирюзово-зелеными драгоценными камнями. При всех своих сомнениях насчет короны Калла чувствует ее силу. Эта сила застревает у нее в горле, трепещет в легких. Сровнять с землей огромный город, выиграть десять войн – она всецело убеждена, что предыдущая носительница короны была способна на это.

А у ее ног спит Отта.

– Она тоже замерзла, – замечает Антон.

Через всю комнату тянется ковровая дорожка, заканчиваясь у трона с восседающей на нем мертвой королевой. К удивлению Каллы, Антон прав: грудь Отты еле заметно поднимается и опадает, так медленно, что кажется почти неподвижной. Отта вытянулась на одном конце дорожки, Калла и Антон медлят возле другого. Увы, нигде поблизости нет ничего, что могло бы сойти за оружие.

Неважно.

Калла ступает на ковер, и Антон, наверное, разгадывает ее намерения по тому, как она делает этот шаг. Змеиным броском он вытягивает руку. Хватает ее за локоть.

– Прямо сейчас она не сможет навредить тебе, – умоляет он. – Незачем идти на такое.

Калла не оборачивается.

– Нас обеих ты все равно не получишь, Антон. – Она дергает локтем, высвобождая его. – Либо убей меня сейчас же, чтобы спасти ее, либо дай убить ее мне.

Много усилий не потребуется. Сильный удар по голове – она ничего не почувствует. Калла приближается, переставляет ноги по ковру и, хотя идет к Отте, замечает, что стоило ей только взглянуть на Синоа Толэйми, отвести глаза от нее невозможно. Корона излучает силу. Если прислушаться, можно услышать, как она еле слышно нашептывает обещания, рассказывает, чего с ее помощью можно достигнуть. Не только эгоистичное желание побуждает ее повернуться и протянуть пальцы к короне. Это единственный твердый предмет здесь, в комнате, которым можно воспользоваться как оружием. Если у нее получится…

Пальцы Каллы сжимаются на короне, и комнату заливает ослепительный свет.

Ци взмывает к потолку, как муссонный ветер, сметает стекло, превращающееся в мелкие, как пыль, осколки. Синоа Толэйми рассыпается в прах, а когда Каллу отбрасывает назад так, что она ударяется спиной о стену и еще несколько секунд остается словно прикованной к ней, она понимает: здесь сосредоточено достаточно ци, чтобы убить их мгновенно. Эта энергия клубится, рычит, скалит клыки, но прежде, чем вцепиться Калле в горло и разорвать ее на части, вдруг удовлетворенно рассеивается.

Калла жадно хватает воздух ртом, едва все вокруг затихает. Корона в ее руке теплая на ощупь. Из носа стекает струйка крови.

«Жертвоприношение», – рассеянно думает она, с трудом поднимаясь на ноги. Этот взрыв ци не убил их только потому, что ему были принесены жертвы, чтобы она поглотила их, вытянув из сосудов, сложенных снаружи, и направив сюда, в комнату. Откуда Отта знала, что именно надо сделать? Где хранились эти указания? И если даже Калла, будучи принцессой Дворца Неба, ни хрена о них не знала, как же тогда Отта Авиа заполучила подобные сведения?

– Ты нарушила указания.

– Дерьмо… – шипит Калла.

Она упустила свой шанс. Теперь, когда на троне осталась лишь горстка праха, Отта Авиа медленно поднимается у его подножия и отряхивает руки. Когда она выпрямляется, становится видно, что ее одежда осталась безупречно чистой. На ней ни пятнышка, никаких следов путешествия через все приграничье.

– В чем дело? – спрашивает Отта. – Ты думала, я буду преспокойно лежать здесь, пока ты решаешь, как бы получше оглушить меня?

На другом конце тронного зала скорчился на полу Антон. Волной его отбросило назад, почти к винтовой лестнице.

– Не наглей, – отзывается Калла. Она ждет, когда Антон поднимет голову, но тот не шевелится. – Может, я подошла разбудить тебя, чтобы показать, какой у меня есть сюрприз.

Отта явно не видит в ее словах ничего забавного.

– Ты уже достала, – выпаливает Отта. – Мелюзга в чужих туфлях, которые тебе велики. Ты даже не понимаешь, на что посягнула.

Отта бросается к ней. Выругавшись, Калла делает рывок в сторону, но корону не выпускает. От каждого резкого движения в ней гудит воздух.

– А ты объясни, – подначивает Калла. И крепко прижимает корону к себе. – Домыслов я уже наслушалась.

– Я не про корону.

Отта уже не пытается выхватить ее. Вместо этого она с силой выбрасывает вперед руку, и светящаяся дуга наносит Калле удар, словно материальное оружие, выжигает метку на руке, которой она в панике прикрыла лицо. При очередном падении на пол воздух вылетает из ее легких.

– Ты знаешь, что забрала, – продолжает Отта. – Иначе зачем мне было тащить тебя сюда? Зачем еще тратить столько времени? Ты понятия не имела, во что ввязалась, и теперь нам, остальным, придется поплатиться за это.

Она снова выбрасывает руку. От этой атаки Калла уклоняется, перекатившись по полу, но она слишком близко к стене. Дерьмо, вот дерьмо…

Отта откуда-то знает, что она самозванка. Что Калла на самом деле не Калла, а просто вселилась в нее много лет назад, за долгий срок успев вытеснить прежнюю принцессу.

– Из-за тебя я загоржусь, – заявляет Калла, стараясь не подавать виду, что еле отдышалась. – Еще скажи, что я единственная, кто мог прикоснуться к этой короне.

Лицо Отты становится непроницаемым, и Калла понимает, что попала в точку. Никто другой не смог бы взять корону. Королева Синоа Толэйми возродилась как Калла Толэйми, вернулась в мир из-за незавершенных дел, а потом отчаявшаяся девчонка из провинции вселилась в нее и впитала всю ее силу.

– Не переоценивай себя. Твоя польза уже исчерпана.

Отта поднимает ногу, готовясь к пинку, и Калла не упускает случай, с силой дергает за нее, валит на пол. Но успех ее наступательной тактики явно ограничен: извернувшись, Отта не падает плашмя, а встает на колено. Зашипев, Калла отшатывается, пока Отта не развернулась и не нанесла удар ногой. За то время, пока Калла с трудом встает, стоящая на коленях Отта предпринимает атаку, едва не попав Калле в лицо.

Калла потрясена.

Отта Авиа дерется так, будто ее обучали во Дворце Неба.

Калла с силой толкает ее, не давая увернуться. Но Отта быстро оправляется от удара, вскакивает и отступает на несколько шагов. Во Дворце Земли особенно любили учить защищаться. Вот почему Август сражаться вообще не способен: он готов делать перескоки на расстоянии и проливать кровь, но вздрагивает еще до того, как наносит удар.

Подчиняясь интуиции, призыв которой она не может облечь в слова, Калла встает и пытается сделать перескок.

Глаза открываются и снова закрываются, показав одну и ту же картину мира. Ее не впустили. Отта Авиа… сдвоена.

Должно быть, Отта почувствовала попытку вселения. От ее замаха Калла не успевает уклониться достаточно быстро. Ее схватили за плечо, Отта делает подсечку, сбивая ее с ног. Все эти ощущения смутно знакомы Калле, в них чувствуется отзвук чего-то другого. Чертыхаясь, Калла хватает Отту за руку, пытается вывести ее из строя, но Отта зла из-за попытки вселиться в нее, и, когда она бьет головой по голове Каллы, той на миг становится страшно.

Отдать корону она не может.

Увернувшись, Калла краем глаза видит, что Антон наконец приходит в себя. Но времени оправиться она ему не дает. С криком «Антон, лови!» она бросает ему корону. Не останавливаясь, она выпускает поток своей ярости, меняет направление взмаха и теперь целится в Отту. Вспышка исходит из ее ладони, образует дугу, бьет Отту в спину.

Она как будто стреляет энергией из ладоней. Словно превратилась в оружие, порох в котором взрывается от удара, а взрывная волна точно направлена наружу. Но Отта явно более опытна в подобных маневрах. Она решительно обтирает лицо.

А когда поднимает руку и стискивает на весу кулак, у Каллы перехватывает дыхание.

– Все могло пройти так легко, – говорит Отта. Она подступает ближе, по-прежнему протягивая к ней кулак. – Ты могла бы вернуть то, что украла. И мы все просто разошлись бы по-хорошему.

Калла хватается за шею. Оставляет ногтями на ней царапины, но вдохнуть никак не может.

– Чего я не понимаю – как ты это сделала. – Отта уже совсем рядом. Перед глазами Каллы плывут черные пятна, заслоняя обзор. – Кто ты такая? Сама-то ты знаешь? Видимо, нет.

– Отта, прекрати.

Отта оглядывается на Антона, ее кулак слегка разжимается, и Калла успевает глотнуть воздуха. Шатаясь, Антон поднимается на ноги возле лестницы. На одном его виске темнеет кровоподтек. Из порезов, оставленных на руке битым стеклом, сочится кровь и пачкает корону, которую он держит в той же руке.

– Пытаешься спасти ее? – огрызается Отта.

– Нет, – отвечает он, поднимая корону. – Но уверен, что это сделают небеса, когда нанесут удар.

Отта понимает, что он задумал, на секунду раньше, чем Калла. Ее кулак разжимается еще немного. Калла делает вдох, кашляет, торопливо наполняя воздухом легкие, черные пятна рассеиваются. К тому времени, как Отта выбрасывает руку в сторону Антона, чтобы атаковать его, уже слишком поздно.

Антон водружает корону на собственную голову, и комнату во второй раз наполняет ослепительный свет.

Калла пробыла без сознания вряд ли больше нескольких минут. Когда она приходит в себя, слух улавливает лишь пронзительный вой.

Еще несколько секунд требуется, чтобы к ней вернулась зрение, и тогда она видит рядом Антона и корону, лежащую на полу. Прикладывает ладонь к его шее. Пульс сбивчивый, но он все-таки есть.

Она пытается подняться на локте. Мышцы визжат от боли, протестуют так отчаянно, что Калла снова валится на пол. Вяло водит вокруг взглядом. А, вот где Отта – ее отбросило к трону. Она шевелится, подносит руку к лицу.

Антон выиграл ей достаточно времени, чтобы сравнять счет в битве. Надо положить ей конец.

Калла осторожно поднимается на колени и замирает. А когда призывает избыточную ци, чтобы метнуть ее, оказывается, что она пуста. Эта вспышка короны что-то сделала с ней, вытянула все дочиста. Создавать новую печать уже некогда.

Она проводит ладонью по осколкам стекла на полу, выбирает среди них самый острый.

Антон вздрагивает всем телом. Хватает ртом воздух, разом открывает глаза. Пытается что-то сказать, но Калла сосредоточенно встает на ноги. Она ничего не может услышать. Ее ушам требуется время, чтобы прийти в себя. Может, она вообще оглохла, лишилась барабанных перепонок, потому что стояла совсем рядом с источником взрыва.

Поднявшись, Отта не сразу переходит в оборону. Она поворачивается к Калле спиной – видя, что та держит в руке, зная ее основную цель – и шатко бредет к окну. На ее лице нет страха. Только непреклонная решимость, будто эта схватка здесь и завершилась, и она уже сделала свой выбор.

Вой в левом ухе Каллы утихает. И в тот же момент, когда она улавливает первые шаги по дворцу внизу под ними, ей становится понятно, что пытается сказать Антон и почему готова бежать Отта. Способность слышать возвращается к Калле, словно наконец провернулся заевший замок, и сразу крики наполняют тронный зал, шум слышится со стороны лестницы, окружая ее. Действовать надо быстро. Калла едва успевает обернуться, как лезвие рассекает воздух и вдавливается ей в плечо.

Вэйсаньна. Калла отчаянно вглядывается в их лица, пытаясь понять, что происходит, и действительно понимает. Стража Августа последовала за ними через Жиньцунь и приграничье точно тем же способом, каким передвигались сами Калла и Антон, а затем вселилась в сосуды, лежащие у дворца. Конечно, так все и было: едва стражники поравнялись с их телами, рухнувшими у границы, они наверняка поняли их тактику. Один из ворвавшихся в зал выходит вперед, Калла узнает поступь Галипэя.

– Подождите, – слабым голосом говорит Калла. – Подождите…

Галипэй подхватывает корону. Делает знак подчиненным окружить Антона. Остальным указывает на нее, и хотя Калла силится вырваться, трое Вэйсаньна окружают и хватают ее. Несмотря на то что тела им достались какие попало, выучку они захватили с собой вместе с серебром глаз. Они слишком сильны, а она еще не оправилась после взрыва. Ей остается лишь смотреть, как Отта выходит в окно на другом конце тронного зала. Никто из стражников не успевает схватить ее, и она безмолвно падает в снег.

– Нет! – сипло вскрикивает Калла. И с силой дергает плечом. Но ничего этим не добивается. – Не дайте ей уйти! Она…

– Мешок ей на голову, – командует Галипэй, останавливаясь перед ней. – Свяжите ее покрепче и оглушите на хрен.

Глава 34

Члены Совета, покинувшие делегацию, прибывают в Сань-Эр раньше его величества. Их отослали обратно, когда король Август и его стража ринулись в погоню, которая могла перерасти в битву на территории приграничья; его величество сказал, что если это уже не делегация, значит, присутствовать в ней дипломатическим представителям небезопасно. Спорить с этим было трудно, хотя некоторые члены Совета, к примеру Муго, пытались, утверждая, что Совет просто обязан присутствовать, дабы удостоверить подлинность короны. Август пообещал, что это они смогут сделать и в столице, а если последуют за ним, то лишь замедлят его продвижение. Он привезет корону. Нужно довериться ему.

Так что Венера Хайлижа возвращается вместе с остальными членами Совета.

Для Жиньцуня она уже сделала все, что могла. Этого явно недостаточно. На протяжении всей поездки она мысленно перебирает последовательность событий: ее прибытие, объявление режима изоляции на всей территории провинции, несколько дней, когда ей казалось, что она справилась с заданием, внезапные заморозки… а потом сведение на нет всех усилий. Пустота разверзается у нее в груди, втягивает грязь в ее легкие. Она делает глубокий вдох, и события предыдущей недели застревают у нее в горле – ни проглотить, ни переварить. Обязательно надо выкашлять их. Она этого не вынесет.

Когда делегация приближается к воротам, Венера испытывает секундное потрясение. Она и забыла, что стену Сань-Эра возводят заново. Ее почти закончили, и Венера вспоминает, о чем объявлял король Август и что выяснилось, когда Совет собирался для обсуждения административных дел. Если ее не подвело восприятие, стену перенесли намного дальше на территорию Эйги, чем планировали поначалу. Муго вряд ли будет доволен. Как и жители провинции, у которых вошло в привычку устраиваться лагерем под стеной в ожидании очередной лотереи, – разве что в новом, более просторном Сань-Эре найдется место и для них, но Венера сомневается, что в столицу пустят многих.

Она выглядывает в окно кареты. Беспокойно барабанит пальцами по колену.

Скорее, обитателей лагеря под стеной попросят переселиться – будьте любезны переставить свою палатку, господин, пока мы не сделали это за вас, – и они продолжат жить на новом месте в надежде, что, возможно, возможно, следующий розыгрыш принесет им удачу, и так до бесконечности, а тем временем дворцовая стража, совершающая обходы снаружи у стены ради поддержания порядка, будет каждую неделю находить новые трупы.

Так обстоят дела. Тут уж ничего не попишешь.

Венера чопорно складывает руки. Один из мигрантов, расположившихся под стеной, высовывает голову из палатки и смотрит прямо на Венеру в окне кареты. Карета трогается с места.

– Пожалуй, надо бы им раздать что-нибудь, – неожиданно для себя говорит вслух Венера. – Еду. Одеяла.

На сиденье напротив член Совета Фажуа подается вперед, тоже выглядывает в окно. Должно быть, к таким зрелищам она привыкла за время управления провинцией Даол. А Венера росла в столицах и сразу же после первого полноценного путешествия за стену ей передали в подчинение Жиньцунь.

– Отличная мысль, – подхватывает Фажуа. – Король Август будет рад услышать об этом.

Карета въезжает в ворота Саня. Венера все еще не может избавиться от ощущения, что сидит как на иголках, ерзает на своем месте, но никак не устроится поудобнее. Больше она не видит палаток, зато вспоминает свою первую поездку в Жиньцунь и принцессу Каллу Толэйми, закатывающую глаза всякий раз, стоило Венере завести разговор об одеялах.

«Ни к чему весь этот аристократизм», – упрекнула ее тогда Венера.

«Но ведь я и впрямь такая, – сказала Калла. – Нас не любят. Вот и пусть – все лучше, чем изображать щедрость».

Ворота Сань-Эра закрываются за ними. Полуденный свет словно всасывается в унылую серость, заслоненный зловещей высокой стеной.

«Будь вы по-настоящему щедрой, вы открыли бы для всех казну рода Хайлижа, вместо того чтобы бросать жалкие крохи».

Венера сама не знает, почему сейчас думает об этом. Карета останавливается внутри города, у самой стены, и слова Каллы эхом отдаются у нее в ушах, звучат снова и снова.

«Скажите же, что не станете. Вам это позволительно».

Пронзительный вопль рассекает воздух за стенками кареты.

На этот звук реагируют не сразу. Венера сидит ошеломленная и неподвижная, даже когда другие члены Совета судорожно вскакивают, бросаются к дверце, распахивают ее, вылетают наружу. Земля дрожит. Вдалеке слышатся такие звуки, будто запускают фейерверки. Вопль несется из другой кареты.

Венера наконец заставляет себя встать. Колени подгибаются. Фажуа кричит ей пошевеливаться, но, заметив, что Венера не слушает, бросает ее и быстро скрывается из виду.

Что происходит?

Карета подскакивает. Едва Венера наконец покидает ее, карета заваливается набок, проехав по траве. Венера ахает, спотыкается и падает в грязь. Теперь стену отделяет от города полоса земли шириной в несколько миль. Повсюду строительный мусор и техника – шлакоблоки и длинные стальные пруты, стремянки и камнедробилки. Когда Сань-Эр пересмотрит бюджет, на этом пространстве будут возведены новые здания. Возможно, сюда целиком перенесут уже существующие где-то секции и этажи.

По другую сторону кареты стража сражается с тремя неизвестными в черном. Венера поднимается с грязной земли и, прихрамывая, ковыляет прочь, надеясь добраться до безопасного места. Одна карета все еще стоит на месте. Может, ей удастся спрятаться в ней, и тогда она благополучно дождется подкрепления из дворца. Большинство членов Совета уже разбежалось. Вопли прекратились. Кажется, никто не пострадал…

Едва открыв дверцу уцелевшей кареты, Венера поспешно зажимает рот ладонью, сдерживая визг. Член Совета Жэханьу… взорвался. Как будто находившийся у него в груди баллон с закачанным под давлением содержимым лопнул, разорвав кожу, выгнув наружу ребра и разметав ошметки плоти по стенкам кареты. Сам он не шевелится, а кровь продолжает хлестать из разорванных сосудов во все стороны.

Венера опасливо подступает ближе. Напрасно. Ей бы убежать поскорее, пока рвота не вырвалась из ее горла и не забрызгала все вокруг, но в этой картине при всей ее гротескности чувствуется что-то не то. Может, угол, под которым направлен остановившийся взгляд члена Совета Жэханьу. Возможно, это немыслимое зрелище – просто обман зрения.

Она подходит настолько близко, что наступает на какой-то комок – то ли желудок, то ли кишки, – и понимает, что не ошиблась. Чем бы ни было вызвано случившееся, оно вырезало полумесяц в кровавом месиве его груди.

Венера невольно отшатывается, вскидывает руку, чтобы зажать нос и рот. Нет, в него не вживили какое-то оружие, которому потом отдали приказ взорваться. Это было сделано с помощью ци.

Карета содрогается. Круто обернувшись, Венера ахает. Она слишком долго медлила и попалась в ловушку. Поблизости появились новые люди, одетые так же, как те, с кем сражаются стражники поодаль. Женщина с собранными в хвост волосами и коротко стриженный мужчина.

– Я помню, что мы разобраться только с одним намеревались, но и со вторым не помешает.

Венера вскидывает руки, показывая, что сдается.

– Не надо, прошу вас! – восклицает она. – В этом нет необходимости. Его величество возвращается с короной. Он докажет свое право.

– Мы в курсе, член Совета, – говорит мужчина. И поднимает руку. Боль вспыхивает за глазами Венеры, словно ее мозг неумолимо сжимают, сдавливают. Еще несколько секунд – и ее голова будет похожа на взорвавшуюся в карете грудь Жэханьу.

– Прошу вас, пожалуйста, подождите! – хрипит Венера. – Чего вы хотите? Скажите, что вам нужно!

– Довольно…

– Если не подтвержденная короной воля небес, тогда что? – во весь голос кричит она.

Перед принесением присяги во дворце ей объяснили, что отвлекающие маневры наиболее эффективны при нападении в провинциях. С тех пор как семья Макуса погибла в Кэлиту, этому учили членов Совета, чтобы они знали, как тянуть время, пока не подоспеет стража. Венера сомневается, что стража явится вовремя, чтобы спасти ее. Так что это не просто отвлекающий маневр. Ей надо понять, что происходит. Надо выяснить…

– Свобода, Венера Хайлижа, – отвечает женщина. – Неужели это так трудно понять?

Ее глаза застилает красная пелена.

– Я помогу вам! – кричит Венера.

Внезапно ощущение, что ее мозг сдавливают внутри черепа, рассеивается. Пошатнувшись, она падает на колени. В желудке нарастает тошнота. Она борется с головокружением.

– Прошу прощения, – беспечно произносит мужчина.

– Ведь так будет проще – разве нет? – сипло продолжает Венера. Она трогает свои глаза. Вместо слез из них вытекает кровь, оставляя следы на щеках. Однако в остальном она цела. Ее конечности не пострадали. Внутренности на месте. – Оставьте меня в живых, и я объявлю Жиньцунь независимой провинцией.

Глава 35

В Акции им ослабили путы на щиколотках. В Цзяньтоне, после переправы через реку Цзиньцзы и въезда в южную часть королевства, стража, должно быть, сочла, что никаких рискованных выходок от них можно не ожидать, ведь их родные тела взяты в заложники, потому и перестала туго связывать им запястья вместе, обмотав веревку вокруг одного и пропустив через петлю в сиденье кареты. Вряд ли Антон сбежит. Перескочить в Вэйсаньна он не может, а если попытается удрать в провинции в этом теле, то ему обеспечена медленная смерть – либо от голода, либо от невыносимой скуки.

Все подробности поездки с завязанными глазами сливаются воедино. Больше на них никто не нападает – не наблюдается ни единого, даже малейшего подобия угрозы извне, и Антон понимает, что этому удивляется не только он. Он постоянно чувствует, как кто-то наступает ему на пальцы ног всякий раз, когда стража упоминает то, что может послужить ориентиром и помочь определить, где они сейчас находятся. Наверняка Калла. А может, это Галипэй пытается его отвлечь, ведь он едет в той же карете и следит, чтобы они не обменялись ни единым словом и не вздумали строить планы. Он сопровождает их постоянно, даже во время походов в уборную.

Антон развлекается бессмысленной болтовней, несет всякую чушь, какая только приходит в голову, а Калла молчит, как убитая. Никто в карете не обращает на него ни малейшего внимания. Он не знает, о чем думает Калла. И припрятан ли у нее на этот случай какой-нибудь козырь в рукаве, потому что у самого Антона нет ни хрена.

– Вот как мы поступим, – объявил Август, когда их грузили в кареты в Жиньцуне. – Мы вернемся в Сань-Эр. Вы понесете полную ответственность за свои преступления и будете ждать решения Совета. Даже не вздумайте выкинуть что-нибудь, потому что при малейшем подозрении на это я сожгу оба ваших родных тела.

Он не оставил им возможности возразить. Холодно повернулся на каблуках и велел страже поторапливаться. Комичность его заявления заключалась в показном характере, оно предназначалось в первую очередь для окружающей их стражи. Какая разница, каким будет решение Совета? В любом случае Август уже пытался избавиться от его членов. То, что останется от Совета в итоге, будет настолько деморализовано, что король Август с легкостью одержит над ним верх, станет единственным правителем, которому подчиняются и генералы, и рядовые воины.

С каждой провинцией, которую они минуют, Антоном все сильнее овладевает беспокойство. Он не прочь найти выход. В изгнании его выживание означало постоянные прыжки с одного горящего моста на другой, уже тлеющий. Даже если выход оказывался временным, это было все же лучше, чем ничего.

А теперь выхода нет никакого. У него не осталось ни капли силы или власти. Он лишился своего тела, чтобы сыграть короля. Потерял власть над массами, потерял право щелкнуть пальцами и получить все, что только существует в этом мире. Между тем Августу достаточно только разозлиться, и голова Антона слетит с плеч.

Это несправедливо. Август не боится даже оставлять Антона в живых, хоть это и опасно; ни словом не упоминает о желании убить его в наказание. В сущности, Август предпочел бы сохранить Антону жизнь, чтобы отчитаться перед Сань-Эром, похвалиться им, словно юркой крысой, пойманной за воровством на черной кухне, потому что тогда он сможет демонстративно вернуть себе все, что Антон отнял у него. И даже если у Августа есть хотя бы толика подозрений, что Антону известны виновные в нападении на его семью в Кэлиту, Августу плевать. Он Август Шэньчжи, ему подчиняется целое королевство, а Антон уже почти не наследник рода Макуса, ведь в этом роду больше не осталось живых, подтверждающих, что Макуса – не просто фамилия.

Внезапно ему с силой наступают на ногу, и Антон вздрагивает. Идет пятый день путешествия без единой остановки на ночлег. Возницы просто чередуются со стражниками, которые правят лошадьми, пока не устают настолько, что уже не в состоянии пошевелиться. К ночи они доберутся до Сань-Эра.

Антон двигает ногой, задев ногу Каллы в немом вопросе, в чем дело. И пробует представить себе, какой станет его жизнь, если Совет решит сохранить ее и снова приговорит его к изгнанию. Со своим статусом преступника Антон мог бы стать хоть и небольшой, но культовой фигурой в Сообществах Полумесяца, ведь есть же поклонники, которые ежегодно, как праздничную программу, пересматривают видео с резней, устроенной Каллой. А в остальном до конца своих дней он проживет в сравнительной безвестности.

Впрочем, и предыдущие семь лет он провел отнюдь не в роли видной фигуры. Они превратились в бесконечный цикл, в котором он то собирал деньги, где мог, то вносил платежи месяц за месяцем, чтобы сохранить право на больничную койку. Впрочем, тогда в нем нуждалась Отта, а в настоящее время ничего такого он утверждать не может. Без нее он словно сорвался с привязи.

Небесам известно, что он ни за что бы не хотел снова быть привязанным к ней. Насколько он слышал, Август оставил в приграничье стражников с приказом прочесать всю округу, но пока известий о том, что Отта найдена, не поступало. Она исчезла.

Калла толкает его щиколоткой, Антон настораживается. В карете кто-то говорит по телефону. Слова на другом конце линии неразличимы, они сливаются в низкий жужжащий шум из динамика, но атмосфера в карете становится напряженной. Разговор на противоположном сиденье прерывается. Стража ждет результатов звонка.

Щелкает кнопка.

Это последняя капля смертельной инъекции. В двери камеры вечной тюрьмы поворачивается замок. Антон не понимает, почему Калла не стала претендовать на трон Талиня. Принцесса Калла Толэйми, которая, как известно всему Талиню, имеет столько же прав на корону, как и Август. А может, и больше. Та Калла, которая сидит сейчас рядом с ним связанная, утверждает, что верит в благо, однако она погналась за Оттой в приграничье не из заботы о своих подданных. А потому, что Отта предприняла захват власти, до которой Калле не было дела, и тут-то Калла наверняка осознала: тот, кто способен противостоять подобным маневрам, может прибегнуть к ним сам. И, скорее всего, поняла, что им двоим незачем жить по навязанным Августом…

Карета останавливается.

– Что происходит? – решительно спрашивает Антон в один голос с Каллой.

– Беспорядки в Сань-Эре, – отвечает Галипэй, судя по голосу, ничуть не обеспокоенный. – На ночь мы остановимся на сторожевой базе в Эйги и подождем, пока не пройдут волнения.

Антон кривится. Под «волнениями» Галипэй наверняка подразумевает, что люди снова идут толпами по улицам, требуя положить конец нынешнему правлению.

– Не торопитесь возвращаться? – подзуживает Антон. – Неужели угроза настолько велика, что ее не сдержать?

Галипэй остается невозмутимым. Все, что говорит Антон, находясь вне тела Августа, не вызывает у его телохранителя никакой реакции, потому что Галипэю Вэйсаньна есть дело только до мнения Августа Шэньчжи.

– Ни с места.

Вокруг слышен шум, чувствуется движение, стражники высыпают из карет и отрывисто раздают снаружи приказы. Антон сидит смирно – послушно и с отвращением, – когда в карету снова кто-то забирается. Дверца захлопывается.

– Если уж на то пошло, – голос Каллы вызывает шок: он звучит хрипло, поскольку она молчала с самого отъезда из Жиньцуня, – может, хотя бы снимете с нас повязки?

– Снимите сами, – отвечает Август. – У вас же одна рука свободна, так?

Следующего шанса Антон не ждет. Стянув с глаз тканевую повязку, он быстро моргает, чтобы глаза привыкли к свету. У этого тела длинные волосы, они закрывают ему все лицо. Пока он примеривается и отбрасывает их назад, Калла избавляется от повязки медленно, постепенно, словно ожидая, что на полпути услышит приказ остановиться.

Их взгляды встречаются. Калла комкает повязку и бросает ее на пол. Антон не представляет, кто еще поверил бы в отсутствие желтых глаз, что это Калла, не зная ее привычек. Ее обгрызенных ногтей на больших пальцах и обкусанной нижней губы. Ее манеры некоторое время смотреть собеседнику в глаза и лишь потом отвечать на вопрос, выигрывая больше времени на прочтение чужих эмоций, чем допустимо обществом.

– Я недовольна, Август, – говорит Калла. Она напрягает руку, натянув веревку, которой привязана к сиденью. – Если тебе так надо проявить жесткость в присутствии стражи – прекрасно. Но я с самого начала была на твоей стороне, и, по-моему, это служит основанием для большего доверия, чем везти меня связанной в карете.

– Все доверие рассеялось в ту же секунду, как ты поняла, что Антон Макуса вселился в мое тело, и не вышвырнула его вон, – отвечает Август. – Мои извинения, если ты считаешь, что это несправедливо.

– Не волнуйся, она пыталась, – вмешивается Антон. – Не ее вина, что мне захотелось править.

Август переводит враждебный взгляд на Антона.

– И чем бы все это закончилось, как ты думаешь? Полагаешь, никто бы не заметил? Невозможно.

– Вполне возможно, – возражает Калла. Незаметно для себя, они с Антоном становятся единой командой и парируют слова Августа по очереди. – Все, что от него требовалось, – убить Галипэя. Скажи спасибо, что он проявил милосердие и не пошел по такому пути.

– И сказать по правде, в этом милосердии я уже начинаю раскаиваться, – не удержавшись, подхватывает Антон. А потом прицеливается и наносит новый удар: – Особенно если ты имел какое-то отношение к смерти моих родителей. Месть была так близко. Прими это во внимание, какую бы участь нам ни выбрал.

Он чувствует, как замирает сидящая рядом Калла. Об этом она слышит впервые.

Однако Августа его выпад, похоже, ничуть не удивляет. Август переплетает пальцы сложенных перед собой рук. Держится он на удивление прямо. Его одежда слегка обтрепалась в дороге, но прежний китель он сменил на новый, чисто-белый, который в столице быстро стал бы серым от копоти.

– Нет, не имел, – коротко бросает Август. – Но вскоре после того, как все случилось, услышал об этом при передаче распоряжений Каса. Тебе было лучше не знать.

– Да ну? Ты испугался, что я подниму во дворце бунт?

Честно говоря, Антон всегда немного побаивался Августа, но ему известно, что эти его чувства взаимны. Антон видел, что Август не знает границ, карабкаясь по ступеням дворцовой иерархической лестницы. Август видел, что Антон ведет себя так же, погружаясь в пучину одиночества, – видел его отчаянные перескоки и бездумную смену тел. Он вечно спешит, спасается бегством от страха, что его ждет подобная участь, ведь ничто в этом мире не ранит его сильнее, чем ранила смерть родителей, и он обречен вечно страдать, вспоминая, каким был тот день.

– Не смеши, – отвечает Август, но отводит взгляд черных глаз.

Если бы Антон в юности обнаружил, что его родителей умертвили по приказу короля Каса, то не стал бы ждать, когда Калла сорвется и задумает его убийство. Антон убил бы короля первым, совершил цареубийство во Дворце Земли, и кем тогда стал бы Август? Еще одним забытым аристократом, которого равнодушно отпихнули бы с дороги, когда Совет затеял бы битву, чтобы возвести на трон другого.

– Ты бы все равно ничего не смог поделать, – продолжает Август. Он остается бесстрастным, как всегда себя ведет и каким был раньше. – Твои родители вступили в сговор с Сообществами Полумесяца, чтобы воссесть на престол. Они виновны в государственной измене, и тебе следовало бы радоваться, что они стали жертвами нападения в провинции, а не запятнали имя рода из-за справедливо предъявленного обвинения.

Антон бросается к нему, но веревка удерживает его, не дав дотянуться до Августа. Калла изо всех сил наступает ему на ногу, приказывая угомониться. Он едва замечает это, почти ничего не чувствует, кроме холодной ярости, соскальзывающей ему в горло.

Антон убьет Августа Авиа или примет смерть, пытаясь убить его, даже если это будет последнее, что он сделает в жизни.

– Довольно, – объявляет Август. Он сдвигается к двери кареты, подальше от Антона на случай, если тот снова попробует напасть. Впрочем, мог бы и не двигаться: веревка держит надежно. – Из уважения к вам обоим я пришел сообщить, что в Сань-Эр мы вас не повезем. Атмосфера в столице слишком переменчива. Вы сможете дать показания для видеозаписи, которую мы передадим в город для трансляции, и останетесь на сторожевой базе в ожидании суда.

Должно быть, это шутка. Дать показания для видеозаписи? Август открыто объявляет им, что никакого суда не будет. Они останутся узниками сторожевой базы, пока не сгниют там. Сань-Эру предоставят достаточно материалов, чтобы показать, что им нанесли поражение, а не превратили в мучеников, а потом Антон Макуса и Калла Толэйми просто исчезнут.

– Тебе следует выразиться конкретнее, – говорит Калла, в голосе которой слышатся тревожные нотки.

– Куда еще конкретнее? Я даю вам возможность высказаться. Можешь выложить всю правду, Калла. Объясни всем, что мы действовали сообща, чтобы свергнуть короля Каса. Для меня это не имеет значения.

Август больше не боится Совета. Совет действует исключительно как предохранитель на пути короля к достижению абсолютной власти, и Август, должно быть, верит, что от падения этот орган отделяет лишь один легкий толчок, раз дает Калле позволение утянуть его на дно вместе с собой.

Август открывает дверцу кареты.

– Одна просьба, – говорит Калла.

Август останавливается. Оборачивается.

– Если тебе нужна видеозапись для трансляции, нам понадобятся наши тела. – Она откидывается на спинку сиденья. В глаза Августу она не смотрит, но не глядит и ни на что другое. Взгляд ее бирюзовых глаз обращен в себя. Вдумчиво сосредоточен. – Особенно мне. Иначе Сань-Эр решит, что ты нанял актеров. Тебя спросят, неужели ты держишь своих подданных за дураков и ждешь, что они поверят, будто первый человек, способный совершать перескоки, не меняя цвет глаз, – это принцесса, дающая показания.

Минуту Август молчит. И внимательно вглядывается в нее.

– Опасаться здесь нечего, если ты думаешь об этом, – деловито добавляет Калла. – Разве что-нибудь осталось, Август? – Она толкает ногой щиколотку Антона. – Мы не можем бороться с тобой. У нас нет сил, кроме нас самих. Кто еще выстоит, кроме тебя? – Еще толчок. Вряд ли случайность, но привлекать его внимание Калле ни к чему. Видимо, это не что иное, как заверение. Напоминание, что она здесь. Напоминание, что и ей известно, что он здесь.

Август закатывает глаза:

– Нет нужды льстить мне, Калла.

– А я и не льщу. Я констатирую факты. Ты так долго и тщательно планировал захват Талиня, поэтому не осталось ни единой лазейки. Ты вернешься в Сань-Эр и подавишь беспорядки силой. Прикажешь военным принять меры в провинциях и уничтожить все революционные группы, враждебно настроенные по отношению к престолу. И что бы мы ни сделали и ни сказали здесь, это ничего не изменит.

Трудно определить, согласен ли с ней Август. Он издает неопределенный звук, выходит и знаком велит страже следить за каретой.

Антон ерзает на сиденье, наклоняется, чтобы было удобнее выглянуть в открытую дверь. Но едва у него мелькает мысль о побеге, Калла качает головой в безмолвном предостережении: оставайся на месте.

Пять минут спустя появляется Галипэй с их родными телами. Стража любезно позаботилась о том, чтобы заранее связать их и надеть на глаза повязки.

– Ну вот, – рявкает Галипэй. – Полезайте обратно.

Глава 36

Калла разглядывает металлическую цепь, один конец которой закреплен на ее щиколотке, а другой – на неподвижной петле в углу комнаты. Если божество судьбы существует, наверняка оно сейчас потешается над ней. Подумать только, она считала, что поступила умно, привязав Лэйду Милю к старой батарее отопления, однако и ее саму постигла та же участь.

Полночь тяжело зависает над сторожевой базой в Эйги. Старые часы пробили ее где-то в здании несколько минут назад. Приезжие расположились в тех же помещениях, которые занимали, когда делегация впервые оказалась здесь, только теперь численность этой делегации значительно сократилась. Члены Совета уже направились в трех каретах обратно в Сань-Эр. С Августом остались только Вэйсаньна, высматривающие любые признаки беспорядков на базе.

Калла грызет ноготь на большом пальце, делая еще один круг по комнате. По крайней мере, длины цепи хватает, чтобы подойти к окнам. Ей следовало бы нервничать, опасаясь того, что готовит ей Август, но если она и взвинчена, то по другой причине.

Август хочет, чтобы она ответила за то, что предала его. Хочет, чтобы она раскаялась в том, что не подняла тревогу во время коронации, но вместо быстрого наказания, когда меч обрушится ей на шею, она пробудет неопределенный срок на сторожевой базе, вдали от всего королевства. Ей не достанется даже квартирки в Сане, где она пряталась, готовясь к своей грандиозной задаче. Остаток ее жизни пройдет в непрестанном ожидании. Это гораздо хуже, чем кровопролитие.

Так что боится она не того, что уготовил ей Август, потому что не настолько все плохо. Зная Августа и его терпение, Калла наверняка успеет подробно познакомиться с этой цепью у нее на щиколотке.

На нервы ей действует сознание, что выход отсюда ей известен, но, стоит ей только попытаться, обратного пути у нее уже не будет.

Калла прислоняется лбом к прохладному окну, стараясь избавиться от мучительного гула в голове. По крайней мере, ее боль уже не следствие экспериментов с ци. Она просто устала, замерзла и наверняка обезвожена. Лампа в углу комнаты протяжно свистит, подавая сигнал, что где-то внутри изолированного шнура сломан провод. Вот и ее мозг издает такой же звук. Монотонный, пронзительный, пока она силится извлечь смысл из разрозненных, не подходящих одна к другой деталей головоломки, попавшихся ей за последние несколько дней.

Мысленно она вновь и вновь возвращается к своей попытке вторгнуться в Отту во время схватки. Научным исследованиям свойства ци не поддаются. Она непредсказуема, податлива и изменчива, в точности как человеческая натура. И все-таки ее можно понять. Ее можно упорядочить с помощью логики, например вот так: Калла вселилась в Галипэя Вэйсаньна, что считается невозможным. И вот так: Калла продолжает совершать перескоки, не забирая с собой ци – по крайней мере, как полагается, иначе ее глаза не меняли бы цвет. И так: с самого начала тот факт, что Калла вселилась в кого-то, будучи еще совсем ребенком, уже ставит ее на совершенно особый уровень, вдобавок, как бы сильно она ни старалась, она не может вызвать в себе хоть сколько-нибудь связные воспоминания о времени, проведенном в Жиньцуне. Она знает, что родилась там. Ощущает ход времени в этих местах. Но не помнит ни тепла матери, ни образа отца. Ни дома, ни воспоминаний о чем-либо, если не считать ощущений бесконечных скитаний, опять скитаний и голода.

Калла способна примириться с тем, что это говорит о ее личности больше, чем она готова признать. Но если следовать этой же логике, объективных причин, по которым Калла потерпела фиаско при попытке вселиться в Отту, не существует. Калла должна быть сильнее. Она, несомненно, сильнее.

Слишком сильно вгрызаясь в ноготь, Калла чувствует, как большой палец пронзает боль. И едва успевает поморщиться, как слышит тихий стук в дверь и замирает. Кому это вздумалось стучать?

– Калла, это я.

– Антон? – шипит в ответ она. – Входи. Я не могу достать до двери.

Ручка медленно поворачивается, Антон просовывает голову в щель. Он не связан веревками и не закован в цепи. Его воротник измят и расстегнут, половина пуговиц отсутствует. Большая часть шевелюры зачесана не в ту сторону, особенно на затылке. Вид у него такой, словно он несколько часов простоял на вершине горы, обдуваемый яростными ветрами.

– Почему тебя не заперли?

Антон проскальзывает в комнату, выглядывает наружу, долгую минуту изучает коридор, потом закрывает дверь.

– Они-то заперли. А я ушел.

Калла переводит взгляд на свою цепь. Встряхивает ногой.

– Ну и что я делаю не так?

– Ты не виновата. Они приставили ко мне всех стражников. Я перескакивал в каждого, пока не добыл ключи.

Эта поездка в провинции выдалась настолько странной, что даже рассказы о подобных подвигах выглядят все менее дикими. И все же Калла моргает и спрашивает:

– Что?..

Антон пожимает плечами. Засучивает рукав, показывает ей руку, перевязанную обрывком ткани, затем нарисованную кровью печать у себя на бицепсе. Его родное тело бледное от недостатка солнечного света, кожа на местах, прикрытых тканью, кажется чуть ли не прозрачной. Тем не менее бицепс вздувается, стоит Антону сжать кулак, печать проступает отчетливо и ярко.

– Она прекрасно работает.

– А я думала, ты не запомнил, когда я тебе показывала.

– Память у меня лучше, чем ожидалось.

Калла не верит своим ушам:

– А что стало жертвой?

– Сначала – я сам, но потом подумал, что неглубокого пореза хватит ненадолго. И оставил выживших.

Поразмыслив, Калла решает на этом прекратить расспросы. Она вздыхает, указывает на свою цепь, и Антон достает из кармана связку ключей.

– И каков твой план?

– У меня его нет. – Первый ключ не подходит. Антон пробует следующий. – Мне просто хотелось на свободу. Ты наверняка меня понимаешь.

Его голос приобретает резкость. Она застывает неподвижно, словно его рука на ее щиколотке – еще одна ловушка.

– Ты не на свободе. С этой базы нет пути.

Пальцы Антона сжимаются. Нужный ключ он пока не нашел, но продолжает пробовать очередной.

– В настоящее время нет пути в Сань-Эр, – поправляет он. – А путей, уводящих прочь от этой базы, сколько угодно. Целая обширная местность, откуда можно попасть в любую из провинций.

Калла дергает ногой, гулко громыхает цепью. Такого грубого движения Антон явно не ожидал: он резко втягивает в себя воздух, отшатывается, чтобы не потерять равновесия. И оба застывают на месте. Чуть повернувшись лицом к двери, готовясь к вторжению, но снаружи по-прежнему тихо. Час поздний, а Август Шэньчжи слишком верит в себя. Жилые помещения на базе расположены на разных этажах, и Августу еще лишь предстоит понять, что с этой печатью пленники способны использовать свою ци как угодно. Стражников, охранявших Антона, никто не найдет. Пока не наступит утро и отряд недосчитается своих.

– Вот умора, – говорит Калла. – Когда я предлагала бежать, ты не хотел. А потом мы достигли точки невозврата, и теперь, выходит, даже провинции – вполне возможный вариант? Даже пытаться бесполезно. У нас нет связей. Нет денег. Гораздо комфортнее будет оставаться здесь в плену.

– Прекрасно. – Антон пробует еще один ключ. Этот наконец-то гладко входит в замочную скважину и поворачивается в ней. – Мысль насчет провинций меня тоже не прельщает. Но, так или иначе, это далеко не лучший план действий. А лучший из них – силой прорваться в Сань-Эр.

– И какая же у нас есть сила?

Браслет на ее ноге расстегивается. Антон отбрасывает цепь.

– Ты прекрасно знаешь, Калла.

– Прекрати, – сразу прерывает она.

– Нельзя позволить ему и дальше действовать в том же духе. Он уже организовал множественные нападения в провинциях с единственной целью – частично ослабить Совет. Он готов бросить собственную стражу в огонь, если есть вероятность, что в кого-нибудь из членов Совета попадет стрела и убьет его легко и тихо.

Жиньцунь. Потом Лэйса. Калла ничего не забыла.

– Мы не лучше, – говорит она. – Мы точно такие же убийцы…

– А разве у нас когда-нибудь был выбор? – возражает Антон.

– Август мог бы привести тот же довод. – В своей перепалке они ходят кругами. С самой собой подобный спор Калла вела с тех пор, как покинула тело Галипэя, с той самой минуты, как поняла, почему в провинциях на делегацию напал «Голубиный хвост». – Он действует в интересах королевства. Король Каса не оставил ему выбора, своими ограничениями Совет загнал его в угол…

– Он же король. Ему следовало приказать членам Совета покончить с собой, если он испытывал к ним такую неприязнь. Но зачем убивать сотни ни в чем не повинных людей?

Калла склоняет голову набок. Антон по-прежнему сидит на корточках возле нее и тяжело дышит. И смотрит на нее так, словно никогда раньше не видел, – возможно, так и есть. Может, он еще не знает, какова Калла Толэйми в момент приступа малодушия, – ребенок, жаждущий покоя и не желающий слышать, что ее месть не закончена, пока она не разделается с каждым безымянным солдатом, вошедшим маршем в Жиньцунь. И где же тогда финал? Неужели она обрекла себя на нескончаемую жажду?

– Он справедливый, – тихо произносит Калла.

– И при всей своей справедливости он согласился с тем, что мои родители должны умереть. И был готов умалчивать об этом вечно, лишь бы остаться драгоценным наследником Каса. Калла, он знал.

Нестерпимое жжение в груди возникает внезапно, она его не ожидала. По крайней мере, Антону известно, кого винить за то, что у него отняли семью. Калла почти жалеет, что не может по его примеру проследить цепочку виновников до Августа, принять как данность неоспоримую причину пошире раскинуть свои бритвенно-острые сети. Затаивать личные обиды ей удается прекрасно. Гораздо лучше, чем судить других с их обидами и определять, какой справедливости они заслуживают, потому что Калла никогда не была ни терпимым человеком, ни беспристрастным судьей.

Как только она начнет выносить приговор, остановиться будет трудно.

– Сочувствую, – шепчет она.

– Незачем. Мне не нужно это от тебя.

– Тогда что же тебе нужно? – вопрос звучит сипло. – Хочешь, чтобы я вела против него войну, да?

Антон ерзает, привстает выше на коленях. Его ладони подняты по обе стороны от ее бедер, но ее он не касается. Руки словно зависли в ритуальной молитве.

– Ты единственный человек в этом королевстве, который способен на такое. Сань-Эр поддержит того, кого всегда причислял к законным претендентам на престол. Мои мать с отцом погибли, пытаясь действовать иначе. – У него срывается голос. – Ты чувствуешь города-близнецы точно так же, как я, а мои родители попались потому, что не сумели заручиться поддержкой масс, если не считать революционных групп и храмовых сообществ. Население королевства по-прежнему верит, что в их правителях есть что-то хорошее. Верит, что у небес была причина выбрать в правители именно этот, а не какой-нибудь другой род. Если у Августа и найдется соперник, способный в конце концов одержать верх, так это ты. При этом ты спасла бы королевство от него.

Калла смотрит вверх. Лампа мигает.

– Во время игр я тоже считала себя спасительницей королевства, – признается она. Считала так долгие годы тренировок в квартирке на первом этаже, с купленным на черном рынке тупым мечом. – И посмотри, чем все закончилось.

Кровью Антона, растекающейся по арене. Громкоговорителями, упоенно вещающими о его смерти.

– Необязательно на этот раз все будет так же. Дело было еще и в Августе, который стравил нас одного с другим.

– Дело было в нас, Антон, – говорит Калла. После арены она забыла о том, каким праведным ее гнев был раньше. Ей хотелось справедливого финала. Короли, виновные в ее страданиях, должны были умереть, и этого достаточно.

Но у нее нет ни имени, ни предыстории – нет ничего, кроме знания, что когда-то она потерялась на улицах городка в глухой провинции. Разумеется, кровь трех королевских особ – лишь условная плата.

– Калла…

– Я выбрала гнев, – шипит она. – А ты – Отту. Эти решения неравноценны.

– И это все? – спрашивает Антон. Только теперь он опускает руки и прикасается к ней. У нее екает в животе, но она старается не выдать этого. – Потребности меняются. Я ошибся в выборе. И делаю его снова.

Эти слова ее не убеждают. Скрипя зубами, Калла проводит ладонью по волосам Антона, сгребает в горсть пряди и тянет так сильно, что у него запрокидывается голова. Трепет удовольствия проходит вниз по ее спине. Ей нравится видеть, как он морщится. Нравятся вспышки боли, от которых темнеют его глаза. Она видела Антона во множестве разных тел, но никогда еще его мимика не отражала настолько точно каждую мысль, как сейчас.

– Откуда мне знать, что ты не врешь? – спрашивает она. – Сейчас ты, наверное, готов сказать что угодно, лишь бы избежать наказания, которое приготовил нам Август.

Антон Макуса знает, кто он такой. А Калла не помнит, кем она была сначала.

– Врать я бы не стал. – Он позволяет ей тянуть его за волосы. Подставляет ей открытое горло, гладкое и чистое при свете лампы. – Если надо, я поклянусь тебе в верности прямо здесь. С этого момента я твой последователь. Твой приверженец. Кто бы тебе ни понадобился, как моей правительнице или моему божеству.

Его заявление плюхается в атмосферу комнаты тяжело, как слиток в воду. Страшное обещание. Прекрасное обещание.

– Не стоило тебе это предлагать, – мягко отзывается Калла. – Я никогда не смогу откликнуться на все твои молитвы.

– На все и не нужно. Достаточно одной.

Антон порывается встать. И как только меняет позу, Калла с силой толкает и опрокидывает его. Антон или застигнут врасплох, или позволяет ей выплеснуть на него подавленную ярость. И застывает потому, что к такому не был готов, увидев, как она подползает по полу к нему, или же по своей воле остается на месте.

Калла сама не знает, какой реакции пытается добиться от него. К его лицу она тянется ласково, чего от себя не ожидала. С каждым движением ее волосы падают завесой по обе стороны от них обоих. Антон неотрывно смотрит на нее снизу вверх. В его глазах – несомненная жажда, но Калла не может определить, чего он жаждет, ее или власти.

А может, для него это одно и то же.

– Калла… – шепчет он. И медленно-медленно прижимается губами к ее шее. Она вздыхает. – Я знаю, это в твоих силах. – Теперь очередь впадинки у ключицы. – Брось Августу вызов. – И еще ниже, к краю воротника.

– Ты понимаешь, о чем просишь? – спрашивает она. Он на ощупь находит пуговицы ее рубашки. И начинает расстегивать их одну за другой. – Это будет война.

– А может, кому-нибудь как раз пора пойти войной против рода Шэньчжи.

Он дергает молнию у нее спереди. Кожаные штаны расстегиваются с трудом, Калла отстраняется, садится на колени. Антон пытается подняться следом, но она не дает ему. Впивается в него взглядом.

– Предыдущая гражданская война, – говорит она, расстегивая молнии в боковых швах до тех пор, пока штаны не превращаются в два лоскута, которые она отбрасывает в сторону, – разорила королевство. Синоа Толэйми была вычеркнута из истории.

– И все же, – Антон ловит ее руки, прежде чем она касается его торса, – она дожила до новых времен. Ты выглядишь ее точной копией. Она возродилась.

Калла усмехается:

– Возродилась, только чтобы уступить свое место ребенку из провинции. Нечего сказать, великая королева.

– Но разве тебе не хочется стать лучше? – Антон садится, удерживая ее руки перед собой. Снова зовет ее по имени. – Уничтожить в этом королевстве все то, что породило тебя?

Калла вздыхает, а Антон наконец целует ее. Его кожа кажется разгоряченной, словно у него жар. Он привлекает ее, крепко прижимает к себе, их губы встречаются с едва сдерживаемым нетерпением. Она хватает его за воротник, сминает его в кулаках, Антон отстраняется лишь затем, чтобы сделать вдох и стащить рубашку, и опять оказывается там же, где и был.

Каждое движение, которым они обмениваются, – словно клятва взаимного уничтожения. Они не спешат, не так, как бывало во всех предыдущих случаях вроде этого, но некое судорожное биение под кожей торопит Каллу, призывает цепляться за Антона в панике, словно она его украла. От полноты ощущений звенят ее нервы. Все ее ненастоящее тело требует избавления.

– Прошу, – задыхаясь, выговаривает Антон ей в губы, в шею, повсюду. Может, это он о королевстве. Может, о ней самой. – Прошу, Калла.

Она тянет его за пояс. Вместо того чтобы прерывать их близость, она просто отодвигает в сторону все мешающее ей и, уткнувшись ему в плечо, прерывисто вздыхает.

– Пообещай мне, – говорит она, медленно приподнявшись. – Пообещай, что будешь сражаться на моей стороне. Не дай мне повторить то, что было на арене.

– Обещаю, – отвечает Антон. Он едва сдерживается. Мышцы у него на руках напрягаются от стараний сохранить неподвижность ради нее. – Я буду твоим первым солдатом.

– Моим генералом.

Его глаза при свете кажутся совершенно черными. Больше Антон сдерживаться не может. Он сжимает обеими руками ее бедра.

– Твоим генералом, – подтверждает он. – Поднимись повыше, принцесса.

С легким вздохом Калла меняет позу, ставит колени на пол по обе стороны от него. Едва ее руки, скользнув, обхватывают его за плечи, он делает рывок вверх, пробиваясь глубже и глубже. Она движется вместе с ним, пока может, пока не раскрывается внутри полностью, и тогда Антон с самодовольным смешком укладывает ее на спину, чтобы продолжать, чтобы целовать ее, пока все мысли не перепутаются у нее в голове.

– Калла, Калла, – твердит он, зарывшись носом в ее волосы.

– Смотри на меня, – приказывает она. – Клянись в преданности, когда кончишь.

Антон прерывисто втягивает воздух. Прядь волос упала ему на лицо, его ничто не сдерживает. Калла может пробить ему грудь и понимает, что сейчас он позволит ей взять все, что она захочет.

– Клянусь, – говорит Антон. – Ты единственная, кому я поклоняюсь. Клянусь в этом.

Ему везет, она ничего у него не отнимает. А если и тянется к его сердцу, то лишь в попытке остаться в нем.

Содрогнувшись, Антон замирает, Калла с трудом переводит дыхание, и каждая клеточка в ней излучает жизнь. Минуту он сохраняет неподвижность, прижавшись лбом к ее шее, Калла тихонько перебирает ему волосы.

– Дражайший Антон, – шепчет она, – надеюсь, ты сдержишь обещание.

– Я человек слова, – отзывается он настороженным голосом, оставаясь при этом расслабленным. – А если я его нарушу, можешь сразить меня.

Калла оставляет Антона спящим, выскользнув из-под его руки. Если она спросит его, как следовать их плану, он только все усложнит. Калла хочет действовать как можно более прямо. Она не революционерка. Просто самая разъяренная сирота в мире.

За время их отсутствия в Эйги потеплело. Сторожевая база завораживает оттенком близкого рассвета. Выйдя из жилых помещений и приближаясь к главному строению, Калла замечает двух стражников, охраняющих двери. И не дает им времени увидеть ее. Она выбрасывает вперед руку, стискивает зубы, и воздух рассекает светящийся луч. Выводить их из строя надолго незачем. Один даже не падает толком, но Калле нужна лишь возможность пройти мимо них, закрыть дверь и заклинить ее, просунув под ручку лампу на высокой ноге.

Когда Август завладел короной, Калла поняла, что держать ее при себе он не станет. Согласно королевским протоколам, священные особы и священные предметы не должны находиться вместе в случае угрозы, иначе внимание стражи будет рассеиваться.

– Ваше высочество! – ахает стражник, увидев, как Калла отодвигает створку следующей двери. Комната полна сигаретного дыма. Он явно скурил целую пачку.

– Чрезвычайно об этом сожалею, – говорит Калла, делает по-змеиному стремительный бросок, охватывает руками его шею и крепко сжимает, пока стражник не валится без чувств.

Корона возлежит на подушке посреди письменного стола. Калла подходит к нему. Берет корону.

То же самое она чувствовала и в приграничье: низкий гул мгновенно пронизывает ее ладонь, распространяется по руке, вызывает вибрацию в груди. С этим гулом ей и печать не нужна. Присутствие ци, раскрывающейся в ее костях, так же явно и очевидно, как размахивание красным флагом. И этой ци гораздо больше, чем может удержать смертное тело. Ее достаточно, чтобы превратить Каллу в божество.

– Калла.

Она оглядывается через плечо и видит в дверях Августа. Должно быть, стража сразу подняла тревогу: вид у него такой, словно его выдернули из постели. На Августа это совсем непохоже. Да еще Антон запустил его прическу и перекрасился в черный, лишив Августа внешнего лоска, который он так старательно сохранял долгие годы.

– Да? – Калла поднимает корону повыше. Разглядывает ее при свете электрических ламп, изучает яркий блеск острых краев.

Она будет хорошей. Она обещает верой и правдой служить королевству, даже если ради этого понадобится сжечь его дотла. Ведь так и должно быть, верно? Именно так все и убеждают себя, что заслуживают всей полноты власти.

– Положи ее на место.

Его голос дрожит от волнения. Впервые за все время, пока Калла знает его, Август, кажется, паникует, догадавшись, к чему все идет. Ведь он полагал, что Калла перед ним – та же самая, что согласилась помочь ему в начале игр.

– Нет, – отвечает Калла, – пожалуй, не стану.

И она водружает корону себе на голову.

При первом контакте Калла не чувствует ничего, кроме тяжести металла, да еще гул ци перемещается из груди в голову. А потом, к ее изумлению, корона начинает плавиться. Калла чувствует, как она становится жидкой, ощущает, как металл струйками стекает с ее лба. Она быстро моргает, чтобы не дать ему попасть в глаза, но тревоги напрасны: капли останавливаются, не доходя до ресниц. Корона снова становится твердым золотом в тот же момент, когда перестает сливаться с ее волосами и кожей.

Август смотрит так ошеломленно, словно не верит своим глазам и думает, что она его разыгрывает. Какой он забывчивый. С того момента, как он разыскал ее перед началом королевских игр, помощи у нее всегда просит он сам. Она ему не подчиняется.

– Что ты делаешь? – выговаривает Август.

– По-моему, и так ясно. – Калла поднимает руку, и вся комната пульсирует вместе с ней. – Это государственный переворот. Отныне я твой король

Глава 37

Сообщества Полумесяца посвящены в содержание слухов, которые доносятся отовсюду. За стенами городов-близнецов творится хаос, им охвачена сторожевая база на том месте, где раньше находилась столица Эйги. В Сань-Эре меняется ци, города ошеломлены тем, как ее много, – больше, чем они повидали за десятилетия. Стародавние боги шепчут, поддевая ладонями подбрюшье королевства и напрягаясь перед грандиозным переворотом.

Биби показывает поднятые большие пальцы в окно закусочной, где она расположилась. Закусочная только что открылась, отперла двери с восходом солнца, поэтому других посетителей в ней нет. За окном Во-Я устанавливает таймер.

– Опять ты.

Официантка ставит чайник с чаем. Потянувшись за чашкой, Биби поднимает глаза и в первую очередь замечает выкрашенную в лиловый цвет челку. Илас.

– Какое совпадение, – говорит Биби. – Так я и знала, что мы снова встретимся.

– Мы одна из немногих закусочных, открывающихся настолько рано. – К столику подходит, чтобы поставить блюдо с корзиночками, та же спутница, что была с Илас в киберкафе. Передник Чами в жирных пятнах, зато в ушах покачиваются нефритовые сережки. Ее розовые глаза подведены голубовато-синим карандашом. От нее исходит гораздо больше естественной ци, чем от Илас. – Так что встреча была неизбежна.

– И я благодарна за нее.

Биби с аппетитом откусывает корзиночку, потом смотрит на часы. Это ее последняя трапеза в таких условиях, перед тем как Сань-Эром снова начнут править как полагается. Есть столько преданий о тех, кто являлся до нее. Жадных до власти, отчаянных. Ослепленных алчностью, обреченных изображать божество.

Биби лезет под стол. Илас моргает, с любопытством наблюдая за ней.

– Что ты делаешь?

– Советую и вам поступить так же.

Когда стрелка наручных часов вытягивается вертикально, Сань-Эр вздрагивает, и окна закусочной «Магнолия», выбитые взрывом, разлетаются на мелкие осколки.

Подоспевший Галипэй застает полную неразбериху.

Он ничего не видит. Во всем здании погас свет. В коридоры уже выбегают другие Вэйсаньна, отдают приказы, заглушая один другого, пытаются понять, в чем дело, и спешат туда, где оставили божественную корону.

– Август? – ревет во весь голос Галипэй. – Август!

Галипэй уже подбегает к той самой двери, когда оттуда вылетает тело и ударяется о стену коридора. На миг оцепеневшему Галипэю мерещатся светлые волосы, кажется, будто он видит обмякшего, сломленного Августа. Но тут он моргает, в глазах проясняется: нет, волосы только кажутся светлыми в лучах восходящего солнца, заглянувших в двустворчатые двери, которые он оставил открытыми. В человеке у стены Галипэй узнает одного из своих двоюродных братьев, и он, похоже, жив, только стонет, разминая плечо.

Сирена воет на всю сторожевую базу. Галипэй понятия не имеет, в чем состоит опасность и кому она грозит. Вопли из кабинета невнятны, не разобрать ни слова. Галипэй предупреждал Августа, что этот кабинет не годится для хранения короны. Убеждал, что на этот раз им просто необходимо нарушить правила и держать ее при себе, потому что никакая охрана, даже самая многочисленная, не предотвратит захват короны целеустремленным врагом и отсутствие окон в помещении не…

Из кабинета слышится гулкий грохот. Галипэй мгновенно срывается с места и, потеряв всякое терпение, начинает пробиваться вперед. Нырнув под чью-то машущую руку, он врывается в кабинет, где обнаруживает, что грохот, чем бы он ни был вызван, оставил в стене зияющую дыру. Первые оранжевые лучи рассвета вливаются в нее, озаряя силуэт Каллы, которая проходит по усыпанному обломками полу и появляется перед ними с божественной короной на голове.

– Калла.

Только теперь Галипэй видит Августа у дальней стены комнаты. Вероятно, некая сверхъестественная сила удерживала его там прежде, потому что теперь, сорвавшись с места, он в ярости.

– Калла, ни с места!

– Скажи мне, Август, – требует она, и ее голос разносится по всей базе. Каждое слово раздается гулко и звучно, словно крик в огромной пещере, эхом отзывающийся от стен. – Это ты отдал приказ о нападении в Жиньцуне?

Август медлит. Остальные свидетели не усмотрят в этом вопросе ничего особенного, но Галипэй-то знает, в чем дело, как наверняка знает и Калла.

– Нет, – оправившись, лжет Август. – Конечно нет. И потом, там ведь погибли дворцовые солдаты. Зачем бы мне это понадобилось?

– Там были дети, Август, – вскипает Калла.

– О небеса, не знаю, что на тебя нашло, принцесса Калла. – Август в совершенстве владеет своим голосом. Тем самым, который вызывает у слушателей сомнения, что когда-то он был простолюдином, а не прямым потомком Каса Шэньчжи, и все подробности его жизни, известные им прежде, начинают казаться массовой галлюцинацией. – Я никогда бы этого не сделал.

Угрозу Галипэй чувствует еще до того, как она нарастает. Шестое чувство, предназначенное исключительно для того, чтобы выявлять грозящие Августу опасности, никогда его не подводило. Он словно точно настроенный камертон, датчик, с одного взгляда распознающий необходимость в мерах защиты. Галипэй бросается вперед.

– Они были. Просто детьми.

Воздух становится плотным, приобретает кислый привкус. Каждый шаг Галипэя жестко ударяет об пол.

– Как ты посмел задеть их своими играми? Как посмел втянуть их?

Галипэй оказывается напротив Каллы как раз в тот момент, когда она оборачивается и выпускает из ладоней светящуюся дугу. Прежде чем эта дуга попадает в Августа, Галипэй принимает удар на себя. Вонзившись в живот, жгучий свет распространяется вверх по его позвоночнику. Вместо крови теперь по его жилам течет электричество.

Мир перед его глазами становится белым. Он видит жуткий слепящий свет, словно целый пантеон богов в любой момент может явиться из туманной дымки и призвать его к ответу.

У Галипэя закатываются глаза.

И все исчезает.

Два озарения приходят в голову Августа одновременно.

Первое – что Галипэй жив, но ему нужен врач, и немедленно.

Второе – что нельзя допустить, чтобы Сань-Эр увидел Каллу в короне.

– Везите его в город сейчас же, – выпаливает Август. – Осталась еще одна карета. Живо!

С Галипэем он отсылает троих Вэйсаньна, хотя и не может пожертвовать ими во время попытки переворота. Августу такое и в голову не пришло бы. У Каллы нет сил. Нет солдат. Ничего, что могло сойти за армию.

Зато у нее есть корона, а у Августа – лишь десять оставшихся стражников.

Калла уже почти скрылась из виду, убегая к дальнему строению. Макуса. Он все еще там.

– Ваше величество! – спохватывается один из Вэйсаньна. – Окружить то здание? Она идет за Антоном Макуса.

– Нет, – не раздумывая отвечает Август. Твою мать. Твою ж мать. – Доберемся до Сань-Эра первыми. Будем охранять стену. Мы ее не впустим.

Глава 38

Антону снится Калла, окруженная огнем.

Сон беспокойный. Из тех, когда он барахтается на грани пробуждения, силится всплыть, а сон удерживает его за щиколотки. Он тянет к ней руку. Горячее алое пламя лижет ему пальцы. Густой дым уплывает вверх, образуя тучи. Слышен и далекий плеск морских волн, взметающихся высоко над скалами. Если они не поторопятся, то прилив застигнет их. На горизонте высятся корабли, постепенно приближаясь. Они окажутся в ловушке, откуда нет выхода.

«Обернись, – хочется сказать ему. – Калла, обернись…»

– Просыпайся.

Антон рывком пробуждается, сразу открывая глаза. Мир вокруг шаткий, в нем нет равновесия. Наверняка это последствия сна, но пока он садится и тянется к локтю нависающей над ним Каллы, его ощущение реальности по-прежнему остается расплывчатым.

– Что происходит? Где ты была?

– Мы уходим.

Глаза приспосабливаются к темноте комнаты, силуэт Каллы становится виден отчетливо. Глаза желтые, губы розовые. Металл короны стекает по лбу, липнет к волосам, словно она уже родилась с ней на голове.

– Дерьмо. Калла, что за дела?

Она слегка улыбается. Момент для улыбок совсем неподходящий, и он теряется от этого зрелища, изумленный тем, что Калла позволила себе проявить к нему внимание, видимо, в самый разгар мятежа. Если и есть в Калле Толэйми что-то, что он любит и ненавидит в равной мере, то это ее непредсказуемость.

– Ты же сам этого хотел.

– Я не думал, что ты начнешь действовать настолько быстро.

– Надо было решать: сейчас или никогда. Я не могла допустить, чтобы Август первым успел солгать Сань-Эру. – Она оглядывается через плечо на открытую дверь. Шум, который казался ему остатками сновидения, на самом деле слышится на базе повсюду. – Готова поручиться, что он всеми силами будет стараться не впустить нас в город, значит, здесь оставил всего несколько стражников. Мы еще можем добраться туда до того, как он успеет полностью закрепиться.

Антон едва успевает сморгнуть остатки сна. Калла ставит его на ноги, он сует ноги в ботинки, накидывает на плечи китель. Сирена оглашает воем коридор, они выбегают и видят, что там с обеих сторон пусто. Им удается беспрепятственно добежать до самого выхода из здания. Солнце уже висит прямо над горизонтом – сердитый красный шар, выдернутый из его тайного убежища. Арбалетный болт летит прямо в них.

Прежде чем Антон успевает метнуться в сторону, болт застывает в верхней точке дугообразной траектории. И с лязгом падает на землю. Калла смотрит, как он откатывается в сторону.

– Не знал, что ты так умеешь, – небрежным тоном замечает Антон. С разных сторон слышатся новые щелчки арбалетных выстрелов. Каллу они, видимо, не тревожат.

– Это корона, – отзывается она. – Пригнись.

Второй стражник целится лучше. Присев, Калла сбивает его с ног, взмахивает рукой и сдергивает с его пояса меч, и делает все это, не касаясь его самого. Проскользивший по земле меч подхватывает Антон, едва он оказывается в пределах досягаемости. Выдернув из ножен, Антон перехватывает его обратной стороной и, как только стражник вскакивает с земли, снова валит его, ударив тупым концом рукоятки в висок.

А потом три оставшихся стражника бросаются к ним одновременно.

– Можешь обездвижить их? – кричит Антон.

Он стремительно орудует мечом, но едва ли может справиться сразу с тремя противниками. Один стражник чуть не дырявит ему клинком бок. Кулак другого задевает его по уху, прежде чем он успевает увернуться.

– Я не знаю, как. Не могу сосредоточиться сразу на всем…

Калла выплескивает заряд энергии. Он отбрасывает стражников на несколько шагов, и Калла не медля срывается с места, дернув Антона за плечо.

– Скорее! Такое срабатывает только один раз. Вон туда!

Они бегут, направляясь к воротам сторожевой базы. Калла тоже обзавелась мечом, хотя по сравнению с металлом у нее на голове он смотрится как украшение. Ее взгляд устремлен на стражников верхом на конях, занявших оборонительные позиции, и Антон не понимает, что она задумала, пока не слышит:

– Возьми левее. Раздели их.

– А, так я наживка.

– Антон!

Хоть он и пытался препираться, но мгновенно бросается в сторону. Стражники рассчитывали, что они с Каллой будут сражаться бок о бок, а его маневр выглядит так, будто он уклоняется от прямого столкновения. Один из стражников кидается за ним, отделившись от строя. Убежать от него Антон не может, но старается увести подальше от остальных, а потом дает возможность стражнику настигнуть его, делая вид, будто запыхался. Стражник наклоняется с седла, протягивает руку, желая схватить его.

Метнувшись в его сторону, Антон с силой врезается в бок его лошади.

Стражник теряет равновесие. Не давая ему опомниться, Антон хватает его за ногу и стаскивает с лошади. И в то же мгновение, подхватив поводья, делает короткий разбег, чтобы самому взмахнуть в седло.

Развернув лошадь, он вглядывается вперед и находит Каллу в гуще стражников.

– Принцесса!

Утро заливает ярким светом провинцию Эйги, превращая ее равнины в бескрайние золотые поля. Калла вскидывает голову, и, хотя ее лицо забрызгано кровью, никаким пейзажам Талиня с ней не сравниться – величием она уступает разве что солнцу.

Антон протягивает руку, направляя коня в толпу стражников. Хватает за руку Каллу, сжимает пальцы на ее запястье и забрасывает ее в седло.

– Давай! – велит Калла, приблизив губы к его уху и вцепившись обеими руками ему в плечи. – До самого Сань-Эра!

Стена Сань-Эра вырастает из ниоткуда, как мираж из настоящего камня и стали.

Калла ахает, крепко обхватив Антона, тот останавливает лошадь. Преследуемые стражниками, они неслись галопом, так что земля летела из-под копыт. Но едва увидели силы, сосредоточенные у стены, им стало ясно, что прямой путь в город закрыт. Понимая это, Калла сжимает плечи Антона, подавая знак остановиться.

Август ждет вместе с солдатами. Галипэя нигде не видно. Но другие Вэйсаньна с серебряными глазами уже бдительно заняли позиции перед своим королем.

– Довольно, Калла, – говорит Август. Голос звучит негромко.

Метнув взгляд в сторону, Калла видит неподалеку и дворцовую стражу, сдерживающую переселенцев из провинций, лагерь которых разбит под стеной. Привлеченные шумом и суматохой, многие выбрались из своих укрытий посмотреть, что происходит. Калла понимает: все они видят, что у нее на голове. Даже находясь за стеной, вдали от выпусков новостей и медленно загружающихся страниц в сети, эти люди наверняка слышали о божественной короне и делегации, отправленной на ее поиски. Граждане Талиня знают, что за трон королевства ведется борьба.

Калла должна выйти из этой схватки победительницей. Иначе Август уничтожит всех переселенцев из этого лагеря на месте, чтобы избавиться от свидетелей, скрыть факт, что Калла способна носить корону, и избежать небесной кары.

– Предлагаю тебе отойти в сторону, – говорит Калла.

Отчаянная погоня завершилась. Стражники, которые преследовали их от самой сторожевой базы, настороженно встают полукругом, преграждая им с Антоном путь к бегству.

– Не могу. Вы двое представляете угрозу для Сань-Эра.

Антон порывается спрыгнуть с седла. Калла быстро сжимает ему руку, не давая сделать это. Пока они находятся на одной высоте со стражниками позади них, их вряд ли получится застать врасплох быстрым взмахом меча. До обнаружения короны Август предпочел бы сохранить Калле жизнь, чтобы Сообщества Полумесяца не превозносили ее как мученицу. Но в нынешних обстоятельствах Калла не удивилась бы, если бы Август попытался снести ей голову прямо здесь и сейчас, если это поможет ему вернуть корону.

– Мы – угрозу? – кричит в ответ Антон. – Калла была избрана небесами. Если она угроза, значит, так угодно богам, а ты – не кто иной, как самозванец. Ни королевской крови, ни одобрения небес.

Август мрачнеет. Толпа зрителей разрастается.

– Не усложняйте ситуацию.

Антон побуждает лошадь двинуться вперед. Она делает шаг. И сразу же все Вэйсаньна, заслоняющие Августа, принимают боевую стойку, а Калла тянется к поводьям. Она не станет драться сразу со всеми. Это слишком рискованно, особенно для Антона. Один неосторожный взмах клинком – и бренное тело рухнет замертво.

– Ты снимешь корону, – распоряжается Август. – И вернешь ее мне.

– Нет, – говорит Калла. – Ты подвел свое королевство, Август.

Август фыркает. Он совершенно искренне, без всякого притворства потрясен обвинениями Каллы. Всю свою жизнь Август Шэньчжи дотошно выяснял, чем так плох Каса и что сам он сделает иначе. Ему доподлинно известно, что отличает его от приемного отца.

– Ты видишь меня в роскошных одеждах? – спрашивает Август. – Или закатывающим пиры, пока народ голодает?

Калле почти жаль его.

– Даже если ты не алчный король, – отвечает она, – ты все равно остаешься жадным.

Когда они с Августом были еще почти детьми, на первые впечатления Каллы о нем повлияла история с разбитой вазой. Слуга разбил ее, король Каса увидел, что ваза разбита, и Август взял вину на себя. Гнев короля угас, Август как ни в чем не бывало вытер кровь с руки. В тот день никого не наказали. Слугу ни в чем не обвинили. Как достойно повел себя Август, часто думала она. Неважно, что осколки могли просто замести после того, как слуга взял бы вину на себя. Неважно, что это король Каса был не прав, а не Август прав. Калла высоко оценила его добрый поступок, однако он выстроил мир, где единственно возможным стал выбор между ним и Каса, и, конечно, она выбрала Августа.

– И что это должно означать? – спокойно спрашивает Август.

Что если есть два тирана, Калла вполне может стать третьим.

– Корона выбрала меня. Я законная наследница Дворца Неба и Сань-Эра.

Антон внезапно побуждает лошадь сделать еще шаг вперед, и половина Вэйсаньна вздрагивает. Они сомневаются, стоит ли им следовать приказу атаковать.

– Я заявляю о своих правах на королевство Талинь, – во весь голос кричит Калла. – Каждая провинция присягнет мне на верность, а потом я объявлю их свободными от трона. Сдавайся немедленно. У тебя нет выбора.

Зрители разражаются криками. Ликуют. Славят.

Молятся.

– Ты не сможешь. – Август вскидывает подбородок. – Ты этого не сделаешь.

– Кузен, тебе следовало знать меня лучше.

Корона пульсирует у нее на голове. Твердит ей: продолжай. Во Дворце Неба Калла чувствовала каждую струйку крови, могла сосчитать, сколько раз металл с силой вонзился в плоть. На этот раз все гораздо проще. На этот раз она не сдерживает ци, рвущуюся из ее груди, и, не сделав ни единого движения, перерезает глотки Вэйсаньна, стоящим перед Августом, орошая землю кровью.

В толпе зрителей визжат. Калла слышит эти звуки словно издалека. Но большинство хранит молчание. Большинство просто смотрит во все глаза и ждет.

Август стоит в окружении окровавленных тел. Смотрит себе под ноги. Даже в такой позе он выглядит особой королевской крови, низвергнутой с пьедестала силой.

«Пожалуйста», – безмолвно просит Калла.

Убивать его ей все-таки не хочется. Как бы легко это ни было, она по-прежнему видит в нем своего кузена, а другой родни у нее в этом мире нет. Кровью своей семьи она замарала свои руки самозванки по локоть. Если они станут еще грязнее, это будет трагедия.

Пожалуйста.

Медленно, очень медленно Август Шэньчжи отступает. Сдается.

Они не теряют времени зря. Антон пускает лошадь вперед, направляет ее к воротам, через узкое открытое пространство между ними. В безопасности они будут лишь после того, как Калла займет дворец и заявит о своих правах на трон, но, едва очутившись в Сань-Эре, оба чувствуют неладное. Вдалеке поднимается столб серого дыма. Прямо из центра города, где находится Дворец Единства.

– Будь осторожен, – предупреждает Калла, пока Антон спешивается первым.

Вместе они ныряют в переулки и несутся через Сань-Эр. Привычка у них сохранилась еще со времени игр, когда по утрам они крались в тени, стараясь остаться незамеченными, и слаженно нападали на очередных противников.

– Какого хрена здесь творится? – спрашивает Калла. По главной транспортной артерии города от дворца бегут люди с перепачканными копотью и пеплом лицами, прижимая к себе окровавленные руки.

– Сообщества Полумесяца, – отзывается Антон. – Готов поручиться чем угодно.

К тому времени, как они добираются до Дворца Единства, положение более ясным не становится. Турникетов главного входа словно не бывало. На страже перед входом стоят «полумесяцы», вооруженные мечами. Дворцовой стражи нигде не видно.

– Бессмыслица какая-то, – шепчет Калла, пока они медлят в укрытии, присев за углом витрины какой-то лавки. – Даже если они сумели напасть, где стража?

Антон гримасничает.

– Пожалуй, лучше нам этого не знать. Как мы попадем внутрь?

Калла задумывается, не воспользоваться ли грубой силой. Достаточно прямой подход – взять и войти во дворец, отбрасывая всех, кто окажется у нее на пути. Но, уже начав осторожно подниматься, она вспоминает звонок Илас и ее слова о Сообществах Полумесяца. Если кто-то и ждет ее здесь, приветствий от самого входа во дворец она не желает.

– Я знаю один путь. – Калла кивает влево, в обход колизея и в переулки. – Давай за мной.

В переулках тихо. Или людей эвакуировали, или они затаились в глубине своих квартир. Даже крысы перестали шнырять среди мусорных пакетов. Ничто не шевелится, когда Калла убирает с дороги особенно раздутые, расчищая пространство перед тайным входом.

Она не знает личный номер Матиюя или другие номера, от которых сработала бы панель, открыв аварийный ход, но, едва касается панели с клавишами, понимает, что номер ей и не понадобится. Панель отключена и почти вырвана из стены, болтается на едва держащемся проводке. Калла озадаченно пробует открыть дверь, и та сразу поддается.

По этому аварийному ходу во дворец проникли нападающие.

Калла входит первой, морщится, угодив ботинком в лужу. Антон следует за ней, пытается закрыть за ними дверь и обнаруживает, что замок безнадежно сломан.

– Куда мы идем?

– В тронный зал, – отвечает Калла. С самого начала она собиралась приветствовать горожан с балкона тронного зала. И теперь, увидев, в каком состоянии дворец, не стала менять место назначения. Если во дворце, где отсутствует монарх, и есть цель для нападающих, так это тронный зал.

Они покидают аварийный ход. Южное крыло. Тронный зал близок, но Калла сомневается, что ей дадут спокойно проделать весь путь до него.

Она ошибается.

Первые же люди, которые им попадаются, сразу замирают. И глазеют на них, словно не грозные анархисты и приверженцы культа, а дети, застигнутые за похищением леденцов из банки. Антон пробует было спросить, что случилось, но Калла настойчиво тянет его за собой. На внутренней поверхности локтя у попавшихся им людей вытатуированы полумесяцы. Как ни странно, все они просто пропускают Каллу и Антона, не мешают им свернуть за угол. И те идут дальше. Вверх и вниз по лестницам. Через задымленные залы и в обход разбитых люстр.

Перед самым атриумом у тронного зала надо пересечь открытое пространство, где ждет еще один отряд, бдительно выстроившись в шеренгу. Калла настораживается. Вскидывает руку, готовясь отражать нападение.

Но их встречают совсем иначе.

Завидев ее, приверженцы Сообщества Полумесяца падают на колени.

– Какого хрена? – изумляется Антон. – Что это?

Калла молча продолжает идти, стараясь не выпускать из виду Антона. Чуть согнутые в локтях руки она опускает по бокам. Они проходят через строй «полумесяцев», потом под аркой, ведущей в тронный зал. Бесшумной поступью Калла входит в него и видит зал обугленным и разнесенным взрывом – с разбитыми вазами и сорванными со стен картинами. Здесь собрались уцелевшие в Сань-Эре члены Совета. Бегло осмотревшись, Калла насчитывает десятерых. Замечает Муго и Фажуа. Венеры Хайлижа нет. Видимо, ее уже убили.

Никто из присутствующих в зале пока ее не заметил. Все взгляды устремлены на какого-то человека, который вытаскивает члена Совета Фажуа из горстки остальных и ставит на колени посреди помещения. Он выхватывает меч. На клинке выгравирован полумесяц.

– Отставить, – подает голос Калла.

Как по команде, все присутствующие вскидывают головы и переводят взгляды на Каллу. Но человек с мечом не обращает на нее внимания. Обхватив рукоятку обеими руками, он заносит его высоко над головой.

– Я сказала… – Калла выбрасывает руку вперед и отшвыривает мужчину с мечом к стене так, чтобы его вдавило в нее без единого шанса пошевелиться, – …отставить!

Он напрягается. Но встать не может. Только тогда он наконец смотрит на Каллу, и его брови взлетают. Наружные края бровей сбриты, внутренние выкрашены в белый цвет. Эти брови придают его лицу особенно потрясенное выражение, когда он ахает:

– Калла Толэйми!

Утренний ветер залетает в открытую дверь балкона. Штора раздувается и опадает, и Антон беспечной походкой направляется к ней и отдергивает, чтобы ткань не парусила каждую минуту. В зале царит полная тишина. А потом, как и отряд в атриуме, «полумесяцы» в тронном зале один за другим падают на колени. Никто и не думает сопротивляться.

И Калла невольно задается вопросом почему.

– Хочу, чтобы все вели себя подобающе, – говорит она. Эти распоряжения вылетают у нее так, словно их отдает кто-то другой. Как будто настоящая принцесса нашептывает их Калле на ухо, временно взяв ее под контроль и подсказывая верные решения. Калла понимает, что она в сознании, что именно она присутствует здесь, но абстрагироваться проще. Точно так же ей было проще ощущать свою отчужденность, замахиваясь мечом на родителей.

Калла медленно отпускает отброшенного к стене мужчину. Он шатается, силится восстановить равновесие. В зале тихо.

Потом вперед вылетает член Совета Муго, отделившись от маленькой толпы, в которую их согнали.

– Что такое? – свистящим шепотом спрашивает он. – Где его величество?

– Выведен из строя, – отвечает Калла.

Муго поджимает губы. Бросает быстрый взгляд на дверь. За его спиной постепенно приходят в движение остальные члены Совета, ждут, когда он подаст им пример, хотят выяснить, не удастся ли сбежать. Калла не может отпустить его. Как только он свяжется со своими генералами, они двинут войска в поход на Сань-Эр. Провинция Эйги расположена слишком близко, не стоит рисковать, мало ли что еще он выкинет.

– Ты отстранен от должности, – решает Калла.

Муго, который только что изучал возможные пути бегства, разом переводит взгляд на нее.

– Что, простите?

– Ты меня слышал. Тебя отстранили. Не думаю, что ты подходишь, чтобы продолжать работу вместе со мной.

Остальные члены Совета отводят взгляды, смотрят в пол. И делают вид, что если не будут шевелиться, может, Калла их не заметит и не вынесет им приговор.

– Довольно. – Заметив, что больше никто из «полумесяцев» не выхватывает оружие, Муго проходит мимо. Направляется к двери. За Августом, правление которого он считает залогом собственного благополучия.

– Ты должен остановиться немедленно, – окликает его Калла.

– Ты не имеешь никакого права на эту корону, – бросает через плечо Муго. – И никакой власти в этом дворце…

Калла лишь моргает. Для этого жеста руками она не пользуется. Это ни к чему. Красная линия появляется на теле Муго, проходя от лба до пупка. Просто царапина, наверняка думает он. И с беспокойством трогает шею, ощущая острую боль.

А потом из разреза вырывается кровь. Муго падает навзничь. В падении он лопается по линии разреза, тело разваливается на полу тронного зала, словно плод, который очистили наполовину, чтобы добраться до мякоти.

Остальные члены Совета всеми силами стараются сдержаться. Кто-то резко втягивает воздух и спохватывается. Изданные ими звуки сливаются воедино, как и лица. Если больше никто из них не выступит против Каллы, ей не придется разбираться со всеми сразу.

– Принцесса Калла, мы ждали вас.

Разнесшийся по залу голос кажется знакомым. Хоть и не в первое же мгновение, но Калла, стремительно сверившись с памятью, узнает женщину, с которой говорила по телефону, – ту самую, что присоединилась к ее разговору с Илас. Обернувшись, Калла видит женщину возле трона: она единственная стоит на ногах, в то время как остальные – на коленях. До сих пор Калла не замечала ее в тени, где она почти полностью пряталась от света, льющегося со стороны балкона. Женщина одета во все черное и кожаное, как горожанка, часто бывающая в казино и ночных клубах. Глаза ее Калла рассмотреть не может. Рука женщины падает со спинки трона.

– Правда? – отзывается Калла. – Удивительно. Я не думала, что Сообщества Полумесяца так расположены ко мне.

– Конечно. Мы же здравомыслящие люди. Мы можем быть полезны друг другу.

Если присмотреться, ущерб, нанесенный тронному залу, невелик. Почернели стены, испачкались полы, но все это можно оттереть едким мылом и застелить новым ковром. Выбоины неглубокие, взрыв предназначался, чтобы напугать, а не уничтожить.

Женщина делает несколько шагов от трона и выходит из тени. Ее гладко зачесанные назад волосы собраны в длинный хвост. Глаза совершенно черные и подведены темно-серым.

Ничего знакомого в ее лице Калла не улавливает, зато Антон едва не вскрикивает. И смотрит на женщину с таким благоговейным восторгом, что можно подумать, будто она восстала из мертвых. Потом нерешительно делает шаг вперед.

– Биби.

Калла сразу хватает его за локоть, чутье призывает удержать его.

– Откуда ты знаешь ее имя? – властно спрашивает она.

Антон открывает рот. И не издает ни звука. В Сань-Эр он ворвался буквально по трупам и глазом не моргнул, а теперь явно потрясен.

Биби спускается со ступеней, ведущих к трону. Она подходит ближе и ближе и наконец тоже становится на колени, глухо и тяжело стукнув ими по темно-зеленому ковру.

– Потому что давным-давно так меня звал только он, – отвечает за Антона Биби. И склоняет голову. – Мое полное имя – Буира Макуса. Мы пришли присоединиться к вашей войне, ваше величество.

Глава 39

Сторожевую базу в Эйги окутывает ночь.

Прошло несколько дней – достаточно, чтобы в Сань-Эре утихли беспорядки, вызванные Каллой и ее переворотом. С каждым новым часом Август успокаивается. Когда она вошла в город, он был так разъярен, что не мог думать толком. Теперь же понимает, что любое негодование будет напрасным. Калла может предпринять попытку, но королевством ей не завладеть. Как бы Калла ни властвовала в столице, повелевать Талинем невозможно, не повелевая провинциями, которые дают городу ресурсы, значит, никакого значения ее нынешняя власть не имеет.

Август выслушивает отчеты тех, кто покинул Сань-Эр. В стене открыли одну секцию, разрешив людям свободный выход. Никого из столицы не гонят, но целые толпы Вэйсаньна и стражников уходят все равно, пополняя ряды сторонников Августа. Множество аристократов добровольно упаковали вещи, опасаясь оставаться в Сань-Эре. Калла не делает предупреждений. Враждебности Дворца Единства достаточно, чтобы служить таким предупреждением без лишних слов.

Сань-Эр при Калле Толэйми уже не тот, каким его знали с каждой новой коронацией. В витринах магазинов начинают появляться полумесяцы. Оружие продают открыто. «Полумесяцы» и подобные им объединения всегда стремились к анархии. Какой повод устроить ее может быть лучше, чем достижение принцессой-преступницей цели, к которой она уже давно стремилась?

Август начинает кое-что понимать. Видеть, как именно складывались в одну картину разные детали. Кто дергал за какую нитку, чьи руки и куда подталкивали его так, что он не замечал.

Несмотря на нападения «полумесяцев», кое-кто из членов Совета остался в Сань-Эре, решив продолжать управление вверенными им территориями. Провинциями Симили, Кирея, Гайюй. Однако большинство членов Совета мертвы, а значит, их армии ждут, вытянув шеи, чтобы увидеть, откуда дует ветер, и решают, к кому прислушаться – к королеве, которая носит корону, или к королю, которого они короновали. Трудно определить, как будет действовать каждая из них. Талинь еще никогда не видел подобных перемен. Во всяком случае, со времен войны.

А войну никто из ныне живущих якобы не помнит.

За его спиной скрипит приоткрытая дверь.

– Ваше величество, – говорит стражник, – к вам пришли.

Август не оборачивается, чтобы поблагодарить стражника за доклад. Каждое незнакомое лицо, явившееся с отчетом, лишь напоминает о том, кого ему так недостает. Благодаря Вэйсаньна, покинувшим Сань-Эр, гарнизон базы пополнился, однако Август еще никогда не чувствовал себя настолько беззащитным, как теперь, когда Галипэй остается в тяжелом состоянии и не приходит в себя.

Если Галипэй не оправится, Август лично снесет Калле голову как боевой трофей, когда все будет кончено.

Двери закрываются. Слышатся легкие шаги, к Августу сбоку подходит Отта Авиа и глядит на карту, развернутую перед ним. Отта появилась на сторожевой базе вчера, и по ее виду никак нельзя было сказать, что она брела сюда пешком от самого приграничья. Когда стража привела ее к Августу закованной в наручники, тот лишь взглянул на нее и велел снять их. Ему требовалось кое-что обсудить с ней. И держать ее в плену не было никакой необходимости.

– Не лучший расклад, да? – замечает она. От ее внимания не ускользнули его пометки на карте.

– Только потому, что мы сражаемся по-разному, – отвечает Август. – У нее в рукаве дешевые уловки.

Отта возгласом дает понять, что не согласна с ним.

– Не уверена, что неограниченный доступ к ци можно приравнять к дешевым уловкам.

– Можно, – настаивает он. – Без короны она – ничто. Она слепо следует указаниям, переданным ей кем-то, рисует печати, пользуется их силой, но не понимает, как они действуют.

– Как будто ты понимаешь их лучше.

Август поворачивается к Отте. Вглядывается в нее, следит за мельчайшими изменениями на лице. Не дождавшись от нее продолжения, он проверяет, закрыта ли дверь. Отта ее закрыла.

– Ты с самого начала была моей сестрой, – спрашивает он, – или вселилась потом?

В комнате темнеет. Тучи быстро сгущаются над базой, явно предвещая еще одну ночь, когда ему будет не до сна. Под внимательным взглядом Августа Отта чопорно улыбается. В правильности своих выводов он не сомневался, но его тревожит то, что она не удосуживается опровергать их. Как долго она ждала, когда он наконец поймет, и почему это произошло только сейчас?

– А разве это что-нибудь меняет? – отвечает она вопросом. – Ты же меня знаешь.

– В этом я не уверен. Когда это случилось?

Секунды тянутся слишком долго. Он уже готов поверить, что ответа не дождется.

– Пятнадцать лет назад. Глупая девчонка в Жиньцуне захватила мое тело, не понимая, что творит. Стародавние боги благоволят к ней. Они защищают ее. Размышляя о случившемся все эти годы, я пришла к выводу, что она, должно быть, одна из них, посланная с небес, чтобы остановить меня, и до сих пор даже этого еще не осознала.

Август уже давно подозревал, что прямо у него под носом творится нечто очень странное, но после этих слов до него наконец доходит смысл картины в целом.

– Мне не хватило сил, чтобы вернуть тело в свое подчинение. И мой новый разум был слишком юным, поэтому я вытащила себя оттуда, пока меня не поглотили целиком, – продолжает она. – Нашла лучшую замену из возможных.

– Ты сбежала в Отту.

– Да.

В королевстве еще мало кто понял недавние эксперименты с ци. Не говоря уже о магии подобного рода. И об играх, в которых отпрыски королевских родов и малые боги совершают перескоки как им заблагорассудится.

– И долго ты намеревалась притворяться? – спрашивает Август. – А если бы не заболела, начала бы плести интриги еще раньше, добиваясь трона?

– Никакие интриги плести я бы не начала, – отвечает она. – Дворец Неба я унаследовала бы по праву рождения. А когда его у меня отняли, была вынуждена пойти иным путем. Все случившееся – не моя вина. Не я вторглась в другого первая.

Август молчит. От него не ускользнуло то, что после потери Дворца Неба ее следующей целью стал Дворец Земли. Метнув в него взгляд, она, должно быть, понимает, что продолжать ей следует гораздо менее рискованным образом.

– Все это сейчас уже неважно. Август, еще один враг тебе не нужен. Объединись со мной. В Сань-Эре всегда было два трона. Никто и не говорит, что нам нельзя восстановить их.

Это правда. Нет никаких «а вдруг?», никакого альтернативного прошлого, в котором его сводная сестра выбила из-под него трон прежде, чем он успел его заполучить. Нынешнее королевство знает его как законного правителя, и ему следует объединиться с человеком, у которого сила буквально трепещет под кожей в ожидании, когда ее выпустят наружу.

– Хорошо, – говорит Август. Он берет ручку и решительно проводит черту через весь Талинь. – Думаешь, мы можем выиграть эту войну?

– Да, – без колебаний отвечает Синоа Толэйми. – Эта корона всегда принадлежала мне. И если и существует тот, кто знает, как ее вернуть, то это я.

Благодарности

В каждой битве есть победители и побежденные. Многолетняя осада, вылившаяся в то, что история назовет «битвой злейших пороков», завершилась с единственной потерей – рассудка Хлои Гун. Но жертва была принята благосклонно, «Злейшие пороки» обрели вожделенные сокровища. В этом бою сражалось много преданных бойцов, благодаря которым книга вышла победительницей.

Спасибо вам, мой замечательный литературный агент Лора Крокетт, величайший из моих воинов. Спасибо вам, Уве Стэндер, и всем сотрудникам литературного агентства Triada US. Спасибо вам, Амара Хосидзё, – преданный своему делу генерал на передовой, она же мой чудесный редактор. Спасибо вам, Джо Монти, а также всем сотрудникам издательства Saga Press: Саванне Бреккенридж, Кристине Калелла, Кэролайн Тью, Джеле Льютер, Эрике Дженова, Лорен Гомес, Зоуи Каплан, Аманде Малхолланд, Александре Су, Хлое Грей. Спасибо вам, Уилл Стэле из Unusual Corporation, за изумительную обложку для американского издания. А еще спасибо вам, Кэсси Мальмё из Malmo Public Relations, мой непревзойденный рекламный агент, с которым я объединилась на рекламном поле боя.

Спасибо вам, Молли Пауэлл, преданный генерал на передовой по ту сторону Атлантики, а также мой превосходный британский редактор. Спасибо вам, сотрудники издательства Hodderscape: Софи Джадж, Колли Робертсон, Кейт Кихэн, Мэтью Эверетт, Натали Чэнь, Лидия Благден, Доминик Гриббен. Спасибо Кори Брикли за роскошную обложку британского издания. Спасибо канадскому отделению издательства Simon&Schuster, особенно суперзвездам Кейли Пиментель и Маккензи Крофт, а также сотрудникам новозеландского Hachette Aotearoa. Спасибо всем в каждой редакции каждой страны, кто помогал «Злейшим порокам» очутиться на книжных полках, – посылаю вам сердечные воздушные поцелуи через океан.

Спасибо вам, мои читатели, особенно тем из вас, кто сейчас прилагает старания, чтобы уместить мои книги на всего одной полке при всем огромном объеме публикаций за последние несколько лет. Ремесло рассказчика историй было бы совсем не тем без оказанного вами приема, вашей любви и страсти, и для меня очень много значит то, что вы позволили циклу «Боги плоти и лжи» занять место в вашей душе и памяти. Особая благодарность вам, Минджу Ким, выдающийся источник информации Chloe News, прекрасно оказывающий мне поддержку с первого дня. Спасибо вам, книготорговцы, библиотеки и сторонники моих книг, выступающие в их защиту повсюду.

И наконец, спасибо моим родным и друзьям, особенно d. a.c.u., которым посвящена эта книга: Тино, Рокки, Таши и Зоуи. Обожаю, когда клетки нашего мозга работают сообща в нашем тесном кругу. А еще спасибо Оуэну, воскресившему во мне здравый рассудок, – за надежный дом, куда я могу вернуться после битвы.

Примечания

1

(Пер. М. Донского)

(Пер. Б. Пастернака)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Благодарности